Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг долг, ими здесь платимый повсечасно
Время, мерно переплетаясь, оседает на усталом сознании двух дремлющих женщин. Сон их не будет долог, но сейчас он дарит восстановление, и телесное, и физическое. Руки тренера ве так же сжимаются на талии подопечной, не позволяя полностью утерять контроль над телом, которое так активно отбивалось от их общности, что не выдержало сознание.
Домбровская не спит в полной мере, скорее отрешенно созерцает происходящее внутри нее и рядом. Пережили ли они кризис, который предвещал психиатр? Что будет за ним? Восстановление? Смирение? Вечная рана, что не зарубцуется? На душе ее Милки таких ран становится только больше. Их порождает бескомпромиссный характер, дающий возможность двигаться к высшим достижениям, но мешающий вовремя отпускать то, что важно отпустить, чтобы жить дальше полно и цельно. Домбровская знает, насколько это сложная наука – отпускание. И не может сказать, что сама ее постигла в полной мере. Никому из своих спортсменок она не желает боли, хотя каждую ведет сквозь нее.
Виктория Робертовна Домбровская слывет тренером жестким и даже жестоким. Она и не отрицает этого. В их спорте нельзя быть тонким, звонким и прозрачным надувным человечком, гнущимся от любого порыва ветра. Она не жалеет своих спортсменок публично, но любит каждую, болеет за любую. За некоторых, хоть это и непедагогично – больше.
Телефон в кармане пальто, которым укрыты двое, звонит, усиливая звук и вибрацию о пол. Пока Виктория протягивает руку, чтобы вытащить сотовый и отключить звук, Мила начинает ворочаться, утыкается носом в ключицу тренера и, встрепенувшись мгновенно, тут же открывает глаза.
– С добрым утром?– вопросительно улыбается Домбровская, не глядя на экран, сбрасывает звонок и выключает звук.
Состояние, в которое попадает Леонова спросонья – смесь непонимания и смущения. Неловким кажется все то, что так бесшабашно и легко получалось до срыва. Собственное голое тело, прижатое к обнаженной коже другого человека. Руки, которые держат тебя за спину, не давая возможности резких движений. Сам этот взгляд ласковых зеленых глаз, которые заглядывают в душу обнаженную сейчас даже больше тела.
– Я тебя сейчас отпущу,– тихо произносит Домбровская,– но ты мне пообещаешь, что никуда не побежишь больше от меня. Да?
Мила молча кивает головой и чувствует, что замок пальцев за спиной раскрывается. От движений пальто сползает вниз и девушка стыдливо пытается прикрыться руками, спрятав вдруг ставшее таким неуместным нагое тело.
Виктория отталкивается спиной от стены, поднимает тренч, накидывает его на плечи спортсменке. Берет одну ее руку и засовывает в рукав. Вторую Женя опускает в пройму сама. Молчаливая сцена одевания заканчивается тем, что женщина плотно запахивает свое пальто и завязывает болтающийся пояс туго на тонкой талии, а потом бережно и неспешно расправляет лацканы, то и дело легко касаясь кожи на груди девушки.
Кажется, надо что-то сказать, объясниться, может быть, попросить прощения, но внутри усталая пустота моря после шторма и такая же пустота в голове, не дающая определиться, что верно и что ошибочно сейчас.
– Леонова, если ты сейчас же не слезешь с меня,– неожиданно весело произносит блондинка,– у тебя будет безногий тренер, так как нервные окончания уже никогда не восстановятся!
Мила тут же скатывается с коленей Домбровской и слышит как та с блаженным стоном облегчения подтягивает к себе длинные тонкие ноги, которые можно наконец-то согнуть. Виктория Робертовна сворачивается складным метром возле стены, прикрывая от счастья освобождения глаза.
Теперь они сидят плечом к плечу, вжавшись в одну на двоих стену.
– Виктория Робертовна,– наконец прерывает свое молчание девушка,– а у меня еще будет тренер?
– Непременно,– отвечает блондинка, вслушиваясь в иголки, пробегающие по всей поверхности уставших ног,– как только она сможет хотя бы встать. Ну и тяжелая же ты, оказывается, Леонова!– продолжает подшучивать Домбровская.
В конце концов, упираясь спиной и руками в стену, женщина поднимается и на нетвердых ногах идет в сторону окна. Опершись на раму, смотрит на начавшийся плотный снегопад и вслушивается в усталость и щекотку оживающих нервов во всем теле.
За спиной едва слышны босые шаги. Между лопатками упирается круглый теплый Милкин лоб. Руки обхватывают талию и куда-то в позвоночник летят слова:
– Я столько натворила… Почему?
Снег метет противной замятью, то рассыпаясь крошкой по асфальту, то собираясь в полосы-змеи, перебегающие по диагонали парковку. И непонятно, слышит ли Вика слова выдохнутые в ее шрамы на спине или думает о чем-то совсем другом. Но она отпускается от рамы и, продолжая глядеть в окно, кладет ладони на сцепленные девичьи запястья у себя на животе. А потом по кабинету, сплетаясь в светящуюся цепь, обматывающую прочно двоих, грудным чуть надтреснутый голосом старшей из них раздается:
– Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит,– тишина для двоих прерывается последней фразой, которую, все так же глядя на снежную пургу, произносит Виктория,– Любовь никогда не перестает. И вот это, Милочка,– через паузу произносит женщина,– ми и вправду самые любимые строки о любви. Настоящей.
– Стало быть мы обречены друг на друга?– прижимаясь щекой к позвоночнику женщины, улыбается Мила.
Спина тренера вздрагивает в беззвучном смехе:
– Может быть, Милка. Все может быть.
– И всё-таки я сожалею,– неопределенно произносит девушка.
Виктория размыкает ее руки и разворачивается лицом к спортсменке. После чего снова сцепляет пальцы, но уже у себя за спиной. Убирает прядь темных волос за ухо, прижимается своим лбом к девичьему и негромко говорит:
– Не жалей! Никогда и ни о чем старайся не жалеть. Старайся исправлять то, что можно исправить, и платить за то, чего исправить нельзя.
Домбровская откидывает голову назад, кончиками пальцев приподнимает подбородок девушки и почти невесомо касается губами синяка на ее лице.
Телефон в пальто вибрирует сообщениями. Женщина опускает руку в карман, достает трубку и начинает читать, тут же сосредоточиваясь, отдаляясь, возвращаясь в рабочий режим.
– Все, Мил! Перерыв на философию кончился. У меня работа.
Объятия размыкаются. Домбровская делает пару шагов в сторону, поднимает с пола свою кофту. Быстро натягивает ее, застегивая под горло и, уже развернувшись к выходу, произносит:
– В пятницу в 8 вечера лед. Я тебя жду… И да, мы, наверное, поменяем музыку. Подумай, что ты хочешь, кроме Цветаевой.
Виктория берется за ручку двери и слышит за спиной:
– Пальто, Виктория Робертовна!
Женщина поворачивается назад. Запахивает поплотнее тренч на Леоновой, отвечая:
– Не надо, так добегу. У тебя куртка тонкая, в пальто будет теплее. Вернешь потом, когда будешь по погоде одета.
Мила кладет ладони на пальцы, сводящие края пальто, и спрашивает:
– Все в порядке?
Домбровская качает отрицательно головой:
– У Максимовой плеврит на фоне инфекции. Побежала я, Мил. Дела.
****
Уже, у дверей главного входа, засыпанная пургой и снова промочившая ноги, Вика слышит за спиной:
– То есть ты решила в одну больничку с Марьей прилечь, чтобы не прерывать тренировочный процесс?
Григорьев снимает свой пуховик и накидывает на плечи коллеги.
– Куда дела верхнюю одежду, несчастная?– удивляется товарищ.
– Отдала страждущей, которая не умеет одеваться по сезону,– махнула рукой отогревающаяся в пуховике блондинка.
– Кому ж это?– полюбопытствовал Михаил.
– Леоновой!
– Недешево, я смотрю, тебе одна зуботычина вышла,– хохотнул Мишка,– ты больше не маши кулаками, а то наши ребята тебя голой и босой оставят.
С этими словами они и вошли в холл. Впереди ждало совещание и принятие решений о том, что же делать в сложившейся ситуации.
А новый странник на пути своем пронзен любовью, дальний звон внимая
Когда Вика влетела в свой кабинет, на ходу скидывая пуховик Григорьева, ни о чем произошедшем в кабинете массажа она не помнила и, спроси ее, что серьезного и важного случилось до сообщения о болезни Маши, пожалуй, вполне искренне ответила, что день был рутинным.
Жизнь Домбровской разумно и верно вращалась вокруг одного и главного – дела. Определялась сегодняшними и завтрашними задачами. Пройденное оседало в виде памяток о совершенных ошибках, чтобы не повторять их в дальнейшем, но мгновенно теряло значимость, как только задача была решена.
Задачу по имени Людмила Леонова Вика закрыла до момента, пока не появится необходимость снова действовать в прямом столкновении. Задача Маша Максимова же стояло со всей остротой и сложностью здесь и сейчас. И не только в приложении самой Маши, но и их, ее тренеров.
Илья нервничал. Настолько, что даже не обратил внимание на странный вымокший вид Домбровской. И ее это позабавило и обрадовало, хотя в радости была особенная горчинка, которая появляется в мыслях каждого, видящего того, кто входит на трудный путь, уже пройденный тобой. Илья переплавлялся из хорошего мальчика, талантливого постановщика и чудесного катальщика – в тренера. Срастался с их жестокой и неблагодарной профессией, радостнее и нужнее которой Вика и придумать не могла.
Троица расселась по местам.
– Ну, ближайших стартов у нас, понятно, не будет,– начинает Вика подводить итоги,– относительно реальная дата – Россия. На чемпионат России успеть можем при хороших раскладах. Посмотрим, может, выгорит… Но если…
Ландау весь подбирается, готовый возражать. Домбровская смотрит на него долгим взглядом, пока он внутренне не затихает и продолжает:
– Но если нам не повезет, то нужно, чтобы остальные были готовы на все 200 процентов. Обидно будет упустить победу, имея такую-то базу. Илья, на тебе Яна. Мы с Мишкой делим Зою и Катю. Ну и остальное по плану.
А ведь, скажи кто в прошлом году, что они будут выгадывать варианты на чемпионат России, все бы только недоуменно пожали плечами. Год назад у них было пятеро в обойме, трое на подходе. О чем тут беспокоиться? Но жизнь подбросила сначала один сюрприз, потом второй, а потом и дальше покатило. И вот команда тренеров сидит и прикидывает варианты, как бы получше разложить оставшиеся кадры.
– У меня еще Настя и Лиля, то ли возражает, то ли напоминает Ландау.
Виктория кивает:
– Юниоры все так же на тебе, само собой. Очередной этап придет в свое время и надо на нем показаться в полном порядке. В конечном счете, мы идем к Миру. И на чемпионат, и взрослый, и юниорский готовим максимум. Маша к нему уже тоже должна будет прийти в форму. И наша задача – добиться этого в ускоренном темпе после выздоровления.
Григорьев спокойно воспринимал слова старшего тренера, а вот Илья разве что не прокрутил седалищем в стуле дыру, так ему не терпелось высказаться. Но у начальницы явно не было в планах выслушивать его сейчас.
После детального обсуждения вопроса с болезнью Максимовой и решений этой проблемы, перешли к важной текучке. Потом поговорили про дальние перспективы на шоу и окончание сезона и следующие за ним отпуска. Вернулись назад к вопросу этапа национального кубка. Только ракурс сместился с общих задач на технические детали подготовки.
В итоге, определив план работ, разошлись по своим делам. У самого выхода из кабинета Вика вдруг остановила хореографа:
– Илюш, если ты не спешишь, не уходи. При тебе думается лучше.
Ландау закрыл дверь и сел на свое место. Минут 30 женщина делала какие-то пометки на планшете, бумаге и в компьютере. Мужчина активно прослушивал треки, определяя для себя, кому и какую музыку стоит предложить на следующий сезон.
– Мы окончательно решили, что “Ода к радости” перейдет в новый сезон?– уточняет Илья.
Виктория молча кивает, продолжая делать пометки.
– А “Тайны далеких земель” откатываем этот сезон и меняем?– еще один уточняющий вопрос.
Домбровская откладывает работу и внимательно смотрит на хореографа:
– Спроси уже то, что ты действительно хочешь спросить, Илюш!
Вопросы все незначимые и не о том, а подобраться к главному хореограф все не решается.
– Зачем ты мне скидываешь Яну?– вопросом в лоб отвечает на ее пожелание мужчина,– Мы все знаем, что моя работа там толком не нужна. Это же твой ребенок от и до?
Блондинка чуть улыбается:
– Считай, что я делюсь с тобой лучшим, что есть у меня.
Но Илью такой уклончивый ответ не устраивает.
– Я всего лишь хочу ясности,– уточняет Ландау.
Виктория поднимается, обходит свой стол и встает за спиной у молодого человека. Тонкие руки опускаются вдоль его груди, сцепляясь пальцами, словно образуют нагрудную цепь или ленту медали. В миллиметрах от своего затылка Илья чувствует, как при звуке ее голоса чуть вибрирует кожа, за которой солнечное сплетение, и почти ощущает легкие движения живота при вдохах и выдохах.
А это, Илюш, анестезия,– наконец произносит Домбровская,– Когда один любимый ребенок выпадает из процесса, нужно нагружать себя заботой об успехах другого, чтоб не начать бегать по потолку. Ты ведь именно это планировал делать все время, пока Маша болеет?
Ландау откидывает голову и упирается ей под ребра макушкой, заглядывая в глаза.
Я боюсь, Эр,– признается он,– Мне кажется, я так не боялся, когда она ногу сломала.
Вика лишь кивнула, не произнеся ни слова.
****
за полгода до олимпиады
Как хрустит кость, которая скручивается максимально, до разрыва всех связок и сухожилий вокруг, вы никогда не забудете, если слышали хоть раз. Громкая музыка на катке позволяет скрыть этот звук, но не искаженное болью лицо, не резкий вскрик ребенка, падающего на лед.
Сердце хореографа обрывается при звуке голоса Маши, падающей с тройного акселя. Что происходит с сердцем Виктории неизвестно, но скорость на которой она несется по льду с противоположного конца катка говорит, что и для нее этот крик – что-то экстраординарное.
Они поднимают девочку, оплетают ее спину с двух сторон своими руками и медленно втроем катятся, держа легкую как пушинка Машу почти на весу над гладью катка, пока она, белая до синевы, закусывает губы, чтобы не кричать, и даже не плачет, но слезы сами вытекают из глаз. Тело снимает стресс, а разум борется с подступающим болевым шоком попыткой полностью отключиться.
Тот перелом стал для молодого хореографа посвящением в большую жизнь тренера. Когда он сидел рядом с тихо плачущим от боли ребенком в ожидании скорой. Когда держал за руку, пока не приехали в больницу родители. Когда навещал и видел гипс, уже зная, что это минимум на два месяца. Когда после снятия гипса смотрел на ноги разной толщины и длины и, сам мне веря, убеждал семью, что все выправится с регулярными нагрузками. Когда первый раз выводил ее на каток после перелома… Ну как выводил?..
Летел по льду и кричал: “Не отходи от бортика!”, потому что, надевшая впервые после двухмесячного перерыва коньки, Машенька, решила, что ждать тренера в помощь – это глупость и взрослые перестраховщики просто ничего не понимают. И выскочила на лед одна. Как буквально водил ее вдоль бортика, пока ее ноги вспоминали что такое скользить на коньках. Как утешал, когда она, пытаясь делать первые связки, постоянно падала, с самого простого. Как было страшно смотреть ее заходы на первые прыжки. Совсем детские.
И еще в том сезоне он увидел, как легко случаются чудеса, если до этого много и трудно работать над их созданием, когда эта маленькая стальная девочка взяла первое место Чемпионата России, приехав аутсайдером едва мечтающим о попадании в сборную.
Но тогда он не боялся так. Правы космонавты, когда говорят, что самый страшный полет – второй, потому что ты все уже знаешь. Ландау теперь знал, как будет Аня возвращаться. И это было тяжело и больно, и неизбежно.
****
Илья смотрит снизу вверх на лицо Виктории. Берет ее ладони в свои руки и спрашивает:
– А тебе не страшно?
Видит едва заметную смутную улыбку:
– Не страшно. А может, и страшно, но не ново. Но это больно. Всегда больно и тебе, когда больно им. Это неизбежно.
– И что ты делаешь, Эр, когда так больно?– спрашивает Илья, не отпуская ее рук.
– Продолжаю работать, как видишь,– вполне честно отвечает женщина.– Главное помнить, что никогда ничего не заканчивается.
Мужчина тянет Вику за руки вниз, и она склоняется без всякого сопротивления, пока губы не встречаются с губами. Поцелуй, как взаимное утешение, обещание, что вдвоем им будет легче переносить эту отраженную боль грядущих преодолений.
Его руки, держащие ее запястья. Ее губы скользящие медленно и нежно по поверхности его губ. Не поцелуй страсти и даже не поцелуй нежности, а подтверждение верности друг другу на той дороге, по которой им идти дальше.
Оставь сомненья, мы уже у цели, не робостью, но силой облекись!
– Сегодня ты и правда щедра,– шепчет мужчина ей в губы, не желая прекращать секунды внезапной близости, которые, чем больше проходит дней их “паузы”, тем менее реальными и осязаемыми кажутся.
– Это просто передышка,– последнее легкое касание губами его губ, и женщина отстраняется. Лишь ее запястья все еще скованы его руками.
Блондинка стоит за спиной Ильи, положив ладони ему на плечи и чувствуя на своих кистях его пальцы. Два погона для особенно отличившегося в ее войсках. Но вряд ли она все еще в этом кабинете. Мысли Домбровской перебирают варианты, выстраивая максимально правильную линию поведения на ближайшие месяцы.
– Я приеду к тебе вечером?– слышит Вика вопрос, который мешает ей сосредоточиться на том, что сейчас важнее.
Встряхивает головой, пытаясь вернуться в реальность из собственных планов:
– Нет, Илюшенька, сегодня мой вечер, скорее всего, пройдет там и с теми, где и с кем мне быть и не хочется, но теперь нужно.
– Моя помощь нужна?– задает вопрос Ландау.
Домбровская лишь отрицательно качает головой.
– Не везде нашей сплоченной команде рады в расширенном составе,– иронично отвечает она.
Виктория отходит к столу и начинает искать на нем что-то важное. Понятно, что та самая “передышка” для нее закончена, а значит закончена и для Ильи. Продолжая рыться в бумагах женщина слышит, как хореограф отодвигает стул и поднимается на выход, под нос себе он напевает:
-
На точке двух миров
Стояли мы в огне,
Пылали облака, и ты сказала:
Давай убьем любовь,
Не привыкай ко мне.
Давай убьем, пока ее не стало
Ты лучше
Ты круче
Ты сможешь
Я в курсе.
– Ну и дурак!– невесело хмыкает Виктория в ответ на песню.
– Может быть,– спокойно отвечает Илья,– Но, вообще-то, Эр, уже очень хочется, чтобы ты сама прибилась к какому-нибудь берегу и дала мне возможность сделать то же самое. Хочется ясности, если уж на то пошло.
И с этими словами он выходит из кабинета.
– Да уж, ясности. А как мне-то хочется этой самой ясности,– тихо сообщает закрытой двери Домбровская,– И хоть немного простоты. Хоть в чем-то.
Она наконец нашла записную книжку и набрала номер телефона. Разговор предстоял не самый простой.
****
Жизнь идет своим чередом, что бы ни происходило в ваших душах. Так и жизнь “Сапфирового” потихоньку двигалась, углубляясь в зиму. Дети приходили на тренировки. Тренеры работали. В свободное время по очереди интересовались здоровьем Маши. В целом получалось, что все лучше, чем могло бы быть, но хуже, чем хотелось бы. С ближайших стартов они ее пока не снимали, но никто не верил, что Максимова даже поправится к этому времени, а уж про то, что она будет в форме и говорить не приходилось.
Шли упорные слухи, что из тренировочного процесса выпали минимум две сильные конкурентки, но официально пока это не подтверждалось, однако, стоило принять к сведению и использовать максимально, если подтвердится. Все умели играть в игры, предлагаемые их сложным миром большого фигурного катания.
Виктория на длинных дугах докатилась до Михаила и поманила к бортику. Откинувшись на него спиной плечом к плечу тренеры наблюдали за происходящим на катке. Зоя выкатывает без помарки четверной тулуп. С третьей попытки. Яна бьется над дорожкой, переходящей в тройной лутц. Ей явно неудобно, но Ландау закусило делать именно так. Вращение Кати бесподобно. Милка пробует прыгать и даже успешно. Ревкович, затесавшийся в эту компанию на время, пока Маша болеет, штампует свои четверные и вполне успешно привязывает к ним тройные тулупы. Никита – это однозначная победа, хотя вся война еще впереди. Парень оказался гораздо большим мужиком, чем думалось.
После истории с “самострелом”, иначе Вика не могла назвать тот случай, она рассчитывала на что угодно, вплоть до того, что мальчишка повесит коньки на гвоздь и ничего никому не расскажет. Но все пошло быстро и по лучшему из сценариев: в тот же вечер парень решил вопрос с родителями, а утром, что уж и вовсе было сверх всяких ожиданий, пришел на тренировку собранным и серьезно настроенным на работу.
– Давай-ка в этот старт Яночке тройной в короткой запланируем,– предлагает Домбровская Григорьеву.
Тот следит за неудобной дорожкой, которую упорно разбирают Ландау и девочка.
– Давай. Аксель у нее стабильный, а более спокойного старта, наверное, и не будет,– соглашается Михаил,– Не убьются, так покалечатся,– резюмирует он наконец то, что творят Илья с Яной.
Домбровская направляется к хореографу и спортсменке, чтоб озвучить свое решение, а заодно дать втык Ландау за тот треш, что творится сейчас у нее на глазах.
– И что у вас происходит?– задает тренер вопрос спортсменке и хореографу.
– Решили немного по-другому сделать вход на лутц,– сообщает мужчина.
– Кто из вас это решил?
Домбровская смотрит на Ландау, но внезапно отвечает Яна:
– Виктория Робертовна, я подумала, что так будет интереснее.
– Тебе же неудобно,– удивляется женщина.
– Нормально. Еще непривычно, но я сделаю,– сопротивляется спортсменка.
– Илья Сергеевич, а у вас какое мнение?– внимание Виктории снова переключается на Ландау.
– Согласен с вами, Виктория Робертовна,– поддерживает хореограф старшего тренера.
– Илья Сергеевич, но у меня же получается!– фигуристка смотрит на Ландау как на предателя.
“Этот бы характер, да на пользу делу”– поражается Домбровская упрямству девочки. Яночка не из тех, у кого нервы как канаты, не Максимова, в общем, Яна словно породистый жеребенок: тонкая, нервная, искристая, что придает ее программам особенный свет, но всегда вносит элемент неожиданности в их исполнение.
Илья растерялся. Переводит взгляд с одной женщин на другую, не понимая, на чью сторону лучше встать. Вику это забавляет. Но все же надо прийти на помощь коллеге и, в некоторой степени, ученику в тренерском деле:
– Хорошо, Ян. Я вам даю одну тренировку. Сможете собрать безошибочно дорожку и прыжок – тренируйте так. Нет – возвратитесь к накатанном варианту,– Домбровская, замолкает, внутренне оценивая свое решение, а потом продолжает,– и еще в короткой активнее накатывайте тройной. Будем пробовать на этапе.
И даже не глядя на девочку, чувствует, что Яночка внутри закачалась. Бури “Далеких земель” будут как никогда суровы на этом этапе”,– утверждает мысль внутри себя Виктория.
Двойные у Милки идут вполне стабильно. Тройные страшно. Так страшно, что ног под собой не чувствуешь, принимая решение о переходе к ним. Сейчас Виктория едет к своей девочке именно на таких нечувствительных ногах, чтоб сказать только одно:
– Леонова, пробуй тройной сальхов. Михаил Александрович тебя подержит эту тренировку.
Во взгляде Милы страх, радость, надежда и что-то еще, что нельзя определить иным словом, кроме слова “любовь”. Страшный взгляд, потому что в нем слишком много надежды, которую почти невозможно оправдать, и веры, достойным которой быть вряд ли кто-то сможет.
Фигуристка третий день приходит в ее пальто. Отдавать, кажется, не собирается. Короткий тренч, который едва прикрывает середину бедра Домбровской, невысокой спортсменке доходит до самого колена, рукава почти скрывают пальцы. Мила будто прячется в этом пальто от мира. И забирать его Вика не намерена. Пусть прячется, если ей это поможет выздороветь и вернуть ту девочку, которая умела собственной радостью, энергией и юмором зажигать всех и все вокруг.
– И, Леонова, вопрос с музыкой на показательные все еще открыт. Идеи есть или мне выбирать?– задает полупроходной вопрос тренер.
– Есть. Сегодня скину,– отвечает фигуристка, пристегиваясь к удочке Григорьева.
И жизнь продолжает течь своими руслами, что бы ни происходило в ваших душах. Лед хрустит под лезвиями, спортсмены осваивают новые элементы, тренеры придумывают новые решения. Как каждый день до этого дня и многие дни после.
