Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
Хаким особо не переживал, когда Омид сообщил ему во время очередного телефонного разговора о своем решении оставить дело. Он также отметил, что сожалеет о том, что все обернулось именно так, а не иначе – формальность, на которую Омид решил не реагировать. Единственное, что Хаким все-таки захотел узнать – возвращается ли Омид на родину или нет.
– Пока у меня это не входит в планы. Компания, в которой я буду работать, находится здесь. Кстати, мне нужно будет рекомендательное письмо. Я покопался, но так и не смог понять, кто именно должен мне его дать. Я не смог выйти на связь с кем-либо из высшего менеджерского состава. На бумаге там их несколько человек, но ни с кем из них я не смог установить контакт. Может быть, посодействуешь мне хоть в этом вопросе? Или может сам дашь мне рекомендацию?
– Ты не переживай, я все сделаю. Сегодня у нас среда, так… Завтра в течение дня письмо будет у тебя. Устроит?
– Да, конечно. Спасибо тебе.
– Не стоит. Будем на связи.
Омид попрощался с Хакимом и дал отбой.
– Что не так? Давай, говори, я же вижу, что что-то случилось в офисе. Или дома?
Ки не пришлось долго тянуть из Омида слова. Ему нужно было поделиться своими переживаниями, и она была по сути дела единственным человеком, кто мог бы его выслушать.
– В офисе. В офисе мне дали рекомендательное письмо, причем заверено оно было человеком, о существовании которого я стал сомневаться с того дня, когда пытался с ним лично связаться. Там есть еще какие-то лица в нашем менеджменте, и со всеми я пытался войти в контакт, но в данном случае отреагировал он. Тогда он был просто недосягаем, и нигде о нем я не мог найти какой-либо информации. Прямо-таки гений-самородок, создавший такую компанию, но нигде не засветившийся. После я попросил Хакима – я тебе говорил о нем…
– Да-да, твой друг.
– Ну да… дома. Вот, я попросил его решить этот вопрос, и в течение суток бумага была направлена мне. Когда у нас день, то у них – ночь, и получается, что реакция была незамедлительной. И вот я думаю: если я был не в состоянии с ним связаться, то как это удалось Хакиму? Если мне не хотели отвечать, то почему тогда ответили ему? Или если…
– Такой вопрос – извини, что перебиваю – кто именно подписал с тобой договор? Чья там подпись стоит?
– Бумага в офисе, а я не помню. Подпись там факсимильная стояла – не от руки. Ну, распечатка файла, как я понимаю. Электронная, ну же!
Омид смотрел на Ки недопонимающе-вопросительно, она же на него – объясняюще-утвердительно, но говорить того, что она думает, ей пока не хотелось.
– Так ты получил свою рекомендацию?
– Ну да, получил.
– Приложил к заявлению?
– Да-да, все бумаги я сегодня сдал: заявление, резюме, рекомендацию. Сегодня был в отделе кадров.
– Ну тогда расслабься – будем ждать, – улыбнувшись, приободрила его Ки и положила свою теплую ладошку на его руку. – Кстати, я забыла спросить: тебе в пятницу твои хоть прислали отчеты?
– Прислали, а как же… Как я и ожидал: трое написали в том формате, который я предложил, остальные – как попало. Трое вообще ничего не прислали. Меня это уже как-то мало волнует, если честно. Сегодня я никому ничего не говорил, пусть думают, что я приноравливаюсь к условиям, или что я сломался – мне не жалко.
– Вечером прошвырнемся по городу, чтобы завтра было что «рассказывать коллегам о нашем прекрасном городе», – имитируя голос коллег Омида, промяукала Ки, чем очень рассмешила его. – Вон какое небо чистое, и тепло сегодня. А сейчас давай-ка закажем себе чего-нибудь покрепче.
Гром грянул через четыре дня, когда на мобильный телефон поступил звонок с незнакомого номера. Был конец недели и Омид разбирал очередной комплект бессмысленных недельных отчетов о работе, которые ему прислали сотрудники, потягивая кофе.
– Я слушаю! Да, это я. Да-да, конечно!.. А какая именно проблема?
И еще через минуту, побледнев и отставив кружку с недопитым кофе, он добавил:
– Я буду через полчаса.
– Вставай, – сказала Ки, набрасывая куртку и приглашая Омида за собой. – Идем в парк. Его я тебе еще не успела показать, вот и использую удобный случай. Там воздух лучше, дышать свободнее, там и поговорим. Главное, не принимай это все близко к сердцу. С каждым может случиться. Обстоятельства, конечно, уникальные, но случиться такое может с каждым.
На небольшой территории в центре города был разбит прекрасный маленький парк. Если бы Омид успел побывать здесь раньше, ему было бы чем польстить своим циничным коллегам, и делал бы он это искренне. Здесь все было сделано – то, что делалось руками человека – красиво, со вкусом, с чувством меры, и каждая скамейка, каждый мостик через ручеек, каждая урна для мусора прекрасно сочеталась с нерукотворными чудесами природы, представленными в виде деревьев, кустарников, травы, мха, а также время от времени мелькающих в желтеющих и краснеющих кронах деревьев белок. Вся эта умиротворяющая картина идеально дополнялась музыкой птичьих голосов, обладатели которых время от времени спускались к мраморному фонтану, расположенному в самом центре парка.
Омид выбрал небольшую скамью под ивой, на которую он тяжело опустился. Ки села рядом и взяла кисти его рук в свои ладони.
– Холодные… Мерзнешь?
– Да, причем изнутри. – Омид привык к тому, что стесняться Ки и скрывать от нее свои чувства было ни к чему. – Видимо, на нервах я, поэтому и мерзну. – Помолчав пару минут, он сделал глубокий вдох.
– Расскажи-ка все еще раз, если тебе не сложно, – попросила она его, и Омид медленно начал говорить.
– Они не поленились и сделали проверку моей рекомендации. Дважды не поленились. Перво-наперво они проверили того, кто ее выдал. Как они мне сказали, найти его они не смогли, и предположили, что такого человека вообще не существует. Так как я использовал эту бумагу в качестве подтверждения своей кандидатуры, это может быть расценено как подлог. Кстати, подпись на моем договоре та же самая – точка в точку.
Ки молчала. Немного подождав, Омид продолжил.
– Вторую проверку они решили сделать по месту работы. Кому они звонили и с кем говорили мне не известно – этого они мне не скажут, но тот человек сказал, что я успел зарекомендовать себя как придирчивый скандалист, не умеющий находить общий язык с коллегами разных уровней иерархии. – Омид снова сделал глубокий вдох. – «Как вам наш прекрасный город?» – передразнил он не то коллег, не то сам себя.
На дорогу перед их скамейкой выскочила белка, осмотрелась, осторожно подбежала к непонятно как замеченному ею желудю, схватила его и побежала назад к своему дереву. Оба собеседника безучастно наблюдали за ней.
– Мне пригрозили штрафом за подлог. Мое заявление у них зарегистрировано в системе – в отличие от нас у них все делается цивилизованно, и мои данные автоматически стали их достоянием – и отнекиваться мне не получится, как и просто исчезнуть. По закону, кажется, все может закончиться гораздо хуже, но я не могу позволить этому произойти. Ты понимаешь меня, Ки? Я не могу себе позволить… так закончиться всему!
– Не надо отчаиваться, не сорвавшись в пропасть, – заговорила Ки, видя, что Омид обращается к ней и ждет поддержки. – Я уверена, что все можно разрулить. Заткни свою гордость куда подальше, пойди еще раз в эту компанию и принеси свои извинения. Поделись с ними, как ты сейчас поделился со мной, но не поливай грязью своих коллег. Я уверена, что они сами смогут что-то придумать. Такие ситуации вполне нормальные в практике таких больших компаний. И кстати, в большой компании серьезные проблемы тоже бывают большими. Твоя же проблема – не ахти что. Может быть, у тебя на родине все происходит по-другому, но здесь все будет не так трагично, как ты себе это представляешь. Потом еще есть такой момент: ты не знаешь с кем они говорили из твоей конторы, и как именно проходил разговор. Может быть, те сказали что-то не очень приятное, такое, чем с тобой он и не должен был делиться, но тем не менее принял во внимание. Но все может измениться, если ты придешь к нему и снова поговоришь в спокойном состоянии духа. Мы все – люди. Все мы ошибаемся, оступаемся, наговариваем что-то друг на друга, потом убиваемся из-за этого. Все пройдет, а человеком надо оставаться, надо быть Человеком с большой буквы постоянно.
– Наверное, ты права. Но есть еще один момент, который меня… не знаю, может быть даже уже и не беспокоит, потому как вроде мне все стало ясно: я не могу связаться с Хакимом. Голос в трубке говорит, что номер недоступен, и сам он не перезванивает. Словно тот несуществующий рекомендатор. О Жасмин я тоже уже молчу: ее номер не отвечает еще с тех пор, как я начал интересоваться сайтом конторы… Хм, я сам ее теперь так называю: контора.
– Что ж, мы снова и снова приходим к старой, как сама жизнь, истине: не подведет книга, не подведет ребенок, не подведет животное, не подведет земля, воздух, вода и огонь. Единственный, кто может подвести тебя в твоей жизни – близкий человек, тот, кто хорошо знает тебя и твои слабые места, и делать это ему будет удобно в тот момент, когда ты сам будешь на него надеяться.
– Как жалко, как обидно, что в таком вот чудесном месте мне приходится говорить тебе о таких мерзких вещах, – сокрушался Омид.
– А я скажу: как хорошо, что у тебя есть кто-то, с кем ты можешь поделиться наболевшим и облегчить свой груз, и как хорошо, что это происходит именно здесь, а не в какой-либо конструкции, измеренной линейкой и ограниченной от мира железобетоном.
Двумя неделями позже Омид с Ки и парой знакомых скромно отметили первый месяц его пребывания в этой стране. Событие это, естественно, отмечалось в «Гризли», и в какой-то момент собравшиеся начали прикидывать, когда именно им нужно отмечать месяц открытия Омидом самого заведения. В воздухе царила легкая, умиротворенная атмосфера, подогреваемая красивой музыкой и винным ароматом.
Омид не переставал улыбаться, чувствуя себя при этом несколько неловко. Пытаясь представить, как он выглядит со стороны, он подумал, что может сойти за обкуренного наркошу, но ничего с собой поделать он не мог – уж очень старались его друзья, а в особенности Ки, взгляд которой он постоянно чувствовал на себе, и это снова и снова растягивало его губы в улыбке. И немудрено: после пережитого стресса, обусловленного крайне неприятными событиями и обстоятельствами, попасть в центр внимания, понимания и уважения и не стать теплее было просто невозможно.
Плотность же тех событий была устрашающей. Омид рискнул сменить работу, но попытка сорвалась из-за махинаций, жертвой которых он поневоле стал. Это привело к серьезному разговору с работодателем, который хоть и пошел на уступки, но не смог не наложить внутренний административный штраф, который, согласно подписанным бумагам, Омид обязан был выплатить. Исчезновение так называемых «друзей» и явный, хоть и неозвученный, конфликт в офисе, создали такую ситуацию, в которой продолжать там работать было уже невозможно. Ему выплатили половину месячного оклада, но лишили гостиницы. Позвонить домой он так и не решился, тем самым оказавшись в полном одиночестве в чужой стране.
Все это время поддерживавшая Омида морально Ки не дала ему окончательно упасть и перешла к более активным действиям. Для начала она посоветовала ему перейти жить к себе домой. «Привыкнешь быстро, если чуть свою гордость поубавишь», – говорила ему она. Не до гордости было уже, и он провел первую ночь на жесткой тахте, пытаясь заснуть под звуки, доходившие откуда-то из соседних квартир.
Завтрак Ки готовить умела. Меню не было таким же разнообразным, как в гостинице, но она могла подать обычную булку с маслом, фруктовый йогурт, овощи и соленья так, что слюнки начинали течь при виде сервированного столика в ее тесной кухне. Вдобавок ко всему, она подыскала ему сносную работу на бирже – теперь уже настоящей, где работал отец одной из ее напарниц. «А что, голова на плечах есть, и чтоб не прокисли мозги тебе надо работать. На бирже тебе скучать не дадут. Глазом не успеешь моргнуть, как вечер настанет, а там и заслуженный отдых», – говорила она.
И вот сегодня Омид вместе с Ки и парой ее старых друзей скромно, но заслужено отдыхали после рабочего дня. Никогда раньше не чувствовал он себя таким состоявшимся. В его памяти всплывали вечеринки, в которых он участвовал, будучи еще на родине. То были встречи таких же мажоров и снобов, каким он был сам, в местах, украшенных золотом и приглушенным светом, где клубная музыка заставляла биться под ее ритм их сердца, для которых алкоголь служил горючим.
Теперь же всего этого не было, и он был счастлив сидеть на деревянном стуле в малолюдном заведении с нелепым, непонятно кем данным названием, в компании самых простых работящих молодых людей, и улыбаться от уха до уха от постоянного ощущения взгляда человека, которому он был небезразличен.
Прошло еще немного времени, и Ки перестала быть для Омида просто сопереживающим человеком, просто другом, просто человеком, которому можно было доверить свою судьбу.
– Ты не хочешь позвонить домой, поговорить с братом, с отцом? Сколько времени прошло, как ты с ними не общался? – спросила как-то раз Ки, юркнув в еще холодную постель и прижавшись к пытавшемуся побыстрее ее согреть Омиду.
– Много. Около трех месяцев уже как я все же решился позвонить домой, но пока что все безрезультатно. А до этого сколько я ждал? Э-эх… Я думаю об этом постоянно. На самом деле я пытался связаться с ними еще тогда, когда у меня проблемы с законом стали назревать. Не отвечают – и все тут. С Хакимом все ясно, и я отхожу от этого, но что там дома может быть не так – не знаю.
Не то, чтобы Омид не хотел быть услышанным соседями – нет. Он перешел на шепот, скорее, потому, чтобы Ки слушала его внимательно, чтобы вслушивалась в его слова и попыталась его понять.
– Ты знаешь, я не знаю, что было бы со мной, каким и где был бы я сегодня, если бы не ты. Я так благодарен тебе за все то, что ты для меня сделала! Не будь этого, я был бы совсем один во всем мире. Я знаю, что бы я чувствовал, и это ощущение душит меня.
Помню, как однажды я потерялся в чужом городе, куда поехал с отцом, матерью и братом. Мне тогда было всего пять лет. Мы шли по переполненной людьми улице. Проходя мимо книжного магазина, Дариуш вдруг решил забежать туда и потянул за собой отца. Мама же остановилась и позвала меня за собой. И я пошел было за ней, но кто-то случайно скинул мою шляпку. Я бросился за этой шляпкой, пытаясь поймать ее прежде, чем она будет затоптана сотнями безразличных пар ног. В какой-то момент прохожие сообразили остановиться, тем самым создав вокруг маленького меня кольцо, а когда я поднял шляпку с земли, отряхнул ее и надел себе на голову, все, умилившись этой картиной, разошлись и продолжили движение. И тут только я обнаружил, что мамы рядом не было. Позвав меня, она была уверена, что я последую за ней и через пару секунд окажусь вместе со всеми в книжном магазине.
Осознав, что я оказался совершенно один в незнакомом мне чужом городе, перед глазами у меня все пошло кругом. Наверное, когда ребенок, который теряется или оставляется взрослыми на произвол судьбы, осознает свое положение, с ним внутри начинают происходить чуть ли не физические болезненные изменения, сопровождающие процесс перестройки его будущей жизни. Он словно переселяется в чужое тело и встает на чужой жизненный путь.
Картину усугубили слезы, и я вдруг почувствовал удушье. Удушье и страх. Какие-то неведомые внутренние силы помогли мне собраться и громко закричать, снова привлекая к себе внимание проходящих мимо незнакомцев. Все это длилось несколько секунд, но и маме они тоже показались вечностью. «Омид! Омид!», закричала она и бросилась ко мне, разведя руки и останавливая потоки толпы, словно Моисей море. Крепко прижав меня к себе, она вытерла слезы с моего лица и стала успокаивать, говоря: «Все в порядке, все в порядке, ты не потерялся, мама здесь, мама всегда с тобой…».
Она смогла успокоить меня, а вот отец потом говорил со мной жестко. Я не знаю, что именно сказалось на моем воспитании: жесткие наказания отца или нежное мамино «я всегда с тобой»?
Этот подкатывающий к горлу ком… Где он был все те дни, когда ситуация казалась безвыходной, когда было основание сокрушаться от ощущения поражения, когда внутренняя борьба с самим собой готова была явным образом перерасти в борьбу со своим ближним? Нет. Именно в такие мгновения, как сейчас – тихие, безмятежные, полные печали и бесконечной любви – спирает горло, начинает учащаться дыхание, а краснеющие глаза покрываются жгучими слезами. И если тебе есть кому показать эти слезы, не стесняясь их и самого себя, ты смело можешь называть себя счастливым человеком.
– Ты спишь? – все тем же шепотом спросил он ее, стараясь более того не тревожить.
– Нет, – ответила она чистым голосом, давая понять, что все это время внимала ему.
– Не будь тебя рядом, такое же удушье одолевало бы меня и сейчас, – пытаясь восстановить дыхание, произнес Омид на выдохе. – Тогда мама была рядом со мной, сегодня – ты. Что бы я без вас делал?
Он погладил ее по голове, поцеловал в лоб и безмятежно закрыл глаза.
– Фуф… Фуууф!
– Что случилось?
– Сон, это был сон – как хорошо… Фууууф!
Омид все еще отходил от того, что он увидел во сне, и на просьбу Ки рассказать его сказал, что сделает это утром. Однако, как это обычно бывает, от потревожившего его полотна, развернувшегося перед ним во сне, вскоре остались лишь бесформенные лоскутки.
– Начало было в тумане, в дымке, в вязкой и липкой дымке, словно я шел в киселе. Я и идти толком не мог – ноги увязали в земле, которую я не видел. Кажется, я кричал, но не слышал своего голоса. Помню еще как из этого тумана протягивались ко мне руки и били по голове. Откуда-то возникла боль в груди… Это все, что я помню.
– Жуть! Ну, боль в груди была скорее всего от чего-то, что попало под тебя – рука, одеяло, может телефон попал. Руки били по голове, туман – нет, ума не приложу. Может дыхание нарушилось. Кстати – да, что-то попало под грудную клетку, мешало дышать и вызвало боль. Не переживай.
– Да нет, я и не переживаю уже. Тогда переживал. Сейчас – нет. Эх, придумали бы такую штуку, чтобы можно было сны записывать, а после пересматривать. Хотела бы ты свои сны сознательно пересматривать?
– Не очень. Ты бы тоже не захотел, мне кажется. Там же практически ничего не возможно понять. Какие-то образы, какие-то картины, кто-то что-то делает, причем далеко не все из этого будет стоить того, чтобы пересматривать. Нет, суета это все.
– Зато таких бы вот проблем не было. Хочешь вспомнить сон – посмотрел его. Не понравился – стер.
– Нет, ну лично мне мой сегодняшний сон очень понравился бы, и помню я его очень четко. Я лежу под невысоким деревом с кроной ярко-зеленого цвета – очень яркого зеленого. А вот… – Тут Ки ненадолго задумалась. – А вот интересно: я как будто сейчас сама пересматриваю свой сон – я не запоминала всего этого специально! – все вокруг меня покрыто опавшей листвой желтого, красного, бурого цветов. На мне красное платье, волосы распущены. Я поднимаюсь, словно в постели и продолжаю сидеть на земле. Смотрю вокруг себя и ничего не вижу, кроме таких же деревьев и листвы. Камера быстро отъезжает дальше от меня и вверх, и я понимаю, что нахожусь в огромном стеклянном шаре, рядом – множество других таких же шаров. Один из них наполнен морской водой, и там плавает кит, в другом я вижу город – панельные дома, а вот опять мой шар со мной, сидящей среди деревьев на опавшей листве. Шары наши, словно елочные игрушки, висят на ниточках, и тот, кто держит все эти ниточки – не вижу, кто именно – начинает быстро поднимать и опускать эту связку – вверх и вниз, вверх и вниз, вверх вниз – словно хочет ими звонить в колокол… Все.
Ки нахмурилась.
– Вот что странно: сначала я была уверена, что сон было бы действительно неплохо пересмотреть, но видела я лишь первую картину – всю в ярких красках, зелени, деревьях. Все остальное приходило по мере того, как я рассказывала его тебе. Но я не выдумывала его, ничего не сочиняла, а в какой-то момент он просто закончился.
– М-да… Странный какой-то он получился. Странные мы – странные у нас сны. Вот так вот. Пошли чай пить, а то мне на работу скоро уходить, да и у тебя утренняя смена сегодня.
Рабочая атмосфера на бирже, в которой работал Омид, ни в какое сравнение не шла с той, в которой ему пришлось жить десять с лишним месяцев тому назад. Омид очень был рад тому, что рядом с ним собрались люди, желающие не просто работать и получать за это деньги, но жаждущие обретать новые знания, постоянно расширяющие кругозор, интересующиеся всем новым и, что он особо ценил, делящиеся приобретенными знаниями и навыками. В самом начале своей службы Омид мог показаться наименее сведущим из всех. Нельзя было сказать, что он знал меньше всех (что, плюс ко всему, подразумевало бы «они знали мало, а он – меньше всех»), просто он не привык к такому активному общению. Но довольно быстро он набрал необходимый минимум и постоянно пополнял багаж знаний и приобретал бесценный опыт.
– Эх, не зря все же я читал все те статьи и смотрел все те видео, когда прощупывал поле своей будущей деятельности, – благодарно вспоминал он недели подготовки к отъезду. – Как бы это странно ни прозвучало, но в этом есть и твоя заслуга, Хаким.
Открыто высказать ему свою благодарность, конечно же, он бы не стал, и поэтому твердо решил отплатить добром своим новым сотрудникам, что он делал регулярно и с большим удовольствием.
Не менее активно проходил час их отдыха, в течение которого они успевали перекусить, обменяться парочкой анекдотов, обсудить самую интересную из проделанных биржевых операций и напоследок перекинуться мнениями об услышанных новостях: общественных, культурных, спортивных, и меньше всего – о внешнеполитических. Так уж ему повезло: мало кого интересовало положение их страны на мировой сцене. «Мы – маленькая страна, мало что мы можем кому-либо предложить и мало кого интересуем», – поговаривали они. Однако с приближением весны просыпаться и наливаться силами стала не только природа: к международным новостям, которые Омид все же приносил на обсуждение, стали прислушиваться.
– Опять неспокойно на границе, то тут, то там совершаются диверсии, соседи делают резкие заявления. Нашим все равно – от этих ничего дельного не дождешься. А что народ? Мы люди привыкшие, не ново все это для нас. Но то, что происходит сейчас, ничего хорошего не сулит. На этот раз все кажется гораздо серьезнее, чем раньше.
Наверное, самое бездушное, бездумное и безумное занятие, придуманное человеком – это война за одного из множества выдуманных им богов. Каждая из противоборствующих сторон, вступающих в такого рода конфликт, уверена в том, что их бог – единственный настоящий, и именно им и никому другому он поможет, пусть даже в глубине души каждого из воинов и таится вопрос «зачем нам все это нужно?». Один факт рождения человека в той или иной религиозной группе превращает его для людей из другой подобной группы в объект слепой ненависти без учета его личных качеств, достоинств, внутренних идеалов и достижений. Такая ненависть – бесценный инструмент в руках тех, кто жаждет неограниченной власти, основанной на унижении не только чужого, но и своего собственного народа, и поэтому они не могут не использовать концепцию бога, время от времени внося в нее нужные поправки. И они прекрасно понимают, что сами сейчас являются богами – Богами Войны.
Получается, что, обожествляя что-то или кого-то и вооружаясь их именами, властители сами мнят себя богами и действуют соответственно, совершенно пренебрегая Законами Истинной Справедливости, Великого Равновесия, Бескорыстного Созидания, Сердечного Сопереживания и другими названиями одной и той же непостижимой и нескончаемой Любви.
А где же люди? А люди покорно принимают все то, что им выдают, и обустраивают места, к которым их приписывают, и занимают ту или иную вверенную им позицию. И пока человек не оставит эту позицию ему всегда придется бороться с себе подобными до чьего-либо конца.
То утро выдалось действительно прекрасным. По чистому лазурному небу проплывали белесые полупрозрачные облака. Слегка освещаемые занимающейся зарей, они притягивали к себе взгляды и рисовали в сознании самые безмятежные образы. Все еще холодный утренний воздух уже не кусал лицо и не вгонял в кости дрожь, ибо солнце, неторопливо поднимающееся над горным горизонтом, словно обещало с минуты на минуту начать быстро прогревать его.
И пели птицы. Городские птицы – не те, которые молча встречали новый день в восемнадцати километрах от просыпавшейся столицы. Почувствовав, что этому прекрасному утру не суждено смениться прекрасным днем, они инстинктивно прекратили свои песни, и рассвет внимал совершенно иным песням. То был стон земли, издаваемый ею от боли, причиняемой разрывами снарядов и тяжестью гибнущих людей. Началась война.
Ровно в восемь утра весь коллектив биржи был на своих местах, словно там разыгрывали какой-то приз. По мрачным лицам время от времени пробегали улыбки: никто не хотел лишний раз портить и без того упадшее настроение товарищей, но и подбадривать особо не получалось. Все понимали, что какое-то время будет не до шуток.
– Сейчас необходимо переждать несколько дней, а лучше – неделю, – учили Омида сотрудники. – Раньше бывали конфликты с соседями, и длились они от трех до четырех дней максимум. Правда, на этот раз все может оказаться намного серьезнее. Да, неделю бы продержаться, – говорили они.
Омид погрузился в размышления не только о своей судьбе, но и о судьбе своего любимого коллектива, о Ки, о доме и даже о конторе, в которой ему пришлось проработать две нелегкие недели.
«Интересно, как там они? Кто-то, наверное, бежал из страны, кто-то продолжает сидеть, уткнувшись в свой компьютер, словно ничего не случилось. Их дело. Что сейчас нужно делать мне?» – спросил он сам себя, после чего обобщил свой вопрос и задал его коллегам вслух.
– Что сейчас нужно делать нам? Как вы думаете?
– Продолжать работать. Что мы еще можем сделать в такой ситуации? Не идти же воевать, – сказал один.
– А вдруг объявят общую мобилизацию? Тогда придется идти. Всем придется, – ответил другой. Омид молча поглядел на него, и тот добавил: – Омида не призовут – это точно. Все-таки иностранец.
– Но легче мне от этого не станет, – смутившись, заговорил Омид. – Мне хочется что-то сделать для этой страны, для этих людей. Сейчас я работаю…
– Ну, а потом, как это всегда бывало, ты можешь помогать в тылу, – поддержал его третий коллега. – Не переживай, мы всё понимаем. Тебе и сейчас не легко: сидишь тут, все мысли о доме.
«Об обоих домах», – домыслил за него Омид, кивнув в ответ.
Закончив свой самый непродуктивный и, по согласным свидетельствам всего коллектива, самый длинный день на работе, Омид заторопился домой. Ки еще не пришла, и он начал суетиться по дому, поставив разогреваться обед и принявшись неторопливо нарезать вчерашний хлеб. Когда все было сделано, он сел на стул и в тишине кухни пытался придумать, чем бы еще заняться. Только он подумал о Ки, как вспомнил о Нике, и решил позвонить ей и поинтересоваться не нужно ли ей было чего-нибудь принести.
– Нет, Омид, сегодня мне ничего не нужно, – хрипло ответила она. – Ки вчера мне принесла запасов на несколько дней. Даст бог, всего этого хватит на все время этого конфликта. Дня три-четыре, наверное.
– Дай то бог, – выжал из себя Омид.
Ки пришла домой лишь после десяти вечера.
– Почему так долго? Где ты была? С тобой ничего не случилось? – беспокоился Омид, обнимая еле державшуюся на ногах подругу.
– Нас послали на склад, и мы весь вечер распределяли продукты, – еле проговорила она. – Таскали мешки, перекладывали их, раскладывали все по ящикам… Ты представить себе не можешь, какая там кутерьма. И ты не можешь отлучиться, отойти, передохнуть. Заняты абсолютно все: кто-то в магазине, кто-то на складе, потом меняемся… Пока я не заснула на ходу дай-ка я в душ зайду. Принеси мне, пожалуйста, чистое полотенце.
О еде Ки не могла и думать, но от крепкого чая не отказалась. Закутавшись в банное полотенце, она сидела с кружкой в руке, задумавшись о чем-то. Может она вспоминала то, что пережила сегодня сама, а может быть и пыталась представить, как проходил этот день у тех, кто был сегодня не в центре столицы, а там, на границе. А ведь для многих из них этот день уже никогда не закончится.
Ки не заметила, как ее кружка постепенно наклонилась настолько, что чай начал капать на полотенце. Омид окликнул ее, а после принялся затирать свежие бурые пятна.
– Полотенце, чай… Ну и пусть капает. У кого-то кровь сегодня капала, закапала – залила! – все вокруг. Просто так. Просто потому, что кому-то не понравилось слово, которым другой назвал официально зарегистрированного у них бога. И этого кого-то поддержат сотни тысяч, многие народы и государства. А ведь это лишь предлог. На самом деле кто-то сейчас хорошо нагреет на этом деле руки, прячась за божественной мотивацией. Просто так. Само слово «бог» уже давно само себя дискредитировало. Там, откуда ты приехал, его называют иначе, чем здесь, а здесь совершают совсем иные ритуалы. Но ведь наши пророки говорили об одном и том же, не так ли? Все они говорили только об одном: о Любви. А в любой священной войне Любви нет. Ты, кстати, читал сводки с границы?
– Да, весь день я то и дело листал новости, смотрел… – начал было говорить Омид, но Ки прервала его.
– Ты понимаешь, как сегодня воюют? – сказала она, добавив к своему вопросу легкую улыбку.
– Как?
– Мышкой. Или просто пальцем. Мышкой водят по столу, или пальцем – по планшету. Навел на точку на карте, быстро коснулся пальцем дважды – и все! Летит смерть, подлетает к своим целям. На земле ты можешь до последней секунды не знать, что это уже происходит, как вдруг – бабах! Для них это просто еще одна компьютерная игра.
– А я читал, что какой-то передовой отряд вторгся на территорию и постепенно продвигается к городу, и что руководит им какой-то офицер, рассказы о жестокости которого бегут впереди него.
– Одно другому не мешает. Те воюют, не видя противника в лицо, им легко убивать, потому что они не видят в нас людей. И этому герою тоже разрешают играть в его игру. Будет у них герой теперь, который будет брать нас животным страхом. Я же говорю: эта война очень многим на руку.
– О чем думает армия? Я ничего не понял из новостей.
– Значит это и нашим на руку. Новости, из которых ничего не можешь понять, указывают на то, что никому ничего не разрешается понимать. Сейчас у каждого возникнет свое мнение, все перемешается, никто никому не будет верить.
