Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
Глава 24. Гуру, Магистр, Демиург
Началась предпоследняя неделя июня. Несмотря на то, что понедельник все еще принадлежал официальному режиссеру, Филипп относился к нему как к своему полному рабочему дню. Плотно поев и все обдумав, он вышел из дома ровно без десяти минут десять и прямиком направился к своим знакомым, специалистам по освещению, которые работали в одном из театров города. Он не хотел ничего оставлять на последний день, и даже вопрос освещения, который, имея на руках четко описанную программу включения ламп с привязкой к хронологии, можно, как ему говорили, для подобного рода спектакля отрегулировать и обсудить за час-полтора уже на месте. Но нет – он считал подобный подход желанием просто отделаться от ответственности и не хотел доверять это ответственное задание абы кому. Ему во что бы то ни стало нужно было выучить все самому и углубиться в нюансы работы осветителя.
Сегодня как раз начиналась третья неделя его так называемых курсов обучения. На самом деле он по большому счету внимательно наблюдал за тем, как работают специалисты, и время от времени задавал им вопросы, уясняя для себя те или иные моменты. В конце концов, за две недели он сумел убедить их дать ему порулить в понедельник, хотя особых усилий к этому он не прилагал. Филипп не хотел подставлять их в угоду себе, однако свой шанс «немного пошалить» за пультом он упустить не хотел, и они договорились о встрече у служебного входа в здание театра «Глифада», в котором они работали, за десять минут до начала репетиции.
Ребята эти, ныне взбалмошные бритоголовые, а когда-то выпускники юридического факультета, всегда отличались своим нестандартным мышлением и, зачастую, поведением. Правда, от этого никто никогда не страдал, но тем не менее почти все, кому посчастливилось с ними познакомиться, предпочитали не доверять им серьезных заданий.
Режиссер сидел где-то внизу, в партере, и отдавал распоряжения в микрофон. Двое бритоголовых Гуру Света расположились у себя в рубке и с интересом наблюдали за тем, как Филипп усиливал свет с порталов, управлял высотой софитного подъема, наводил прожекторы. Единственное, что они оставили под своим контролем – управление светом с осветительных лож, которые выступали вперед, и под определенным углом режиссер вполне мог бы обнаружить в них чужака. И еще они непрестанно контролировали Филиппа, кивая головами в случаях, когда они особенно хотели отметить успешное выполнение того или иного действия.
Отдельным навыком, которым он пока еще овладевал, была работа с цветами. Ему было понятно, что за три недели обучиться всему просто невозможно. Помимо техники управления цветами, эта работа подразумевает приобретение вкуса и изучение психологии восприятия цвета, а на это должны уйти годы постоянного труда.
– Как же все это интересно и полезно! – говорил он в сердцах, очарованный тем, что ему показывали бритоголовые.
– Если так, то вот тебе книжка, – сказал один из них, снимая с полки запылившийся томик в три с половиной сотни страниц. – Пролистай, почитай, если понравится можешь оставить себе.
Филипп предположил, что они вполне могли распоряжаться книгой, являвшейся собственностью этого театра, но все же взял ее. В конце концов, он всегда может сказать, что она ему не понравилась, или что он ничего не усвоил из прочитанного. Вечером, придя домой с репетиций и отобедав, он садился за чтение и вставал лишь часа через два.
Курс подготовительного чтения не ограничился этой книгой. Стопка прочитанных томов постепенно росла, и теперь на «Театральном освещении» лежали работы известных драматургов, критиков, биографии артистов и, естественно, «Ромео и Джульетта» Шекспира. Снова и снова возвращался он к тексту, все надеясь обнаружить в нем новые откровения.
Два часа репетиции пролетели довольно быстро. Бритоголовые Гуру Света пригласили его остаться на продолжение репетиции, однако Филипп запланировал на час дня встречу со знакомым звукоинженером. Ему хотелось узнать какими технологиями он сможет за это короткое время овладеть, которые можно было бы применить к несомненно устаревшей технической базе студенческого театра.
– Из вашего аппарата ничего архи-толкового уже ж не выжмешь, – спускал Филиппа с облаков старый знакомый, который, как ему казалось, лет двадцать носил одни и те же кепку и кроссовки. – Времени мало, поэтому либо используй-ка давай то, что есть, либо, если скажешь надо, сарендуем пульт средненький или планшет, тоже вариант. Но ты что, сам-то и на звук сесть хочешь? Зачем?
Говорил он забавно. Создавалось впечатление, что он менял слова местами, словно жонглировал ими или показывал какие-то фокусы. Как он сам объяснял, эта привычка выработалась у него еще со службы в армии, где он забавлялся, ненавязчиво пудря мозги офицерам, а после уже стало нормой.
– Хотелось бы, но не думаю, что справлюсь, – с досадой в голосе признался Филипп. – А если вдруг… ты бы смог подсобить?
– А спек? – спросил было его собеседник и начал что-то листать в телефоне.
– Что?
– Когда сам?
Филипп не шевелился. Он поводил глазами туда-сюда, словно боясь вспугнуть Магистра Звука, потом уставился на собеседника, хлопая глазами.
– Когда у вас спектакль? – вышел тот из лимбо и задал наконец вразумительный вопрос.
– А… в следующий вторник.
– Так, это у нас… двадцать пятое, – начал бубнить себе под нос Магистр Звука, – если сегодня-завтра дадут, то три дня… там еще понедельник… В котором часу? – решил уточнить он.
– В два.
После еще одной, короткой паузы Филипп получил окончательный ответ.
– Короче, все шансы на то, что смогу. Сложная сетка?
«Сетка? Так, наверное речь идет о плане фонограммы», – прикинул Филипп и уверенно ответил:
– Тебе – раз плюнуть. Я уже собрал фонограмму, проиндексировал, все метки расписаны. Нужно будет только на месте кое-какие указания дать, – заверял Филипп своего друга.
– Не въезжаю: для всего этого недостаточно железа вашего театра?
– Железа… А, техники? Достаточно, я думаю, – с нескрываемым недовольством ответил он.
– Тогда в чем дело?
Филипп немного помялся и признался:
– Не хочу использовать старое. Их старое оборудование не хочу использовать.
И еще одной недолгой паузе было суждено повиснуть в воздухе, после чего практичный Магистр Звука заключил:
– Я могу попробовать поколдовать над тем, что есть в театре, если меня к железу допустят, конечно же. А там уже потом видно будет. Давай? Я готов.
На том и порешили, и Филипп вышел из студии с некоторым облегчением. Он забежал в закусочную, чтобы перекусить и выпить легкий кофе перед встречей с еще одним старым знакомым – дизайнером одежды.
В плане костюмов и сценографии Филипп не хотел что-либо менять, и если в первом случае решающим фактором явилось то, что сами студенты занимались этим вопросом (выбор костюмов, кройка, примерка), в вопросе оформлении сцены им помог, как ни странно, сам режиссер. Фактура стены, ее цветовая палитра и высокий дверной проход в углублении в левой части сцены накрепко ассоциировали созерцаемое с европейским городом пятнадцатого-шестнадцатого века. Над реквизитом и дополнительными декорациями группа работала вот уже третью неделю, и вроде все у них довольно-таки неплохо получалось, но Филипп не был специалистом в этой области и поэтому он решил поскорее представить происходящее на суд Демиурга Кисти.
Его он знал еще со школы. Он любил во время занятий рисовать карандашом блиц-наброски. Основной целью было не попасться на глаза учителю, что у него практически всегда получалось. Не повезло ему дважды, и только в одном из этих двух случаев результат оказался плачевным. Его родителей вызвали в школу, а до этого он сам предстал перед директором в компании трех всем известных хулиганов, которых директор также в этот момент отчитывал по другим причинам. Так и стояли они, четверо бандитов, один из которых явно хотел оказаться подальше от знаменитой троицы. Конфликт с учителем был очень быстро замят в силу того, что эти трое, подумав, что он то ли сдал их дирекции, то ли дал какие-то показания, поймали несчастного после уроков и здорово поколотили, в результате чего на следующий день из двух родителей к директору пришел только отец и заявил, что жена с сыном сейчас в больнице и что ему накладывают гипс. Директор, конечно же стушевался, выразил сожаление в связи со случившимся, и после уже сам поговорил с тем самым учителем, который поймал нашего будущего Демиурга.
Рисовать он продолжил, и делал это уже открыто, не страшась быть пойманным. Его графика взрослела с каждым новым готовым рисунком, как и он сам, но что-то в нем изменилось после этого конфликта. Кто знает, может быть, это было обычным совпадением, и желание рисовать одежды и украшения у него возникло бы при любых условиях, но он всегда отличался от других своей экстраординарностью. Даже время встречи с ним не было каким-то ровным часом или какой-то его пошлой половиной, а именно шестнадцать двадцать.
– Филипп, мой свет! Заходи! Как давно я тебя не видел, – приветствовал его Демиург Кисти, Пера, Карандаша и скорее всего уже и любого устройства ввода информации, используемого при обработке цифровых данных. Сегодня у него уже был свой маленький салон, в котором он и назначил встречу.
– Как жизнь? Какие успехи?
– Прекрасно! Вот, видишь? – художник развел руками в стороны. – Мой салон. Я бы не сказал, что клиентов у меня хоть отбавляй, но все же есть какое-то ядро, какие-то постоянные клиенты. Время от времени они приводят своих знакомых, те – своих, и так далее.
Он сел в стильное кресло и закинул ногу на ногу, демонстрируя новенькие мокасины. Филипп сел в кресло напротив и с нескрываемым интересом принялся разглядывать старого приятеля. Такой же тощий, такой же независимый, с такими же изящными кистями рук и длинными пальцами. Его высокий лоб стал еще выше в силу бравшей свое с годами залысины, постепенно проникающей вглубь его все так же безукоризненно уложенной шевелюры. Лишь только большие голубые глаза с морщинками рядом с уголками выдавали в нем человека, успевшего познать не одну из многочисленных прописных истин, смысла которых многие так никогда и не узнают.
– Ты так и не начал курить? – поинтересовался он, вытащив сигарету из белой пачки.
– Нет, не думал даже.
– Ну ладно. Как сам-то? Чем занят?
Филипп в двух словах рассказал о себе и о том, во что он себя вовлек и чем жил последние два месяца. Демиург внимательно слушал, слегка откинув голову на спинку кресла и смотря ему прямо в глаза, и когда он понял, что в основе просьбы Филиппа лежало уважение к его способностям и любимому делу, охотно согласился поучаствовать в авантюре.
– Я из них конфетки сделаю! Но с одним условием: вы придете ко мне, а не я к вам. Я приду к вам и посмотрю на них на сцене уже в самом конце, когда все будет готово. Может что-то еще придет в голову. Согласен?
Не дав ответить, он спросил:
– Слушай, а почему так поздно спохватились? Неделя – это же катастрофически мало.
– Я не хочу, чтобы мы капитально меняли их костюмы. Они мне нравятся, они совпадают по стилю – они сами все это делали. Но я уверен, что ты сможешь сделать полезные замечания. В конце концов, это их спектакль.
– Ты меня ставишь во временные рамки, и я начинаю нервничать, – начал было высказывать свое недовольство Демиург, но тут же сменил тон: – Ладно, я понял. Только не задерживайтесь, чтобы потом мне не устроили бессонных ночей. Ночью я не работаю.
Договорились на «завтра ровно в три пополудни!», после чего Филипп сделал себе какие-то пометки в блокноте, и они расстались.
Глава 25. Немного о кофе
То ли Альберт замолвил о Филиппе слово, то ли Коллинз постарался, но никто из официальных лиц, ответственных за проведение сдачи дипломной работы, не пытался выяснить причину нахождения по сути дела постороннего человека на территории Молодежного театра. Его словно не замечали, и хотя это было всем на руку, чем ближе было двадцать пятое июня, тем более нервным становился Филипп во время работы с группой. Ему казалось, что он упускает что-то очень важное, самое главное, которое обязательно всплывет на поверхность в момент, когда времени на это уже не останется. Тем не менее он усердно работал и старался не терять ни минуты драгоценного времени.
Планировать свою работу и организовывать коллективный труд Филипп умел. Способность эту он обнаружил в себе еще на заре студенческих дней, когда им раздали их первое курсовое задание. Что-либо серьезное делать никто, естественно, не собирался, хотя работа могла получиться довольно увлекательной и обещала привести к интересным результатам. И тогда он решил попробовать развить ее, превратить во что-то, что будет стоить затраченных времени и энергии. В конце концов, проект провалился, потому что трое лоботрясов из девяти участников его подгруппы не восприняли его усилия всерьез и не выполнили своей части работы.
Но организаторская жилка в его характере не зачахла, и уже через год Филипп, умудренный ценными плодами первой ошибки, сам выбирал будущих участников очередного курсового проекта. Его никто раньше не учил как нужно собирать и передавать информацию, как правильно распределять нагрузки и что можно требовать от того или иного звена в сети, как контролировать выполнение работы и работать на опережение. «В университете вас в лучшем случае научат тому, как надо учиться, а непосредственно знания вам нужно будет приобретать уже самим», – говаривал он своим сокурсникам. Работа была признана лучшей на всем курсе, а номинальный руководитель проекта и декан с гордостью говорили: «Наши ребята, наша школа!».
Еще в те годы к Филиппу пришло понимание всеобщей апатии, которая жила в душах людей, душила и не давала развиваться никаким интересным начинаниям. Быть как все, не верить ни во что, не доверять никому, априори отрицать сам факт того, что что-то в этой жизни может быть интересно и этим стоит серьезно заниматься – со всем этим он не мог согласиться. Филипп был достаточно сильным, чтобы воплощать в жизнь идеи, которые посещали его. И почти во всех этих случаях Филиппу нужны были люди, из которых он мог бы собрать нужный рабочий коллектив. Исключением были лишь его интересы в области драматургии. В этом мире он жил в полном одиночестве, хотя, как уже отмечалось ранее, довольно прилежно относился к посещениям спектаклей и фестивалей. Он интересовался, он изучал, он делился – одним словом, на людях он был самым обыкновенным потребителем. Однако все это было лишь одной его частью. В эту область он никого не приглашал.
Может быть, именно поэтому он решил сам встать и у пульта управлением освещением, и у аудиомикшера, и хотя с первым у него не было никаких проблем, на настройку звука Филиппу пришлось потратить целых два часа последнего четверга перед сдачей спектакля. Ознакомление с техникой и пробное микширование звука должно было занять по его расчетам не более получаса, и теперь нужно было как-то нагонять потраченные полтора часа. К счастью, в своих планах он всегда в обязательном порядке выделял десять процентов от общего времени на форс-мажорные ситуации, поэтому в районе полудня все уже и думать забыли о технических проблемах, чуть было не омрачивших их репетицию.
Накануне Филипп посвятил группу в свои планы относительно костюмов, которые они сегодня принесли с собой и аккуратно сложили у входа. Сейчас же они все были одеты в темные обтягивающие одежды, и дружно прорабатывали отдельные сцены. Филипп давал редкие последние указания, а после окончания очередной сцены активно обсуждал результаты со всеми. Все были на взводе, все работали, им было интересно, они чувствовали и любили то, что делали. Во всяком случае, Филипп все видел именно в таком свете.
Во избежание каких-либо сюрпризов, способных помешать им прийти на встречу «ровно в три пополудни», Филипп объявил двухчасовой перерыв, во время которого они все вместе направились в салон Демиурга Всего, Чем Можно Рисовать.
«По пятнадцать минут максимум на дорогу туда и обратно, часа полтора в салоне, не больше…»
– Я так и думал, – печально заявил художник, когда вживую увидел то, что ранее пришлось Филиппу по вкусу. – Кто в лес, кто по дрова, а мне это исправлять.
Филипп хотел было еще раз обозначить свои цели, не такие уж на его взгляд и высокие, но не успел. Если он и умел планировать, и понимал в этом деле больше всех, кто находился в тот момент в салоне дизайнера одежды, то последний обладал способностью иного рода. Он всегда мог сделать, как он любил выражаться, конфетку из любого безнадежного сырья, и работать он начинал сразу после того, как его осеняла идея. «Понимаешь, если лучше этой идеи ко мне в голову все равно ничего не придет, зачем тратить время? Чем быстрее сделаю, тем быстрее всем это понравится», – объяснял тот. На этот раз идея, вероятно, посетила его еще до того момента, когда он вынес свой вердикт по вкусовым критериям Филиппа, потому что, обронив свои последние слова, он вскочил со своего кресла и метнулся к рабочему столу. Попросив стоящего рядом с ним Аарона назвать своего персонажа и еще раз показать костюм, он совсем ненадолго закрыл глаза, а открыв их незамедлительно начал что-то рисовать на заранее разложенных листах бумаги.
– Таким должен быть наш Тибальт. Следующая – вы. Кем будете, красавица? – обратился он к Зои, а через пару минут уже говорил: – Вот такой фартук будет у кормилицы… А вы у нас кто? – переключился он теперь на стоявшую рядом Сюзанну.
– Джульетта.
– Так, Джульетта… Джульетта?
На секунду все застыли, а потом снова все зажужжало и помчалось в прежнем темпе.
Он закрывал глаза и работал сначала в своем воображении. Скорее всего, там все происходило с еще большей скоростью: анализировалось сырье, критически отвергалось все ненужное и суетное, сопоставлялось с образом и с самим актером, выявлялась сердцевина, и лишь после всех этих процессов глаза открывались, и обработанная идея выдавалась на всеобщее обозрение. Он рисовал и приговаривал, заканчивал один набросок, откладывал его, предварительно перевернув, и сразу приступал к другому.
– Кто там еще у нас есть?
– Аптекарь, – во второй раз предстала перед ним Я'эль.
Художник перевел взгляд на Филиппа, тот молча кивнул.
– Опасный, кстати, человек, носящий в душе обиду на всех. – Я'эль посчитала уместным сделать это добавление к образу аптекаря, того аптекаря, которого она увидела и которого она собиралась показывать.
Демиург остановился. Он внимательно посмотрел на девушку и на тот костюм, который она держала в руках.
– Это не твой костюм.
– Ну, это просто костюм аптекаря, который…
– Это костюм не твоего аптекаря, – прервал ее он, и убедительно добавил: – Твой я покажу тебе завтра. Кто еще?
– Три музыканта, – помогла Сюзанна.
– Ну, это вообще в точку. Вооот… это раз, второй – с лютней, и вот… третий. Кто еще?
– Кузен Капулетти, – важно сказал Саад.
– Кто? Кузен? А да ладно, главное, что не кузина. Человек в возрасте?
– Не меньше шестидесяти лет, – не менее важным тоном уточнил Саад, за что Филипп одарил его снисходительной улыбкой.
На каждый эскиз Демиург тратил не более двух минут, а когда закончил, он словно вышел из какой-то маленькой рабочей кабинки, в которой находился в процессе рисования эскизов. Видно было, что он устал.
– Мы сейчас будем пить с вами кофе, – радостно объявил он и сделал быстрый жест рукой кому-то в глубине салона. Через пару мгновений оттуда вышла просто, но стильно одетая девушка с большим подносом, на котором стояло два больших кофейника и две вазочки с конфетами. Сам художник открыл дверцы шкафчика и начал доставать изящные кофейные чашки. – Давайте, девочки, повесьте ваши костюмы на вешалку и помогите мне с чашками.
Чашек хватило на всех, а вот с креслами и стульями было напряжно. Кое-как разместив гостей, Демиург начал расхваливать сорт кофе, который он только что им предложил.
– Вы чувствуете глубину вкуса? Нет, не чувствуете?
По выражениям лиц его гостей было понятно, что они не чувствовали глубины вкуса. Только Пан, Роберт и Дэйвид довольно промычали в ответ, осторожно отпивая и обжигая губы, а потом смачно причмокивая.
– Этот кофе не лезет со своим лейблом и сопутствующей рекламой и не пытается сразу забить ваши вкусовые рецепторы грязной массой. С самого начала он подготавливает вас к себе. Кстати, не торопитесь сразу все вылакать, это гавайский кофе мауи, а не водка какая-то! Некоторые плантации располагаются на вулканической почве, что придает кофе особый вкус. Деревья должны расти как минимум несколько лет, чтобы начать давать плоды. Тут у нас многие ведь не знают, что кофейные деревья считаются фруктовыми, и плоды их могут быть довольно сладкими. А вот косточки… Косточки потом надо обрабатывать, сортировать по размеру или по плотности, а жарят их в специальных машинах. Засыпают определенное количество в барабаны, которые вращаются и в течение пятнадцати минут прожаривают их до четырехсот семидесяти градусов. Вы представляете! После зерна высыпаются в специальный продуваемый резервуар, в котором их начинают перемешивать. По сути это – процесс охлаждения, хотя прожарка все еще продолжается, зерна как бы доходят, поэтому охладить их надо быстро – минуты за четыре. Иначе зерна потеряют свои качества и это уже будет не кофе мауи. Давайте-давайте, слушайте и пейте.
Гости были очарованы картинами, которые в их воображении рисовал этот художник. Отпив кофе, они попытались ощутить необычность этого напитка, начали переглядываться, причмокивать, согласно кивать и улыбаться.
– А ведь многие даже не будут знать, что это – кофейное дерево, если пройдут мимо него. Пройдут и не увидят, и не оценят. В искусстве дизайна одежды все происходит по тем же законам. Кто-то видит, кто-то нет. Наша с вами задача – вынуть это зерно, прощупать его, изучить, прочувствовать, прожарить сколько потребуется, охладить, перемолоть и сварить из него настоящий кофе мауи. На вас – варка и угощение, на мне – все остальное.
Демиург широко улыбнулся, показав два ряда иссиня-белых зубов, и подмигнул им, а после, словно вспомнив о чем-то, быстро встал и, хлопнув в ладоши, объявил:
– Так, ваша миссия сегодня здесь еще не закончена. Я живой человек и могу все забыть. Чтобы этого не было сейчас каждый берет свой костюм, показывает его моей камере и называет своего персонажа. А потом я попрошу вас допить кофе и очистить помещение: у меня работы невпроворот. Завтра придете ко мне к вечеру, в без пяти минут шесть!
