Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
Словно преступник, возвращающийся на место своего преступления, Филипп решил посетить ставшие значимыми для него места. Для начала он протопал три четверти одного из двух параллельных друг другу проспектов и свернул направо на маленькую улочку, соединяющую их. Дойдя до перекрестка, он лишь глянул в сторону Театрального института и снова свернул направо – на проспект.
Проходя мимо «омлетного царства», Филиппу захотелось чего-нибудь поесть. Представляя, с каким наслаждением он бы сейчас умял омлет с беконом, он продолжал отсчитывать секунды своей ночной прогулки, как вдруг в его воображение вторглись картинки незабываемого посещения ими «Закусочной». Правда, картинки эти несколько отличались от того, что происходило там на самом деле: они сидят за тем же столом, но пьют вино из золотых кубков и едят жареное мясо; по комнате снуют те же женщины, поднося и предлагая новые блюда, но Филипп отказывается от всего и говорит, что к этому мясу можно добавить только омлет, которого у них нет и быть не может; от оригинального хозяина не осталось ничего, кроме широченной улыбки из-под густых усов. Не то, чтобы все остальные части тела были взяты от другого человека – их не было вообще. Тем не менее это жуткое подобие Чеширского Кота слово в слово повторяло фразу, сказанную в тот вечер хозяином: «Будешь делать свою любимую работу – станешь счастливым, когда увидишь, какими полезными окажутся ее плоды». Звучала она грустно, что резко диссонировало с самим определением слова «улыбка».
Пытаясь отделаться от наваждения, Филипп тряхнул головой, словно пес, которому в ухо залетела муха.
«Не заснул ли я на ходу? Нет, не заснул…»
Пройдя мимо «Глифады», он обернулся и на несколько секунд замедлил шаг. Сердце забилось чаще, и Филипп снова набрал нужную скорость. Что-то словно подгоняло его. Он знал, что ему нужно было подойти к этой двери до рассвета, но спроси его кто-нибудь: «А зачем тебе это нужно?» – ответа бы он дать не смог.
Старое, но капитально построенное темное монолитное здание, способное дать фору всем современным новостройкам, благородно возвышалось на одной из четырех возвышенностей города. Словно отвернувшись от него, здание обнимало прилегающий к нему двор, в котором каких-то три часа назад еще шумело свадебное веселье, а уже утром дети будут доказывать свое право качаться на качелях, и хозяева собак, то ли выгуливающие своих питомцев, то ли взявших их с собой, чтобы погулять самим, будут приветствовать друг друга, отвечая стандартными ответами на стандартные вопросы. Не одно поколение жителей успело провести годы своих жизней под крышей этого здания, и многое оно успело увидеть на своем веку и запомнить.
Филипп мог сразу завернуть во двор, но он решил прошагать перед фасадом и снова взглянуть с этой высоты на город, который отсюда уже не казался таким большим и всесильным. Повернув налево и обойдя дом со стороны, Филипп вошел во двор и прошагал к центральному подъезду, перед которым чинно сидел полосатый кот. Завидя незнакомца, тот лениво ретировался под припаркованную неподалеку машину какой-то престижной марки.
Темно-вишневого цвета металлическая дверь, оборудованная замком с терминалом для набора кода, не ждала его появления. Она молча смотрела на него своим новым, компьютерным глазом, а он разглядывал ее тяжелую ручку, мощную раму, кнопки и красный индикатор на панели терминала, потерявший всякий вид коврик перед ней… Наконец он нашел в себе силы взглянуть ей в этот самый глаз.
– Смотрит ли оттуда на меня кто сейчас или нет? – впервые заговорил он после того, как пожелал Лине спокойной ночи.
Не получив ответа ни от двери, ни от себя самого, ни даже от кота, сидевшего рядом с черным колесом и безучастно наблюдавшего за его действиями, Филипп повернулся и двинулся в обратный путь.
Спускаясь с холма, Филипп снова ощутил усталость. Была бы рядом скамья, он бы без колебаний опустился на нее и, может быть, даже вздремнул, но все скамейки были либо давно разобраны на дрова, либо изуродованы вандалами, а те две, что чудом дожили до сегодняшних дней, были оккупированы какими-то бродягами, распространявшими жуткую вонь на несколько метров вокруг себя.
Ноги сами понесли его прочь от этого места. Вот уже закончился спуск, но он продолжал шагать так быстро, словно покидал место преступления, зная, что за ним снарядили погоню. За его спиной же не было никого, лишь утренняя заря извещала город о скором восходе солнца и наступлении нового дня. Дом становился все меньше, а Филипп был все ближе к тому последнему объекту своей вылазки, о котором он подумал, пытаясь переглядеть компьютерный глаз.
Меньше, чем через час Филипп подошел ко входу в сравнительно недавно обустроенное помещение со стильной надписью «Кинопус» над дверью. У него было чувство, словно он никогда раньше здесь не был. Именно сейчас, в утренних сумерках Филипп разглядел что-то такое, что скрывалось от его взора всякий раз, когда он был готов пересечь порог, чтобы оказаться в обретающем свою новую форму помещении театра, или когда во второй раз за день перешагивал через него, выходя с репетиции вдохновленным и полным новых идей.
«Это как же хитро ты построен», – говорил Филипп про себя, проводя рукой по стене, начиная от двери и дальше по периметру. «Снаружи видна лишь твоя дверь – такая крепкая, не кричащая, надежная, строгая дверь, за которой происходят чудеса. А кроме двери? У тебя нет ни окон, через которые можно было бы заглянуть вовнутрь, ни афишной доски, ничего такого, что позволило бы получить представление о том, что таится в тебе. Вот, я провожу рукой по твоей стене, но я не уверен, ты ли находишься по ту сторону, или же уже это территория смежного помещения?»
Филипп сменил руку и пошел в обратном направлении.
«Сейчас это, скорее всего, ты. Я чувствую биение твоего сердца и твое глубокое дыхание. Никто не сможет меня переубедить в том, что ты не живой: все равно, что если мне заявят, что это я не живой… Хотя это не совсем убедительный пример. Все равно, что если мне скажут, что солнце сегодня не взойдет, хотя я уже вижу, как подсвечиваются облака на горизонте. А вот здесь у нас бар… В каких-то полуметрах от меня – ты, такой большой и глубокий, но такой незаметный для окружающих, спрятавшийся от них, словно гонимый зверь, нашедший себе логово понадежнее и решивший залечь здесь в спячку до самой весны… О чем это я?»
Филипп снова вернулся к двери и взялся за ее ручку. Легонько толкнув дверь и лишний раз убедившись, что идеально подогнанный замок лишает ее какого-либо люфта, он неторопливо повторил это действие еще несколько раз, словно примериваясь к решающему толчку. На самом же деле у него не было и мысли о каком-либо физическом воздействии на нее. Филипп словно пытался обнаружить и восстановить недавно пропавшую связь с тем, кто находился за этой дверью, и как бы вызывал того на контакт.
Потом он затих и приложил ухо к двери. Простояв так с минуту, он, словно очнувшись от наваждения, не мешкая зашагал по улицам пробуждающегося города, чтобы завершить эту прогулку и успеть поспать хотя бы один час, а желательно – все четыре.
– Если ты хочешь, чтобы я сделал это сегодня, я сделаю это.
И это была вторая фраза, сказанная Филиппом вслух после того, как он пожелал Лине спокойной ночи.
Глава 16. Цепочка состояний
Страх. Удивление. Гордость, граничащая со стыдом. Неизбежность риска. Разочарование. Снова стыд. Внезапное ощущение бесценности момента. Счастье.
Вот какие чувства пришлось пережить Филиппу Сэндмену в тот день, когда он согласился вернуться в «Кинопус» и побороть свой страх – вероятно, самый большой из всех страхов, которыми был так обильно усеян его жизненный путь.
Трудно ли было сделать это? Нет, нет никакого героизма в том, чтобы сказать то, что ты думаешь. А было ли ему трудно сделать это? Да. Несказанно трудно было ему убедить себя в том, что он чего-то стоит.
Неужели все эти несколько месяцев общения и работы, которые смогли внушить уверенность в молодые души и зажечь их сердца любовью, были неспособны оказать такое же влияние на Филиппа?
Может быть, с любым другим Филиппом дела обстояли бы иначе, но только не с Сэндменом. Таким уж он был человеком: богатым внутри, неприметным снаружи, словно мешок, в котором бездомные обычно носят свои пожитки, среди которых можно случайно обнаружить редчайшую книгу, выброшенную ее прежним владельцем-невеждой на свалку. Она так и пролежит у него в мешке до скончания века, если не найдется случайный ценитель, который вдруг увидит ее среди прочего хлама в тот момент, когда бродяга откроет свой мешок, чтобы положить туда еще одну пустую бутылку, и не воскликнет: «Стой! Ну-ка покажи, что это у тебя?.. Я дам тебе за нее все, что ты пожелаешь!».
«Лентяй ты. Способный, но ленивый, и трудно тебе будет потом жить со своей ленью», – поговаривал его отец в юные годы. «Лень убаюкивает, усыпляет дерзость, притупляет желания, убеждает в бесцельности совершать смелые поступки. Еще она не дает людям возможность осознавать свои слабости, особенно когда вокруг все тихо и спокойно, а в самый неподходящий момент она открывает дверь страху и впускает его в твое сердце».
Большой Страх Филиппа Сэндмена многим был обязан его Чарующей Лени. Появляться ей уже не было смысла: время беззаботной молодости Филиппа уже закончилось, да и свою смертность он ощущал достаточно хорошо, чтобы прожигать свои дни в бездействии. Может статься, что она еще появится на сцене где-то ближе к финалу, но пока что Большому Страху еще предстояло поработать, чтобы смочь отплатить ей по достоинству. Да, он очень искусно подвел Филиппа к этой последней неделе, и партия, казалось бы, была у него в руках, но…
– Кто-нибудь сможет мне объяснить логику появления этого момента?! Этот Здесь и Сейчас словно имеет какую-то особую привилегию появляться где и когда ему вздумается, да?! Просто бесит уже! Сколько можно его терпеть!
– Не где и когда, а именно там и тогда, когда это бывает нужным, – спокойно отвечала Здоровая Дерзость. – Помни, мы есть всегда, а его появление от нас не зависит. Дух, вдохновение, как еще его там у них называют… Мы с ними всегда. Говорят же люди «у меня в сердце поселился страх», «она любит рисковать», «он ленивее свой лени, которая не поленилась раньше него родиться», «ты всегда была дерзкой» – все четко и ясно, а в отношении тех, которые «действуют под момент», никто ничего конкретного сказать не может. Что значит «под момент»? Даже звучит как-то коряво: «под момент». Что «под момент»? Явно кто-то под момент выпалил эти два слова и пошло-поехало. В тот момент кому-то именно так показалось правильным. Короче, терпи и следи за тем, что будет дальше.
Филипп толкнул дверь. Все та же дверь, с которой он общался в утренних сумерках, но вела она сейчас по-другому. Легкой и податливой она показалась ему, впуская его в непривычно светлое помещение «Кинопуса» и поддавая сзади почти неощутимым давлением воздуха.
Поначалу трудно было понять, что удивило Филиппа больше: белизна свежевыкрашенных потолка и стен, освещенных приятным теплым светом от ламп, или созерцание совместной работы шестерых молодых людей, настолько ею увлеченной, что, в отличие от трех других, сидящих в креслах зала, они не обратили на него внимания, когда он вошел.
– Филипп? – зазвенел знакомый голос Лины. По обе стороны от нее сидели Аби и Марк Эго, и все трое сияли своими улыбками, словно новые лампы, что светили у них над головами.
Только сейчас все, кто был вовлечен в работу над сценой, обернулись в его сторону.
– Ооо! Филипп! – бросились они встречать его с тем же рвением, с которым они только что работали. – Ты где был? Мы ждали тебя, понимали, что работаешь и не хотели мешать.
– Я вчера все же решил помешать, – важно заявил Марк Эго, чинно проходя между рядами кресел, тем самым задерживая спешивших за ним следом Лину и Аби. – Ты чего это телефон отключил, а?
– Он разрядился.
– А зарядить не пробовал?
– Пробовал, но там другая проблема: что-то с кабелем. Так вот и хожу без телефона.
– И как тебе?
– Как-то непривычно… А где Аарон? – решил уточнить Филипп, не досчитавшись одного из друзей.
– Выбежал за кофе, – успокоила его Я'эль. – Мы-то подумали, что это он вошел, поэтому не среагировали.
– Да, вы были хорошо сконцентрированы на процессе, – облегченно сказал Филипп. – И прав ли я, предполагая – судя по той мизансцене, которую я увидел – что вы отрабатывали сцену знакомства Омида с Жасмин в баре?
– Так и есть, – подтвердил его догадку Саад. – Хотя что тут странного: мы оба сидим, рядом с нами люди, мы общаемся друг с другом…
– Вы можете сидеть и дома, а люди рядом – актеры, помогающие в данную минуту с текстом, – утвердительно прозвучал контраргумент Филиппа. – Но то, как вы сидели, как смотрели друг на друга, ваши позы – мне это все не оставило выбора: это было знакомство. Вам даже не обязательно было говорить что-либо.
Так, под общие возгласы одобрения, состоялось возвращение Филиппа после недельного отпуска поневоле. Понимая, что труды, которые он вкладывал в любимое дело и всем сердцем желал, чтобы его любили и все остальные участники, не пропали зря и огонь страсти не угас, Филипп вдруг почувствовал необычайную гордость.
То было новое чувство особой гордости, которое он раньше еще не испытывал. Скорее всего, он не смог бы его правильно описать, если бы его об этом попросили, и не исключено, что тому виной было бы крепко державшее его за плечо чувство стыда. Он хотел бы ослабить эту хватку и оттолкнуть от себя эту обличающую длань, но это чувство усиливалось и вгоняло его в цикл. Филиппу было стыдно за то, что он смалодушничал и исчез со сцены, никого не предупредив об этом, никому не рассказав о своем состоянии, ни с кем не поделившись своими сомнениями. Ему было стыдно еще и за то, что повел за собой поверивших в него людей, а потом свалил, подвергнув их риску последовать его путем. Ему было страшно подумать о том чувстве, которое он ощутил бы, не найдя в помещении театра никого, кроме Ленни, добросовестно проделавшего половину доверенной ему работы и уверенно продвигавшемуся к своей очередной Победе – никого, кто бы знал о том, каким он являлся человеком.
Люди, окружившие его, что-то щебетали, жестикулировали, спорили о чем-то между собой, и все это они делали с улыбкой. Новая волна недавно обнаружившего себя чувства необычной гордости стала снова накатывать на Филиппа, и постепенно хватка на его плече стала ослабевать. Он улыбнулся в ответ на улыбку, кивнул в знак одобрения решения, смысл которого не совсем, если честно, и понял, и вот уже кровь в его плече начала циркулировать в обычном режиме. Боль начала отступать, чувство стыда теряло свою форму…
– Дядя Филипп! – раздался за спиной радостный возглас Аарона.
Услышав этот титул, Агнесса и Симон удивленно переглянулись. Заметив это, Я'эль и Артур взяли на себя ответственность быстренько объяснить им, что к чему, заверяя, что родственной связи между теми никогда не было.
Успев перекинуться парой реплик с Аароном и остальными, Филипп вдруг на какую-то неделимую долю секунды явно увидел себя стоящим у самого края высокой скалы, под которой собрались все, кто сейчас находился в «Кинопусе». По одну руку рядом с ним, вновь обретая свою форму и силу, появлялось уже знакомое чувство, которое он готов был покорно принять, и в плече вновь возникла тупая боль. С другой же стороны к нему подлетел некто, которого Филипп не звал, но появлению которого он был рад. Всем своим внешним видом он давал знать, что несет с собой облегчение, однако голос его звучал довольно строго и обличающе. Еще Филипп успел подумать о сходстве этой сцены с судом, а после глянул вниз на собравшихся… и шагнул вперед.
– Рискнул, короче, – улыбался от уха до уха Маленький Риск, болтая по привычке своими маленькими ножками. Его коллеги бросили на него свои взгляды: Большой Страх – с укором, а Здоровая Дерзость лишь подмигнула ему и, тоже улыбнулась, вновь уделяя внимание сцене. Каждый из них знал об отношении других к происходящему, каждый играл свою роль.
– Вы здесь уже с час, я понимаю, нет? – поинтересовался он. Было около полудня, и по его расчетам…
– Два, – своим бархатным голосом остановила его размышления Я'эль. – Два часа. Мы решили работать подольше, чтобы успеть подготовить имеющийся материал к твоему возвращению и шлифовать его дальше, если останется время.
Глубоко вздохнув, Филипп прогнал подкативший к горлу комок.
– И сколько времени вы… мы еще будем работать сегодня?
– Столько же. После у нас перерыв, а потом уже на сколько нас хватит – от двух до трех часов примерно.
– Так… так… Не могли бы вы показать мне сейчас сцену знакомства Жасмин с Хакимом с переходом на разговор двух братьев? – тихо попросил Филипп.
– Аарон, Агнесса, Саад – работаем, – отчеканила Я'эль, хлопнув в ладоши. – Симон, Артур – следим за репликами.
Филипп был приятно удивлен, видя, как умело организовывала работу своей маленькой команды Я'эль.
«За эту неделю они не только не растеряли то, что накопили, но и улучшили свои профессиональные и личные качества», – слышал Филипп в своей голове все тот же строгий голос.
– После того, как они закончат, я покажу вам несколько эскизов, – добавил Марк Эго, обращаясь ко всем. Вполне могло оказаться, что все уже видели эти эскизы, и он тем самым лишь хотел приободрить друга, который несомненно боролся с какой-то мучившей его проблемой. – Это чтобы вы не подумали, что я не работал. Так, Филипп, давай к нам!
– Ага… Нет, сейчас я хотел бы отсюда понаблюдать, – может быть и не очень тактично, но уверенно отказал ему Филипп, не постеснявшись, однако, одолжить телефон, предварительно переведя программу диктофона в режим записи.
Он занял место в центре второго ряда, по привычке положил рядом с собой телефон, уперся локтями в колени и, сцепив пальцы в замок, уткнулся в него носом, ощущая своими ладонями каждый тяжелый выдох. Время от времени он клал руки на спинку кресла перед ним, подпирал голову то одной рукой, то другой, затем снова возвращался в исходное положение. Он нервничал, но старался не переносить свое напряжение на актеров. Досмотрев обе сцены до конца, он еще некоторое время посидел в кресле, словно обдумывая, что сказать терпеливо ожидавшим его замечания актерам, а после встал и, медленно проходя мимо рядов к сцене, сказал:
– Мне все нравится в каждой из сцен, и я не могу не отметить, как хорошо вы сами над ними поработали. У Саада отлично работает жестикуляция, а то, как Агнесса обменивается взглядами с Аароном заслуживает отдельной похвалы. Артур – тоже молодец! Я сейчас иначе буду относиться к позиции брата. И тем не менее при всем при этом… у нас есть одна большая проблема.
В повисшей тишине звучали лишь шаги Филиппа, добравшегося до сцены, и шорох разворачиваемых пакетов с едой, которым Томми и Ленни оповещали всех о том, что настало время их отдыха, во время которого они обычно внимательно наблюдали за работой актеров.
– У нас есть две отличные сцены, но я не вижу, как их можно соединить и сыграть на одном дыхании. Они такие разные, а переход получается таким резким. Речь даже идет не об этих двух сценах, а обо всей пьесе в целом. Я прекрасно вижу фильм, который можно снять на ее основе, но я полностью упустил понимание того, как сыграть все это на сцене театра, если вообще когда-либо обладал им.
Филипп подошел к краю сцены и сел, свесив ноги. Взгляд, выдающий его полное разочарование, уткнулся в пол. Кто-то глубоко вздохнул. Словно пытаясь найти источник этого многозначительного звука, Филипп посмотрел в ту сторону, откуда он до него донесся. Аарону было суждено первым встретить этот бесстрастный и абсолютно холодный взгляд, и его пробрал холод. Филипп оглядел всех, кто был перед ним, исключая лишь Ленни с Томми, которые активно пережевывали свои сэндвичи.
Когда взгляд Филиппа встретился со взглядом Саада, тот сказал:
– Это не страшно. Это бывает. Проходит вдохновение, улетает муза. Потом все вернется. Режиссер сможет найти правильное решение, на то он и режиссер.
– Я никогда им не был.
– Что? – как-то сразу и очень кратко переспросил Саад.
Томми в этот момент видимо показалось, что они ставят какую-то сцену и отыгрывают ситуацию, о чем не поленился вполголоса поделиться впечатлениями с Ленни, но тот вовремя осадил его.
– В каком смысле? – снова спросил Саад.
– В прямом, Саад, в прямом. – Холодная маска исчезла с лица, и на нем снова нарисовалось глубочайшее разочарование. – Я никогда не был режиссером, художественным руководителем, постановщиком, кем бы там еще меня ни называли. Я никогда не был профессионалом в театре. Это всего лишь… всего лишь мое хобби.
Филипп снова опустил глаза, а после, сделав глубокий выдох – то ли от облегчения, то ли от безысходности – снова уперся локтями в колени и опустил лицо на ладони, словно он, пристыженный, пытался спрятаться от всех в этих ладонях, как в самой глубокой на свете яме.
Если суть фразы «Дядя Филипп!» Я'эль и Артур смогли по-быстрому объяснить Агнессе и Симону, то сейчас они были в тупике: кто бы им объяснил, что происходит. Кто-то на их месте мог бы в лучшем случае встать, тихо собрать свои вещи и выйти из «Кинопуса» в последний раз. Те, что с нравом покруче, могли бы вспылить и устроить Филиппу скандал, обвинив его в шарлатанстве и авантюризме. Может быть, Филипп и заслуживал всего этого, но на лице Саада не было и тени гнева. Молча переглянувшись с Аароном, он кивнул ему.
«Не хватало нам, чтобы еще ты оказался профессионалом», – услышал Филипп голос слева от себя.
«Точно, повидали мы таких – и хватит», – поддержал его другой голос справа.
«Если честно, Филипп, то мы и так знали, что ты не профессиональный режиссер. Аарон рассказывал нам о тебе».
«Еще бы я не рассказал вам, когда вы приперли меня к стенке, давай, мол, рассказывай, кто это и откуда он все это понимает и умеет».
«А помните, как он нам задания давал по нашим ролям, когда мы «Ромео и Джульетту» ставили? – добавился третий, женский голос. – Я тогда всю пьесу перечитала заново, выискивая даты и имена, словно маньячка какая-то. Времени-то у меня было завались – всего три фразы в спектакле».
«А я статью в газете вспомнила, – прозвучал бархатный голос прямо по центру, – а еще как мне пришлось играть мужчину, историю которого сама же и придумала – аптекаря».
После этой фразы послышался легкий шорох и этот же голос прозвучал с более близкого расстояния.
«Не знаю, довелось бы нам сделать все это, если бы случай не свел нас с тобой, Филипп».
А Филипп все слушал и слушал. Помимо этих голосов он слышал пульсацию крови в сосудах, колкий звук время от времени сглатываемой слюны, шуршание томмиевского целлофана, и еще все тот же строгий голос, который не говорил ничего определенного – скорее он, удовлетворенный сдержанным обещанием Филиппа, напевал себе под нос – если такой у него и был вообще – какую-то незатейливую мелодию. А может это был сам Филипп?
Особо не мешкая, он опустил руки, открыв взору покрасневшее лицо и слегка воспаленные глаза.
– Ну вытянули мы с вами «Ромео и Джульетту», ну писали о нас. Я считаю, что это просто получилось.
– Нет, не просто, – наконец заговорил Симон свои басом, торопливо садясь на край сцены слева от Филиппа. – «Просто» такое никогда не получилось бы, если б не сила воли, не твое желание не пустить все на самотек и не сдаться рутине. Вот это сделать действительно просто. Это все умеют. Большинство профессионалов как раз таки и обращают все в обыденность, в серость, а то, что ты уже нам успел дать, нас обогатило.
У Филиппа кольнуло в сердце.
– Поверь, то, что мы сделали было важно, а то, что делаем – важно вдвойне. Если надо снять фильм – снимем, только, если честно, я не уверен, что у нас все получится качественно, по правилам. Это потребует больших вложений, и умений… и знаний… и вообще. Не уверен я в кино. А вот в спектакле я уверен. Мы сделаем. Мы склеим и эти две сцены, и поймем, как собрать все остальное. Мы ведь, если захотим, сможем сделать все, что угодно.
– Ты ведь просто захотел сделать то, что другие не могли, и, в принципе, не видели, как это можно было сделать. Ведь так? – спросила Я'эль.
– Ну так… – тихо ответил Филипп, разглядывая узоры на длинной юбке Агнессы, которая уже сидела справа от него.
– Ну а теперь – ты уж нас извини за дерзость – теперь уже мы хотим сделать Блудного Сына, и если ты нам не помогаешь, то хоть не мешай. Только с текстом подсоби, ладно? Очень уж он у тебя хорошо получается, – добавила она после короткой паузы.
Меньше, чем за полминуты вокруг Филиппа собралась группа самых близких ему людей. Они окружили его кольцом, не очень плотным, но достаточно ощутимым для того, чтобы он смог вдруг представить себя в надувной шлюпке, дрейфующей в открытом море, и эта шлюпка была единственным предметом на земле, который в эту минуту гарантировал ему жизнь и давал надежду на будущее. Кто-то тихо вздохнул, кто-то положил руку на его плечо.
«Кстати, а где же чувство стыда? Куда пропала его железная хватка?»
Филипп чувствовал на себе сочувствующие, теплые взгляды и на все сто был уверен, что это тепло исходило от их улыбок.
«Собраться. Говорить медленно. Дышать. Держаться.»
– А я… я еще вспомнил хозяина – забыл, как его звали – хозяина «Закусочной». Аарон, Я'эль и Саад знают, о чем я говорю. Мы все потом обязательно поедем туда еще раз. Очень хорошее место…
Аарон сжал своей ладонью его плечо, на котором она неподвижно лежала с минуту.
– Принц Датский… – тихо сказал Филипп, единственный, кто мог почувствовать это. Он улыбался от того, что вдруг явно ощутил, как теплеет у него на душе. – Я помню, как отец мне сказал однажды: «Ты будешь счастливым, если в тот час, когда это будет необходимо, рядом с тобой будет тот, кто поможет тебе раскрыться и по достоинству оценить твой талант». Мы с ним время от времени говорили о всякого рода жизненных ситуациях, но я по своей юности и несознательности почти все пропускал мимо ушей. Но эта фраза застряла у меня где-то между правым и левым ухом. Видимо, отец вложил в нее все свое актерское мастерство и должным образом донес ее до меня. Так она там и пролежала три с лишним десятка лет, чтобы сегодня вдруг вот так взять и проявиться. «…Тот, кто поможет тебе раскрыться и по достоинству оценить твой талант». Вот кто был профессионалом! «Ты будешь счастливым, если…»
Такие сцены не всегда бывает легко закончить, и иногда на помощь приходят спасительные круги, руки помощи и соломинки разного рода. На этот раз это был Томми, внезапно чихнувший так громко, что Ленни, находившийся в непосредственной близости от источника этого взрыва, не сдержался и одарил его подзатыльником, сопроводив каким-то неудачным, но крепким ругательством, состоявшим из обрывков нескольких матерных слов, каждое из которых он, видимо, хотел произнести. Хохот, поднявшийся с края сцены, уже было не заглушить.
Каждый из участников этой молчаливой сцены с объятиями и улыбками чувствовал себя причастным к чему-то очень важному. И каждый, независимо от себя, ощущал свою важность. Никто из них не стал обмениваться своими мыслями и ощущениями. Да и нужно ли было им это?
Филипп объявил, что сегодня он уйдет раньше остальных и не появится еще с неделю, заверив, что на этот раз никому из них не стоит беспокоиться о его состоянии.
– Я в полном порядке, и сегодня я с полной ответственностью говорю вам: через неделю мы будем работать с полным текстом пьесы. По сути, он уже готов, мне лишь нужно время, чтобы выплеснуть его на бумагу.
Страх. Удивление. Гордость, граничащая со стыдом. Неизбежность риска. Разочарование. Снова стыд. Внезапное ощущение бесценности момента.
Иногда такая цепочка состояний может привести к Счастью.
