Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Взгляд начинает различать немного все то, что муть туманная крала
Самые тяжелые люди для тренера – не спортсмены, даже не начальство всех уровней и направлений. Тяжелее всего с родителями. Эти заряженные на победу собственных детей люди всегда имеют свое видение того, как разумно и правильно вести их ребенка к высшим достижениям. И при этом правы они бывают далеко не всегда.
С родителями безразличными трудно, потому что они не будут разделять ваши и их ребенка устремления. Их не заставишь соблюдать какие-то ограничения. Он не будет считаться с вашими тренировочными планами. У этих людей своя жизнь, в которую ребенок интегрируется максимально, следовательно в порт он вписывается по остаточному принципу. До Вики дети таких родителей почти не доходили.
Второй тип родителей – сделавшие ставку на успех ребенка. С ними появляется иллюзорная, а иногда изначально и вполне осязаемая помощь. Они нацелены на результат не меньше самой Домбровской. Но в ответ от нее ждали вовлеченности именно в их ребенка. Полной отдачи всех сил любимому Коленьке, Машеньке или Олежеку. Взгляд на другого спортсмена со временем становился доказательством измены. Реакции на неожиданности, травмы и форс мажоры становились экстремальными. А потом случился побег в поисках тех специалистов, кто сможет соответствовать пониманию пап, а чаще мам о заинтересованности в их детях. Как ни странно найти таких специалистов было совсем непросто, точнее невозможно. Тренер все-таки – не мать родная.
Сейчас перед Викторией Робертовной стоял второй вариант родителя. Белая от злости мать перспективного юниора, потрясающая перед глазами тренера костюмом для выступления своего сына.
– Ну, что вот это такое!– мама Никиты Ревковича уже откричала свое возмущение и сейчас ее голос был подавленным, а весь вид растерянным,– У него же старт через пять дней. Он вылетает со всеми послезавтра! Как без костюма-то?
Виктория смотрела на изодранный узор на брюках для произвольного выступления, будто кто-то специально отрывал чем-то острым пайетки на лампасах. Костюм был испорчен однозначно.
– Успокойтесь, пожалуйста!– пыталась вразумить мать фигуриста Домбровская,– мы найдем решение. Если не удастся исправить, будет кататься в обычных черных классических брюках. Одежда – это в конце концов просто одежда. Слава богу, сам Никита жив и здоров, готов к выступлению.
Женщина в упор посмотрела на тренера и произнесла:
– За костюм деньги заплачены. Кто нам восстановит его или компенсирует потери? Ведь это же здесь, в раздевалке, испортили одежду.
Вопрос, конечно, был резонным. Пошить костюм – это совсем не маленькие суммы, родители вкладываются ежегодно минимум в два наряда, что встает им иногда не меньше, чем в пару сотен тысяч. “Сапфировый”, как и другие школы фигурного катания, конечно, максимально пытается продлить жизнь костюмам, передавая их от одного спортсмена другому по сходным ценам, но временами или подходящего наряда не находится, или нужен совершенно иной образ, так что все это становится солидной статьей расходов, наряду с коньками и прочим необходимым инвентарем.
Дорогой, опасный, сложный и очень конкурентный у них вид спорта. А тут еще и вот такое. Вика рассматривает брюки, перебирая ткань тонкими артистическими пальцами: украшение вырывали “с мясом”, чем-то острым. Безжалостно. С намерением испортить безвозвратно. Затяжки по ткани, мелкие дырочки. Можно ли после такого восстановить наряд в принципе?
Вот что я думаю,– наконец прерывает молчание тренер,– мы попытаемся нашими силами восстановить костюм или подыщем что-то на время выступления. И, конечно, проверим через систему видеонаблюдения, кто заходил в раздевалку, когда Никита там переодевался, и мог испортить брюки, пока он отлучился ненадолго, как говорит.
Именно сейчас Виктория искренне поблагодарила Федотову за то, что несколько лет назад он настоял на установке видеонаблюдения в том числе при входе в раздевалки. И, если бы она не отбивалась всеми силами, то и на этаже рабочих кабинетов тоже стояли бы камеры, так что гадать, кто засунул ей в двери записку, не пришлось бы.
– Ну, и соответственно, все вопросы по возмещению ущерба вы можете адресовать виновнику непосредственно,– заключила свою мысль старший тренер.
Мама Никиты кивнула головой. Попрощалась и собралась было уходить, но, остановившись перед дверью, произнесла:
– Мне кажется, Никитка испугался и расстроился настолько, что у него вся мотивация пропала.
– Разберемся!– ответила Домбровская.
Говорить матери мальчика, что у того стартовал переходный возраст, и уже пару месяцев как его шатает со страшной силой и никакая мотивация даже не ночует в его голове, наставница не стала. Сейчас вряд ли подходящее время для подобных откровений с женщиной, которая пришла и без того в не лучшем настроении и с не самыми радужными мыслями и намерениям.
Проводив родительницу за дверь, Виктория взяла испорченную деталь костюма и направилась в общую тренерскую, где в данный момент должны были отдыхать между тренировками Илья с Михаилом.
****
В дверях тренерской женщина услышала веселый голос Григорьева:
– Ну и вот, заходит, значит, наша Зоенька на лутц, и я понимаю, что я за ней угнаться не могу! Куда они такие длинноногие и скоростные растут? Мне скоро только малышевую группу возить на "удочке" при этих скоростях!
– Ну, потребуешь молодого и сильного помощника,– в тон ему отвечает Илья.
Напряжение, если оно и было после мордобоя, видимо, давно исчерпано. Отношение между напарниками по тренировкам восстановились явно быстрее, чем лицо Ландау.
Виктория молча кладет на стол испорченную деталь одежды и сообщает:
– Кажется, еще один привет от “доброжелателя”.
Мужчины внимательно рассматривают брюки, и Илья изрекает:
– Прямо балетное закулисье у нас.
– Надо что-то делать!– нервно замечает единственная дама их трио,– Кто-то может починить брюки в ближайшие день-два, интересно?
Илья продолжает вертеть штаны Никиты в руках:
– Попробую в костюмерную Большого сходить. У мамы там подруга была, может, поможет, хоть советом.
Он сворачивает ткань и засовывает в сумку. Поднимает вопросительный взгляд на коллег и произносит:
– И что у нас на повестке?
– Камеры наблюдения,– спокойно констатирует Григорьев. Втроем они направляются в службу охраны.
Через 40 минут входят озадаченные и молчаливые.
– Ну, и что мы по этом поводу думаем?– наконец произносит Ландау.
Виктория молчит. Григорьев после длинной паузы произносит только одно слово:
– Хреново!
– Будем выяснять после этапа,– наконец решает Домбровская.
Через час тренировка на льду. Всем нужно успокоиться и прийти в рабочем настроении на занятие.
****
На катке, куда Домбровская приходит как обычно немного после начала, чтобы сразу войти в рабочий ритм, не дожидаясь окончания раскатки спортсменов, царит вполне рабочая атмосфера разминки. Шнурует коньки, поглядывая на лед, отмечает, кому и что надо сказать.
Милка сегодня утеплилась. Вместо тренировочной футболки на ней темный свитер. Можно понять, скоростей-то толком нет пока. И по льду едет неспешно. Лишь бы снова спина не дала себя знать.
Лиля опять торопится. Да что же делать-то?! Меньше чем через неделю выступление, а у нее одно и то же.
– Лильк, связку сначала под мой счёт!– Виктория встаёт возле девочки и с оттяжкой начинает отсчитывать ритм. Раз, пауза, два, три.
С шестой попытки наконец-то получается что-то похожее на желаемый результат.
Илья следит, как Маша Максимова выкатывает дорожку, напоминая то и дело, куда должен быть направлен взгляд в каждом движении. Девушка все время пытается зацепиться глазами за ледяную гладь, растеряв половину плюсов за представление.
Заканчивает первый круг между спортсменами, Домбровская подъезжает к Леоновой. Щеки девушки горят румянцем, взгляд блестит.
Я смотрю ты сегодня по-зимнему,– подшучивает наставница, намекая на свитер.
Девушка смущается и пытается стянуть свитер со словами:
– Я что-то замерзла. Сейчас!
Виктория хватает ее за руку, чтобы остановить.
Ладонь горячая, как огонь. Да и румянец, если посмотреть, вовсе не от разогрева на тренировке.
– Да у тебя, похоже, температура, Милк?!
Женщина подъезжает вплотную, берется обеими руками за лицо и притягивает голову Леоновой ближе. Прохладные губы, ещё более холодные от ментолового бальзама прикасаются ко лбу.
Девушка абсолютно обмякает, почти приваливаясь к телу тренера, впитывая это легкое прикосновение, как жаждущий в пустыне капли дождя на иссушенные губы.
Она и правда горит вся.
– Домой, Милк!– объявляет Вика,– я тебя отвезу.
Спортсменка пытается отказаться, понимая, что тренировка перед очередным этапом – это неотлагаемое и неотменяемое мероприятие. Даже смерть не может быть уважительной причиной, чтобы старший тренер на ней не присутствовал.
– Я на такси, Виктория Робертовна.
Попробовать сказать, что поедешь на своей машине бессмысленно, тренер ее в таком состоянии попросту не пустит за руль.
– Какой таксист, увидев тебя, куда-то повезет? Они от здоровых то при любом чихе шарахаются сейчас. Переодевайся. Жду на стоянке,– сообщает Вика и уезжает предупредить Григорьева и Ландау.
****
В машине тренер и спортсменка едут в полной тишине. Мила прикрыла тяжёлые от жара веки. Только лёгкий гул мотора наполняет хоть каким-то звуком салон.
– Вот и все, Виктория Робертовна,– не открывая глаз, говорит девушка.
Домбровская отрывается взглядом от дорожного полотна, скашивает карие глаза на заострившийся болезнью профиль ученицы.
– Ты это о чём?– задаёт она вопрос.
– Фигуристки Леоновой больше нет,– так же спокойно, не открывая глаз, отвечает Мила.
– Это у тебя от температуры такие мысли, надеюсь?– резко отвечает Вика.
– Да неважно уже!
Голос девушки смешивается с густеющим вечером. Все ещё видны алые губы, которые едва шевелятся, когда она говорит:
– Интересно, почему вы меня не вышвырнули, когда всем стало плевать?
И снова тишина. Автомобиль ворчит мотором. Мила приоткрывает глаза. Тонкий профиль Вики на фоне пробегающей за окном Москвы. Женщина молчит и, кажется, не собирается отвечать. Медведева снова закрывает глаза, даже движение улицы вызывает резь в зрачках. И тихо продолжает:
– Мне приятно думать, что я вам небезразлична.
Снова тишина. И после опять голос девушки:
– Виктория Робертовна, а у вас есть любимые стихи о любви? Свои я вам показала же…
Кажется, что ответа опять не будет, но вдруг девушка слышит тихим, чуть надтреснутым, давно знакомым голосом:
– Therefore like her I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.*
– Это откуда?– спрашивает Мила, силясь вспомнить какую-нибудь песню, где звучит эта фраза.
Вика чуть заметно улыбается и, подшучивая над ученицей, говорит:
– Не только ты, Леонова, читаешь классику. Это 102 сонет Шекспира. В переводе тоже есть. И тоже красиво.
– Я найду,– соглашается с невысказанным предложением Милка.
Машина тормозит у дома фигуристки. Девушка выходит, отказываясь от помощи, и скрывается в подъезде.
****
В полночь в мессенджер Домбровская приходит короткое "спасибо", а вторым сообщением:
Люблю, – но реже говорю об этом,
Люблю нежней, – но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ.
Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь нова была для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.
Ночь не лишится прелести своей,Когда его умолкнут излиянья.Но музыка, звуча со всех ветвей,Обычной став, теряет обаянье.И я умолк подобно соловью:
Свое пропел и больше не пою
Вика читает оба сообщения, не отвечая, и продолжает сидеть за кухонным столом. В чайной чашке вместо чая на три пальца коньяку. Основательно початая бутылка стоит рядом.
––
*Поэтому, как и она, я иногда молчу,
Потому что я бы не утомлял тебя своей песней.
Отчаянных невзгод ты в скорбном сердце обновляешь бремя
Пить в середине недели крепкий алкоголь на ночь – плохое развлечение. Именно эта мысль не покидала Вику с того момента, как она открыла глаза. Голова нещадно болела. При виде полупустой коньячной бутылки становилось тошно.
“Слабости обходятся дорого!”– в очередной раз жизнь наказала Викторию за желание быть маленькой и глупой. Хотя бы один вечер.
Обезболивающее. Много жидкости. Сверху чашка крепкого кофе. Хоть на кого-то эта посталкогольная контрацепция действует так, как должна бы в теории? Душ. Глаза не болели только от черного, поэтому утреннее настроение воплотилось в тотал блэк в одежде. Долгий макияж, чтобы спрятать отеки, возникшие после пьяной обочины вчерашнего вечера, на которой она решила не кстати сделать перерыв в собственной жизни.
Магнитола в машине решила добить ее бодрым голосом Антона Макарского:
Ты обязательно станешь смелой
Честной и сильной, тебе понравится
Больно другим никогда не делай -
Они и сами прекрасно справятся
Помни, что много друзей не бывает
Знай, что дорога страшна поворотами
Плачь, если плохо – иногда помогает
Не пей – я пробовал, это не работает
Станет мир светлей и краше
Будет легче жить тебе и мне
Улыбаемся и машем
Видишь, Маша, наши на Луне
“Да уж, такими темпами нам до Луны, как до звезды раком”,– вздохнула Домбровская и выключила музыку.
****
За восемнадцать лет до олимпиады
– Моя дочь решила начать спиваться?
Роберт Домбровский смотрит на открытую бутылку водки, которую его девочка молча вынула из холодильника, поставила на стол и дополнила граненым стаканом, плеснув в него уверенной рукой граммов 150. Отец оценил эту мужскую дозу в переложении на хрупкий организм его девочки и тяжело вздохнул. Вике было плохо.
Не говоря лишних слов Роберт Александрович, забрал бутылку. Поставил на место. Усадил свою девочку за стол, сам сел напротив и сказал:
– Что случилось, милая моя?
– Мне 25, я беременна от мужчины, который поспешил вспомнить, что у него семья, нормальной работы нет и, похоже, не будет. Ты считаешь, у меня нет причин запить?
Из всех его детей именно младшая была его ясным солнышком. С рождения, когда ее мать вытаскивали после тяжелейших родов врачи, а отец крутился дома с младенцем и старшими, между ним и маленьким пищащим комочком, образовалась та связь, которая наполнила совершенно новым светом всю жизнь мужчины. Отцом его сделала Вика. Четвертая, поздняя, так трудно давшаяся всей семье. И невозможно обожаемая девочка-счастье.
Именно он больше всех в семье переживал и внутренне противился отъезду восемнадцатилетней девочки в далекую заокеанскую страну. После ее звонков с другого континента и убеждения, что она жива и здорова, взрыв ее никак не задел, Роберта увезли с сердечным приступом. Прошло много лет, а Вика так и не поняла, почему жужжали СМИ России об этом частном событии из частной жизни, не думая, конечно, что в московской квартире переживают двое уже не очень молодых людей, для которых это была не просто новость из далекой чужой страны, а информация про жизнь их ребенка. Когда она приехала однажды погостить домой и сказала, что скоро вернется насовсем, он даже был рад, что есть кто-то к кому ей захотелось вернуться, потому что любимая дочка снова была рядом.
И вот из-за этого постороннего их семье мужика его малышка грустит:
– Виконька, доченька, да это же счастье, что у тебя будет ребенок! Нас много! Мы все его ждем. А ты пытаешься делать глупости. И работа найдется. Однажды все проходит. Ты еще станешь великой. Мы все будем смотреть, как твои спортсмены выигрывают Олимпиады. И твой дурак, который не понимает, кого лишился!
– Дураку есть за чьими успехами наблюдать на олимпиадах,– горько сказала Вика и все-таки закинула стопку водки в желудок,– Что же мне делать, папочка?
– Жить! У тебя впереди большущая жизнь. Тебе только 25. Ты многое умеешь и на многое способна. У тебя будет ребенок, который даст силы применить свои умения. Я знаю, что ты прославишь наш род, девочка. Ты у меня богом поцелованная, столько пережившая, наша малышка. Единственная из всех способная на великие дела, хотя, видит бог, я рассчитывал на сына, продолжателя, но ты мой подарок от неба. И я тобой горжусь.
Может, папа выдавал желаемое за действительно, чтобы подбодрить расклеившуюся Вику, но оказался ведь прав. Именно благодаря ей мир узнал фамилию Домбровских.
****
Папа не болел за нее на Олимпиаде. Папы уже не было в тот момент, когда Аля в платье в мелкий цветочек под саундтрек из кинофильма “Анна Франк” делала его дочь великой, увековечивая фамилию Домбровской вместе со своей собственной.
С этими мыслями Вика приехала на работу, пришла в свой кабинет и занялась привычными бесконечными делами, которые вымывали из головы все посторонние идеи. Хотя бы до вечера.
Завтра вылет на третий этап кубка. Миша остается здесь. Они с Ильей везут детей. На летучке обсудили все тонкие места. Планы “б”, “в” и “полного г”. Еще раз гоняли всех участников грядущего этапа по программам. Еще раз по кругу отрабатывали то, что давно отработано. Пробовали комбинации и неожиданные решения. И так до вечера. Под непрекращающуюся слабость и то и дело прорывающуюся головную боль.
Завтра утром последний прогон на домашнем катке. Вечером вылет. И “здравствуй” город белой олимпиады. Давно не виделись!
****
за четыре года до олимпиады
Этот южный город о всеми пригородами теперь навсегда для Виктории связан с назойливыми болельщиками и бесцеремонными журналистами всех мастей, которые лезут в гланды через анус. А еще с опустошенными прозрачными глазами маленькой девочки, которая теряет себя, последние остатки душевных сил и внутреннего равновесия.
Такая сильная девочка с феноменальными вращениями, невероятной выдержкой и серьезным подходом к каждому вопросу, хоть на пресс-конференциях и интервью, хоть в жизни. Как сказать этой девочке, что олимпиадой ничего не заканчивается? Да что там олимпиадой! Что олимпиада никогда не заканчивается внутри спортсмена, и нужно будет ее забыть. Все ее триумфы.
Ничего уже у них не получится так, как получалось до этой золотой медали. Очевидно и невозвратно. Вика это видела. Слышала. Осознавала. А еще осознавала, что нельзя просто отпустить ребенка. Ей не простят такую быструю утрату звезды”.
Аля разговаривает с матерью. Виктория стоит в трех шагах позади и очень не хочет слышать эту беседу, но все равно слышит и понимает, что эти слова адресованы и ей.
– Мам, ты мечтала о такой медали? О настоящей золотой?– Алька протягивает болтающийся на ленте тяжелый кружок матери. И, когда та принимает его, уходит прочь в сопровождении тренера.
Ад еще не закончился. Впереди индивидуальные соревнования. И на них ад тоже не закончится, потому что не закончится сезон. Фигуристка закончилась, а соревнования – нет.
****
– Что-то меня сегодня земля не держит,– произносит Виктория, когда последний из спортсменов уходит со льда,– поеду-ка я домой пораньше. Вы же справитесь без меня?
Григорьев кивает головой, не отрываясь от просмотра последних замечаний по прыжкам Лили Манукян. Илья тоже не возражает.
Когда женщина уже скрывается в раздевалке, Михаил поднимает голову и произносит:
– Ланди, проводи-ка ты ее. Она сегодня весь день не в себе.
Илья, поворачивает голову в ту сторону, куда ушла женщина и отвечает:
– Может, просто перед этапом нервничает?
– Она дважды не заметила, что Лилька сделала в каскаде двойной вместо тройного! Это не “просто нервничает”.
Ландау тут же сгребает вещи и направляется к выходу. Не заметить количество оборотов в прыжке Вика просто так не могла бы. Никогда. Дело и правда плохо.
****
Больше всего, выбегая из тренерской, Илья боится, что упустил свою Эр, но, входя в холл первого этажа “Сапфирового”, замечает ее пальто и светлые гладко зачесанные волосы с вечно выбивающимися на затылке прядками, которые скрываются за наружными дверями. Успел.
Однако, когда он спускается к стоянке, то понимает, что женщина беседует с каким-то высоким седым мужиком. И, что уж совсем удивительно, тот крепко удерживает ее за оба запястья. И, хотя разговор Вике вряд ли приятен, судя по положению ее тела и напряженной спине, рук своих она не освобождает.
На секунду Ландау замирает. Может, оставить даму в покое? Но в итоге решает прояснить ситуацию и сокращает расстояние. В конце концов, если он ей не нужен сейчас, она всегда может ему это сказать.
****
– Вов, ты на самом деле заколебал!– произносит Вика тихо.
Мужчина крепко держит ее за обе руки, видимо, чтобы она не вздумала сбежать. Куда, спрашивается? Они стоят возле ее машины. И он перегораживает водительскую дверь.
– Сколько еще ты будешь таскаться сюда и пытаться меня в чем-то убедить? Я все поняла с первого разговора. Я тебе дала ответ. Ничего не изменится!
Владимир делает шаг к ней. Расстояние сокращается до интимного. Дорогой чужой мужской парфюм вторгается в ее поле.
– Виктория Робертовна, вам помочь?– голос Ильи как избавление.
Хочется даже стонать от облегчения, когда она чувствует, что хватка Володи ослабевает.
– Юноша, мы без вас разберемся,– отвечает на заданный не ему вопрос Коршунов.
– Я спрашиваю не вас, а девушку,– спокойно отвечает Ландау.
– Сопляк, тебя твои девушки на дискотеке ждут! Дай взрослым людям поговорить по-взрослому, а то я обновлю узоры на этой роже,– наступает старший из мужчин.
Илья молча оттирает оппонента в сторону, разворачивает Вику за плечи и, прикрывая своей спиной, провожает на пассажирское сидение. Возвратившись к водительской двери, нажимает ручку , ударяя навязчивого собеседника своей теперь уже очевидно спутницы дверцей:
– Я не гуляю по дискотекам, но вам советую именно там искать собеседниц.
Поняв бесперспективность дальнейших попыток добиться общения, Владимир делает шаг в сторону от машины и пропускает Илью за руль. Слава богу, он ее не дрался со всякими идиотами малолетними, объясняет себе это поражение Коршунов.
– Это кто вообще?– задаёт вопрос Ландау, выезжая со стоянки.
– Старый знакомый,– бесцветным голосом отвечает Вика.
– Странные ты знакомства заводила в прежние времена, Эр,– удивляется молодой человек.
Вика только усмехается в ответ.
Всю дорогу они проводят в полном молчании. Даже музыка не нарушает пустоты между ними.
Доехав до места, Ландау глушит мотор, выходит из машины и явно собирается проводить женщину до жилища. А она, кажется, планирует этому воспротивиться.
– Мне надо забрать часть вещей,– прерывает Илья еще не родившееся возражение.
Постель так и осталась разобранной, это мужчина заметил, забирая с прикроватной тумбочки свой планшет. На кухонном столе стояла полупустая бутылка с коньяком и чайная кружка с недопитым содержимым:
– По какому поводу?– удивился Ландау, осмотрев кухню.
– Считай, поминки,– грустно улыбнулась Домбровская.
– Кого ты поминаешь, Эр?– участливо опустил руку на плечо женщины Илья.
Вика молчала, ощущая каждой клеткой тела, к которой прикасалась его ладонь, лёгкую дрожь. Мужчина, не говоря ни слова, сгреб ее в объятья так, что она полностью утонула в его силе, тепле, энергии соучастия и ритме такого знакомого дыхания.
Чьи губы первыми потянулись к другим? Чьи пальцы вжались в кожу второго в поиске ответа на свою потребность? Чья душа начала молчаливый танец приглашения к нежности? Кто будет искать ответы на эти вопросы, пока сердца стучат перебивчивым ритмом, а тела рвутся к максимальной близости.
– Мне ещё к костюмерам в театр сегодня надо,– говорит Илья, нежно обводя кончиком пальцев выпуклую ключицу Вики.
Женщина лежит прикрыв глаза, как обычно податливая "посленежности" их совместных страстей. И лишь молча кивает.
– Я быстренько слетаю и вернусь к тебе,– целует ее в плечо молодой человек.
Отстраняясь, поднимается с постели, собирая свою одежду и натягивая второпях. Раньше уйти, быстрее вернуться. И никогда, никогда больше не давать этой сумасшедшей избавиться от него, что бы ни происходило.
И тут до него доносится:
– Нет, поезжай домой. Увидимся завтра в аэропорту. Я устала сегодня.
Ландау замирает с носком в руке на мгновение, а потом продолжает одеваться, но все движения становятся резче и нервнее:
– Не хотел вас утомить собой, Виктория Робертовна.
Подхватывает сумку, в которой сложены его вещи, в том числе и те, что он забрал сегодня из ее дома. Хлопает входной дверью. Виктория медленно поднимается с постели, доходит до прихожей, кутаясь в покрывало, чтоб закрыть дверь на замок. Ей страшно холодно в этой пустой квартире. И в сердце отвратительный сквозняк.
