Микаэл Геворгович Абазян
Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена
«Ребята, давайте не будем забывать о том человеке, кто смог пробудить в нас эту силу, указать нам на наши способности и дать их почувствовать, вызвать интерес к самосовершенствованию. Я говорю о профессоре Робертсоне. Лично я, да и, я уверена, каждый из вас на вопрос о том, когда и где именно началось становление вашей карьеры специалиста ответит: «На первом промежуточном экзамене по линейной алгебре, в аудитории номер двадцать два, когда нас чуть не срезал профессор Робертсон.»
«А меня он таки срезал!», вызвав общий смех, заявил один из будущих сотрудников еще большей компании, которая с потрохами покупала специалистов такого калибра.
Хорошо посмеявшись и заметно охмелев от пива, друзья притихли под какой-то блюз, в котором пелось о том, о чем всегда поется в блюзах: женщина ушла, виски закончилось, гитара сломалась, все такое. Кто-то тогда спросил у мамы: «Стелла, как нам сейчас держаться в универе? Наверное, лучше пока хранить это дело в тайне». Мама согласилась. На том и порешили.
Поселок, в который вошли Филипп с компанией, оказался действительно уютным и очень приятным местом. Местные жители встретили гостей и сразу предложили отдохнуть и пообедать, заведя их в излюбленное место всех туристов, посещавших их поселок – «Закусочную». Удивившись такому обилию предложенной им еды, они сказали, что слово «закусочная» никак не дотягивает до настоящей сути заведения.
– Ресторан, как минимум!
– Нее, ресторан – это в городах, а у нас – закусочная. То, что надо! Больше этого только у нас в домах. Если нашей «Закусочной» будет вам мало – закусите и пойдем по нашим домам кушать по-настоящему! А, пойдем?
Обалдев от такого гостеприимства, путники сказали, что им, конечно же, очень хочется отведать еды именно в «Закусочной». Поинтересовавшись наличием транспорта до ресорта, они получили предложение сразу от трех жителей: «Довезем, потом снова привезем поужинать и обратно еще раз довезем, если вам у нас понравится, дорогие гости!». Сюзанна успела предупредить Филиппа перед спуском в поселок о могущем показаться чрезмерным и даже навязчивым гостеприимстве его жителей, но заверила, что души у них чистые, как здешний воздух, а сердца открытые, как их двери. Поэтому, сказав, что одного подъема к ресорту им будет вполне достаточно, они договорились с владельцем машины побольше и поинтересовались, можно ли будет у них купить еду на утро.
– На утро? А что, там уже не кормят? – поинтересовался хозяин «Закусочной», крупный мужчина лет шестидесяти с пышными усами и трехдневной щетиной.
– Да нет, кормят, хорошо кормят, только нам завтра уезжать обратно, и мы хотели бы взять с собой еды и на дорогу, и, может быть, еще и для дома останется. Где мы в городе такие блюда еще найдем!
– Сколько угодно можете взять! – сквозь широченную улыбку ответил хозяин, весьма польщенный таким искренним ответом.
С расчетом на вечерние посиделки, на ночные вылазки к холодильнику и на обратную дорогу они накупили столько еды, что самим невольно показалось, будто они объедают жителей поселка, да и цены здесь были не под стать городским. Им даже неудобно было, но хозяин заверил, что в курсе того, сколько они заплатили бы за такой стол в городе, но наживаться на них никогда не стал бы.
– Поверьте, мне так приятно сейчас видеть вас, ценящих мой труд и заботу о гостях. Эх, мой отец знал, что говорил: «Будешь делать свою любимую работу – станешь счастливым, когда увидишь, какими полезными окажутся ее плоды». Он сейчас счастлив на небе, видя каким счастливым стал его сын.
Стол быстро заставлялся посудой, закусками, салатами, разнообразными сырами и колбасами, свежими хлебами различных сортов. Потом принесли два кувшина с вином, и пока его разливали по глиняным кружкам, Аарон улучил момент и вбросил фразу, несколько озадачившую начинавших пировать друзей.
– Увы, моя история подошла к концу, но все же еще не закончена.
– Ой, прости, Аарон. Мы отвлеклись на разговоры со здешними. Надо было, наверное, сначала дослушать, потом заходить, – всячески пытались оправдаться голодные путешественники, но он убедил их не беспокоиться на этот счет.
– Я сам приостановил свой рассказ, потому что мне нужно правильно его закончить. Я успел сказать о том, что мама с друзьями решили до конца третьего курса не распространяться по поводу работы. Но ее все еще беспокоила судьба профессора. Все реже и реже встречая его в университете, она замечала, как он менялся, становясь все более замкнутым. Уже работая стажером, она как-то поинтересовалась о возможности дополнить их группу новыми специалистами.
«Если это действительно хорошие ребята, то почему бы и нет? Запомни, Стелла: каждый человек уникален, каждый человек может обладать уникальным взглядом на проблему, может предложить неожиданное решение, а мы таких людей всегда оцениваем по достоинству», ответил ей менеджер.
Аарон взял паузу, и молчал до тех пор, пока его не спросили:
– Ты все еще думаешь, как закончить рассказ?
– Это мама все еще думает, как закончить этот рассказ. Она только успела сказать, что до сих пор не может простить себя за то, что из всего, что сказал ей в тот день менеджер, в ее голове засело лишь одно слово: «ребята». И еще она рассказала о том, что недавно случайно встретила профессора – слабенького, сгорбленного старика со спутанной, неаккуратно подстриженной бородой, но в неизменном костюме-тройке, давно уже вышедшем из моды. Он медленно шагал по тротуару ей навстречу, опираясь на поношенную, но изысканную трость и неся в авоське хлеб, сыр и банку сметаны. То был легко узнаваемый, самый дешевый хлеб из продуктовой лавки, находящейся недалеко от дома, самый обыкновенный сыр и сметана в баночке среднего размера. Все это свидетельствовало об уровне его… не могу даже это слово сказать… благосостояния, а очки с мутными толстыми стеклами вдобавок к общей картине свидетельствовали о сильно ухудшившемся зрении, которое ему, скорее всего, никто никогда не восстановит.
Когда они поравнялись, мама негромко окликнула его.
«Профессор?»
Он прошагал еще пару-другую шагов, потом остановился, повернулся и внимательно посмотрел на маму. Вдруг лицо его засияло, и он так же негромко и так же эмоционально насыщенно, сказал:
«Стелла! Вот это встреча! Прости, я не узнал тебя, хотя должен был. Ты такая же молодая и красивая.»
«Что вы, профессор, я уже не та, а вот вы, как всегда, при параде, как я погляжу.»
«Да что уж там, парада-то никакого и нет. Ну, может и при параде, зато не при деле. Я всегда говорил, что когда человек перестает производить материальные блага его нужно выбросить на помойку. Все через это пройдут.»
«Нет, профессор, не думаю, что это правило распространяется на всех. Кто-то может и сдается, а кто-то находит желание жить мелочами, которые окружают нас.»
«Во всяком случае, на моей родне оно работает идеально. Когда меня вышвырнули из университета я какое-то время еще надеялся найти другую базу для своей работы, но меня никто не захотел взять к себе. Если бы я знал, куда можно было бы обратиться хотя бы для того, чтобы формально быть зачисленным, я бы согласился на все условия, лишь бы спокойно заниматься своей математикой после работы, зная, что кусок хлеба мне обеспечен. Но кому нужен был я тогда?»
При этих словах у мамы защемило сердце. Видимо, она сильно изменилась в лице, потому что профессор поторопился ее успокоить.
«Ты не переживай, все уже позади, я получаю заслуженную пенсию, каждый день выхожу на прогулку, поддерживаю себя в форме. Вот только голова уже не та. Если смотреть в целом, со мной произошло то же, что и с моим отцом, когда он уехал за границу чтобы заработать немного денег, чтобы после вернуться и купить дом. Кому-то здесь не понравилось мое отношение к работе, к правде и к жизни, а там его попросили не вмешиваться в процесс работы, хотя отец просто пытался указать на слабые места в производстве именно с целью его улучшения. Кто-то подумал, что он начал копать под него, и в один прекрасный день его просто уволили. Плюс ко всему, ему припомнили чрезмерное увлечением табакокурением. «Курил бы простые сигареты, так бы хоть нам время наше сэкономил, а себе – здоровье», укоряли они его. Говорили, что он все сильнее и болезненнее кашлял, однако продолжал курить. Очень скоро он остался без средств к оплате жилья, а потом уже и к существованию. О том, чтобы купить билет и вернуться сюда и речи не было. Он даже попытался совершить преступление, чтобы его экстрадировали на родину, но вместо этого отца просто подержали в заключении, хорошенько поизмывались над ним и выкинули на улицу. Он превратился в бродягу. Последнее, единственное связывавшее с домом звено, что оставалось у него, была…»
Профессор привычным движением левой руки полез в карман и достал…
«… вот эта трубка, которую он чудом смог переслать мне через случайно встретившего его на улице чужого города соотечественника. Узнав, что тот в конечном счете приедет на родину, отец слезно попросил его передать ее мне, тогда еще школьнику с редкой для нашего города фамилией Робертсон».
Аарон замолчал. После короткой паузы он побросал себе в тарелку немного овощей, разложенных по нескольким плетеным подносам, положил зелени, зеленого лука, сбоку на тарелку он положил два куска прожаренного мяса, посолил, взял толстый ломоть свежего хлеба…
– Среднего размера хлеб, кусок сыра… сметан…
Вдруг он бросил вилку и хлеб перед собой, закрыл лицо руками и его плечи затряслись, а из глаз брызнули слезы. Саад, сидевший справа от него, крепко его обнял. Аарон же повернулся к нему, уткнулся в плечо, крепко обняв его в ответ, и зарыдал, в голос, стесняясь показать заплаканное лицо, но не стесняясь быть услышанным. Саад растерянно смотрел поверх его плеча на друзей, Я'эль нервно покусывала губы и смахивала то и дело накатывавшиеся слезинки. Филипп же спокойным, но тяжелым кивком указал Сааду не беспокоить Аарона, и жестом руки успокоил хозяина, вышедшего на его плач. Селянки то и дело выглядывали из-за его широкой спины, но он шепнул им что-то, после чего они ушли в другую комнату. Филипп снова воспользовался жестом, на этот раз прося хозяина присесть рядом.
– Это нервы, это скопившиеся эмоции, это ответы на все терзающие его душу вопросы, – прошептал он хозяину.
– Ааа, что-то с близким человеком случилось, да? – понимающе, но даже не пытаясь говорить приглушенно, посочувствовал хозяин, подсев к Аарону с другой стороны. – Дорогой мой, я не знаю, что происходит в твоем сердце, и что и с кем из близких тебе людей случилось, но поверь мне – тому, кто всю жизнь жил только в этом поселке, а значит кто полностью понимает этот мир: хорошо покопайся в случившемся, там обязательно найдешь Любовь, она тебя и успокоит. И выпей моего вина, оно лечит. Я тебя от всего сердца прошу, ведь ты всю свою жизнь ждал, пока ты ко мне зайдешь, чтобы здесь свою душу открыть.
Аарон выпустил Саада из своих объятий, шепотом поблагодарив его за поддержку, и повернулся к хозяину.
– Повтори, пожалуйста, еще раз, как говорил тебе твой отец, – попросил он.
– «Будешь делать свою любимую работу – станешь счастливым, когда увидишь, какими полезными окажутся ее плоды», – самым серьезным голосом проговорил хозяин, немного нахмурившись.
– Я запомню это на всю жизнь и научу помнить об этом своих детей, – сказал Аарон, повторив слово в слово наказ отца хозяина «Закусочной».
– Если сдержишь слово, то будешь всегда счастливым, – таким же серьезным голосом ответил тот и налил полную кружку вина. Дотянувшись до полки на стене, он снял с нее кружку поменьше и, наполнив ее вином для себя, тихо произнес: – Будь здоров и счастлив, дорогой! Вы все будьте здоровы и счастливы, гости мои! Давайте, начните есть, а я пойду. Дел много.
Глава 13. На темной стороне
Придя в себя, Аарон продолжил говорить с той же самой точки, на которой он сорвался, словно он тогда поставил себя на паузу.
– Сметана, маленькая баночка, хлеб, сыр… А мы здесь едим то, что и представить себе не могли. Я понимаю, что непосредственной связи между нами сейчас и профессором тогда нет, и мы не должны чувствовать себя в чем-то виноватыми, но все же… все же как все это несправедливо! Как несправедлива жизнь!
Филипп решил лишить последние слова статуса истины в последней инстанции.
– То, что мы едим здесь – результат кропотливого труда, ежедневно вкладываемого жителями этого поселка в эту землю. Тут все честно: ты заботишься о земле, она тебя кормит. Вспомни как сказал хозяин: «Я всю жизнь жил в своем поселке и поэтому знаю, что такое жизнь». Как-то так он сказал. Может показаться странным: вроде он никогда никуда не выезжал, а в жизни разбирается лучше всех нас вместе взятых, образованных, начитанных, страны разные повидавших – не так ли? Ан нет, он прав. Тот подход, который он применяет к жизни, дает ему право так говорить. Да и еще мудрую заповедь дал, которую ты обещал исполнить. Кстати, воспринимать все это ты, да и все вы, должны серьезно. Это не простые слова, разогретые вином и едой. А теперь давайте-ка выпьем за все хорошее и начнем есть.
Глухой стук глиняных кружек, утяжеленных прекрасным вином, еще больше возбудил аппетит. Несколько минут они все молчали, за обе щеки уплетая салаты, закуски, сопровождая это вкуснейшим хлебом и запивая действительно исцеляющим душу вином и лишь время от времени хваля и рекомендуя друг другу то или иное блюдо. Все же, в один момент Я'эль вернулась к последней из рассказанных историй.
– Аарон, извини пожалуйста, но я хочу спросить: откуда твоей маме стало известно о разговоре профессора с ректором? – попросила она уточнить.
– Он ей сам рассказал, в двух словах. Я не знаю, что именно сказал он, а что уже потом мама добавила от себя. Она имела на это право, ведь она до сих пор чувствует свою вину в том, что произошло с профессором после того Рождества. Он не мог изменить своей чести и достоинству, поэтому он поступил правильно. Ее бывшего менеджера тоже нельзя винить в том, что он сказал «ребята», а не «ребята или попавшие в нелегкие условия профессора». Даже ее коллеги, которым она помогла тогда с работой, которые даже подняли тост за него – даже они не имеют на себе вины. Это мама решилась на тот шаг, мама объединила и повела за собой друзей и приняла решение не говорить ни слова. Это даже именно она предложила тост за него.
– А она призналась ему в этом?
– Нет, она так и держит это в себе. В тот день она решила пройтись с ним, в результате чего довела его до самого дома. Он, оказывается, недалеко от нас живет. Вот он ей сам и рассказал, а она уже допредставила все, довымучала, так сказать, досожалела… Может быть, именно через это она пыталась раскаяться. Я не хочу ее укорять, не хочу обвинять – сам свои ошибки совершал и буду совершать. Мне просто очень хочется как-то облегчить ее состояние, только я не знаю как. А вот кого я буду обвинять, так это ублюдка ректора. Он-то прекрасно знал и на что толкает заслуженного человека, и ради кого он его на это толкает, и что для него означало курение и сигареты в особенности – не мог не знать! Никогда не поверю в какие-либо оправдания. Проклинаю его за то, что испортил жизни…
– Не надо, Аарон, – прервал его гнев Филипп, – не проклинай. Проклятье, сказанное с верой в его действенность, так же, как и молитва, имеют способность материализовываться. Не клади еще одну тяжесть себе на душу.
– Но ведь он же подонок, он же…
– …шестеренка в целом механизме. Он, его собственные дети, Зубрила, ее высокопоставленные родители – это все шестеренки одного большого механизма, ни хуже, ни лучше любого из нас. Была бы у нас другая начинка, мы бы тоже заняли в нем свое место. Мы и сейчас являемся частями механизма, только другого. В принципе, одну и ту же шестеренку возможно использовать в разных механизмах, но вряд ли кто-то возьмется использовать легкую, изящную шестеренку, способствующую движению минутной стрелки, в механизме подачи патрона из магазина автомата в его патронник. Там нужны совсем другие шестерни: прочные, стальные, промасленные.
– Филипп, там нет шестеренок, – заметила Я'эль, – там пружины.
– Хм, да… верно, – согласился Филипп. – Шестеренка в автомате – это я ляпнул! – начал было смеяться он, но Аарон не унимался.
– А где же справедливость?
– Справедливость будет работать тогда, когда жизнь пойдет по схеме, которую дал отец хозяина «Закусочной». Там же будет и радость, и любовь, и удовлетворение, и, конечно же, само счастье.
– Я тоже один вопрос задам, – вмешался Саад. – Как ты думаешь, твой рассказ – он о профессоре или, скорее, о твоей маме?
– Всю жизнь для меня он однозначно был рассказом о профессоре. Сначала это был хитрый профессор – ну таким я его себе представлял, потом он стал для меня умным, мудрым профессором. Несколько дней назад это уже была история о несчастном, но благородном профессоре. А минут двадцать назад я понял, что да – это рассказ о моей маме. И опять – опять очередная история, рассказанная нами, закончилась невесело. Хэппи-энд – это не про нас, да? Ведь мы же не сговаривались о том, какими должны быть наши истории. Ведь правда, не сговаривались? Вы уже знаете откуда идет моя история, а вы, вы ведь не сговаривались, нет? – обращался он к сидевшими друг напротив друга Я'эль и Сааду.
– Да нет, конечно же нет. Какой нам был смысл сговариваться? – Я'эль и Саад даже развели руками и пожали плечами, словно их хотели поймать на списывании.
– Ну вот я и говорю, что все наши истории оказались тяжелыми, без хэппи-эндов, темными. Опять мы должны были пройти через что-то печальное, что-то грустное, невеселое… Неужели нам так и не получится обойтись без боли?
– А ну-ка давайте сначала поднимем наши кружки за хозяина этого места и за всех жителей этого чудесного поселка, – нарочито громче заговорил Филипп, заставив того выглянуть из-за стены и широко улыбнуться. – За тебя, хозяин, и за всех вас! Пусть Мать-Земля всегда одаривает вас своими плодами и не забывает тех, кто заботится о ней!
Хозяин даже склонил голову и приложил руку к груди, услышав такие добрые слова, после извинился и быстро исчез за дверью в соседнюю комнату, а потом сразу вернулся. Следом за ним вошли четыре женщины и мальчик лет десяти, немного стесняющийся, но любопытствующий. Хозяин быстро объяснил им причину такого созыва, и они в свою очередь поспешили поблагодарить гостей за теплые слова и пожелали счастья в ответ. Когда они вышли из помещения, хозяин поинтересовался не нужно ли им что-либо и всем ли они довольны. Убедившись в прекрасном расположении духа гостей, он еще раз пожелал приятного аппетита, поправил усы и вышел вслед за женщинами.
– Что сейчас было, Аарон? Что вы все сейчас почувствовали? Говорите первое, что лезет вам в голову, – сказал Филипп своим друзьям.
– Радость, эйфорию, счастливый момент, веселье, любовь, – говорили они.
– Верно, верно, так и есть. А что предшествовало этому?
– Мои слезы, мой плач, тяжелая история профессора и мамы, – пробубнил Аарон вполголоса.
– А до этого была история о Батале, и Я'эль тоже невеселую историю о Посвященной рассказывала, – верно отметил Саад, понимая ход мысли Филиппа.
– Так и есть. Одно следует из другого, не опережая, не нарушая последовательность событий. Можете ли вы представить нас, входящих в этот поселок и в четыре глотки восхваляющих местных жителей, желающих им счастья и воздаяния за их добрые дела?
– Жутковато как-то выглядеть будет, – хмыкнув заметила Я'эль, и, понизив голос, добавила: – Так обычно в фильмах делают маньяки, уже задумавшие свое злодеяние и теперь играющие на нервах жертв, нагоняя на них страх.
– Отличный пример! – похвалил ее Филипп. – А хозяина, поднимающего тост за начавшего рыдать на плече у соседа Аарона, представить можете?
В ответ все трое взорвались хохотом.
– Тоже вряд ли, согласен, – улыбался Филипп, осушая свою кружку и наполняя ее вновь. – Образно говоря, легкое следует за тяжелым, доброе – за недобрым, и так далее.
Он поддерживал разговор, наполняя до краев все кружки, попавшие в поле его зрения. Оживление продолжилось переносом очередных ломтей сыров, колбас, салатов и закусок к себе на тарелки.
– Почувствуй ценность наших рассказов и бесед, Аарон, – спокойно начал говорить Филипп в наступившей наконец тишине, нарушаемой только звуками столовых приборов. – Если тебе хочется серьезно поговорить об общечеловеческих проблемах и, насколько это только предоставится возможным, попытаться докопаться до сути всех этих невзгод, трудностей и сюрпризов судьбы, то, я тебя уверяю, ответы на все свои вопросы ты найдешь скорее на темной, печальной стороне нашей жизни, а не на светлой. Именно там находится ключ к Счастью, именно там скрывается Надежда, именно там живет Любовь, и только там мы в состоянии найти настоящую Силу.
Мы послушали три увлекательных рассказа, таких разных, но в чем-то они сходятся, и если мы выделим это «что-то общее», мы сможем использовать это в своей дальнейшей работе. Ведь все работает, все трогает наши души, какой бы ни оказалась история там есть что-то, что одинаково нас затрагивает, не оставляет равнодушными.
Давайте-ка быстренько вспомним все три истории. Первая – выдумка, прекрасная работа богатого воображения: героиня имеет уникальную способность, которую она может использовать ограниченное число раз, и ей нужно понять, как правильно ее использовать. Вторая история скорее всего основана на народных преданиях, на устных рассказах о судьбах неких собирательных образов: воин, которым движут благородные цели, становится жестокой машиной убийства. И третья история – история реальных людей, живущих среди нас: заслуженный профессор и опытный педагог, столкнувшийся с жестоким устройством современного общества, и женщина, волей судьбы ставшая заложницей собственной нерешительности.
Заметив, как Я'эль, сдвинув брови, в упор глядит на Саада, словно принуждая его к какому-то действию, Филипп поспешил добавить:
– Прости пожалуйста, Аарон, если что-то вдруг прозвучало некорректно.
– Нет-нет, все в порядке.
– Так вот, у нас три истории. Вроде разные, но в каждой из них мы следим за действиями активных, деятельных героев, которые хотят быть полезными. Каждый из них идет к какой-то цели. Добивается он ее или нет – это другой вопрос, но со всеми ними происходит что-то, что изменяет их. Ребята, мы имеем дело с тремя образцами самой обычной человеческой драмы, а драма подразумевает трудности, лишения, проблемы, их преодоление, решение задач, ранее перед героями не встававших. Драма – это жизнь, а жизнь – драма. За жизнь!
Звук ударяющихся глиняных кружек обозначил новую страницу разговора.
– Хочу предупредить вас об опасности злоупотребления тяжелыми историями. Одна, вторая, третья, десятая, сотая рассказанная история, не дающая надежду, в состоянии сломить вашу естественную защиту и через образовавшуюся брешь загнать в вас дух печали, тоски, уныния. Так и теряется надежда. Я никоим образом не рекомендую вам пропадать на темной стороне этой жизни, не советую переселяться туда. Мы все равно волей или неволей оказываемся там рано или поздно, и для любого из нас это всегда тяжелый жизненный опыт. Но чисто логически, чисто геометрически выбраться из него на светлую сторону мы можем лишь попав туда. Мы не можем говорить о спасении, когда нас незачем спасать. Мы не почувствуем смысла спасения и его важности, если не будем погибать. Надежда не проявится в изобилии, и Счастье не придет к тому, кто не лишался чего-то дорогого в жизни. Но не давайте себе привыкнуть к постоянному пребыванию там, куда не проникает свет, не дайте почувствовать себя там, как дома. Мы все должны тянуться к свету. Посмотрите на тех, кто постоянно причитает о тяжелой жизни, о невзгодах, об убийствах, о войнах, на тех, кто говорит, что жизнь не имеет особого смысла и заключается лишь в том, чтобы есть, спать, срать, сношаться, засыпать и снова просыпаться, чтобы есть, спать, срать, сношаться, засыпать и снова, и снова, и снова, пока какой-нибудь из ненадежных органов нашего надежного организма-механизма не откажет. А вы знаете, они по-своему правы! Они правы, потому что их жизни в этом и заключаются. Но, но, но…
Филипп прищурил левый глаз, будто тот залип в момент подмигивания, улыбнулся, закусив нижнюю губу, и указательным пальцем правой руки стал легонько бить по краю стола, словно уча его чему-то. Красное вино уже начало оказывать свое целебное свойство.
– …но даже среди их историй проживает драма, даже об этих людях мы будем говорить, беспокоиться, пытаться их понять, мы будем говорить с ними, ведь им нужно показать путь на светлую сторону.
– Ну, это в целом, – расширив монолог Филиппа до диалога, отметил Аарон, – а в частности мы просто будем делать свое дело, если речь о театре.
– Конечно о театре, а о чем же еще? Что еще мы, здесь сидящие, можем делать с любовью, не считаясь с потерями и затратами? Но наш театр – это не только сцена. Мы – актеры на сцене, а в жизни – люди, о которых говорят артисты. Актеры разыгрывают на сценах ситуации и чему-то пытаются научить людей, стремятся что-то показать, на что-то намекнуть. Мы – дети, которые играют в свои игры, но каждая игра призвана сделать игроков опытнее. Все три истории, которые мы – не побоюсь этих слов – пережили, все они нас чему-то уже научили, а мы потом о них расскажем другим. Может быть, кто-то узнает в одной из таких историй профессора, который потерял все, что у него было потому, что не смог преступить закон, который ему в детстве преподал отец, или не смог соврать обещаниям, данным матери, или просто не смог лицемерить перед самим собой, не смог пойти на компромисс со своей совестью. Может быть, кто-то узнает и задумается. Никто этого не знает, никто не может быть в чем-либо уверенным в принципе. Мы все просто делаем, что-то делаем. Как думаете, наш вчерашний парень, проспавший до середины дня, он уже проснулся сегодня, а?
– Спит, – криво улыбаясь пробасила Я'эль, откусывая большой кусок от запеченной куриной ноги и запивая его холодным персиковым компотом.
– А который вообще час? – поинтересовался Саад, пока что самый трезвый из всех пирующих.
На стенах часов не было, поэтому все обратились к своим телефонам. Я'эль, как ни странно, оказалось самой проворной. Двумя пальцами удерживая корпус телефона, она выудила его из кармана рюкзака, костяшкой согнутого пальца активировала экран, и, оглашая «Пять минут пятого!», запихнула его обратно в рюкзак, умудрившись не выронить и не запятнать жиром.
– Тогда скорее всего уже не спит, – выдал он свою версию. – Не спит, но пока что ничего дельного так и не сделал.
– Тост! У меня есть тост, – заявил Филипп, возвращая кружки в состояние готовности. – Вот мы вчера говорили о том, как научиться спасать Время, когда другие его убивают, и о том, как это полезно для всего человечества. Сегодня я вывел формулу попроще, на каждый день, и преподнести ее будет лучше всего в виде тоста.
Филипп встал, высоко поднял кружку вина и сказал:
– Мы никогда не боялись проигрывать, мирились с лишениями, но знаете что, давайте уже начнем постепенно отвоевывать потерянные рубежи. Хватит с нас поражений, хватит проигрышей, хватит неудач. Они будут, они никуда не денутся, без них будет просто неинтересно жить, но мы… всем нам я желаю добиваться пусть даже самых маленьких, самых незначительных, может и незаметных, но ежедневных – Ежедневных Побед! Лично мне вы, мои друзья, помогли в эти два дня совершить сразу несколько побед, одна из которых – этот стол.
Он осушил кружку и принялся заедать красочным сэндвичем, поданным ему Я'эль.
– Закуси, Филипп. Тут зелень, сыр, сметана, кусочки куриного мяса. На здоровье!
– Да тут все на здоровье идет! Вся жизнь полезной становится! Но мы – люди, не то, чтобы неприспособленные к этой жизни, а, скорее, созданные для немного иной жизни, более суровой, что ли… Поэтому нам скоро придется, как бы нам всем этого ни хотелось не делать, оставить это место. Завтра нам вообще в город возвращаться.
Все настолько успели отвыкнуть от города, отдохнуть и расслабиться, что буквально съежились, услышав эти слова. Выпивший, но не вдребезину пьяный Филипп заметил это изменение в собеседниках и криво улыбнулся, поспешив им на выручку.
– Но не будем пока что торопиться, ведь у нас еще целый вечер в ресорте, а мы умеем ценить время, и поэтому всего оставшегося времени нашей поездки нам с лихвой хватит, чтобы набрать побольше сил, впечатлений и позитивного заряда. Это пусть Город вздыхает!
Минут через десять в помещение снова зашел хозяин и поинтересовался как идут дела. Филипп от всего сердца поблагодарил его за заботу и за угощение, и попросил принести ему счет. Хозяин начал было отговаривать его, мотивируя тем, что сегодняшний день – особенный для них обоих, что они должны быть благодарны тем событиям, что произошли с ними, но у Филиппа был припасен контраргумент: они покупали еду на обратный путь, после чего уже несложно было убедить хозяина и в том, что четыре голодных рта – не шутка.
– А как нам быть с машиной? Кто сможет подбросить нас до ресорта?
– Я же и подброшу, сейчас вот только переоденусь, – вызвался хозяин. – У меня и машина самая вместительная, да и с Томасом кое о чем переговорить надо, поэтому в вопросе транспорта чтобы о деньгах и заикнуться не подумали! – сказал он, убедительно пригрозив пальцем.
Филипп расплатился по счету, после чего все четверо встали из-за стола, взяли свои рюкзаки и наспех распределили между собой мешки с фруктами, коробки со сладостями и свертки с пирожками. Им даже вручили банку салата – того, который пользовался у них самым большим успехом, а мальчишка всунул Я'эль в руку маленькую баночку меда и, слегка покраснев, улыбнулся. Еще раз поблагодарив хозяев за гостеприимство, они направились к выходу.
Машина уже была готова. Хозяин помог им аккуратно разместить свои ноши в багажнике и сел за руль. Взревел мотор, заглушив многоголосное приглашение селянок почаще посещать их, из выхлопной трубы с сильным хлопком вырвался черный дым, разогнав их в разные стороны, автомобиль тронулся с места и неспеша покатил по вьющейся змейкой дороге к горному ресорту с необычным для такого рода объектов названием «Sanctuary».
