Константин Маркович Поповский
Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба
Действие третье
9.
Декорации четвертой картины – комната Горацио.
На стульях, постели и подоконнике сидят четверо или пятеро актеров; ближе всех к авансцене – Первый актер. Все они смотрят на Горацио, который сидит в кресле возле двери.
Долгая пауза.
Горацио: Ваша пауза что-то уж больно затянулась.
Первый актер: На то мы и актеры, ваша милость, чтобы соблюдать паузу, потому что если ее не соблюдать, то весь эффект пойдет псу под хвост. Вы нам рассказали нечто немыслимое, а значит, и пауза должна соответствовать рассказанному. (Театрально, схватившись руками за голову).
О, боги! Боги…
Боль терзает плоть.
Трепещет сердце, отступил Господь.
Блуждает взор, повержен долу слух.
В борьбе с собой изнемогает дух.
Горацио: Это неплохо.
Первый актер: Не правда ли? И все потому, что вовремя была соблюдена пауза. (Поднявшись со своего места, декламирует).
Сомнений горечь разрывает грудь.
В глазах темно. Куда направить путь?
Ночь на земле и ночь в душе моей,
Которая из них, скажи, темней?
Горацио: Мне кажется, достаточно.
Первый актер (садясь): Как пожелаете, милорд.
Горацио: Теперь скажите мне, наконец, что вы об этом думаете?
Первый актер: Мы?.. (Обернувшись к сидящим актерам). Ничего особенного. Такое случается и, надо сказать, довольно часто.
Горацио: Вот новость! То вы полчаса молчите, выпучив глаза от изумления, а теперь говорите так спокойно, как будто вам приходится видеть призраки каждую неделю.
Первый актер: Хоть вы, может быть, и не поверите, но иной раз гораздо чаще. Все зависит от пьесы, которую мы играем.
Горацио: А как же тогда ваша хваленая пауза?
Первый актер: Согласитесь, что она была очень и очень к месту.
Горацио: Теперь я, кажется, понял. У вас болезнь, свойственная всем профессионалам. Врач смотрит на всех людей, как на своих пациентов, а для портного мир – это только большая гардеробная… Ставлю фартинг, что вы сейчас приметесь уверять меня, что между театром и жизнью нет никакой разницы.
Первый актер: Во всяком случае, она не больше той, которая существует между жизнью и смертью, милорд. То есть, как вы справедливо заметили – никакой. (Декламирует).
Смерть пляшет на подмостках бытия,
А жизнь танцует на могильных плитах.
Одна и та же мягкая земля
Хранит живых и стережет убитых.
Смерть разыгрывает свою пьесу перед живыми, милорд, а живые – перед смертью, – так какая же разница?
Горацио: У этой новости есть только один недостаток: она вчерашняя.
Первый актер: Была бы она завтрашняя, я бы отдал вам ее подороже.
Горацио: Черт возьми! Кроме того, она еще и не к месту. Мы говорили о другом.
Первый актер: Разве?.. (Посмотрев на актеров). Вы что-то путаете, милорд, – о том же самом. В конце концов, это всего лишь слова и ничего больше. Расставьте их так и получите одно, переставьте – и вместо ангела вылезет черт или даже что-нибудь похуже.
Горацио: А что-нибудь еще кроме слов?
Первый актер: То, что между ними, милорд.
Горацио: Иначе говоря, молчанье.
Первый актер: Да, еще какое, черт возьми! С рыданьями, воплями, проклятьями, с кровавыми слезами, раскаяньем, обидой, ненавистью, желчью… Клянусь подмостками, вы судите, как заправский актер.
Горацио: Вы мне льстите, сударь.
Первый актер: Но, заметьте, – в той же пропорции, что и себе… А знаете, что однажды сказал мне принц Гамлет в один из наших приездов? Вам это понравится. Он сказал, что хотел бы стать актером, если бы уже им ни был. Признаться, я подумал тогда, что это сказано для красного словца. Но теперь, после вашего рассказа, я вижу, что он знал, о чем говорит. Клянусь Минервой, когда бы все играли так, как он, некому было бы толпиться вокруг подмостков. (Обернувшись, актерам). А?.. Сыграл как надо.
Актеры согласно кивают.
Горацио: А вы не очень-то удручены его смертью, мне кажется.
Первый актер: Чьей? Принца?.. Он разве умер?
Горацио: Что?
Первый актер: Я говорю: он умер?
Горацио: Ей-Богу, что за шутки?
Первый актер: Нисколько, милорд. Я только хотел сказать, что тот, кто играет свою роль так, как наш принц, переиграет тысячу смертей.
Горацио: Я бы охотно поверил этому, если бы он сидел сейчас с нами, вот на этом самом месте, где он сидел еще совсем недавно.
Первый актер (осторожно): Простите меня великодушно, если я выражу свою мысль несколько грубовато, но только зачем же ему сидеть вместе с нами, если его роль уже сыграна, милорд?
Короткая пауза. Горацио несколько мгновений молча смотрит на Первого Актера.
Горацио (рассмеявшись): Ах, старый плут! (Грозя Первому актеру пальцем). Поймал. Крыть нечем. (Актерам). Экий мошенник!
Актеры негромко аплодируют.
(Первому актеру). Ну, продолжай. Забей последний гвоздь. Мне кажется, у тебя получится.
Первый актер: Хотите услышать то, что уже знаете?
Горацио: Как и все люди, как и все люди.
Первый актер: Тогда для вас не будет новостью, что у каждого из нас своя собственная роль, милорд, – конечно, кроме тех, кто толпится в партере и на галерке, и кого смерть запрягает в свою повозку, не считая.
Горацио: Это не новость.
Первый актер: Как и то, впрочем, что нам следует играть, не раздумывая и во всю силу, как наш принц, потому что ставки слишком высоки, а упустить свой шанс легче простого.
Горацио: Я чувствую, что настало время последней реплики.
Первый актер: Вот она, милорд. Мы играем, чтобы выигрывать.
Горацио (негромко): Браво… (Помедлив). Браво, браво… Так принц выиграл?
Первый актер (тихо): Кто стал бы сомневаться?
Горацио: И что же?
Первый актер: Скорее, у кого. У смерти, милорд. Только не спрашивайте меня опять, почему его нет с нами за этим столом. Тому, кто сам запрягает свою смерть незачем вновь возвращаться на этот постоялый двор, где мы с вами еще топчемся на этих подмостках, перебрасываясь словами в ожидании, когда они, наконец, закончатся. (Помедлив, обернувшись к актерам, негромко). Хотя, сказать по правде, здесь нет ни одного, кто отказался бы сыграть с ним на пару.
Актеры согласно кивают.
Горацио (тихо): И я из их числа. (Обращаясь ко всем сразу). Я всем вам благодарен за это желание, потому что оно мое не менее, чем ваше… Однако поговорим теперь о другом. Если я не ошибаюсь, теперь у вас на уме другая пьеса.
Первый актер: С небес на землю… Увы, милорд.
Горацио: Увы?
Первый актер: Мы уже и сами не рады, милорд. Мало того, что в ней нет ни одного стоящего стиха, – в конце концов, это не страшно, потому что лучшее испытание для актера, это плохой текст. Гораздо хуже, что это и не смерть, и не жизнь, а какое-то прокисшее молоко, которое называется «Фортинбрас – спаситель Дании»… Хотите, я вам почитаю?
Горацио: Как-нибудь в другой раз.
Первый актер: Вы лишаете себя редкого удовольствия. Она так плоха, что иногда даже начинает нравиться.
Горацио: Так не играйте ее.
Первый актер: Не играть? (Оглянувшись на актеров, несколько озадаченно). Пожалуй, это мысль.
Горацио: И какая…Тем более, что я хотел бы предложить вашему вниманью кое-что другое.
Первый актер: Что-нибудь стоящее?
Горацио: Из датской жизни.
Первый актер: На чей сюжет?
Горацио: На мой, если вас это не отпугнет.
Первый актер: Милорд!..
Горацио: Мне кажется, он вам должен понравиться. Представьте себе ночь, безлунную и мрачную, полную опасностей, словом, такую, которую вы можете наблюдать, если окажетесь на улице после второй стражи. Крытая повозка неслышно движется по Эльсинору, объезжая посты и выбирая места потемнее, и при этом во всем чувствуется какая-то тревога, что, впрочем, не удивительно, потому что на сцене разыгрывается бегство.
Первый актер: Завязка славная. А как названье пьесы?
Горацио: «Утереть нос», я думаю. Тут все дело в том, чтобы сделать это вовремя. Поэтому следующая сцена разыгрывается на причале. Представьте себе – корабль уже распустил паруса и вот-вот выйдет в открытое море. Команда суетится, занятая последними приготовлениями. Тени, отблески факелов, трели капитанского свистка – все то, что так создает на сцене настроение. Повозку уже разгрузили, лошадей загнали в трюм и теперь все ждут, когда капитан даст команду. Еще несколько минут и, вспенив носом волну, корабль отплывает, а зритель расходится по домам, довольный счастливой развязкой.
Первый актер: Боюсь, что в последнее время зритель уходит довольный, только если на сцене остается с десяток трупов… Корабль английский?
Горацио: Оказывается, вы неплохой отгадчик.
Первый актер: Простое совпадение. В последнее время мне снится один и тот же сон, как будто я стою в Лондоне перед каким-то театром и все не решаюсь войти. Вот я и подумал… Так, значит, в Лондон?
Горацио: Прямиком.
Первый актер: Тогда остается узнать последнее – что там было в этой вашей повозке?
Горацио: Ах, это… Сущая безделица. Не стоит даже упоминания. Актеры. Декорации к спектаклям. Костюмы… Словом, актерская труппа, такая же, как ваша.
Первый актер: И она дала деру?
Горацио: Сбежала, представьте себе. Я бы даже не побоялся сказать – растаяла. Растворилась, как будто ее и не бывало.
Первый актер: Какие шустрые… Но какова причина этого поступка?
Горацио: Вы мне не поверите. Самая ничтожная. Им вдруг показалось, что не годится играть ложь на тех самых подмостках, на которых еще совсем недавно они играли правду. Как видите, тут замешана мораль. Это, конечно, немного скучновато, но за неимением иного, сойдет и это.
Первый актер: Какая смешная причина. (Повернувшись к остальным актерам). Слыхали? (Театрально смеется). Мораль!..
Вместе с ним смеются актеры.
Из-за такого-то пустяка!.. (Повернувшись к Горацио, серьезно и негромко). Нам надо посоветоваться.
Горацио: Валяйте. (Встает). Я пока пройдусь.
Первый актер: Нет, нет. Останьтесь. Мы обсудим это мигом.
Подойдя к актерам, Первый актер, обращаясь то к одному, то к другому, быстро жестикулирует. В ответ, каждый из актеров отвечает ему тем же. Пауза.
(Повернувшись к Горацио, негромко). Мы согласны, милорд.
Стук в дверь.
Горацио (сделав знак актерам, осторожно подходит к двери; шепотом, одновременно прислушиваясь): Так вы сыграете?
Первый актер (шепотом): Не сомневайтесь. Сыграем так, что затрещат подмостки.
Горацио (отходя от двери, шепотом): Смотрите только, чтобы они не развалились совсем. (Достает из шкафа кошелек).
Стук повторяется.
Т-с-с… (Шепотом). Вот, возьмите.
Первый актер: Что это?
Горацио: Хватит, чтобы добраться до Лондона.
Первый актер: Вы нас обижаете. Эту пьесу мы сыграем бесплатно. Так сказать, из-за одного только уважения к публике.
Горацио: Берите, говорю вам. (Отдает кошелек актеру и прислушивается). Ушли, кажется.
Первый актер (держа кошелек в руках): Нам, право, совестно.
Горацио: Тогда успокойте себя каким-нибудь подобающим монологом, если он, конечно, найдется в вашем репертуаре. Считайте, что, будучи единственным зрителем вашей пьесы, я заплатил и за партер, и за галерку. (Подходя к столу). Теперь последнее. (Взяв со стола бумаги, помедлив). Вот тут я набросал кой-какие сценки о нашем принце. Все важное, что удержала память и кое-что с чужих слов, во всяком случае, вполне достаточно, чтобы нанизать на это правду. Когда у вас будет желание – взгляните. Вдруг вам захочется в память о принце разыграть его историю? (С горькой усмешкой). Если, конечно, ваша память о нем переживет его на несколько месяцев, что иногда случается.
Первый актер: Намного больше.
Горацио: Ах, не зарекайтесь. У времени – тысяча способов, чтобы отшибить нам память. Всего несколько мгновений и вот уже все, что было еще недавно так живо, так близко, уже бледнеет, уходит, стираются краски, исчезают детали и остается только сухой язык протокола, черточка между двумя датами, сноска в книге, а через какое-то время не останется и этого. Но даже если кому-то вдруг придет в голову порыться в архивах и извлечь на свет божий все эти желтые листы, переписку, воспоминания современников и очевидцев, то, что они, как ни тень праха, из которого, как ни старайся, уже не выжмешь ни капли жизни?
Первый актер: Именно на то и существуют подмостки, ваша милость. Время обходит их стороной.
Горацио: Когда бы так, там с вами вместе толкался б целый мир. (Протягивая бумаги). Возьмите.
Первый актер: С благодарностью. (Принимая бумаги). Вы делаете нам бесценный подарок.
Горацио: Не вам, и не подарок. Всего лишь возвращаю принцу обещанное, если, конечно, он в нем еще нуждается. Все остальное теперь – дело случая… Только заклинаю вас – не делайте из этой истории ничего ни слишком назидательного, ни слишком героического. Тут слышится совсем другая мелодия. Она, правда, едва угадывается за словами и поступками, но так, что эти последние выглядят скорее приправой, чем основным блюдом. Потеряете ее – и все пропало.
Первый актер: Мы будем внимательны.
Горацио: Скорее, сердечны.
Первый актер: Тогда и то, и другое.
Настойчивый стук в дверь. Голос Секретаря: «Горацио, откройте!..»
Иду. (Негромко, актерам). Я загляну к вам вечером. Теперь прощайте. (Открывает дверь)
Секретарь (почти вбегая): Ну, наконец-то! А то я уж было подумал… (Заметив актеров). Да у вас тут целый за… Я хотел сказать «собранье»… Я помешал?
Горацио: Они уже уходят. (Актерам). Прощайте, господа.
Один за другим, актеры уходят.
Секретарь: Плохие новости, друг мой. А если быть более точным, то очень плохие.. Да закройте же дверь!
Горацио (запирая дверь): Хуже прежних?
Секретарь: Судите сами… Бернардо и Марцелл… Их арестовали сегодня утром.
Пауза.
Что же вы молчите?.. Горацио?
Горацио: А что сказать? «Боже мой»? «Не может быть»? «Проклятье»? (Без выраженья). Боже мой. Не может быть. Проклятье. (Сквозь зубы). Гнусный город. Поганая страна. Зловонный мир… Достаточно, надеюсь?
Секретарь: Во всяком случае, к месту, хотя по роду своей деятельности, мне этого слышать не полагается.
Горацио: Как это случилось?
Секретарь: Прямо после службы, едва они вернулись… Что до Марцелла, то он отдал оружие без звука, ни о чем не спрашивая. Но вот Бернардо… (Смолкает).
Горацио: Что?
Секретарь (проходя и садясь): Он так кричал, что на его крики сбежалось полгарнизона. Они вступились за него, и в результате не обошлось без потасовки. Есть раненые. Но, в конце концов, его скрутили и отвели в холодную.
Горацио: Вы слышали, что он кричал?
Секретарь: Со слов других… (Понизив голос). Он звал на помощь…
Горацио: Верится с трудом. Это на него не похоже.
Секретарь: Да, если бы людей. (Почти шепотом). Он звал ваш призрак.
Горацио: О, бедняга… Душа простая и чистая, не знающая ни кривизны, ни оглядки. (Глухо). Жаль, там не было меня. В два голоса мы, может быть, и докричались.
Секретарь: Для шуток нету времени, Горацио. Весь Эльсинор трясет, как в лихорадке, хотя все делают вид, что ничего особенного не происходит. Похоже на торфяной пожар – наверху все, как обычно, тогда как внизу бушует пламя. Один неверный шаг – и ты в пекле. Послушайте, что я вам скажу, и отнеситесь к этому со всей серьезностью: бегите и, притом, немедленно.
Горацио: Бежать? Зачем?
Секретарь: Затем, зачем бегут!.. Зачем… Затем, хотя бы, чтобы не оказаться вместе с Бернардо и Марцеллом.
Горацио: Я виноват не больше, чем они.
Секретарь: А они, стало быть, не больше, чем вы… Отличная логика, друг мой. (Сердито). Да, что вы, ей-Богу, как малый ребенок!.. Вина найдется. Был бы человек.
Горацио: Да в чем причина? Объясните толком.
Секретарь: Я не имею права.
Горацио: Тогда, может быть, как-нибудь… иносказательно?
Секретарь (махнув рукой): Э, будь что будет… Только умоляю вас – никому ни слова.
Горацио: По рукам. Молчу, как рыба.
Секретарь (оглянувшись на дверь, шепотом): Заговор. (Быстро). Тш-ш… Ужасный заговор, Горацио. Он свил себе гнездо в самом сердце датского королевства, здесь, в Кронберге – и в нем причина всех этих арестов.
Горацио: «Свил себе гнездо…» – это очень образно.
Секретарь: Так образно, что если бы заговорщикам удалось осуществить хотя бы часть того, что они намеревались, то Дания погибла бы.
Горацио: Ужасная потеря… Значит Фортуна от них отвернулась?.. (Негромко). Проклятая баба. Сказать вам по правде, сердцем я почему-то сегодня с ними.
Секретарь: Ради Бога, Горацио!.. Или вы хотите, чтобы меня высекли кнутом за недоносительство?.. Если бы вы знали про их затеи, вы бы так не говорили.
Горацио: Жалею, что не знал.
Секретарь: Так сейчас узнаете. Достаточно сказать, что вступив в сношение с польскою короной, они готовили убийство принца, подначивали народ к неповиновению и – страшно вымолвить – на место святой веры отцов, хотели поставить, – ну, что бы вы думали?
Горацио: Я, право, затрудняюсь.
Секретарь: Синагогу!.. Что скажете?
Горацио: Они сознались? Сами?
Секретарь: Все, как один. Рейнальдо, слуга Полония, Корнелий, Вольтиманд, – все дали показания.
Горацио: Сами?
Секретарь: Важен результат. А он таков, что во всех показаниях мелькает ваше имя.
Горацио: Плевать на имя!.. Сами или нет?
Секретарь: Вы спрашиваете не о том, Горацио… (Поспешно). Нет, нет, послушайте меня. Когда лесной пожар, не на шутку разыгравшись, сжигает все, что встречается на его пути, – деревья, птиц, зверей, людей, целые деревни, – скажите, кто из них виновен? Кто перешел черту и разозлил стихию?.. Вот то-то же. Спросите у своего разума, и он вам ответит: когда творится ужас, то все виновны и все замешаны… Ну, как вам объяснить еще яснее?
Горацио: Ваше объяснение хромает. Когда все виновны, то уже никто не виноват.
Секретарь: Может быть, у вас в Италии. Но тут у нас в ходу другая арифметика. Когда не виноват никто, то виноваты все. (Не давая перебить себя). Да, да, да… Вот почему меч правосудия, поднявшись, сечет и правых и виновных, не разбирая и не прислушиваясь ни к крикам, ни к оправданиям, занятый лишь тем, чтобы искоренить зло… (Поспешно поднявшись). Простите, мне пора.
Горацио: Вы так оправдаете самого дьявола… (Негромко, словно сам с собой). Тут что-то другое, мне кажется… Вот только что?
Секретарь: Что?.. Я не знаю. Но что бы там ни было – бегите, не думая.
Горацио: Но не прежде, чем загляну в глаза нашему принцу.
Секретарь (почти с изумлением, не сразу): Зачем?
Горацио: Зачем?.. Зачем… Хотя бы для того, чтобы самому потом не опускать глаза.
Секретарь: И это после всего, что я вам рассказал?.. Помилуйте, Горацио! Где же ваше благоразумие? Лезть прямо в логово льва, – это, конечно, очень мужественно, но вашему мужеству не хватает благоразумия, а без него оно похоже на безумье… Простите, но у меня даже язык стал заплетаться… К тому же принц вас не примет. Ей-Богу, он вас не примет.
Горацио: Проберусь, как мышь.
Секретарь: Мимо дворцовых кошек? Сомневаюсь.
Горацио: Увидите.
Секретарь: Не хочу об этом даже слышать… (Сердито). В конце концов, поступайте, как сочтете нужным. Я вас предупредил, а там, как знаете. Но только, прошу вас, обо мне – ни слова. Заклинаю вас всеми святыми – даже ни полслова.
Горацио: Ни четверти.
Секретарь: Тогда храни вас Бог. Прощайте. (Идет к двери).
Горацио (быстро): Я с вами. (Сдергивает со стены плащ).
Секретарь останавливается возле двери. Набросив плащ, Горацио открывает дверь, но Секретарь не трогается с места. Короткая пауза.
Идемте же.
Секретарь (не трогаясь с места): Надеюсь, вы меня поймете правильно, Горацио, и не обидитесь, если я вам скажу, что будет благоразумнее, если нас не будут видеть вместе. По крайней мере, какое-то время… Ей-Богу, без обид.
Горацио: Так далеко зашло?.. Ну, что ж, конечно. Идите первым.
Секретарь: Правда – без обиды?
Горацио: Клянусь.
Секретарь: В какое ужасное время мы живем. Боже мой!.. (Идет к двери. Обернувшись). Послушайте меня, мой друг. Не испытывайте судьбу, не ходите к принцу. Тем более, что он сегодня охотится и, как я слышал, вернется только завтра или послезавтра, прямо к карнавалу… Обратите внимание, – это вам знак, чтобы вы оставили эту неразумную мысль.
Горацио: Проклятье!.. Только завтра?
Секретарь: Для вас, быть может, совсем наоборот, – благословенье. Я слышал, что когда Господь желает нас спасти и отвратить от каких-либо сомнительных дел, Он нам всегда дает немного времени на размышленья… Прощайте. (Идет к двери).
Горацио (рассеянно): Прощайте… (Вдогонку). И за все – спасибо.
Секретарь (обернувшись на пороге, шепотом): Горацио, бегите.
Горацио: Что?
Секретарь: Бегите. (Исчезает).
Пауза.
Горацио (медленно возвращается от двери в центр комнаты; скинув плащ и остановившись в центре комнаты, с недоумением): Да что это со мной?.. Я сплю? Иль брежу?.. Как будто висишь в пустоте, где не за что ухватиться. Где все чужое и мысль проходит сквозь вещи, их не цепляя. (Решительно). Стоп… Если по порядку… (Схватившись руками за голову). Ну, ленивый разум, – шевелись, пока еще есть время!.. (Медленно идет по сцене, негромко). Я сплю, и все это мне только снится… Допустим. Снится. И, при этом, я знаю, что я сплю… Тут какое-то противоречие. Но если это так, то это значит… Что же? Что пробужденье близко?.. Так бывает под утро, когда остатки сна еще туманят голову, но уже не обманывают тебя, и ты знаешь, что это только сон… Нет, нет, не то! Не то. (Схватив висящую на стене шпагу, рубит ей в ярости воздух). Не то!.. (Остановившись). Тогда другое. Раз я сплю, мне нечего бояться ни боли, ни страданий, – ничего из того, что превращает человеческую жизнь в пытку и заставляет человека искать спасенья в смерти… (С издевкой). Неужели?.. Ах, ты, дешевый софист!.. Как будто, если скажешь «здесь боли нет», ее не будет… Если б так… Кто не боится боли?.. И где найдется реальность, более чем что-нибудь другое убеждающая нас в том, что мы бодрствуем?.. (Твердо). Значит, все это не сон и я не сплю… Но что тогда?.. А? Вот вопрос, приятель. Ответь-ка, если сможешь. Что значат все эти сплетения вещей, событий, лиц, улыбок, звуков, смертей, рождений, ненависти, страхов, нелепых ожиданий, случайностей, молчанья, слов, обмолвок, тревог, негаданных подарков, потерь, беспочвенных надежд, разлук, предательств, крови? (Помедлив, негромко). Что значит?.. (Почти без выражения). Изгнанье, вот что. Так и есть – изгнанье… (После небольшой паузы). Изгнанье… Слово найдено. Изгнанье… Так. Теперь не упусти… Я существую, потому что изгнан. Вот факт, с которым не поспоришь. А эта пустота, в которой кружит все от солнца до последней пылинки, – она всего лишь другое имя этого изгнанья, – капкан, держащий нас от самого рождения до смерти, подогнанная цепь, которую не чувствуешь, пока она не натянулась… (Подойдя к открытому окну, не сразу). Кому пришло бы в голову сомневаться в том, что это море?.. Достаточно только спросить, чем оно подтверждает свое существование, как тысячи ответов придут на ум и каждый скажет: тяжестью воды, холодной глубиной, запахом гниющих водорослей, треском корабельной обшивки и криками тонущих, барашками на гребнях волн и шумом прибоя, солнечными отблесками и опрокинутым небом, и еще тысячью других вещей, тогда как я – одним своим изгнаньем… (Оборвав себя). Тс-сс… (Почти шепотом). Я изгнан и живу в своем изгнанье. Как крот в своей норе или, пожалуй, даже как змея в своей коже… Но что же это значит, Горацио?.. Вот то-то же, что значит!.. Что-то такое, к чему можно только прикоснуться, да и то, не словами, а случайным взглядом, смутным воспоминанием, загадочным намеком, – да, и то, похоже, лишь на мгновенье, как это бывает при вспышке ночной молнии. (Твердо). Раз изгнан, то откуда-то… Из Дома?.. Кто станет сомневаться?.. Верно, верно. Раз есть изгнанник, то должно быть и место, откуда он изгнан. Дом… Нет, нет, ясней не скажешь. Ведь как бы далеко ни простиралося изгнанье, оно всегда знает свои границы и ту точку, с которой оно начинает свой отсчет и которая зовется Домом. Ей-Богу, в самом этом слове есть какая-то прочность и достоверность… (Идет по сцене, негромко). Ага. Крючок заброшен. Теперь остается только вытащить рыбу… Ну, так тащи!.. Раз есть Изгнанье, есть и Возвращенье… Поймал!
Пауза. Горацио медленно идет по сцене, положив шпагу на плечо.
(Негромко, почти с удивлением). Так, значит, Возвращенье?.. (Помолчав). Возвращенье… (Помолчав). Вот тебе и еще одно слово, которое могло бы вместить сотни книг.
Короткая пауза.
(Вернувшись к окну и остановившись возле него, негромко, с усмешкой, которая едва угадывается). Итак, Изгнанье, Дом, Возвращение, – вот прекрасное доказательство против скептиков, древних и новых… (Громко). Поздравьте меня, принц. Я кое-что нашел. (Помедлив, вполголоса). Если только не оно меня.
Дверь медленно открывается.
Маргрет (появляясь на пороге, негромко): Горацио…
Горацио стремительно оборачивается, выставив перед собой шпагу.
Дверь была открыта…
Пауза. Горацио застыл со шпагой в руке.
(Входя). Горацио?
Горацио (хрипло): Его здесь нет.
Маргрет: Да?.. А это кто? (Сделав несколько шагов). Да, убери же шпагу. У тебя такое лицо, как будто ты с удовольствием кого-нибудь проткнул бы.
Горацио: Без удовольствия. (Швыряет шпагу на постель).
Маргрет: Ты сердишься?
Горацио: А что, заметно?
Маргрет: И даже очень. Когда ты сердишься, то у тебя один глаз становится меньше… (Осматриваясь). Ты один? Мне послышалось, что ты с кем-то разговаривал.
Горацио: С дьяволом.
Маргрет: Это не смешно.
Горацио: Еще бы. Тем более, что он просил тебе передать, что он тобой доволен.
Маргрет: Горацио…
Горацио (кричит): Его здесь нет!..
Маргрет: Но где же он тогда?
Горацио: Там, где шлюхи называются шлюхами, ублюдки – ублюдками, а свиньи – свиньями. (Резко). Ну? Что ты ждешь? Если тебе опять пришла охота порыться в моих бумагах, то милости прошу. (Неожиданно схватив Маргрет за плечо, подталкивает ее к столу). Вот стол, – забирай все, что понравится… Или тебе надо что-нибудь посущественнее? То, что у меня в голове? Или в сердце? Что тебя просили принести на этот раз?
Маргрет (глухо): Ничего.
Горацио: Неужели? Значит, ты пришла просто справиться о моем здоровье?.. Оно – отменное. Так можешь и передать – отменное.
Маргрет: Дай же мне сказать.
Горацио: Чтобы ты наплодила еще сто тысяч слов, в которых утонет и святой?.. Ну, уж нет… (С деланным изумлением). Бог мой! Или ты хочешь покаяться? Как же это я сразу не догадался. Если так, то ты ошиблась дверью. Тут тебя слушать некому. Иди к своему духовнику. А лучше – в монастырь.
Маргрет: Да, дай же сказать.
Горацио: В монастырь!
Маргрет: Горацио, не будь таким упрямым…
Горацио (кричит): Его здесь нет!
Маргрет (тихо): Он был бы здесь, когда бы захотел.
Горацио: Но почему-то он не хочет. Вот ведь дурень, правда?
Маргрет: Он захотел бы, если бы узнал… (Помедлив, негромко). Горацио… Мне угрожали смертью и позором. Представить страшно, что бы было, если бы я не согласилась.
Горацио: Ай-яй-яй… И смертью, и позором… Это большая редкость по нынешним временам, большая редкость… Надеюсь, все обошлось? Иначе, зачем бы тебе было один позор менять на другой? Хватило бы и одного. (Подходя ближе). Нет, в самом деле, этот обмен можно назвать удачным. Есть с чем поздравить.
Маргрет: Пожалуйста, не будь таким жестоким.
Горацио (резко): Моя жестокость – это только эхо… А ты чего ждала? Чтобы я разнюнился? Пустил слезу? Простил? Чтобы уложил тебя в постель и рассказывал тебе сказки? Легонько пожурил? Оставил без обеда?.. Когда швыряешь камень – жди волну…
Маргрет: Хотела бы я посмотреть, что бы ты делал на моем месте.
Горацио: Отличный выпад. Только жаль, что мимо… (Кричит, наклонившись к Маргрет). Мы тем и отличаемся от всех и друг от друга, что каждый на своем!
Маргрет молчит. Короткая пауза.
(Насмешливо). Ах, бедное дитя, – она не знала!
Маргрет (тихо): Но ты же видишь – я пришла.
Горацио: Чтоб снова вымазать меня своею краской? Прекрасный повод.
Маргрет: Чтобы сказать, что тебе грозит опасность.
Горацио: Какой самоотверженный поступок!… Опасность! И какая? Быть обворованным еще раз?.. Не грозит, потому что ты украла последнее.
Маргрет: Забудь хоть на минуту и выслушай меня, ради Бога, спокойно. Я слышала, случайно, что против тебя замышляют что-то серьезное… Горацио, я знаю это точно. Курок уже взведен, осталось выбить искру. Поэтому беги, пока не поздно.
Горацио (сквозь зубы): Вы, видно, все сегодня сговорились…
Маргрет: Пожалуйста, Горацио, беги. Беги, не мешкая.
Горацио: А что, отличный выход… (Негромко, в пустоту). Как мышь-полевка, которую вспугнула тень от ястребиных крыльев, быстро юркнуть в норку и затаиться, слушая свое дыханье? Или словно рыба, ныряющая в глубину и прячущаяся в водорослях, едва заслышав плеск весла? Но вот вопрос – зачем? (Маргрет, резко). Зачем, не знаешь?.. Чтобы унести с собою груз приятных воспоминаний о датской шлюшке? О двух десятках слов? О дюжине улыбок? О нескольких ночах? Об утренней прохладе, когда мерещится, что мир уже прощен? О блеске глаз? Обо всем том, что притворялось жизнью, чтоб превратиться вдруг, в одно мгновенье, в грязные отбросы, в труху, в гниющий труп?.. Ну, нет! Я предпочел бы вовсе обойтись без памяти, чем таскать с собой эту гниль. (Глядя в упор на Маргрет). Оставляю ее тебе, красавица. Пусть она приходит к тебе во снах, смотрит из зеркала, напоминает о себе сединой в волосах. Пусть не оставляет тебя ни днем, ни ночью. Пусть проступает сквозь румяна, просачивается через каждое слово, которое ты скажешь, а когда ты переступишь положенный предел, пусть она встретит тебя по другую сторону, пусть скажет: кроме меня – ничего больше!
Маргрет (помедлив): Прощай. (Идет к двери).
Горацио: Э, нет, постой. (Быстро подходит). Прощанье обладает свойством подводить итоги и раздавать долги. Мне кажется, что ты со мной еще не расплатилась.
Маргрет: Что ты хочешь?
Горацио: Не то, что тебе пришло в голову, красавица… Твой перстень.
Маргрет (быстро пряча руку): Нет.
Горацио (загораживая дверь): Хочешь поторговаться? Ну, что ж, давай, попробуй.
Маргрет (пытаясь пройти): Пусти.
Горацио (не пуская): Как только снимешь перстень.
Маргрет: Не сниму.
Горацио: Нет?
Маргрет: В конце концов, Горацио, это просто глупо. Глупо, глупо… Пусти.
Горацио (протягивая руку): Перстень, перстень…
Маргрет: Нет, ты сошел с ума. Пусти меня.
Горацио: Перстень.
Маргрет: В нем нет ни капли яда. Клянусь тебе. Ни капли.
Горацио: А полкапли?
Маргрет: Ни капли, ни полкапли.
Горацио: Сейчас посмотрим. (Хватает Маргрет за руку).
Маргрет: Перестань, мне больно!.. Отпусти!
Горацио: Пустить, так вцепишься в глаза…
Маргрет (пытаясь вырваться): Я закричу!
Горацио: Но только мелодично, если можно. Вот так: а-а!.. А лучше так: о-о!.. (Сняв перстень, отпускает Маргрет).
Маргрет: Дурак.
Горацио: Да, и, притом, еще грабитель. (Рассматривая перстень на свет). Ага. А говоришь, ни капли. (Надевает перстень на палец). Тут хватит на весь Кронберг, вместе со всеми его шутами и шлюхами… (Быстро протягивает Маргрет руку с перстнем). Не хочешь попробовать?
Маргрет (отшатнувшись): Ты сумасшедший!..
