Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
Зрители пребывали в гробовом молчании. То тут, то там были слышны всхлипывания и тяжелые вздохи. Кто-то все еще силился понять, было ли все это составной частью бесподобного спектакля, или же они давно уже слушают реальную историю одной из человеческих судеб, когда Филипп на пределе своих душевных сил произнес:
– Вы ведь, скорее всего, так и не поняли, при чем здесь четыре времени года, не так ли? – продолжал он обличать их, утирая слезы. – Вы даже не почувствовали, что спектакль уже давно закончился. «Необычная концовка!», скажете вы и будете понимающе кивать и говорить: «Хм, оригинально, интересно…». Вы все еще ждете хэппи-энд? Его не будет! Вы, как и я сам, упустили тот момент, когда я был по-настоящему «хэппи». Вы не можете и даже не силитесь понять суть моей истории, потому что… все потому, что вы, – Филипп ткнул пальцем в зал, – злые орки, закостенелые дикари, выкрашенные куклы, запуганные узники, – как и я сам, – не научились отличать правдивую историю от лживой картинки. Ведь именно она – именно она вам нравится!
Он вдруг почувствовал, как сильно кольнуло его сердце, и это заставило его пошатнуться и невольно сделать шаг назад. Зрители же расценили это движение как его выход из образа и окончательное завершение спектакля.
Соседи по зданию после рассказывали, как поздно вечером они, будучи кто во дворе, кто в своих квартирах, вдруг услышали взрыв аплодисментов. Зная, что в театре «Кинопус», который располагался на цокольном этаже их здания, сегодня была какая-то премьера, им не составило труда сделать предположение о природе этого взрыва.
– Кажется, этот Сэндмен опять нехило порадовал публику, – говорили они.
Глава 7. Триумф
Шестеро друзей поспешили на сцену, искоса поглядывая на Филиппа. Видя, как слезы текли по его щекам и, почувствовав съедавшую его внутреннюю боль, они незаметно для публики осведомились о его состоянии. Он слегка кивнул в знак того, что с ним все в порядке, и что-то говорил себе под нос, но его не было слышно. Он протянул руку в сторону зала, призывая их принимать заслуженные поздравления от зрителей, которые продолжали неистово приветствовать героев вечера. Пытаясь совладать со своими собственными аплодисментами, они кричали друг другу:
– Видишь Сэндмена? Он плачет, да?
– Это действительно его первая роль?!
– Ага, весь вложился! И выложился весь! Молодец!
– Триумфальная премьера!
– Браво! Браво!! Бравооо!!!
К сцене поднесли несколько букетов, и Я'эль с Агнессой пришлось их принимать. Подоспели новые поклонники, и вот уже Артур с Аароном взялись помогать девушкам справляться с ними. Отдельные цветы полетели туда, где стоял Филипп, но его там уже не было, и они одиноко упали на пустую сцену позади молодых триумфаторов.
Незаметно удалившись со сцены, Филипп направился прямиком в гримерку, глотая слезы и бормоча:
– Вы все так ничего и не поняли… Ничего не поняли…
Заперевшись в гримерке, он тяжело опустился на диван.
Снова и снова кланяясь и благодаря своих дорогих почитателей за такой теплый прием, никто из артистов не заметил, как в дверь слева от сцены прошмыгнула фигура крупного мужчины. Еще трое подтянулись к двери примерно через минуту, и только тогда Аарон обратил внимание на них: Марк Эго, Лина и Аби торопились попасть внутрь. Не придав этому особого значения – ведь близкие люди хотят первыми поздравить главного героя вечера – он продолжил кланяться и аплодировать всем, кто находился в зале.
«Ах, ну конечно же! Сейчас Филипп будет представлять Марка, Аби и Лину и благодарить их за помощь, упомянет Ласло и…»
– Аарон, – одернула его стоящая рядом Агнесса, – где Филипп?
Он обернулся и очень удивился, не найдя его там, где видел в последний раз. Замешательство заметил Симон. Он дал знак остальным, и они начали неторопливо покидать сцену. Завернув за угол и подойдя к гримерке, они начали вручать букеты всем, кто там находился. Лина и Марк Эго смущенно приняли цветы, но Аби, улыбнувшись, попросил не переносить сюда все еще не умолкавший шум из зала.
– Что случилось? – спросил Аарон, и его тревожное настроение передалось друзьям.
За их спинами начали появляться знакомые и близкие, которые пришли поздравить с премьерой. Благо, что они хоть не шумели.
Дверь гримерки открылась и оттуда вышел побледневший Альберт. Марк Эго только и успел спросить:
– Как он?
– Держится, но кто-нибудь пусть срочно бежит к въезду во двор и встречает скорую. Я уже сделал вызов.
Глава 8. Пустота
Ласло был последним из всех, кто присоединился к друзьям за сценой, ведь он не мог оставить без присмотра аппаратуру. Когда же дверь в зал была закрыта, он поспешил туда, хотя знал, что особой радости эта встреча ему уже не доставит.
– Это его?
Обычно его корявые фразы никто даже и не силился расшифровывать, предпочитая наслаждаться невероятными речевыми конструкциями. Сейчас же всем все было понятно.
– Да, Филиппа, – ответила Я'эль почти шепотом.
– А что?
– Пока не знаем, – отвечал Марк Эго. – Мы с Аби и Линой заметили господина Альберта, торопившегося за кулисы. Лицо его было встревоженным, да и Филипп не выходил на сцену. Мы поспешили туда, и видели, как Альберт стучал в дверь гримерки, прося Филиппа впустить его. Вскоре дверь открылась. Он был бледен, и он сразу же поспешил на диван. Альберт закрыл за собой дверь, и мы принялись ждать. Потом подоспели остальные.
– Мы ничего не знали, – взял слово Саад. – Своим рассказом он не делился, сколько могли смотреть из гримерки – мы посмотрели, но потом почувствовали, что хотим видеть это своими глазами. Ребята, ей снова нехорошо…
В дальнем углу, скрючившись и прикрыв рот ладонью, сидела Агнесса. Она едва сдерживала слезы, и стоявший рядом Артур обнял ее. Когда он прикоснулся к ней, она не смогла удержаться, и зарыдала в голос.
– Зачем он поручил нам эти тяжелые роли?! Мне было страшно вносить этот пакет. Черный пакет… Зачем он меня попросил это сделать?!
– Понимаете, – тихим голосом пояснял Симон, – Филипп попросил нас с Агнессой и Артуром подготовить сюрпризы для каждого из трех первых рассказов. В отношении же своего собственного он приказал нам внимательно слушать слова. Каждому он дал по две пары фраз. Услышав первую фразу первой пары, мы должны были достать эти мешки, которые он сложил в шкафу, и подойти к краям сцены. Первая фраза была общей для меня с Артуром: «Без пяти дней двадцать три года тому назад…». Вторая тоже была общей. А вот во второй раз у каждого было что-то свое. Я следил за словами в ожидании «необходимо понимать разницу между коллекционированием и обычным собирательством», но второй фразы он так и не произнес и вместо этого просто дал мне знак, когда я стоял за кулисами. Артур, какой была твоя фраза?
– «Доброе утро, лузер!»
– Точно, «Доброе утро, лузер!» …
– Вторым сигналом должен был быть таймер у него в кармане. Я так и не могу понять, как он смог с точностью до секунды рассчитать время, когда должен был сработать таймер. Руки его были видны, и я не могу сказать, что он сам как-то включил…
– Это я.
Все с удивлением посмотрели на внимательно слушавшего эту историю Ласло.
– «Доброе утро, лузер!» – это и мне было. «Как услышишь – чез минуту пусть звонит!». Камеру тоже всучил. «Пиши все!». Пальцем еще так «ууу!»… «Задумал че?» «Ты пиши, ты пиши», грит. Ну я писал…
– Какую камеру? – спросил Саад.
– Там вот… – Ласло махнул рукой в сторону зала.
Немного подумав, Саад догадался, о чем шла речь.
– Ты что, все на видео заснял?
– Ну!
– Ладно, после разберемся…
– А мои две фразы были «Внутри меня не было света» и «В посылке находилось это», – вдруг заговорила заплаканная Агнесса, всхлипывая и утирая слезы рукавом. – Вы все уже могли быть рядом со сценой и наблюдать оттуда, а я должны была оставаться здесь и вслушиваться в его слова, а они становились все страшнее и страшнее, и мне самой становилось страшно. Ласло, ты, наверное, действительно большой мастер своего дела, раз так удачно оборудовал эту гримерку звуком с одного микрофона, – решила она разбавить свои тяжелые слова шуткой.
Никто даже не улыбнулся.
– И вдруг я слышу эти слова. Знаете, я все это время ждала их, и осознание того, что с каждой очередной несовпавшей фразой этот момент становился все ближе, вгонял меня в ступор. Я постоянно повторяла их про себя, а в какой-то момент даже написала их на бумажке – вот она… – Агнесса вытащила из кармана скомканный кусочек бумаги. – «Внутри меня не было света, внутри меня не было света…». Я все повторяла и повторяла, а когда вдруг услышала, то меня передернуло от какого-то внутреннего страха одиночества. Я была одна в комнате. Вдруг я ощутила, что начисто забыла вторую фразу. Я только помнила, что они рифмуются, но никак не могла вспомнить ее. А мне срочно нужно было взять ключ, который он вложил мне в руку перед своим выходом, открыть дверцу, вытащить этот пугающий меня сверток и бежать с ним к сцене. Когда он сказал «в посылке находилось это», у меня словно камень с души упал. Я вспомнила фразу и заторопилась на сцену. Сверток казался мне таким тяжелым, таким же, как и тот камень на душе. Я отдала его Филиппу и захотела поскорее сбежать оттуда. Обратно в гримерку. Мне уже не было страшно. А после я уже присоединилась к вам.
Братья МиниМакс вздохнули и молча вышли в зал. Им еще нужно было перепроверить всю светотехнику, прибраться и бежать в «Глифаду», где завтра должно было состояться какое-то дневное представление. Ласло проводил их и закрыл за ними дверь. За все время пребывания за сценой они так ничего и не сказали. За них говорили их глаза.
– А ведь мы должны были закончить этот день вместе, – сказала Я'эль.
В гробовой тишине она подняла голову, задержала дыхание и поглядела сначала налево, потом направо, будто услышала тихий звон крыльев какого-нибудь комарика и пыталась определить, откуда он исходил.
– Вы тоже почувствовали эту пустоту? – вдруг спросила она.
Глава 9. Тот самый Сэндмен
Когда карета скорой помощи подъехала к дежурной больнице, по городу уже ползли слухи о том, что этим вечером что-то произошло в театре «Кинопус». Первоисточники отмечали потрясающую игру артистов, особо уделяя внимание увиденным слезам. Можно было подумать, что все они так хорошо разбирались в нюансах сценического искусства и знали, что актер плакать не должен, и что это все еще было их привилегией.
Однако далеко не все в тот вечер были так далеки от происходившего на сцене. Некоторые из тех, кто вошел в «Кинопус» в одиночку, покидали его в задумчивости. Иные, кому посчастливилось прийти в театр с родственниками или друзьями, бойко обсуждали увиденное, развивая затронутые в спектакле темы и идеи. Представитель компании строчил отчет генеральному продюсеру, делясь своим мнением. И лишь единицы заметили, что ближе к концу спектакль вышел из-под контроля.
Стелла Портер также забеспокоилась, когда ее сын вызвал такси и попросил ее поехать домой без него, объяснив, что должен оставаться с ребятами и что сейчас не самое лучшее время для встреч и поздравлений.
– Если ты гарантируешь, что не происходит ничего, в чем я могла бы оказать помощь, то я пойду, – согласилась она и направилась к выходу из зала. – И еще – просто скажу, пока не забыла: – я не совсем поняла концовку твоего эпизода и, если честно, не разобралась с временами года. Но мне очень хотелось сейчас всем вам, и Филиппу в особенности, сказать большое спасибо. Скажи друзьям, что они молодцы.
– Я передам, – кивнул Аарон, поправил слегка перекосившийся воротник ее пальто и заторопился в сторону театра.
Он не передал. Он забыл. Его голова разрывалась от другой заботы. Ему предстояло встретить бригаду скорой помощи. Карета подъехала минут через десять. Зазевавшиеся зрители успели заметить пару здоровых мужчин с носилками и медика с чемоданчиком, торопившихся попасть внутрь помещения. Очень скоро они вынесли оттуда кого-то с кислородной маской на лице. Их сопровождали двое: молодой парень, который минутами раньше провел их сюда, и крупный пожилой мужчина, запыхавшийся от непривычной для его лет скорости бега. Разглядеть получше они уже ничего не смогли, и стали сами выдавать свои предположения.
– Что будем делать, когда нас попросят предоставить контакты родственников? – спросил Аарон у Альберта.
– Оставим свои. Мать я сейчас не советую беспокоить. Ей и так не легко, да и далеко она. Брат – тот совсем далеко. Друзья – вы и есть его друзья. Так что давай настраиваться на то, что мы все должны будем сами уладить… Эх Филипп, Филипп! Говорили же мы тебе, просили ума набраться…
– Альберт… ой, простите, господин Мейер-Брехт, вы действительно видите связь…
Альберт лишь посмотрел исподлобья прямо Аарону в глаза и тяжело вздохнул. Аарон был уверен в значении этого взгляда и больше не поднимал этой темы.
– Ты мне лучше скажи, что именно произошло перед тем, как он решил ставить своего «Коллекционера»? Я достаточно хорошо знаю Филиппа, чтобы предположить, что был какой-то толчок.
– Единственное, о чем я думаю серьезно – это инцидент во время пресс-конференции, – уверенно заявил Аарон. – У нас, точнее у Филиппа, были немного натянутые отношения с продюсерами этой компании, с которыми мы заключили договор. Скорее, даже и не натянутые отношения, просто недолюбливает он их. Они используют нас в чем только возможно, и это не нравится Филиппу. Он видит, как на нас делают большие деньги, и считает, что мы превращаемся из настоящих артистов – целителей человеческих душ, как он нас называет – в денежные машины. Вместе с этим, он всегда радуется, когда понимает, что мы стали востребованными, что все крепче стоим на своих ногах, но его раздражает коммерческая сторона этой медали. А во время пресс-конференции генеральный – я уже не помню в дополнение к чему – короче, он взял, да и ляпнул о Филиппе, сказав что-то вроде «он такой хороший, положительный, чуть ли не самый добродетельный, изысканный автор, работы его высокоморальны», и добавил, что он использует все, что бы тот ни написал. Ну а Филипп в ответ вспылил и пообещал дать новую сенсацию. Нам он еще сказал, что в пику им напишет что-то такое, от чего они не смогут не отказаться.
Альберт еще раз тяжело вздохнул и опустил голову.
– М-мда… Вряд ли он смог бы не поддаться на эту провокацию.
Аарон вопросительно посмотрел на Альберта, но тот не заметил этого и продолжал.
– Того тоже нельзя во всем винить: он ведь не знал, что, в какой ситуации и при каких обстоятельствах можно говорить при Филиппе, а что – нет. Эх, ладно…
– Может и так, но этот генеральный сам по себе не очень-то и приятная личность. А Филиппа бесит то, что они раскручивают наши имена и лица, но не обращают внимание на внутренний потенциал. Вон, кстати, видите, как на нас смотрят медсестры? Тоже, наверное, узнали. Только бы не подходили со своими расспросами, сейчас совсем не…
– Они точно подойдут к нам, Аарон, – произнес Альберт, облизывая пересохшие губы и слегка разминая их, словно готовясь говорить. – Они уже идут к нам, и расспрашивать, мне кажется, будем их мы с тобой.
От группы медперсонала отделились две женщины и направились в их сторону, две другие остались наблюдать за происходящим, а третья достала из кармана телефон и вышла из поля зрения Аарона и Альберта. Они переглянулись и когда точно были уверены, что медики собираются говорить именно с ними, встали и сделали шаг навстречу.
– Здравствуйте, – поздоровалась с ними та, которая была постарше и, вероятно, выше по должности. Аарон и Альберт ответили на приветствие. – Кристина Ковальски, дежурный врач. Вы с больным Филиппом Сэндменом, верно?
– Да-да, так и есть.
– Кем вы ему приходитесь?
– Мы близкие друзья Филиппа. Я – Альберт Мейер-Брехт, а это Аарон Портер.
– Мне нужно поговорить с кем-либо из родственников пациента.
– Простите, пожалуйста, но в данной ситуации это невозможно, – взял на себя ответственность объяснять ситуацию Альберт. – Пожилая мать живет далеко отсюда, и даже если узнает о случившемся, не сможет приехать раньше, чем через сутки. Я полагаю, что вы должны сказать что-то важное и делать это нужно срочно. Мы – самые близкие Филиппу люди, и я заверяю вас, что вы можете доверить нам эту миссию. Мы оставили свои данные в приемной.
– Дело в том, что родственники скорее будут знать об особенностях больного, и поэтому мне хотелось бы узнать…
– Он довольно долго живет сам по себе. Он одинок.
– Тогда перейдем к делу. Вы можете сказать, на что жаловался больной в момент приступа?
– Да, он говорил, что у него жгло и давило внутри грудной клетки, боль отдавала в левую руку от плеча до кончиков пальцев. Еще я видел, как он весь вспотел и очень тяжело дышал. И он был очень напуган. Я передал всю эту информацию оператору…
– Да, я в курсе. Кстати, если он выкарабкается, то должен вам быть обязан за то, что вы не теряли времени. Тут каждая минута дорога. Он говорил с вами по пути в клинику?
– Да, говорил, чем дальше, тем голос становился слабее, да и маска мешала. Но простите пожалуйста, из чего он должен выкарабкиваться? – бледнея, спросил Альберт. Аарон боялся произнести и звук.
– Ваш друг поступил к нам с явными признаками инфаркта миокарда. Его пульс не прощупывается, и мы не можем измерить давление. Его сердце очень плохо качает кровь, и если ситуация продолжит ухудшаться и перейдет нижний допустимый предел, больной впадет в гипоксическую кому. Поэтому нам нельзя упускать ни минуты, и мне нужно было обговорить с родственниками условия хирургического вмешательства, которое по всем признакам, будет неизбежным.
– Прошу вас, – заговорил Аарон дрожащим голосом, – сделайте все, что в ваших силах. Мы сделаем все, что будет в наших.
– Поверьте, я уже сделала все, что могла и что должна была сделать, – сочувственно ответила ему Кристина Ковальски. – Врач всегда начинает говорить уже после того, как сделает все, что нужно было сделать в данный момент. Сейчас за жизнь вашего друга борется другая команда, а я возвращаюсь на свой пост в ожидании очередного клинического случая, который может произойти в эту ночь. Такова наша работа, такова наша жизнь.
Аарон понимающе кивнул и опустил голову.
– Я советую вам обоим сейчас пойти домой и отдохнуть. Не стоит сегодня оставаться здесь и ждать чего-то. У нас есть ваши контактные номера и в самом необходимом случае мы вам позвоним, хотя я надеюсь, что этого не произойдет и новости вы получите в ваш очередной приход сюда. Люди вы, я уверена, чуткие – не оставите беднягу одного. Увы, такое случается время от времени в подобных ситуациях… Простите. Но мне надо идти. Будьте здоровы.
Доктор Ковальски зашагала по коридору в свой кабинет, и Альберт с Аароном молча проковыляли за ней к выходу. Завернув за угол и проходя мимо все еще говорившей по телефону медсестры, Аарон уловил обрывок фразы: «…да говорю тебе, что это тот самый Сэндмен…», после чего она резко замолчала и, смутившись, поспешила скрыться за дверью в процедурную.
Глава 10. Интервью
Весна пришла в город строго по календарю, словно кто-то в полночь перевел тумблер с надписью «Весна» в положение «Вкл».
С самого восхода солнца как-то по-весеннему радостно пели птицы. Воздух был чистым и прозрачным, все еще прохладным, но достаточно прогретым, чтобы касаться лиц людей, не заставляя их ежиться. Вдохнув такого воздуха, они молодеют и им хочется скинуть с себя тяжесть зимней одежды и выйти на улицу, чтобы взглянуть друг на друга, обновленных и готовых к новому жизненному циклу.
Город активно готовился к первому весеннему уикенду. Улицы пестрели от ярких весенних цветов одежды и с высоты птичьего полета явно походили на вены и артерии какого-то гигантского организма, по которым течет кровь. Люди носились по тротуарам и ходили по переходам, пробегали по аллеям и заходили в парки, исчезали в больших и малых магазинах и затем снова появлялись, вливаясь в общий поток, приветствовали друг друга, дарили цветы, обнимались и обмениваясь поцелуями.
Как всегда, это весеннее оживление было заразным. Все, кто оказывался к нему причастным, немедленно передавали весенний вирус своим знакомым и близким, так что в течение нескольких дней весна окончательно пришла в сердца людей и в город, что тем не менее давало повод забеспокоиться о том, что и в этом году лето окажется невыносимо жарким.
Заметное оживление наблюдалось в последние дни и в театре «Кинопус». Дверь его теперь пришлось снабдить механическим швейцаром, который бы покорно закрывал ее за всеми, кто входил внутрь театра или выходил из него. Помимо труппы и технического персонала туда зачастили рекламные агенты и представители компании, молодые актеры и студенты театральных студий, писатели, фотографы, знаменитости и просто зеваки.
Филипп Сэндмен был в стороне от этой суеты. Он пребывал в уединении и проводил время в размышлениях о работе, дружбе, хороших и плохих поступках – обо всем, из чего состоит самая обычная человеческая жизнь. Вероятно, его мысли так глубоко утянули его в бездну воспоминаний, что он не заметил, как в его комнату зашел приятного вида молодой человек и обратился к нему по имени.
– Филипп, – прозвучал в тишине его звонкий голос.
– Да-да, это я. Мы знакомы?
– Как знать, – ответил молодой человек и сделал жест, от которого Филиппу стало немного не по себе: он помахал ему рукой.
Филипп смотрел на него, перебирая картинки из своей памяти и отбирая нужные. В тот момент, когда все нити сошлись воедино, человек опустил руку.
– Где ты был? – спросил Филипп. – Думаю, я не удивился бы, если бы в очередной раз заметил тебя среди зрителей и снова не смог бы заговорить с тобой.
– Ах, как же ты любишь заваливать собеседников вопросами! Да и сам себя ты нередко ставишь в угол, выдавая целый список, на который тебе во что бы то ни стало нужно получить ответы. Мы еще не начали говорить, а ты уже два вопроса мне задал, даже не поинтересовавшись, кто я и откуда знаю тебя.
– Кто ты?
– Уже три вопроса, – криво улыбаясь и добавляя загадочности своему голосу, сказал тот. – Не беспокойся и продолжай. Сегодня такой день, сегодня мы будем не раз задавать друг другу вопросы и выслушивать на них ответы.
– Ну, если ты так хорошо знаешь меня, то ответь пожалуйста, почему никто из зрителей так и не понял меня и мою историю?
– Не говори за всех. Ты тогда еще не мог видеть реакцию всех зрителей. По сути, ты вообще ничего не мог разглядеть из-за своего состояния. Кстати – и это будет моим первым вопросом – как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. Даже очень. Так хорошо, что даже не могу начать думать о чем-то, что нужно было делать.
– Вот видишь, а сейчас ты еще лучше будешь себя чувствовать, когда узнаешь, что многие из тех, кто пришел на твой спектакль, вышли из театра в размышлениях. Ты и твои друзья несколько раз смогли создать такие моменты, которые вошли в резонанс с ними, и они прониклись вашими историями, между вами установилась связь, и они сопереживали вам и вашим героям.
– А ведь я им об этом говорил! – радостно воскликнул Филипп. – Я говорил, что каждая сыгранная минута важна, каждое слово, каждое движение. «Может случиться, что именно по этим мелочам будут судить о вас, и вся ваша жизнь изменится из-за них», говорил я им. И ведь зритель тоже выигрывает от этого. Да, я сейчас совсем хорошо себя чувствую!
– И не только зритель. Кто-то из них пришел домой и позвонил своим родителям, чтобы поговорить с ними. Просто позвонил, чтобы просто поговорить. Кто-то передумал на следующей неделе посылать письмо с кляузой на своего сотрудника. Третий, наоборот, решился послать письмо, в котором открыл свои чувства человеку, который ждал этого несколько лет. Четвертая решила оставить за плечами свою прежнюю жизнь, уйти с работы, которая каждую неделю доставляла ей одни беспокойства и тревоги, с легкостью перекрывая эффект от полученных за нее денег. Были и другие случаи, но, полагаю, достаточно и этих – по одному на каждое из ваших времен года, – усмехнулся молодой человек. – Кстати, каждый из них давал совершенно новую трактовку данному тобой названию, хотя это сейчас и не особенно-то важно.
Он пристально смотрел Филиппу в глаза, и тот понимал, что сейчас должен будет прозвучать очередной вопрос.
– О чем ты думал последние две недели? К каким выводам пришел? Каким ты видишь себя сегодня?
Филипп не смог бы ответить, сколько именно времени прошло с того момента, когда молодой человек задал ему эти вопросы, но когда он нашел, что ответить, он осознавал, что потратил на поиск своего ответа очень много времени. Очень много времени! Он нисколько не сомневался в этом, несмотря на то что ничего вокруг него не изменилось – ни освещение, ни обстановка, ни даже положение его тела в пространстве.
– Я думал о многом, о разном, и всегда – о себе. Я понял, что очерствел за все эти годы и позабыл чувство любви. Но сегодня мне хочется что-то изменить и что-то любить.
– Филипп, я открою тебе один секрет: тебе всегда этого хотелось. Человеку нужно жить в любви и в надежде.
– Я всю жизнь искал себя, и когда наконец нашел, то понял, что я одинок. Рядом со мной не было никого. Только я и мое счастье. Даже Омид в конце концов нашел себя, но он там был не один. Я же сейчас один-одинешенек.
– Только ты и твое счастье… Когда именно ты был счастлив, Филипп?
– Об этом я тоже думал все это время. Могу даже перечислить те мгновения, которые ясно запечатлены в моем сознании. Когда я встретил Агнессу – не то, чтобы я в этот момент почувствовал себя счастливым, но я был в том состоянии, которое полностью совпадало с последующими состояниями, сопряженными со счастьем в моем понимании. Еще, когда я откидывался в кресле, говоря: «Хорошо!». Когда я познакомился с Сабирой. Ресорт – ах, мой любимый ресорт с Томасом и старичком Алфи! «Закусочная» в долине! Конечно же, те моменты, когда мы стоим на сцене и наслаждаемся аплодисментами, которые постепенно сливаются в равномерный ритмичный бой ладоней – непередаваемое чувство! Когда случайно нашел старую видеозапись и обнаружил на ней кадры из моего детства. Когда решался работать после долгого безделья… Когда мы начинали наши репетиции.... Когда я пил пиво с друзьями и…
Филипп говорил все медленнее и взгляд его, устремленный в бесконечность, становился все туманнее.
– Что случилось?
– Странное чувство, – ответил он, приходя в себя, – словно все эти события связывает какая-то неуловимая деталь.
Молодой человек слегка улыбнулся и еще раз помахал Филиппу рукой. Тот едва заметно кивнул в знак понимания.
– То есть ты мне всегда давал знак, когда я проходил состояние счастья, или же когда вот-вот должен был в нем оказаться…
– Не только я, но и другие персонажи, да и ты сам. Ты сам определил знак своего счастья, прицепил его на свое знамя и гордо возвышал его в те моменты, когда чувствовал, что его появление истинно.
– Теперь я, кажется, понимаю…
– Скажи тогда, бывал ли ты счастлив, когда перепрыгивал с идеи на идею и, в конце концов, не осуществлял ни одной из них?
– Нет, там была одна суета. Она не давала успокоения, не приносила облегчения и никак не разрешалась.
– Видишь ли ты сейчас разницу между этим суетным состоянием и любым из тех поистине счастливых моментов?
– Разница в протяженности этих состояний. Счастье – то, о котором мы говорим, – всегда было каким-то скоротечным, моментальным, но ощутимым, в то время как суета длилась долгое время, но не позволяла сосредоточиться на цели, к которой я шел. На мечте.
Филипп снова устремился мыслями в бесконечность, его взгляд снова помутнел.
– Кажется, я понял.
– Что именно ты понял?
– Я долгое время не понимал себя и путал понятия «цель» и «амбиция». Когда же я позволил моей мечте озвучить себя, у меня появилась цель, и я… и у меня на пути начали появляться люди, которые махали мне рукой, которые желали мне удачи, которые поддерживали и подбадривали меня. Люди, которые были рядом со мной. А без мечты и без понимания того, кто я есть на самом деле, я превращался в того самого Коллекционера, который и меня загнал в угол, и моим близким причинил неисправимый вред.
– Коллекционер, для которого жизнь превратилась в кабалу.
– Именно… Скажи мне, могу ли я изменить то, что напортил в своей жизни и в жизни других?
– С постижением всего того, о чем мы сейчас здесь с тобой разговариваем, ты никому ничего нового не откроешь. Если бы те знания, которые ты только что приобрел, несли бы в себе хоть грамм какого-нибудь откровения, чего-то нового, неизвестного и полезного для людей, то ты бы непременно был послан с целым списком ответственных заданий. Но ведь мы же не сделали сейчас каких-то открытий, а изобретать велосипед в наши планы уж точно не входит. Мы говорим на темы и приходим к выводам, древним как сама жизнь. Но если ты считаешь, что можешь дать какую-то новую оригинальную формулировку сути человеческой жизни, я тебя лишать такого шанса не стану. Ведь в этом и заключается твоя миссия как человека.
Что же касается исправления ошибок, то извини, но у тебя было для этого довольно много времени. Я ничего не решаю. Я лишь сопровождаю определенные мгновения в твоей жизни.
– Мы что, сейчас тоже находимся в каком-то мгновении?
– Конечно! По-моему, ты начал, наконец, понимать ситуацию, в которой оказался.
– Начал? Подожди, но если я что-то начал, то как же ты говоришь, что мы находимся в моменте?
– Все находится в этом моменте: места, люди, время, действие, жизнь. Все происходит, происходило и будет всегда происходить в неделимом моменте.
Филипп и молодой человек смотрели друг на друга. Первый стремительно приближался к моменту, когда он должен был произнести самую важную формулу жизни, а последний не мог ни сделать это за него, ни подсказать. Наконец, Филипп вздохнул и слегка улыбнулся.
– Быть здесь и сейчас! – звонким голосом сказал он.
– Жить здесь и сейчас! – тихо вторил ему гость.
– Жить вне жизни и пребывать в бесконечном счастье! – продолжал Филипп.
– Быть самой жизнью! – согласно кивнул молодой человек.
– Всегда следовать своей мечте!
– Потому что она – вся музыка и весь свет. Я машу тебе рукой и называю тебе свое имя. Филипп, у меня много имен, очень много имен, но тебе я известен под именем Здесь и Сейчас. Здесь и сейчас я перестал быть неуловимым мгновением и отныне всегда буду пребывать с тобой.
Филипп был спокоен, как никогда. Спокоен и счастлив. Он светился и улыбался.
Где-то далеко в глубине его почти не бьющегося сердца прозвучал отрывок из его диалога с кем-то из своих друзей-артистов: «Мы не должны плакать на сцене, нам это не нужно, чтобы показывать свои чувства. Зрители – им можно, они пусть плачут. Это их привилегия…», и это легкое колебание не смогло скрыться от Здесь и Сейчас.
