Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Тот ангел, что земле принес обет столь слезно чаемого примиренья
Во всем – ночь, холод, пустота. Предательство. Или просто взросление и способность идти на компромиссы, которые по сути и есть предательство, сколько не раскрашивай это красивыми словами.
Как же она ненавидит эти серые здания. Все – про разное, и все – про одно и то же. Никогда в них ничего приятного и радостного не происходит. Вот и сегодняшняя встреча – два километра нервов и тридцать литров крови в доказательствах, что тебе и правда нужно то, чего никогда не было и не будет, конечно, но, если очень нужно, то есть волшебное слово.
Виктория надеется, что волшебное слово не понадобится. Она верит в молодой организм и силы природы. И она себе врет. Ни во что она не верит. Если б верила, даже не позвонила бы по тому номеру, который ей, неморгающе глядя мимо лица, дал человек, такой же серый, как все эти здания, где отродясь ничего хорошего не бывает, перед олимпиадой семь лет назад. Тогда она была честная, может, и хорошо, Алька и без того убивала себя на “пять с плюсом”, хотя бы не усугубили. А вот сейчас, видимо, стала другой. Поэтому к одному номеру телефона прибавился второй, стоивший ей литров крови и километров нервов.
Теперь главное – сесть за руль и спокойно отъехать подальше. Лучше сразу домой. Включить музыку как можно громче, чтобы не слышать саму себя. То, что, наверное, называется голосом совести. В салоне оглушающе тянется:
Вылечи меня, пожалуйста, вылечи!
Вытащи меня, пожалуйста, вытащи!
Хочешь я уеду, в любой город вылечу,
Только вылечи меня, пожалуйста, вылечи!
Я, наверное, путанно объясняю.
Говорю же – правильно не умею.
Все чего добился всегда теряю.
И о чем не надо жалеть – жалею.
Голова включается слишком поздно,А душа устроена еще хуже.У меня к тебе небольшая просьба.
Помоги, прошу тебя, очень нужно.
Не удаётся ей в этот раз разговор с богом, никак не складывается. И она не выдерживает. Сворачивает в ближайший двор, глушит мотор, кладет голову на руки и без слез по-звериному завывает, упираясь лбом в оплетку руля. Трусливо вертится в голове, что надо было взять Илью, который бы сейчас обнимал, прятал от всего дерьма, что она пережила, пока доказывала, объясняла, просила за своих и против себя и их. Предавая саму себя, принципы, душу по кускам. Впервые внутренне согласившаяся на предательство собственных девчонок ради исполнения их же мечт. И сейчас малодушно надеющаяся, что не понадобится. Что все само собой получится. Но ведь уже предала, уже сторговалась с собой.
В конце концов кричать сил не остается. Голос охрип, но внутри немного утихло. Пора возвращаться к жизни, в мир повседневных дел. В конце концов пообщаться с собственным ребенком. Просто вспомнить, что есть что-то помимо больших интересов и больших целей, ради которых ничего не жалко: ни себя, ни других.
Женщина вынимает телефон. Видит целый список непрочитанных сообщений сразу из всех мессенджеров. Ну вот, тут хотя бы все как всегда. Пролистывает, просматривая неотложное и оставляя на потом то, что вполне может подождать. В конце концов натыкается на послание Милки. Трек без названия. Прекрасно. Самое время для сюрпризов. Тычет в кнопку воспроизведения. И с первыми звуками нежной мелодии умирает вся боль, а слезы, которые, кажется, пересохли начисто, вдруг начинают буквально литься из глаз.
Опустела без тебя Земля.
Как мне несколько часов прожить?
Так же падает листва в садах,
И куда-то всё спешат такси.
****
месяц после олимпиады
Телефон оглушительно молчит, не пробиваясь сквозь глухую стену обиды. Сердце болит скорым и неизбежным разрывом. Неотступно и отчетливо вспоминается первое знакомство.
за двенадцать лет до олимпиады
Маленькая девочка робко перебирает ножками по глади льда. Старательно вычерчивает линии. И видно невооруженным глазом, как ей важно, чтобы заметили, оценили приняли. Сопротивляться этому желанию ребенка невозможно.
Вика уже выделила ее среди новичков и, подъезжая, уверена, что возьмет эту девочку к себе, хотя таких маленьких пытается не брать, у нее и более взрослые редко выдерживают нагрузки.
– Как тебя зовут?– огромные глаза смотрят снизу вверх, в улыбке не хватает одного зуба.
– Людмила Леонова,– шмыгнув носом, отвечает ребенок.
– Милочка, значит?– чудесное имя для будущей чемпионки.
за семь лет до олимпиады
– Милка, с почином! Это твой чемпионат России! Они все тут для тебя! Будь для них! Но забудь про них!
Виктория взглядом обводит трибуны, склоняясь к спортсменке, которая ниже бортика катка. Они берутся за руки и в этом единении слушают друг друга без слов.
за пять лет до олимпиады
Тренер ворчит на откатавшуюся, по ее мнению, на “отвались” Милочку на произвольной финала юниорского гран-при, а Милка с улыбкой рассказывает, что не получилось, совершенно не тушуясь и не очень-то обращая внимание на недовольство Домбровской. Пока они еще не знают, что выиграли этот финал.
за три года до олимпиады
Их медаль на России и общая юная “Джульетта”. Тренер поддерживает своего ребенка, своего спортсмена за плечи в ожидании оценок. И обе они не до конца понимают, что вот и кончилось детство. Дальше все серьезно.
****
Ты летишь, и тебе
Дарят звёзды
Свою нежность.
И с нежностью у них все получилось. Нежность с криками, слезами, толчками на лед, чтоб почувствовала всю ненависть к самому падению, обозлилась на себя и на тренера, и на этой злости удерживала себя даже в невозможной ситуации. Нежность, когда Милка подкатывалась сходу под бок и обхватывала в кольцо своих рук. И дальше уже ехали вместе, единым организмом. Нежность, когда поправляешь костюм, потому что все должно быть прекрасно и все должны этим восхищаться; массируешь ноги, чтобы не застаивались мышцы перед стартом. Когда привычно, не замечая жеста, подаешь руку, чтобы создать опору для надевающей чехлы фигуристки. Когда даже во время программ видишь, что она держится за твои глаза, пролетая мимо на бешеной скорости.
Вам и не снилось… столько нежности. Каждый день. Из года в год.
Так же пусто было на Земле,
И когда летал Экзюпери,
Так же падала листва в садах,
И придумать не могла Земля,
Как прожить ей без него, пока
Он летал, летал,
И все звёзды ему
Отдавали
Свою нежность.
за два года до олимпиады
– Виктория Робертовна, я вас люблю. Очень сильно
– Я тебя тоже.
А что бы вы ответили? В жаре побед? В холоде преодолений? Когда звезды совсем рядом! Как тут можно не любить? Тоже… Очень сильно. Больше самой себя. Мы чемпионы, my friend, не так ли? И дальше они непобедимы. И всесильны.
олимпиада
– А вы сделали все, чтобы победа была у Рады!
И тишина, и и холод звезд, и тишина. И что остается, кроме памяти?
Опустела без тебя Земля,
Если можешь, прилетай скорей.
“Леонова, жизнь без тебя – не жизнь, но и с тобой жизнь – не сахар!”
Вика вынимает салфетки, вытирает глаза, нос и даже радуется, что никто не увидит ее такой дома. Есть свои плюсы в том, чтобы жить одной. Можно позволить себе вернуться расхристанной и опухшей от слез и не объяснять причин.
В мессенджер улетает: “Берем!”
Блондинка заводит мотор и тихо выруливает из незнакомого двора.
Быть может, на пути к стезе прощенья тебе до слуха этот звук дойдет
Плотно прижавшись друг к другу у тренерской позиции Вика и Мила смотрят… кино, точнее нарезки кадров из разных фильмов. Этот ролик попался Домбровской, когда по приезде домой она углубилась в мелодию, рисуя внутри себя узор будущей программы. Требовалась зацепка. И интернет, где есть все, даже то, чего быть не должно, снова нашел невероятное. На большом экране ноутбука, который обычно показывает повтор прыжков и фрагменты композиций, снятые во время тренировок, сейчас идет нарезка старых фильмов, совсем другие, несовременные лица, другие, цельные взгляд. За каждым характер, в каждом цель и вокруг всегда какая-то война, битва, огонь, выплавляющий из людей цельности. Так сейчас бывает только в спорте или снова на войне. Именно этого цельного, рожденного из борьбы и преодоления Виктория Робертовна и хочет добиться от своей спортсменки. Зарядить лирику и нежность музыки силой спортивного духа.
После разбора компонентов программы и черновых набросков проката этого показательного номера Домбровская говорит: “Мила, я хочу тебе показать, про что ты катаешься”. И вот уже десять минут они смотрят “кино”. Последний фрагмент, особенно острый и болезненный.
Брюнетка-врач с ненавидящим взглядом говорит офицеру в немецкой форме: “Вас родила мать или волчица?!” и забирается в машину с пациентами психиатрической клиники.
Леонова, не отрываясь от экрана, вжимается плотнее в бок Виктории. Та запахивает на ней полу своего пуховика и продолжает держать в кольце собственных рук.
– Виктория Робертовна, зачем же она поехала? Ведь этим никого не спасешь?– задает вопрос Мила.
Как ответить ребенку, зачем мы идем в огонь, хотя этим никого не спасешь? Потому что это правильно. Делать неправильное, безрассудное, смертельно опасное – иногда единственное, что превращает нас в людей, даже если по всем канонам заслуживает лишь осуждения.
Тренер прижимается щекой к темноволосой гладкой макушке и, чуть улыбнувшись, отвечает:
– Потому что это ее работа. Ответственность за этих людей.
Девушка немного ерзает в объятиях, высвобождаясь настолько, чтобы заглянуть в лицо стоящей вплотную женщине и поймать взгляд, но Домбровская просто продолжает смотреть ролик, так что Людмила лишь удобнее перехватывает свои ладони на талии тренера и тоже углубляется в бегущие кадры.
Они синхронно чуть подкатываются и откатываются от экрана, стоя на коньках. И почему не пришла сразу в голову идея нормально сесть? Но теперь, когда видео затянуло в себя полностью, даже мысли не возникает поменять позицию. И вот эти двое, плотно обнявшись, вбирают в себя судьбу персонажей, силу лиц, мастерство актерской игры, делающей вымысел единственной правдой..
Виктории важно, чтобы Мила видела тех, про которых и поставила этот номер Домбровская. Женщин не предающих себя, свои убеждения, свою жизнь. Даже ради того, чтобы выжить. Даже ради того, чтоб продлилась любовь, потому что нет любви во лжи, и быть не может.
Вдруг под полой ее пуховика слышится вздох, а после тихие слова:
– Он ведь так ее любит, неужели мог бы убить, если бы узнал, что она предательница?
И они продолжают молчать, глядя на экран, где смешивается война, жизнь, любовь, долг. Следить за этими женщинами в бежевом, голубом, белом, ярком и темном. Гордыми и горячими – как огонь. Прямыми и натянутыми – как струна. В которых так много любви, что никакая смерть им не страшна.
Вот героиня сбрасывает руки палачей и сама идет на собственный расстрел, не давая даже приблизиться к себе. Вот она встает между трех берез и оператор наезжает на лицо актрисы с общего плана до крупного.
И Мила видит то, что видела много лет. Узнает сразу. Как прозрение. В знакомом перекресте рук, в опущенном подбородке, во взгляде пристальных глаз. Больше не нужно объяснений. Спортсменка не сомневается, про что будет ее программа. Все сложилось. Из многих образов, из последнего кадра, из холодного лица и пожара взгляда.
Они разъезжаются. Вика к столу, чтобы включить музыку, фигуристка, чтобы встать на исходную точку.
Прозрачная мелодия заполняет свод “Сапфирового”. Девушка рисует на льду первые фигуры. И становится понятно, что она увидела слишком много и слишком много осознала того, о чем даже не планировала танцевать ее тренер. Но теперь уже не остановишь. Не про этих многих создает программу ее спортсменка, а про ту единственную, которую разглядела за ними. Из другого времени, с несовременной, слишком сильной, душой и слишком прямым характером.
Блондинку срывает с места, и она следует за своей композицией в исполнении той, кто всегда лучше всех могла рассказать ее, Домбровской, истории. Они сейчас связаны невидимой нитью, да и разве это удивительно? Как можно оторваться, когда твоя душа танцует отдельно от твоего тела. Только следовать. Безропотно и неотрывно. Виктория следует. Мила обозначает точку первого прыжка не уходя на него. И продолжает скользить. Видно, что в паре мест она поменяла элементы на более удобные для нее или на ее взгляд более выразительные. Леонова, как полноправный партнер, достраивала программу прямо на льду, в полете по глади катка. И ее тренер лишь следовала за ней, не мешая тому, что происходило.
Музыка шла к исходу. До последней точки оставались секунды. И вдруг Мила подняла руку и повторила жест, которым с ней и их общим прошлым в свое время противилась Вика на глазах у миллионов болельщиков фигурного катания. Значит Мила тогда видела и понимала, к чему было это отпущение и кому посвящалась В тот день Виктория ее прощала, благословив на полет, который остановить в любом случае была не в силах. Тогда у Милы Леоновой появилась возможность вернуться. Она еще долго улетала, но все больше ждала часа прилета домой. Мила Леонова вернулась, чтобы остаться. Виктория Робертовна приняла, потом что смогла отпустить и заскучать по разбитости их единения.
Если вы захотите умирать мучительной, но светлой смертью, найдите человека, который сможет вам рассказать про вас на вашем языке. Вика ничего не будет исправлять в этой программе. Нельзя что-то менять в чужой истории про себя. Тем более настолько точной.
Мила неспешно катится к своему наставнику за разбором и комментариями, но Виктория только отмахивается от ее вопросительного взгляда и скользит рядом в полной тишине.
– Как думаете, Виктория Робертовна, вас в конце концов тоже расстреляют?– вопрос-удар под дых.
Ну, а чего она хотела после того, что видела только что? После такого подобный вопрос – лишь мелкое замечание по сути проблемы.
– Как минимум попробуют. И, если очень захотят, то, конечно. Рано или поздно,– зачем врать. Для тех, кто готовит ей расстрельную команду важнее приспосабливающиеся Коперники, а не бунтующие Джордано Бруно.
Однажды даже они поймут, что идеальное умение тренера Домбровской встраиваться в систему, предлагаемую ситуацией – это издевательство над системой. И над ситуацией. Как с теми программами Рады. Вторично играть в игры, дуря матрицу, ей уже не позволили, но один раз – она собрала все, что смогла с их куста. Разве нет?! “И черта с два ты увидишь разрешение на усложнения в женском катании!” – показала ей кукиш система.
– Виктория Робертовна, а вы не боитесь?– странный вопрос, который трудно однозначно понять.
– Чего, Мил?– лед под лезвиями со скрипом крошится, оставляя на поверхности мягкие изгибы линий-шрамов.
– Того, что все увидят,– фигуристка неопределенно охватывает взглядом лед, на котором только что танцевала.
– Люди захотят увидеть в этом совсем другую историю. Про любовь,– тихо смеется Виктория.
– Но это и есть про любовь,– соглашается Леонова.
– Вот, так и отвечай во всех интервью. Большего никому и не надо,– кивает Домбровская.
Одновременно хрустит выбивающийся из-под двух пар коньков лед при торможении у закрытой калитки. Вика опускает руку, снимая засов и толкает воротца. Поддерживая Милу за ладонь дает выпрыгнуть на пол, а потом переступает порожек сама, продолжая держать фигуристку за руку, когда та надевает чехлы, даже не обращая внимания, настолько этот жест за годы вместе влился в кровь и запомнился всеми нервными окончаниями.
Но тут девушка буквально обтекает Викторию своими объятиями и произносит:
– Можно, когда вас будут расстреливать, я буду с вами?
Блондинка прижимает девушку крепче к себе и тихо говорит:
– Нет, Леонова, тебе – нельзя. Ты должна выжить. Вы все должны выжить. Это главное.
И усаживается на скамью снимать коньки, а Леонова цокает чехлами в раздевалку. И уже, почти покинув каток громко предлагает:
– Виктория Робертовна, а давайте “Жестокий романс” в шоу поставим.
Домбровская замирает с полураспущенным шнурком в руке. Последний выстрел этой программы убил их дуэт на олимпиаде. И стоит ли возвращаться к нему? До сего момента Вика однозначно сказала б – нет, но бывает и вот так.
Милочка умеет ставить красивые точки. Что уж там говорить!
– Хорошо, будет тебе “Жестокий романс”, Мил,– соглашается тренер. Но девушка уже в раздевалке и вряд ли слышит ее слова.
Твои глаза отраду обретут, насколько услаждаться в состояньи
Жизнь тренера не так увлекательна, как кажется со стороны, еще менее увлекательна она у спортсменов. Многодневный, многомесячный, многолетний рутинный труд, расцвечиваемый выступлениями, как черно-белое кино цветными вставками. Стартов ждут все, и тренеры, и спортсмены. Ждут своего, неизбежного, адреналина. Радости победы. И даже горечи поражения. Но больше всего ждут праздника старта. Времени демонстрации своей силы, всего того, чем они научены и начили.
Последний этап перед финалом. Пустые трибуны. Все вокруг исключительно свои. Дети привыкают к таким стартам с первых выходов на соревнования. Кого, кроме мам и пап, интересует квалификационный старт восьмилетки? И со временем эти ребята, лучшие из них, встанут перед полными трибунами, на которых за ними будут наблюдать представители всех стран мира. А они будут нести на своих олимпийках и в сердцах Россию.
Для юниоров ситуация полупустых трибун не очень странная, но уже и не самая привычная, но те, кто начал выступать на взрослых этапах, всегда ждут зрителя: кто со страхом, кто с любовью и жаждой поддержки. И любой закрытый старт – это не то.
Но сегодня для них аналог тренировки. Поэтому на этот раз решено пробовать тройной аксель для Яночки. И в этом тренировочном режиме кроется своя опасность: отсутствие хорошего адреналина и телесной памяти стартовой собранности. Слишком легко – это тоже нелегко. Мозг обманывается возможностью второй попытки. А ее-то как раз и не будет. Сейчас важно найти интонацию для ребенка, которая настроит правильно: спокойно, но собранно.
У Мишки в этой тишине и пустоте свои надежды. Он надеется наконец поймать за руку уклончивую тень поддержки этого сезона. Как никогда в этом году стало понятно, что спорт и война очень похожи. И людей раскрывают одинаково: кто друг, кто враг, кто с тобой, а кто – против. И тех, кто всегда только за себя раскрыл. В чем-то новое узнавание огорчило, а в чем-то порадовало. Однако, у них пока окопные бои, так что оставалось лишь ждать.
Поэтому, даже заметив ту, с кем жаждет задушевной беседы уже две недели, Григорьев остаётся со своими. Снова и снова оценивая силы Яны здесь и сейчас. Он не сомневается, что у девушки все должно получиться, но не знает, получится ли. Все неправильно и необычно, а это выбивает. По ребенку уже видно, что особенности очередного старта, помноженные на попытку нового элемента, создают разбалансировку системы. Перед стартом ее заметно внутренне болтает, что неминуемо скажется на координации.
Виктория о чем-то шепчется со спортсменкой. Слова вторичны. Скорее всего тренер просто напоминает основные огрехи и просит обращать на это внимание в прокате. Важна сама близость, возможность утонуть в уверенности взрослого и вынырнуть полностью омытым этой энергией, обновленным, сильным. Яночка кивает. Кивает. Что-то отвечает и снова кивает. У них с Викой всегда так. Одна говорит, вторая кивает. С Машей иначе, так что-нибудь всегда комментирует. Радой тоже было не так, девочка словно замирала, окутанная словами тренера, проваливалась в обвивающую сеть слов и голоса. Милка. Милке слова были не нужны. И они просто стояли с Викой, держась за руки, дыша в унисон, глядя друг другу в глаза.
За годы работы научаешься понимать, кому и какая поддержка нужна. Одним беседы, другим – взять за руку или обнять. Кого-то лучше оставить в покое. И лишь изредка попадаются "терра инкогнито", которые, кажется, не могут сами понять и дать тренерам почувствовать, чего же им не хватает. Иногда понимаешь. Но уже поздно и все сложившееся необратимо. Алю вот поняли поздно, а Вика, кажется, и сейчас не поняла.
Нежная музыка. Нежное платье. Нежная девочка на льду. Длинный заход и почти удачное приземление с побежденного акселя. "С почином, малышка!",– выдыхает Михаил. Она сделала свой первый тройной аксель на старте. Она умница. Они все – большущие молодцы. И те, кто учились, и те, кто учили.
И внутренне на сегодня – все! Обязательная часть закончена. Впереди только произвольная программа. В жизни тоже есть обязательная и произвольная программы. Когда это усваиваешь, становится проще.
****
– Ну, привет, гопота сибирская!– кладет руку на плечо молодой женщине в сером Григорьев.
Она даже не вздрагивает от неожиданности. Миша ещё помнит, когда от любого прикосновения эти плечи напрягались. И только поняв, кто положил ладонь, девушка расслаблялась. Или не расслаблялась. Теперь ей проще, сама она стала проще в контакте и общении. Да и повзрослела, часть защит, так необходимых ребенку, особенно слишком рано познавшему славу и боль, стали не нужны.
– Здравствуй, Медведь,– голос как солнцем напитан улыбкой.
Ну, и какой ещё двадцатилетней соплячке он бы позволил себя так назвать? Только этой – светлоглазой, которую он с удивлением и радостью разглядел на записях редких камер наблюдения, когда искал, кого же благодарить за швейную подработку. Вот в ком Михаил не сомневался и не ошибся, как показало время, несмотря на все сложные вывихи судьбы, создававшие иллюзии ошибки и предательства. Эта девочка была его и за него. За них.
Михаил садится напротив и смотрит в ещё такое юное лицо. Они не виделись больше двух лет. Редкие сообщения. Ее поздравления с днями рождения. Его ответные – с Новым Годом.
Широченное серое пальто, в котором она почти тонет. Мужчина не знает, модно ли это сейчас, но его веселит промелькнувший при движении цветочный подклад. Она умела в троллинг и раньше. Он почему-то убежден, что этот мелкий рисунок, так напоминавший победное платье чемпионки – ее ирония над судьбоносными событиями собственной жизни. Она спрятала прошлое, но сохранила его, даже в этом наряде.
– Как ты живёшь, девочка?– нежно спрашивает Миша.
– Как ты учил: просто и без надрыва,– улыбается ему в ответ блондинка.
– Видел твоих девчоночек на льду. Красавицы. Вот уж не думал, что ты пойдешь тренировать,– чуть покачивает головой мужчина.
Она снова едва улыбается. Одними губами:
– Я вообще не думала, что захочу к катку подходить, когда закончу. Но оказалось, что я всё-таки люблю этот проклятущий лёд. Больше всего остального.
Они болтают о пустяках. О важном тоже, но не о том, из-за чего он подсел сегодня к ней. И наконец Григорьев говорит:
– Я тебе благодарен за помощь на прошлом этапе, но вопрос вопросов: ты же знала, могла сказать, написать мне, позвонить? Что за партизанщина, девочка?
И после этого вопроса он снова увидел его: взгляд-стену. Взгляд-отпор. Взгляд-дубину. Взгляд – "не влезай, убьет!". С этим взглядом она перла на паркинге "Сапфирового" на парней, с которыми сцепилась неизвестно из-за чего. Именно после того, как Григорьев разогнал несостоявшуюся драку, он и обозвал свою ученицу "гопотой". Так смотрела она на Вику последний год совместной работы, буквально запрещая одним взглядом той подходить хоть на шаг ближе, прикасаться, искать контакт.
Такой внешне холодной, но внутри нежной, словно маленький ребенок, Виктории бло невероятно тяжело общаться с отстраняющимся от нее спортсменом, не дающим возможности держать свое сердце и управлять им. Они обе измучились. Одна в попытках сближения. Вторая – в желани отдаления.
– Медведь, по-хорошему, я вообще в этом деле сторона. Я сейчас, если уж честно, там. И мне там хорошо. Девочки Домбровской – не моя головная боль. Просто мне не нравится так. Я за честность, наверное.
– Святая ты душа!– смеётся Михаил,– какая уж тут честность, когда такое. Тут, как на войне: линия фронта и окопы с той и другой стороны. А ты или с теми, или с другими.
Девушка молча смотрит на развеселившегося Григорьева и произносит:
– Миш, я всегда с тобой. А ты всегда с Викой. А с ней я не могу. Вот и весь сказ.
– Спасибо тебе!– она все так же глядит на него очарованно, но теперь это не взгляд ребенка. Впрочем, этот взгляд никогда и не был полностью детским. Ни в ее 10, ни в 16. Ни тем более сейчас, когда ей за 20.
Пора бежать дальше. Все важное, ради чего он искал этой встречи, сказано. Григорьев на прощание треплет девушку по ткани серого пальто на плече, зная, что внутри она "Анна Франк", прощается и уже готов бежать, но все же произносит то, чего бывшая подопечная, кажется, не хочет понимать:
– Про линию фронта я не шучу. Однажды тебе придется выбирать, с кем ты в одном окопе, с нами или с Канунниковым. И, совсем забыл,– вдруг спохватывается он,– поздравляю с дочкой! Мужу привет!
Михаил знает, что муж совсем не муж и она не будет ему передавать приветы от него, Григорьева. И, если честно, ему почему-то нравится мысль, что это так, хотя по гамбургскому счету, и мысль, и то, что стоит за ней, никак не отнести к порядочным и светлым чувствам. Это зависть к молодости, собственничество, то ли почти отцовское, то ли мужское. И не разберешь, ведь отцовское – тоже мужское. Эх, Алька, Алька! Все вы, девчонки, сердце крадете, некоторые немного больше, чем готов отдать.
