Наг Стернин
Отныне и в Вечность. Червивое яблоко 3
4
Было похоже, что наблюдатели в отношении Аны-Сурии несколько успокоились. Наблюдение за нею велось ни шатко, ни валко, с расслабленной ленцой, тем более что инструкции она соблюдала железно. Причем не только и не столько данные Гольденцвиксом, но – прежде всего! – Генриком.
Ни разу больше она не позволила себе не только сбросить своих филеров с хвоста, но и вообще не допускала с ними никаких шалостей. Разве что встречное наблюдение, которое позволило установить еще одну пару "наблюдантов", страхующих основных и, вообще, обретающихся у них на подхвате. Щелкнуть филеров по носу иногда хотелось совершенно нестерпимо, но она держалась, понимая, что от способности исчезнуть в решительный момент будет зависеть вся ее дальнейшая судьба.
Те десять часов, на которые ей удалось оторваться от наблюдателей в памятный день расправы с Жабой, она сумела использовать с максимальной эффективностью.
Первое, чем она за это время сумела обзавестись, были две тайные, или, как она с удовольствием себе говорила, "конспиративные" ячейки, где можно будет отсидеться и "когда", и "в случае чего". Она самым тщательным образом изучила все возможные "пути следования" к этим ячейкам. Ввела в себя расписания всех видов общественного транспорта, имеющего остановки вблизи этих ячеек. Разместила на всех ключевых бродвейских стоянках турбоциклы, которые время от времени по очереди "прогуливала", отыскивая все новые и новые – позаковыристее – пути исчезновения с Бродвея. Причем, как Генрик и советовал, выезжала с Бродвея и возвращалась на Бродвей она всегда через один и тот же магистральный тоннель вне зависимости от того, где ее черти носили. Это, как утверждал некогда Генрик, создает у "наблюдантов" здоровую иллюзию стабильности ситуации.
Памятуя о предстоящих ей сорокадневных мучениях, Ана-Сурия внесла в стандартные ионные души своих конспиративных ячеек все те изменения, что советовал Генрик. По его словам, видоизмененный душ должен был хотя бы немного облегчить ей жизнь в самые критические дни. Генрика она вообще – чем дальше, тем больше – вспоминала с самой настоящей нежностью и, может быть, даже с любовью… может быть… Ей нравилось тешить себя мыслью, что когда-нибудь потом, когда все будет позади, когда и мания ее тоже будет позади, она, богатая, молодая, счастливая случайно встретит его где-нибудь на роскошных курортных пляжах Земли… пошлость, конечно, несусветная, но почему бы и не помечтать немного, пусть и по телетаксерному глупо?
Но настоящее потрясение и чувство совершенно сумасшедшей благодарности Генрику она испытала однажды вечером, когда решила рассмотреть своего вздыхателя поближе. Поглядим, обнюхаем, сказала она себе, а там и… чем черт не шутит.
Они втроем с Диной и Ваном сидели в "Морском дне" и болтали, как всегда, ни о чем, когда Дина подтолкнула Ану-Сурию локтем и плутовато сморщилась. В кафе появился ее "робкий вздыхатель", который по обыкновению своему, подойдя к стойке бара и опершись об оную спиной, так и застыл со стаканом в руке и взглядом, упертым в стену возле предмета воздыханий. Положительный Ван, ничего не заметив, продолжал излагать девушкам всякие свои глубокомысленные измышления о функционировании "Фабрик Звезд" и качестве выпускаемой ими "продукции" – как ни странно, но совсем даже и не глупые, оконтакторенная Ана-Сурия могла судить об этом с полным знанием дела. Вот только девушки и раньше слушали его вполуха, а теперь и вовсе слушать перестали.
– Что ты торчишь на месте как рекламный щит? – зашипела подруге Дина, снова толкая ее локтем. – Подойди к нему, постой рядом, грудью зацепи, в конце-то концов. Так и будете друг с другом в гляделки играть, или чем посущественнее займетесь?
– Не очень-то он меня и интересует, – скромничала Ана-Сурия. – Разве что, рассмотреть получше, – и, поднявшись с места и шепнув так, чтобы это расслышал Ван: "Я сейчас…" походкой манекенщицы направилась к стойке.
Верзила у стойки не задергался, не заметался, как следовало бы ожидать. Отнюдь. Как стоял застывшим собственным голографическим изображением в полной неподвижности и с взглядом, упертым в противоположную стену бара, так и остался стоять. Только на губах его зазмеилась чуть заметная жесткая усмешка… что-то не то было с мальчиком, и следовало к нему, к мальчику, приглядеться повнимательнее.
Ана-Сурия приближалась, шагая медленно, аффектированно, медленно же и аффектированно разминая в тонких длинных пальцах сигарету с черным атарским табаком. Подойдя к верзиле вплотную, она сунула сигарету в рот и выжидающе посмотрела ему в лицо. Верзила неторопливо поставил стакан на стойку, достал из кармана зажигалку и поднес к сигарете огонь. Никакой робости в нем и близко не ощущалось, глаза смотрели твердо и даже несколько насмешливо, но Ана-Сурия смотрела отнюдь не в его глаза и вообще даже не в лицо. А смотрела она на его руку, в пальцах вертевшую зажигалку в форме крохотного иглометика. Вот об эти пальцы и споткнулся ее взгляд.
Нет, вообще-то, она имела полное право себя искренне зауважать и собою искренне же завосхищаться.
Насколько она могла судить, в ее лице при виде его пальцев ни один мускул не дрогнул. А ведь было отчего! Генрик предупреждал, что узнать людей, которые по завершении ею акции должны будут выстрелить ей в спину, можно, прежде всего, по характерным "снайперским" мозолям на подушечках пальцев.
Ах, ты, сволочь! – ахнула она мысленно. – Ишь, устроился, "скромный воздыхатель", не знать, так и не подкопаешься. Ну, погоди же ты у меня! Посмотрим еще, кто кого сумеет к ногтю взять! – последнее замечание показалось ей настолько, как говорится, "в жилу", что она прыснула, круто развернулась и пошагала к своему столику.
– Ну, что мальчик? – с любопытством спросила Дина, как только Ана-Сурия плюхнулась на стул.
– Что?.. А-а, мальчик… пованивает мальчик, пованивает основательно, – не вполне отдавая себе отчет в том, как могут быть истолкованы ее слова, ответила Ана-Сурия.
– Да-а, – разочарованно протянула Дина. – Жалко. Я тоже терпеть не могу, когда от мужика воняет, как от козла. Под душ, что ли, залезть лень? Совсем оборзели. Хотя, вот говорят еще, что некоторые бабы с того запаха тащатся. Как так это может быть, не понимаю, извращенки какие-то.
Ана-Сурия старалась усесться так, чтобы верзила не попадал в поле ее зрения, боялась себя выдать. Ах, Генрик, Генрик, бог мой, что бы я без тебя делала, – думала она растроганно. – Пропала бы, вот и все. А теперь у нее было весьма даже существенное преимущество. Охотничек, мать его! Даже и не подозревает, что раскрыт. А предупрежденный – вооружен, как говаривала эта сволочь, ее феодалша! Теперь она, Ана-Сурия, имеет возможность нанести упреждающий удар. Лучше всего было бы прикончить бедолагу накануне акции. Только бы не ошибиться с временем, ни раньше и ни позже, чтобы замену не успели прислать. Какая все-таки замечательная вещь эти ее ноготочки.
От этих мыслей ее отвлек очередной толчок Дининой ноги.
– Эй, глянь-ка, куда это твой козел намылился?
Ана оглянулась. Верзила, воровато оглядываясь на бродвейский вход в кафе, торопливо юркнул в заднюю дверь бара. Ана перевела взгляд на вход и… чуть не подпрыгнула на месте. В дверях, не в силах сразу приспособиться к светомузыкальным барным изыскам после относительно нормально освещенного Бродвея, стоял Виктор Бюллер в сопровождении двух крепких парней крайне хищного облика – посмотришь, и сердце в пятки.
– Опаньки, – шепнула она Дине. – Я исчезаю. Мне с этим фруктом встречаться ни к чему. Не надо это мне, лишнее это, и вообще.
– Стой! – возбудилась Дина. – Это кто?
– Братец мой. Достал, собака. Если что – вы меня знать не знаете.
– Какой братец?.. Ты с ума сошла? Это же этот, как его, это же Виктор Бюллер, ты что, из Бюллеров, что ли?
Однако Аны-Сурии уже и след простыл.
5
– Нет, – сказал зеленый, – недели не прошло, как я к нему присоединился, потому и известно мне немногое. Оружие у кромешников было, я так понимаю, не из нашего мира, самое подлое – летающие ядовитые иголки. Часовых наших они взяли бесшумно. Да и Светлый, – зеленый покосился на Люкса и понизил голос, – был измучен до последней крайности. Кто бы еще смог сам себе ножом руку резать, а потом в ране пальцами копаться? Самому себя оперировать, это ж с ума сойти!.. Сеча была жестокая. Не знаю, остался ли в живых кто-нибудь, кроме меня.
После встречи с лесными братьями отряд существенно вырос. Кроме самого предводителя, звали которого Джон Ячменное Зерно, к ним присоединилось еще четыре человека – люди бывалые, битые, но разбойной жизнью, тем не менее, тяготившиеся, и безмерно обрадованные возможностью не только с нею покончить, но еще и послужить правому делу. Приняли новичков благожелательно и дружелюбно все, разве что за исключением Нодя.
Рассказ Джона был уже неоднократно прослушан, но друзья, тем не менее, все время к нему возвращались, уточняя подробности и пытаясь как-то рационализировать всю эту историю, не желавшую укладываться в головах.
Люкс и Оле ехали впереди, остальные сгрудились вокруг Джона, стараясь не пропустить ни единого слова. Люкс в разговор не вмешивался, ехал, бросив поводья, и был он нахохлившийся, угрюмый и какой-то отрешенный.
– А Ячменным Зерном меня прозвал один бывший школяр из отряда, – продолжал Джон – во-первых, потому что я из рода пивоваров, хотя сам пивоваром не стал. А, во-вторых, он говорит, что был некогда в дальних краях среди лесных братьев такой мужик, как и я из поварского семени, который лихо управлялся с луком, ну и баллады пел тоже.
– Ты хороший стрелок? – хмыкнул Нодь с подчеркнутым насмешливым недоверием.
– Испытай! – с вызовом отозвался зеленый. – Растопырь пальчики, да и приложи ладонь к сосне, если не побоишься. Я тебе с пятидесяти шагов между каждой парой пальчиков положу стрелу впритирочку к ладошке.
– Ладно-ладно, мы тебе верим, – с неудовольствием покосившись на Нодя, сказал Скаврон. – Ты дальше рассказывай и на Люкса не косись. Рассказывай просто как о третьем лице. Он этого всего, к сожалению, не помнит.
– Еще бы ему помнить, – сварливо огрызнулся Джон Ячменное Зерно. – Доведись в такой переплет попасть кому угодно любому, давно бы уже косточки гнили в безымянной могиле, как у товарищей моих, светлая им память. А он – вот он, жив, здоров, окружен верными соратниками, и никакие силы тьмы ему дорогу в университетскую библиотеку не загородят.
Друзья ошеломленно переглянулись, а Нодь, которому Джон Ячменное Зерно с первого взгляда крайне не понравился, круто развернул гиппа, загораживая ему дорогу.
– А ты откуда знаешь, куда мы идем? А ну, колись, зараза, не то…
– Эй, мужики, уберите от меня этого толстосума, я за себя не ручаюсь! Напялил драгоценный доспех и думает, что он кум Гегемону. Купчишка хренов. Мало ли я таких жирногубых настырнников жадных подержал пальчиками за кадычок по укромным местам?
– Не знаю, как ты, а я четверым таким лесным шаромыжничкам лично вот этой своей рукой снес тыквы с плеч, – немедленно отозвался Нодь.
– Прекратите, идиоты! – сердито зашипела Манон, показывая глазами на Люкса. – Обоим мало не покажется. Рассказывай все по порядку, Зернышко, а вы, друзья, не мешаете ему говорить, а то он так никогда до сути дела не дойдет.
– Он, Светлый, мне поверил сразу, слышишь ты, купеческое рыло? – никак не мог успокоиться Джон Ячменное Зерно. – Он, между прочим, людей сразу видит насквозь и поперек, ты еще не успел что подумать, а ему все уже известно до донышка твоей души.
Джон Ячменное Зерно покрутил головой, пересиливая себя, и продолжал уже относительно спокойно.
– Гнали нас, как охотники секача. Нам еще как-то удавалось подремать, хоть бы и в седле, а Светлому глаз было не сомкнуть…
– Называй его Люкс, – сказала Манон. – Это одно и то же, но мы так привыкли.
– Темные висели у отряда на плечах, малиновые гвардейцы из Гегемоната, орденская шваль и кромешники, а это тот еще народец, и оружие у них, я же говорю, самое подлое. У вас вон костяные доспехи, а у нас никакой защиты, кроме собственной шкуры, не было. Командовал погоней человек Ордена, аббат Изегрим. Сволочь редкостная. Шли по следу, как привязанные. Мы и так старались запутать следы, и эдак – ничего не выходило. Что бы мы ни делали, все равно они у нас висели на загривке. В отряде уже начали подозревать предательство. Косились друг на друга.
– Очень даже может быть, – пробурчал Нодь как бы себе под нос, но так, чтобы все слышали. Джон Ячменное Зерно задергал ноздрями, но, пересиливши себя, пренебрег.
– Но тут Светлый… в смысле – Люкс… объявил, что метка черных сидит у него в левом плече, отчего оно чешется и болит, и что надо нам зайти в ближайший странноприимный дом. Он эту метку будет из себя вырезать, а в лесу этого сделать никак нельзя, потому что ему надо много кипятка и крепкого вина.
– Что-что? – возбужденно заорал Кувалда. – В левом плече? Что ж ты раньше этого не говорил, зараза?
– Не спрашивали, вот и не говорил. Откуда мне знать, что это важно?
– В Светлом сидит метка черных, а ты не понимаешь, важно это, или нет? Все важно. Самый мелкий фактик. Люкс, ты слышишь?
– Слышу, – угрюмо отозвался Люкс. – В ближайшем странноприимном доме мы с тобою этим и займемся.
– Нельзя в странноприимный, – заорал Джон Ячменное Зерно. – По крайней мере, в этих местах. Тогда все так и было. Вы велели… Светлый велел накипятить воды, прокипятить ножи, подать вина и проутюженной холстины. После велел выскоблить с кипятком стол. Потом застелил его холстиной, сел за стол, а ближние его люди – командовал ими, как сейчас помню, лысый Пьер – начали вокруг суетиться и колдовать с веревками, вином, холстиной и ножами. Столько их там толклось, что толком ничего и видно не было. Я, к тому же, был у самой двери. А потом как-то вдруг все от стола отпрянули, и я вижу – Люкс взял нож, да как полоснет себя по плечу! Жуть. Кровища, Люкс бледный, как смерть, ножик выронил, запустил пальцы в рану и выдрал оттуда какую-то… не знаю, как сказать. Да я и не разглядел толком, потому что ворвались малиновые, орденские монахи и кромешники. И пошло у нас тут веселье. Кромешники подняли свои трубки изогнутые, вроде Скарова арбалета, только без лука, и принялись поливать наших летучими иголками. И в кого иголки попадали, те падали замертво. Я думаю, что если бы не они, да еще при здоровом Люксе – хрен бы у них все так лихо получилось бы.
– Сам-то ты как уцелел? – угрюмо осведомился Нодь.
– Так и уцелел. Была у меня за пазухой книга баллад Батара. Единственное, что сохранилось от прежней жизни… Грешен, люблю стихи, – добавил Джон с кривой улыбкой. – Вот она и защитила меня от летучих иголок. Переплет у нее – деревянная доска, обтянутая кожей. В ней иглы и застряли. И еще хорошо, что драться пришлось с орденскими монахами – троих завалил и вырвался. Доведись мне схватиться с малиновыми, вряд ли уцелел бы. Но они-то как раз все навалились на Люкса.
– Значит, летучие иголки? Как же, как же, слыхали. – Манон покивала головой скорее самой себе, чем окружающим.
– Отравленные! В кого попала игла, валился оземь не копнувшись. Наших они практически всех взяли в иглы. Палашами посекли только посторонних: хозяев, слуг и прочих постояльцев.
– Всех перебили?
– До единого человека. А странноприимный дом сожгли. Дотла. Я в кустах притаился, все видел.
– И тело Люкса сожгли? – спросил Нодь.
– Ты что, совсем дурак? А это, по-твоему, кто?
– Ты думаешь, что у него то же самое тело? Сам ты дурак и невежда, хоть и говоришь, что любишь Батара.
– Оба вы… – Кувалда даже сплюнул от досады. – Не надоело бодаться? Ты лучше расскажи, что с телом стало.
– Выволокли они его из дома и засунули… как вам объяснить… Мы вырвались вдвоем, как раз с Лысым Пьером. Он был впереди, а я держал спину – там за нами малиновый увязался. Морда посечена, бок пропорот палашом в двух местах, весь в кровище, шатается, но упрямый, сволочь! Когда я выскочил на крыльцо, Лысый Пьер уже валялся истыканный иголками, а чуть подальше она и стаяла, эта хрень. Ни на что не похожая, я ее даже описать не могу. А возле торчал кромешник, как я понимаю, он Пьера и завалил. Он и в меня всадил летучие иголки, но они застряли в переплете, я же говорил. Я шарахнул его от души палашом поперек тела, и вот тут… как хотите, мужики, верьте, не верьте, только оказалось, что кромешники – это нежить. Как в сказках. Он просто исчез. То есть, в каком смысле исчез – растекся вонючей лужей, а вот она-то тут же и исчезла. Испарилась.
Нодь хмыкнул.
– Вы, конечно, можете не верить. Но лучше поверьте, нам с ними еще встречи, я думаю, предстоят. Стрелять в них бесполезно, бесполезно и тыкать палашом. Насквозь пробьете, а ему хоть бы хрен по деревне. Их лучше всего бить чем-нибудь тяжелым: дубиной какой-нибудь, камнем, можно и палашом, но не колоть, а бить, непременно поперек и точно посередине тела. Вот тогда им наступает качественный кердык.
– Может, есть смысл большим пальцем обмахнуться? Для верности? – сказал Скаврон и добавил, смущенно хекая и на друзей не глядя: – Я имею в виду – свободной рукой.
– Ты лучше за дубину схватись обеими руками. Удар крепче будет. А пальцами пусть старухи в WWW-храмах обмахиваются, – укоризненно сказал Кувалда и повернулся к Джону. – Расскажи про летучую хрень. И про Изегрима. Что дальше было?
– А что я про хрень расскажу? Говорю же – ни на что не похожа. А дальше у малиновых объявились гиппы, они расселись по седлам, забрали своих раненных и убитых, да и поехали себе. Орденскпе выволокли тело Светлого и запихали его в хрень. А потом она улетела… Как-как, вот так. Улетела и все. Залез в нее этот самый Изегрим, хрень тут же и вознеслась. Я его, сволочь, очень хорошо тогда рассмотрел. В первый раз. Он, когда залазил, капюшон с головы откинул, вот я постарался, хотя уже смеркалось.
– Что значит – в первый раз? Ты его, что ли, и после видел? – насторожился Кувалда. – Когда, где и при каких обстоятельствах?
– Здесь, на Фарсальском тракте, с неделю назад. Дело у нас в ватаге поставлено солидно… то есть, было. Бедный народ мы вообще не трогали, даже делились, чем могли. Оттого местный люд всегда был готов нас выручить при нужде и предупредить насчет облавы. Вот нас и предупредили, что по всему тракту разъезжают орденские люди, кое-где по странноприимным домам устроены засады. И еще – что, похоже, все содержатели стрнноприимных домов у них на крючке. Что касается убийств мирного народа, то они за нами не числится,
– Не завирайся, – демонстративно расхохотался Нодь. – Как это может убийств не числиться при вашем-то ремесле?
– А вот так и не числится, – отрезал Джон Ячменное Зерно. – Я, чтоб ты знал, в лесу оказался не по своей воле, по профессии золотых дел мастер, а по душевной склонности бард. Голова у меня работает, и для себя я давно уже решил, что невинной крови на мне не будет.
– Ах ты, гад! – Нодь был вне себя от ярости. – Совсем заврался! То ты пивовар, а теперь уже и ювелир! Ты себя еще и поэтом назови, стихолюбец хренов. Я жулье и за горизонтом одной левой ноздрей чую.
– Помолчи лучше, чувствительный мой. Да, я из рода пивоваров. Да, я по профессии златокузнец. И баллады мои, между прочим, по всем трактам менестрели распевают. Вот так вот. Как вышло, что на мне нет крови? – он возвысил голос, чтобы слова его Люкс расслышал наверняка. – Засаду я всегда подготавливал тщательно, и не на аж бы кого. Разведка в ватаге была поставлена, ну, скажем, неплохо. Мы всегда знали – сколько, куда идут, что везут и какая охрана. И не грабили подчистую, а предлагали поделиться в пользу бедных. Вроде как пошлину брали за проезд. Пошлина была, конечно, чувствительная, но в смысле драки положение у купчишек было всегда безнадежное. Так что сопротивление оказывать резона не было.
– А что ж в нас стреляли, Зернышко?
Джон досадливо скривился.
– Новенькие. Днями пристали к ватаге, привычки к нашим порядкам еще не имели.
– Да погодите же вы все с глупостями! – взревел вдруг Кувалда, да так, что все остальные вмиг захлопнули рты и воззрились на него с нешуточным испугом. – Помолчите минутку. Дайте поговорить о деле. Ты начал рассказывать, что недавно видел здесь неподалеку этого аббата, как его…
– Изегрим.
– Вот именно. Ну, и где ваши дорожки опять пересеклись?
– Я же говорю, подготавливали мы свои, как бы сказать, "таможенные посты" очень тщательно. Вот в порядке такой подготовки оделись мы поприличнее и зашли под видом бродячих менестрелей в странноприимный дом в городке Бурже, отсюда это, если по тракту, лье, наверное, сорок. Пристроились с друзьями у барной стойки – мы были, как и положено, втроем, при виолонах, – распиваем, болтаем, как бы ждем заказов на спеть балладу или что поигривее, а сами приглядываемся и ушки держим на макушке. Вдруг я вижу, хозяин за стойкой аж в лице изменился и побледнел, будто он за нашими спинами увидел привидение. Оглядываюсь – тушите свет! – в дверях несколько орденских монахов при доспехах и оружии, а впереди собственной персоной аббат Изегрим. Он с головы капюшон откинул, чтобы хозяин сразу понял, кто к нему пожаловал. Только ведь глаза есть не только у хозяина. Я его, сволочь, сразу узнал. Ну, думаю – хана, полетят сейчас клочки по закоулочкам. А Изегрим на всех окружающих ноль внимания, впился взглядом в хозяина и идет к нему от двери. Ме-едленно так. Хозяин – по всему видно – чуть в штаны не наделал, а для Изегрима этот испуг просто бальзам на душу, купается в нем, сволочь, и наслаждается. Подошел к стойке, и ест хозяина глазами, не говоря ни слова. А тот бормочет лихорадочно: "Не было, не было, никого похожего не было, клянусь", и для убедительности обмахивается большим пальцем. Аббат постоял-постоял, зубом цыкнул, развернулся и, ни слова не сказав, потопал к выходу. Вот так я с ним, Изегримом, встретился второй раз. И как вас увидел, сразу понял, что это он снова за Светлым Люксом вышел на охоту.
– Даже имя у подонка какое-то дурацкое, – с ненавистью сказала Манон.
– Изегрим – это люпус, персонаж из древней книги, называется "Роман о лисе", – хмуро сказал Люкс. – Да, понятно теперь, почему это темные нас все время так ловко находят. Ну, дорогой Кувалда, как же ты эту темную метку совместишь с моей, так называемой, "божественной сущностью"?
– Тоже мне, нашел проблему, – Кувалда хмуро пожал плечами. – Запросто. Сотни лет умный люд на подобные темы размышлял и спорил, и все свои размышлизмы и дискуссии тщательно записывал, что характерно. Доводы найдутся в большом избытке.
– Лучше бы над чем полезным размышляли, мыслители. Оставлять метку в плече нельзя. И резать плечо придется прямо в лесу. Слышишь, Кувалда? Резать тебе, так что командуй, кто у нас лекарь, в конце концов? Вина нет, обходись одним кипятком, раз уж странноприимные дома на этом тракте для нас закрыты.
– У нас есть вино, – торопливо сказал Джон Ячменное Зерно. Потом он повернулся к Нодю и с вызовом сказал:
– Ты, конечно, полезешь проверять, не отравленное ли?
– Проверять я точно полезу, но не яд в вине, а какой ты златокузнец… Вот, скажем, слыхал ли ты, золотых ты дел мастер, такое имя – Нодь?..
