Людмила Доморощенова
Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова
«В уважение памяти…»
Есть ещё одна видимая особенность в жизни простой крестьянки Марии и её потомства – внимание сильных мира сего на самом высшем уровне. В 1775 году (к 10-летию памяти академика М.В. Ломоносова?) Екатерина II специальным именным указом освободила его племянника Михаила Головина, адъюнкта Академии наук, от подушного оклада (для Михаила Васильевича, как известно, это в своё время не было сделано, и налог за него платил отец, а позднее – община). После безвременной смерти Михаила Головина его родители обратились в Архангельскую казённую палату с просьбой об освобождении от подушной подати также их младшего сына Петра, а его потомков – от рекрутства. При этом они подробно ссылались на заслуги старшего сына в науках. Но поскольку никаких законных оснований у архангельских властей для предоставления таких льгот, в общем-то, не было, а обращаться к императору по делам простых крестьян, заслуги сына которых им не были известны, показалось чиновникам невозможным, Головины получили отказ.
Губернатор Е.А. Головцын, который обещал своему другу М.В. Ломоносову помощь «по нужде» семье его «сводной сестры», был к тому времени уже в отставке и жил в Петербурге. Поэтому переписка семьи Головиных с губернским начальством по поводу получения льгот продолжалась семь лет. А потом случилось чудо: летом 1797 года (это уже время императора Павла I) новый архангельский губернатор Н.И. Ахвердов, лично познакомившись во время поездки по губернии с «сестрой Ломоносова» (муж Марии к тому времени уже умер), передал её просьбу императору через своего знакомого – генерал-прокурора князя А.Б. Куракина, друга детства и юности Павла I. При этом Ахвердов ссылался на родственные связи этой семьи не только с почётным профессором Академии наук Головиным, но и с Михаилом Васильевичем Ломоносовым, представляя его в письме «Российским Пиндаром» (то есть – поэтом).
И просьба была выполнена незамедлительно! Павел I, который якобы не любил Ломоносова и 32 года назад вроде бы злорадствовал по поводу его смерти, указом от 22 августа 1797 года (через две недели после отправки письма Ахвердова из Архангельска) повелел, оценив прежде всего научные заслуги Михаила Васильевича: «В уважение памяти и полезных познаний знаменитого Санкт-Петербургской Академии Наук профессора, статского советника Ломоносова, Всемилостивейше повелеваем, рождённого от сестры его, Головиной, сына, Архангельской губернии, Холмогорского уезда, Матигорской волости крестьянина Петра с детьми и с потомством их, исключа из подушного оклада, освободить от рекрутского набора».
Имя Ломоносова, знание его заслуг перед Отечеством и спустя десятилетия не померкли в памяти этого государя. Имени же почётного профессора Академии наук Михаила Головина, к тому времени уже покойного, и его заслуг император Павел, в отличие от своей матери, императрицы Екатерины Великой, очевидно, не знал.
Особенно внимательным и щедрым по отношению к Головиным оказался сын Павла I – император Николай I Павлович. Этнограф-беллетрист С.М. Максимов в своей известной книге «Год на Севере» писал: «12 сентября 1826 года начальник главного штаба генерал Дибич, по повелению императора Николая из Москвы, потребовал от губернатора Миницкого сведения о крестьянине Иване Фёдорове Лопаткине: точно ли он внук известного сочинителя Ломоносова, каково его поведение, состояние и чем он занимается?»
Обратим внимание на дату: это особенный день, так как с 21 августа по 17 сентября 1826 года в Москве проходили торжества по поводу коронации Николая I. Получается, что в один из дней этих торжеств император вдруг узнаёт о некоем крестьянине Лопаткине, вроде бы внуке стихотворца Ломоносова. От кого? И зачем этот кто-то загрузил царскую особу, да ещё в такое время, информацией о человеке, совершенно, казалось бы, далёком от сферы интересов императора?
И почему император, вместо того, чтобы досадливо и даже строго выговорить своему визави за излишнюю, совершенно не соответствующую самым памятным в его жизни дням тему, тут же призывает к себе начальника главного (!) штаба и велит ему через Миницкого, генерал-губернатора огромного края, состоящего из Вологодской, Архангельской и Олонецкой губерний, собрать все сведения о каком-то Лопаткине? Вдумайтесь в «расклад сил»: император, его главный генерал, генерал-губернатор и …простой крестьянин, ни сном, ни духом не ведающий, что стал вдруг персоной грата в самые торжественные дни жизни страны в конкретный период.
Генерал-губернатор, получив высочайшее повеление, развил с помощью чиновников Архангельского губернского правления бурную деятельность «по местному изысканию в разных волостях». Миницкому удалось в кратчайший срок найти всех родственников Ломоносова и составить подробный генеалогический список их. Он даже лично встретился с Лопаткиным и его матерью Матрёной. Иван был охарактеризован им так: «…поведения хорошаго, к землепашеству и скотоводству рачителен, а более занимается из костей разнаго рода токарною работою и околочиванием вещей, каковому искусству приобучает желающих, и работников для сего содержит».
Губернатор не знал, зачем конкретно потребовались новому государю сведения о родственниках М.В. Ломоносова, но он правильно предположил, что для доброго дела. Ведь приход к власти в стране нового человека всегда, сколько существовала сама царская власть, сопровождался высочайшими пожалованиями – одариванием ценными подарками родных, близких, нужных и важных персон, а также менее дорогими подарками (перстни, часы), орденами и медалями достойных людей с мест по рекомендации тамошних властей.
Однако перспективы царского благодеяния встревожили Лопаткиных. Миницкий в своём отчёте о проделанной работе писал: «…если Лопаткин удостоился всемилостивейшаго благоволения Государя Императора, то лично изъяснял мне, что он не желает освобождения от подушного оклада и рекрутской повинности, и осмеливается просить себе другой награды. Посему я и имею честь со своей стороны ходатайствовать о награждении его, Лопаткина, серебряною медалью на Аннинской ленте». Тревога Ивана понятна: освобождение 40 лет назад семьи его дяди Петра Евсеевича Головина от подушного оклада и рекрутства привело к враждебному отношению членов сельской общины к этой семье, неизвестно за что, по их мнению, облагодетельствованной за счёт общества (ведь вместо парней Петра Головина в армию рекрутировали сыновей других крестьян). Кроме того, сын Ивана был уже не призывного возраста.
Судя по отчёту Миницкого, мать Ивана – Матрёна, быстрее сына поняв, в чём дело, «осмелилась» просить награду и себе, причём не какую-то «другую», а конкретную – денежную. Претензии крестьянки были столь велики, что губернатору пришлось оформить их осторожно, через отступчивое «невозможно ли»: «Матери же его Матрёне Лопаткиной, по известному скромному и честному ея поведению, и как она была любимая племянница Ломоносова, а ныне находится при старости лет в бедности, то невозможно ли пожаловать ей единовременно тысячу рублей». Чтобы понять размах претензии, можно вспомнить, что когда через четверть века сын Николая Павловича Александр II Николаевич побывал в родных краях Ломоносова, он выделил в помощь бедствующему тогда Антониево-Сийскому монастырю, куда заглянул по дороге, ту же сумму, будучи уверенным, что этого вполне достаточно для поправления дел целой обители.
Представление Миницкого о поощрении матери и сына Лопаткиных было полностью уважено государем: в январе 1827 года «внуку известнаго сочинителя Ломоносова, в поощрение искусства резьбы его на кости», пожалована шейная медаль с надписью «За полезное», а матери его выдана тысяча рублей. При этом известно, что Николай Павлович был человеком достаточно прижимистым и деньги просто так направо и налево не разбрасывал. И что же тогда это была за «благотворительная акция» в адрес конкретного крестьянского семейства в дни его коронации?
Журнал «Русская старина» в 1883 году (т. 37, № 3) вспоминал: «День своего Священного Коронования Государь Император Николай I Павлович, по примеру своих Августейших предшественников, ознаменовал многими милостями. Кроме того, что в этот день последовали разные повышения в чинах и назначениях, имеющие более или менее частный, ограниченный известным незначительным кругом людей, характер, в это время дарованы были разные льготы и для массы народа. В день своей Коронации Государь Император Николай I Павлович в своих милостях коснулся всех сословий и слоёв российского общества».
Автор этой информации говорит о «массах народа», отмеченных в связи с коронованием. Предложения по конкретным фамилиям должны были в таком случае готовить местные власти. Причём заранее и обоснованно; на это у них было время. Кандидатуру Лопаткина, как видим, до этого никто не выдвигал и представление на него никто не готовил. Царская «милость» в виде медали свалилась на него внезапно и, возможно, не совсем заслуженно (недаром губернатор попросил для него не золотую, а всего лишь серебряную медаль «За полезное»).
Эта награда была учреждена Александром I в 1801 году вместе с другими «шейными» медалями, отмечающими верную службу царю и Отечеству («За усердие», «За верную службу», «За усердную службу», «За верность и усердие» и другие). По статуту, ею награждали представителей различных сословий за особые заслуги перед государством в области промышленности, торговли и сельского хозяйства, а также за крупные пожертвования в казну.
Как пишет Д.И. Петерс в работе «Наградные медали Российской империи XIX-XX веков», в 1827 году серебряной медалью для ношения на шее на Аннинской ленте был награждён мастеровой А. Копьев «за представление в Вольно-экономическое общество разных моделей машин своего изобретения». В 1841 году золотыми шейными медалями на Аннинских лентах пожалованы «шуйские 2-й гильдии купцы фабриканты братья Пётр и Иван Болотовы за полезную их деятельность на поприще мануфактурной промышленности». В 1839-48 годах не раз награждали оружейников и мастеровых Тульского оружейного завода золотыми и серебряными медалями на различных орденских лентах «за их старание в выделке оружия».
Резьба по кости – дело, конечно, тоже полезное. Ею на родине М.В. Ломоносова занимались многие крестьяне, некоторые из них достигали выдающегося мастерства. И тогда их шедевры покупали царские семьи. Резные иконы, шкатулки из кости имела у себя Екатерина I; резные шахматы неоднократно заказывались куростровцу Осипу Дудину для наследника престола Павла Петровича. Достоверно известно также, что в 1798 году царствующая чета Павел I и Мария Фёдоровна приняли от резчика Н.С. Верещагина, который подолгу проживал в Санкт-Петербурге, парные вазы конусообразной формы. Но ни один резчик до Ивана Лопаткина не удостаивался за свои работы столь высокой награды, хотя шедевры некоторых из них и сегодня хранятся во многих музеях, в том числе – в Государственном Эрмитаже.
В ту пору медали были ещё редки и вызывали у окружающих уважение и почтение. Повышение общественного статуса позволило Ивану расширить домашнюю школу для обучения желающих овладеть секретами косторезного мастерства, хотя ему лично не удалось создать ни одного шедевра, слава о котором дошла бы до наших дней в материальном воплощении или хотя бы изустно. А что касается благоразумной Матрёны, так ловко выхватившей с помощью губернатора свой кусок счастья, думается, она не особо распространялась о царской милости, памятуя о ссоре брата Петра с сельским сообществом в подобном же «счастливом случае».
Но вернёмся к вопросу: почему? Почему Николай I Павлович в разгар коронации завёл разговор о некоем, явно незнакомом ему крестьянине и поднял вокруг его имени такую суету в не очень подходящее для этого время? Чтобы ответить, надо вспомнить, что мать и сын получили «подарки» в первую очередь как «внук известнаго сочинителя Ломоносова» и его «любимая племянница», а уж потом за резьбу по кости и лечение массажем. То есть речь тогда, на коронации, зашла сначала о великом русском учёном? Например, с кем-нибудь из тех, кто представлял на торжествах Архангельскую губернию, кто мог близко подойти к государю, у кого был повод говорить с ним? Или с кем по этому поводу мог заговорить сам Николай I? Был ли такой человек?
Был! В торжествах по поводу коронации участвовал архангельский гражданский губернатор, тайный советник и герой Отечественной войны Я.Ф. Ганскау (1786-1841). В начале 1825 года, то есть почти два года назад, он горячо поддержал предложение архиепископа Архангельского и Холмогорского Неофита (Докучаев-Платонов) об установлении в Архангельске памятника великому учёному Ломоносову и даже выступил на общем собрании городской думы с предложением открыть сбор средств на эти цели, обратившись к императору Александру I за разрешением. Проект памятника был утверждён уже новым императором Николаем Павловичем в феврале 1826 года, то есть практически сразу после его вступления на престол.
В дни коронации Николая I, а именно 11 сентября 1826 года, Ганскау вручался орден Святой Анны 1-й степени. Вот тогда-то государь, обладавший прекрасной памятью, и спросил, видимо, его о том, как идёт сбор средств на создание памятника Ломоносову. В ходе этого разговора у императора мог возникнуть вопрос о том, есть ли достойные потомки рода учёного на Архангельской земле? Яков Фёдорович, очевидно, и назвал слышанное им когда-то имя Ивана Лопаткина, хотя вряд ли знал его лично. Потому уже на следующий день оставшемуся в Архангельске на хозяйстве военному губернатору Миницкому и отдаётся из Москвы высочайшее распоряжение узнать всё об этом «внуке Ломоносова». При этом император, возможно, просто ошибся, назвав в указе внучатого племянника Ивана внуком, а возможно, он знал и признавал что-то такое, чего не хотели знать и признавать его предшественники.
Через десять лет имя знаменитого родственника помогло получить царский презент и сестре Ивана Фёдоровича Лопаткина дочери Матрёны – Ирине, которая вышла замуж за мещанина Ершова. Живя с семьёй в Архангельске, она, как и мать, занималась костоправством и массажем, хотя, надо признаться, сама Матрёна не очень высоко ценила умение дочери в этом деле. В 1837 году, то ли вознесясь высоко в собственном мнении, то ли пытаясь доказать матери неправоту в отношении её, Ирина собрала в городе от клиентов подписи в свою пользу: мол, такая-то хорошо лечит людей трением рук и обладает способностью избавлять от разных, в том числе внутренних, болей, за что её следует поощрить. Это «письменное удостоверение за подписью многих жителей Архангельска» она представила архангельскому военному губернатору Сулиме с просьбой «довести до сведения высшего начальства о ея трудах на пользу страждущего человечества».
Контр-адмирал решил посоветоваться по столь необычному поводу с дипломированными медиками и обратился за заключением в Архангельскую врачебную управу. Но там «не придали значения такому врачеванию» и никак не оценили труд Ирины. Более того, категорически заявили, что подобное знахарство нельзя допускать без врачебного контроля, о чём ей тут же «было сделано через полицию уведомление». То есть врачи не только не поддержали знахарку, но и фактически запретили Ирине её деятельность. Эти сведения привёл сотрудник Архгубстаткомитета Н.А. Голубцов в очерке «Памятник М.В. Ломоносову в г. Архангельске», опубликованном в уже упоминавшемся нами выше юбилейном «Ломоносовском сборнике» в 1911 году.
Похоже, помогло ей в этих хлопотах только упоминание имени великого родственника. Сулима, несмотря на отрицательное заключение врачебной управы, всё же «вошёл к министру внутренних дел с представлением об исходатайствовании Ирине Фёдоровне Ершовой подарка в 500 рублей ассигнациями». И вскоре по высочайшему повелению ей был пожалован «в уважение её безвозмездных трудов на пользу страждущих и во внимание к заслугам, оказанным на поприще словесности и наук знаменитым предком её статским советником Ломоносовым» бриллиантовый перстень.
Обратим ещё раз внимание на то, что всё выше перечисленные «милости» дети, внуки и правнуки Марии получали именем «знаменитого предка» М.В. Ломоносова. Но ведь, по официальной биографии, Михаил Васильевич не был, по принципу общей крови, предком никого из своей северной родни, произведённой на свет его якобы сводной сестрой, не признанной своим якобы отцом Василием.
Но если, как следует из нашей версии, Мария была дочерью Михаила Васильевича, то для всех её детей, внуков и пра-пра-правнуков, равно как и потомков официальной дочери Елены, он действительно является предком. И это потом признавали как деревенские, так и столичные потомки учёного. Праправнук Марии по линии её дочери Матрёны Михаил Ершов в 1903 году составил родословную своей семьи по нисходящей, представив всех своих родственников потомками М.В. Ломоносова. Потомки учёного по линии его дочери-дворянки Елены не возражали. Один из них, князь Михаил Сергеевич Волконский, дополнил эту «родословную» именами известных ему родственников-дворян. Книга в зелёном сафьяновом переплёте с золотой тиснёной надписью «Документы на имя Михаила Васильевича Ершова (праправнука Михаила Васильевича Ломоносова по женской линии)» ныне находится в музее МГУ им. М.В. Ломоносова.
В ряду родственников Ломоносова, отмеченных царской милостью, был и Илья Иванович Лопаткин (1816-48). Праправнук Марии, внук Матрёны, старший сын Ивана Лопаткина, о котором мы говорили выше, стал не только хорошим резчиком, но и расторопным предпринимателем. Очевидно, полученные его отцом от императора милости, а бабкой – большие деньги позволили Илье ещё более расширить семейное дело. Цеховой мастер-косторез построил в родном селе двухэтажный дом-мастерскую, где трудились 17 резчиков. Он много ездил, продавая изделия свои и работающих на него мастеров-косторезов.
В 1842 году Илье каким-то образом удалось встретиться с государем и вручить тому одну из своих работ, то есть, как это тогда называлось, сделать подношение. Подобные творческие подношения при Николае I поощрялись ответными подарками; чаще всего это были или золотой перстень, или часы, специально заготовленные для таких случаев с большим запасом. Случай Ильи Ивановича Лопаткина оказался особенным: император «за усердное поднесение резной, из слоновой кости, работы его, изображающей Тайную вечерю» наградил мастера необычно щедро: и часами, и перстнем.
У Николая Павловича, несмотря на все его недостатки человека и правителя, было какое-то непреходяще особое отношение к памяти Ломоносова. Император, как видим, явно выделял его родственников, поддерживал их. Уже вскоре после вступления на престол он ознакомился с поданными ранее на имя Александра I документами по созданию памятника учёному в Архангельске и затем активно участвовал в этой работе: сделал самый большой (пять тысяч рублей) взнос во время всенародного сбора средств для монумента, постоянно интересовался ходом работ, лично рассмотрел и утвердил проект и рисунок памятника, сам выбрал место для его установки, хотя никогда не бывал в Архангельске.
А главное, он как-то смог передать это особое отношение к Ломоносову и его малой родине своим внукам. Летом 1870 года великий князь Алексей Александрович, сын Александра II, спешивший через Архангельск для предпринятого им затем плавания по северным морям, нашёл время побывать на Курострове. Очевидец этого события писал: «Под звон колоколов и клич народа он прибыл в 10 часов вечера в Ломоносовскую школу, где учащиеся пропели „Спаси, Господи, люди Твоя”. Затем законоучитель представил краткие сведения о школе, после чего его высочество внимательно осматривал здание училища, а генерал Тосьет предлагал вопросы учащимся. По осмотре школы великий князь посетил место дома Ломоносова. Здесь архангельский губернатор Качалов сообщил, что Ломоносовское училище находится в частной квартире. Услышав это, его высочество благоволил пожертвовать 400 рублей на постройку особого здания для училища на родине Ломоносова».
Тогда же для этих целей было разрешено использовать средства, собранные ранее по стране на памятник Ломоносову на Курострове, поскольку он по разным причинам в то время так и не был создан. На эти деньги в следующем году построили здание училища имени М.В. Ломоносова, в котором разместилось также первое в губернии общежитие для сельских детей из отдалённых деревень.
Через пятнадцать лет, в 1885 году, в родной деревне М.В. Ломоносова побывал другой внук Николая Павловича, третий сын Александра II великий князь Владимир Александрович. Он прибыл на Архангельский Север с важной миссией – для осмотра расположенных здесь войск и военных учреждений, проверки мобилизационной готовности транспортной системы. До Архангельска Владимир Александрович со свитой добирался по Северной Двине на пароходе «Купецъ». В Холмогорах он с сопровождающими пересел в карбас, доставивший его на Куростров, затем три версты до деревни преодолел на лошадях.
Памятная книга Куростровской церкви 1887 года так описывала это событие: «Под звон колоколов, народный клич в 9 часов вечера великий князь подъехал к зданию Ломоносовского училища через украшенную флагами деревню в школьный сад. При входе волостной старшина поднёс от имени крестьян Ломоносовской волости хлеб-соль на резном из моржовой кости блюде, дети пропели „Спаси, Господи”. В школе его высочество поздоровался с учениками, поцеловал руку законоучителя, тщательно осмотрел всё здание и все предметы училища».
Владимир Александрович, как когда-то и его брат, также побывал на месте, где стоял дом Ломоносовых. Состоявший в его свите писатель К.К. Случевский отметил в путевых заметках: «О самом Ломоносове на месте его родины ничто решительно не напоминает, если не считать небольшого прудика, в который, как говорят, отец его сажал пойманную рыбу; прудишко маленький, зеленеющий». Но ведь почему-то не поленился и этот великий князь проделать уже достаточно поздно вечером неблизкий путь в деревню Ломоносово, постоял возле прудика – этой живой ниточки, связавшей его с прошлым, о котором он знал, вероятно, больше, чем мы.
Биографы Ломоносова сетуют, что к 19 веку в России уже все забыли о нём как поэте, а как об учёном никто якобы и не ведал. Как видим, это не так: помнили Михайлу Васильевича и народ, и правители. Был император Павел I Петрович, лично знавший Ломоносова, уважавший его, вопреки злым языкам. Были историк Н.М. Карамзин и архивист В.В. Стасов, а потом и писатель А.С. Пушкин, изучавшие историю царского семейства Романовых в самых секретных архивах. И был император Николай I Павлович, заказавший им эту работу и что-то там, в их отчётах и справках, увидевший такое, что заставило его по-иному взглянуть не только на Ломоносова, но и на всех его родственников.