Людмила Доморощенова
Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова
Где и у кого Ломоносов учился металлургии?
В разных вариантах биографии Ломоносова, написанных различными авторами, можно встретить утверждение, что во Фрейберге он посещал с познавательными целями рудники и металлургические заводы. Однако справочные материалы о Саксонии говорят, что в тот период вся жизнь города была сосредоточена вокруг горного промысла; никаких заводов здесь не было, сырьё вывозилось на переработку в другие регионы страны.
М.И. Верёвкин в упоминавшейся нами академической биографии учёного пишет: «В то самое время, то есть 1740 года.., академия, по прошению его [Ломоносова], позволила ему побывать на Гессенских рудниках, что в Гарце. Там познакомился он со славным горным советником и металлургом г. Крамером, имевшим тогда уже в готовности к напечатанию прекрасное своё сочинение об искусстве разделения металлов. У сего учёного и искусного мужа он был довольное время и много успел в практической металлургии. Во осматривании плавильных и разливных заводов провёл целое лето; зимою возвратился в Марбург и остался там до весны 1741 года».
В Германии есть только один город Гарц, который находится на небольшом острове Рюген, где нет никаких горнорудных производств. Но зато на территории земель Нижняя Саксония, Саксония-Анхальт и Тюрингия расположен самый северный на немецкой территории и достаточно мощный горный массив Гарц. Своей южной оконечностью эти горы «заходят» на землю Гессен (на ту пору – ландграфство, то есть княжество, частью которого являлся Марбург). Очевидно, именно этот участок Верёвкин и называет Гессенским Гарцем. Здесь расположен небольшой город Франкенберг-на-Эдере, где с конца 16 до начала 19 века добывали и плавили серебро и медь.
Ломоносов действительно бывал там и писал: «В Германии славен пред другими в Гессенском ландграфстве Франкенберг, который медь и серебро в себе содержит. Там случилось мне не без удивления видеть не токмо дерево, но и целые снопы окаменелые, медную и серебряную руду содержащие, так что в некоторых колосах зёрна чистым серебром обросли».
Позднее русский естествоиспытатель, геолог по своей основной профессии В.И. Вернадский, тоже побывавший здесь, описал это явление, отметив, что «серебро переносится в растворах в связи с органическими веществами далеко от мест нахождения своих первичных соединений. Особенно резко такая циркуляция серебра наблюдается в осадочных месторождениях: здесь оно иногда составляет цемент песчаников. Во Франкенберге в цехштейне (содержащие соль пласты недр, сформировавшиеся во второй половине Пермского периода. – Л.Д.) оно сосредоточивается в кусочках дерева, являясь для них окаменяющим веществом».
Это уникальное явление и наблюдал студент Ломоносов в «Гессенском Гарце», то есть в небольшом городке Франкенберг, взрослая мужская часть населения которого (в 18 веке здесь жили всего две с половиной тысячи человек) работала на рудниках и крошечных плавильных заводиках. Но что здесь было делать «славному металлургу» Крамеру, если только он не преподавал в одном из местных университетов горное дело, химию или физику? На гессенской земле в то время было два университета: в Марбурге и Гиссене. И в одном из них, а именно в Марбургском, где учился Ломоносов, в это время действительно работал некто Крамер.
Этот Иоганн Крамер, как гласит энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона, был юристом. Он родился в 1706 году, то есть был всего на пять лет старше русского студента. Окончил университет в Марбурге, а значит, являлся одним из учеников профессора Вольфа, преподававшего здесь в том числе и правоведение. Крамер разделял взгляды Вольфа и стал его последователем, применявшим в своей науке принципы философии учителя. Например, одна из его работ 1740 года так и называлась – «Применение вольфианской философии в юриспруденции» («Usus philosophiae Wofianae in jure»).
Но мог ли этот Крамер иметь отношение к горному делу как части металлургии? Вполне! В Германии это была одна из старейших отраслей промышленности. Труд рабочих здесь был очень тяжёлым, и уже в 17-18 веках они вели серьёзную борьбу за свои права, связанные с охраной жизни и её страховыми гарантиями; создавали свои сообщества, поддерживали друг друга. Причём старались выстраивать эту деятельность на основании существовавших тогда законов, привлекая к работе профессиональных юристов. Иоганна Крамера также вполне могли приглашать в инспекционные поездки на рудники и другие предприятия металлургической промышленности Германии, а он мог брать в такие поездки Ломоносова. То есть познакомить студента с организацией плавильного и литейного производства в Франкенберге он, конечно, имел возможность, но дать какие-либо практические знания по металлургии – вряд ли. Так что г-н Верёвкин в отношении гессенского Иоганна Крамера, конечно, ошибался.
Видимо, из этого же понимания исходил и неоднократно упоминавшийся нами писатель Е. Лебедев, который «нашёл» другого Крамера – тёзку марбургского юриста. В своей книге «Ломоносов», рассказывая о поездке будущего учёного в Голландию, он пишет: «На обратном пути (частью на лошадях, частью пешком) „саксонский студент”, как рекомендовал себя Ломоносов, посетил в Лейдене горного советника и металлурга Крамера, показавшего ему свою лабораторию и местные металлургические заводы».
Проверим и это утверждение, которое также вызывает большие сомнения. Ведь Голландия, как известно, бедна недрами. Для развития металлургической промышленности здесь не было ни железной руды, ни каменного угля. Кроме того, в 18 веке эта страна обладала обширными колониальными владениями, благодаря чему имела свободный доступ к источникам сырья и рынкам сбыта во многих других странах. Поэтому в Голландии в то время широчайшее развитие получил не столько промышленный, сколько торгово-ростовщический капитал.
Лейден же, расположенный практически в предместьях Гааги (ныне – 15 минут езды на машине), вообще являлся центром текстильной промышленности и связанных с ней производств: красильного, печатного, швейного и т.д. (старые европейские города чаще всего создавались по типу производственного цеха). Ломоносов во время поездки к Головкину действительно был в этом городе и даже какое-то время жил здесь. И точно посещал какие-то лекции в Лейденском университете, так как позднее, при обсуждении плана устройства Московского университета в 1755 году, он, по словам И.И. Шувалова, «много упорствовал в своих мнениях, и хотел удержать вполне образец Лейденского [университета] с его несовместными вольностями». В том же плане, представленном Шувалову, Ломоносов предусматривал возможность присутствия на лекциях «вольных слушателей», каковым сам, видимо, был в Лейдене.
В этом университете в то время преподавал химию некто Иоганн Андреас Крамер. Но на роль учителя Ломоносова, «много давшего будущему великому русскому химику», он тоже не очень тянет. Немецкая Википедия сообщает, что этот Крамер родился в декабре 1710 года (т.е. почти ровесник Ломоносова) в Кведлинбурге (город в районе горного массива Гарц, герцогство Брауншвейг-Люнебург, Германия). Изучал медицину и право в Галле, позже учился также в университете города Хельмштедт (Нижняя Саксония), но ни врачом, ни юристом не стал. Более всего его интересовала металлургическая химия, а если точнее – пробирное искусство. И не удивительно: ведь он был родом из мест, где уже почти тысячу лет добывали серебро и золото, где чеканили собственные монеты высокого качества, что говорит о традиционно хорошей постановке здесь пробирного дела. Возможно, с этим делом была связана семья Крамеров или часть её членов.
Постоянно совершенствуя свои знания в области пробирования металлов, технологического контроля качества плавки и производства продукции, Крамер стал в пробирном искусстве настоящим мэтром. В 1736 году в Лейдене вышла в свет его первая научная работа «Пробирование» («Docimasia»). В тот период он уже начал читать лекции студентам в Лондоне. В 1738 году, в 28 лет, Крамер был избран профессором физики и химии Лейденского университета, где не только преподавал, но и много экспериментировал в университетской лаборатории. В 1739 году опубликовал на английском языке «Курс пробирного искусства» («Elementa artis docimasticae»), переведённый затем на немецкий и французский языки.
Понятно, почему Крамер выбрал для апробации своих знаний Голландию. Выше мы уже говорили о том, что в этой стране в то время превалировали торгово-ростовщические интересы, а значит, скапливалось большое количество золотых и серебряных денег; из колоний в метрополию поступали драгоценные металлы в виде руды, слитков, а также произведений искусства из драгметаллов. Поэтому в Голландии пробирное дело было востребовано как нигде широко. Оно и сегодня, являясь важнейшей составляющей металлургии, представляет собой методы количественного определения содержания металлов, главным образом благородных, в рудах, различных продуктах металлургического производства, отходах, сплавах, изделиях. Полученные искусством пробирщиков данные позволяют осуществлять контроль технологических процессов, вести учёт расходования благородных металлов, определять пробы ювелирных изделий и сплавов, содержащих эти металлы.
Крамер, проработавший в Голландии около десяти лет, получивший здесь богатый опыт и имя, оставался тем ни менее горячим патриотом своей страны. В 1743 году он не стал продлевать контракт с Лейденским университетом, отклонил также приглашение Лондонского университета и вернулся на родину, предложив свои услуги совету горнодобывающей промышленности и металлургии герцогства Брауншвейг-Люнебург, где в то время, как мы уже говорили, велась интенсивная добыча железной руды, добывались серебро и золото.
Следующие 30 лет Крамер являлся горным советником этого герцогства. Жил и работал в Бланкенбурге, соседнем с его родным Кведлинбургом, применяя на практике полученные знания. Он был признан лучшим в Европе металлургом и химиком-лаборантом того времени, провёл на местных металлургических заводах реорганизацию технологических процессов. Выполнял также обязанности директора монетного двора. Имея собственную лабораторию, расположенную в замке Бланкенбург, он экспериментировал до конца своей жизни.
Но у него была одна особенность: из-за сложного характера, а также высокого мнения о себе и своём предназначении, Крамер в общении был очень и очень непростым человеком. Он часто игнорировал правила и нормы поведения, принятые в обществе. Его профессиональные взгляды кардинально, а нередко и сенсационно, отличались от принятого в металлургии того времени, и он отстаивал их, что называется, невзирая на лица. Зачастую этот конфликт личных убеждений с господствующей доктриной приводил к гонениям, преследованиям и репрессиям со стороны официальных лиц и властей. Его грубые манеры и упёртость неоднократно критиковались, приводили к негативным для него последствиям. В этом Крамер, скоро ставший именитым учёным, был очень похож на будущего именитого учёного Ломоносова.
Летом 1740 года, когда могла произойти их встреча, Крамер ещё не был горным советником и признанным авторитетом в своём деле. Молодой амбициозный учёный пока лишь пробивал себе путь в большую науку, хотя характер мог показать уже тогда. Но не меньше амбиций, упёртости было и у студента Ломоносова, который только что отверг в качестве учителя несомненно более известного и именитого на тот период специалиста – горного советника Генкеля.
Как именно русский студент в незнакомом ему голландском городе ткачей, красильщиков, портных, где он никого не знал, познакомился с Крамером? Как он вообще узнал о нём? Скорее всего, дожидаясь ответа графа Головкина, он решил побывать вольнослушателем на лекциях по химии в близком от Гааги известном Лейденском университете, где и началось их общение. Но не как ученика с учителем. Вспомним, что Генкель, жалуясь в это время в Санкт-Петербург на своего строптивого ученика, достаточно высоко оценивал его: «Господин Ломоносов, довольно хорошо усвоивший себе теоретически и практически химию, преимущественно металлургическую, а в особенности пробирное дело…». Генкель также высказал в этом письме мнение, что Ломоносов может уже сам иметь учеников.
То есть Крамер и Ломоносов профессионально находились тогда практически в равных «весовых категориях», и у каждого из них могли быть свои «производственные секреты». И каким бы образом они ни познакомились, только это было способно заинтересовать их друг в друге. Так что какое-то время они могли общаться как специалисты, подпитываясь друг от друга знаниями, могли вести научные дискуссии, останавливаясь на острых вопросах и поверяя теорию экспериментами в лаборатории. Никакие специальные занятия, а тем более экскурсии на производство для любознательного вольнослушателя Крамер устраивать не мог.
Молодой учёный был слишком занят лекциями и своими экспериментами и, скорее всего, они общались ровно столько, сколько были интересны друг другу профессионально. Не более того.
И разошлись они, в лучшем случае, как случайно встретившиеся люди: без всяких последствий. А, возможно, с их-то характерами, и разлетелись, как говорится, в пух и прах, не сойдясь во мнении по какому-то важному для обоих вопросу. Позднее Ломоносов в одном из своих писем вскользь заметил не без сожаления, что у него в Европе нет знакомых химиков. На Крамера он в своих трудах сослался лишь однажды, причём весьма сдержанно и без комментариев, хотя немец к тому времени был уже европейски известным учёным.
Если бы Крамер оказался немыслимым альтруистом и тогда, в Голландии, оставив все свои дела, действительно решил за просто так поделиться своими знаниями с русским студентом Ломоносовым, показать и разъяснить в лаборатории лично им разработанные методы пробного анализа металлов, съездить с ним куда-то на некие металлургические заводы (коих в Голландии того времени практически и не было), он бы запомнил этого студента. И Ломоносов запомнил бы доброту этого учителя и впоследствии мог хотя бы сообщить ему о своих успехах, поблагодарить за науку. Но этого не случилось.
…А мы пока, в рамках этого исследования, так и не поняли, как за десять месяцев, начав практически с нуля, отвлекаясь на разные «посторонние» дела и интересы, Ломоносов смог стать выдающимся специалистом в области геологии, горного дела и металлургии. Хотя всё более и более убеждаемся в том, что в Германии он показал отличные знания химии, в том числе металлургической.
«Учитель поэзии»
Считается, что и в поэзии Ломоносов поднаторел именно в Германии. Он прибыл сюда, имея в поэтическом «анамнезе», вроде бы, только одно, да и то несколько странное стихотворение «На туесок», написанное в годы студенчества в Москве (то ли шутка, то ли перевод чьей-то шутки с латинского языка, о чём мы поговорим позднее). Серьёзно увлёкся в Марбурге изучением европейской поэзии и даже отправил в Петербург работу по творчеству французского поэта и критика Н. Буало. Там это, конечно, не было понято: студенту строго напомнили, зачем именно он послан в Германию. Но Ломоносова это не остановило: все годы учёбы в Германии он не оставлял интереса к поэзии, чему, как предполагается, способствовало общение с появившимся в Марбурге почти одновременно с русскими студентами некоего «аспиранта» из Лейпцига – в будущем достаточно известного немецкого математика, философа, поэта Георга Фридриха Бермана.
Этот молодой человек (он был на шесть лет младше Ломоносова), получил прекрасное разностороннее образование: с раннего детства занимался с частными преподавателями дома, затем его определили в княжеское привилегированное учебное заведение для одарённых детей, а в 1730 году, тринадцатилетним подростком, он был зачислен в Лейпцигский университете. Учился у выдающихся учёных и деятелей культуры своего времени, в том числе у известного немецкого поэта, профессора поэзии Готшеда.
При столь безграничных возможностях, блистательных достоинствах и признанных успехах Берман стал в 1732 году (Ломоносов в это время якобы только ещё начинал учёбу) бакалавром философии, в 1735 – получил степень магистра по совокупности заслуг. В конце 1736 года, несмотря на то, что уже обладал обширными научными знаниями, отправился в Марбург слушать лекции знаменитого Вольфа. С Ломоносовым Берману нередко приходилось сидеть за одним столом и в доме Вольфа, где они за умеренную плату столовались по предложению учителя, и на его лекциях.
Ломоносов так вспоминал об этом в письме Г.Ф. Миллеру от 7 мая 1754 года: «Берман тогда… ходил к Волфу на лекции. Я его довольно знаю: с год времени (современные исследователи уточняют – шесть-семь месяцев – Л.Д.) за одним столом был у Волфа и учился у него немецкому языку и математике»57. Это деловое письмо было посвящено проблеме замещения в Петербургской академии вакантной должности профессора по кафедре экспериментальной физики. Одним из претендентов на это место оказался профессор Виттенбергского университета Г.Ф. Берман. Михаил Васильевич отверг его кандидатуру и предложил также известного ему по студенческим временам марбургского профессора И.К. Шпангенберга.
Как видим, Ломоносов, вспоминая (единственный, кстати, раз в жизни!) Бермана, отдаёт ему должное: да, тот помогал ему в освоении немецкого языка и азов высшей математики, но не более того. Однако, отвергнув кандидатуру бывшего своего «учителя», он, видимо, не слишком высоко оценил его педагогический талант, а о поэтическом вообще умолчал, хотя Берман уже тогда, в молодости, слыл поэтом и знатоком немецкой поэзии.
Поэтому мы не можем согласиться с мнением кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника Научно-исследовательского отдела редкой книги Библиотеки РАН (Санкт-Петербург) П.И. Хотеева: «Уроки Бермана в Марбурге оказались для Ломоносова настолько полезными, что вскоре он стал свободно читать в оригиналах труды И.К. Готшеда, И. Гюбнера, стихи И.Х. Гюнтера и благодаря этому, основываясь на приобретённых знаниях и собственных наблюдениях, пришёл к выводу, что русскому языку, как и немецкому, присуща тоническая система стихосложения. Будучи учеником Готшеда, Берман мог в той или иной степени влиять на взгляды начинающего русского поэта. Общение с Берманом, по-видимому, ускорило процесс знакомства Ломоносова с европейской литературой, в том числе с изданиями возглавляемого Готшедом Немецкого общества в Лейпциге»58.
Был ли Ломоносов начинающим поэтом, мог ли Берман оказать хоть какое-то влияние на его взгляды и вообще быть именно тем человеком, который познакомил величайшего в скором будущем русского поэта с европейской литературой? Было ли полугодовое общение с Берманом значимым для Ломоносова и считал ли он 19-летнего (пусть и очень образованного) немецкого подростка своим учителем? У меня лично есть только один ответ на все эти вопросы – нет, нет и нет, в чём мы скоро убедимся.
Итоги учёбы Ломоносова в Германии
Итак, из четырёх с половиной лет («полпята» – напишет позднее сам Михаил Васильевич), которые он провёл в этой стране, два года прошли, по Вольфу, «не столько в изучении замысловатых теорий, сколько в усвоении того, что впредь будет полезно для правильного понимания рудокопных машин». Однако рудокопные машины студенту то ли не очень интересны, то ли уже известны, и он параллельно с этим самозабвенно занимается поэзией, танцами, фехтованием, с удовольствием проводит время в кабачках и женском обществе, чего на родине был, очевидно, лишён по причине отсутствия средств. Прослушан также годичный вводный курс лекций по химии, много времени отдано занятиям в химической лаборатории Марбургского университета (непонятно, правда, с какой конкретно целью), урокам рисования.
Занятия во Фрейберге для него продолжались вместо двух лет, запланированных Академией наук, всего десять месяцев. Напомним, что Ломоносов в письме Шумахеру так описывает уроки Генкеля: «Что же касается до курса химии, то он в первые четыре месяца едва успел пройти учение о солях, на что было бы достаточно одного месяца; остального времени должно было хватить для всех главнейших предметов, как то: металлов, полуметаллов, земель, камней и серы. Но при этом большая часть опытов вследствие его неловкости оказалась испорченной. Подобные роковые происшествия (которые он диктовал нам с примесью своих пошлых шуток и пустой болтовни) составляют половину содержания нашего дневника».
Конечно, раздражённый Ломоносов утрирует, вероятно, и саму ситуацию, и способности учителя. Но мы снова возвращаемся к загадочной фразе из его письма Шумахеру о том, что он не хотел бы поменяться с Генкелем «своими хотя и малыми, но основательными знаниями». Ведь Ломоносов здесь прямо говорит о том, что у него «свои» знания в химии и металлургии, а у Генкеля – свои. Но откуда у студента эти знания, тем более основательные, если по химии он прослушал только вводные лекции в Марбурге? И где он так хорошо изучил естественную историю, что «прикипел» к горному делу, стал потом в нём первым и лучшим в своей стране учёным специалистом? В письме В.Н. Татищеву от 27 января 1749 года он прямо говорит: «…главное мое дело есть горная наука».
Несмотря на поверхностность, практическую направленность и незавершённость учёбы в Германии, Ломоносов вернулся в Россию вполне зрелым, сложившимся учёным, мыслителем, поэтом. При этом одни биографы твердят о врождённой гениальности, помогавшей ему якобы всё схватывать на лету, другие настаивают на том, что все свои знания он получил у немецких учителей.
Третий вариант – раннее обучение наукам – даже не рассматривается: да вы что, откуда науки в непросвещённой России, тем более на Русском Севере, на краю света? Только в Германии! Однако сам же М.В. Ломоносов во вступлении к «Древней российской истории.» писал: «Не мало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели». Одно из таких свидетельств – история уникальной «республики Выгореция».