Константин Маркович Поповский
Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба
11.
Дьявол опускается в кресло.
Длится долгая пауза.
Наконец, Дьявол нарушает молчание.
Дьявол: Знаешь, Мартин, если бы я умел петь, то несомненно спел бы тебе колыбельную… Но, к несчастью, я не знаю ни одной колыбельной песни, да и с музыкой у меня отношения что-то не сложились. Поэтому давай лучше вернемся к нашим баранам, тем более что проклятое время несется, сломя голову, и не думает останавливаться…(Понизив голос.) Надеюсь, ты понимаешь, что уже проиграл все, что только можно было проиграть? Теперь тебе следовало бы сохранить гордость и достоинство, потому что ничего другого у тебя, увы, уже не осталось… Но прежде всего, несколько вопросов
Лютер: Что тебе еще надо, бес?
Дьявол: Скажи мне, Мартин, как это так получается, что люди, которые называют себя «христианами» ведут себя хуже зверей лесных, не останавливаясь ни перед чем, лишь бы досадить посильнее своему ближнему?.. Ответь мне, доктор, если можешь.
Лютер: Есть разные – и такие, и такие, и такие, но всегда следует помнить, что перед всеми ними открыты пока еще ворота в Царство Небесное.
Дьявол: Ты опять хитришь, доктор. Разве я спросил тебя про Царство Небесное? Я спросил, почему вы христиане бываете хуже зверей, в чем легко убедиться, зайдя на Болотную площадь, где жгут и отсекают головы несчастным, которых они называют еретиками!
Лютер: Если ты говоришь о тех, кого вы называете анабаптистами, то они получают только то, что заслужили.
Дьявол: Ты, вероятно, плохо осведомлен, доктор. Впрочем, это и не удивительно, поскольку человек всегда ищет, прежде всего, знакомого и избегает неизвестного.
Лютер: Что ты там бормочешь?
Дьявол: С вашего позволения, я вспоминаю один день, точнее одно утро и большое поле, по которому бежали, спасаясь, несчастные. Это были анабаптисты, с вашего разрешения, и я не знаю, сколько их было, пятьсот или тысяча, или десять тысяч, а за ними скакали на своих откормленных конях воины курфюрста, и уж они-то не оставили после себя ни женщин, ни детей, ни стариков. А я стоял, слыша свист мечей и почему-то подумал о том, что будь я властью, я бы не медля ни одной минуты запретил бы само имя «христианин» в память обо всех убитых, сожженных, повешенных, и обезглавленных, из чьих тел можно было бы сложить Пиренеи или Альпы.
Лютер (кричит): Они были преступниками!
Дьявол: Дети?.. Или женщины?.. Или, может, беззубые старики? (Понизив голос). Рассказывают, что курфюрст выгнал на улицы весь город, чтобы он смыл кровавые следы, оставшиеся после побоища.
Лютер: Они были преступники, черт бы тебя побрал!
Дьявол: И чем же они так провинились, что для их вразумления потребовались меч и удавка?
Лютер: А ты не знаешь?.. Или это не они публично отрекались от князя и государства? Или не они отказывались признавать правительство?.. Не они воротили нос от присяги, частной собственности и брака?.. И разве не они приводили всем этим к подстрекательству к мятежу, за что им полагается справедливое наказание?
Дьявол: А как насчет того, что они всегда бесстрашно встречали свой смертный час и всегда были готовы к смерти?.. Как насчет их безупречного поведения на плахе ли, в тюрьме ли, или на свободе?.. Как насчет их бесконечных молитв, которые они пели с утра и до утра? Постоянного чтения и толкования Евангелия? Помощи бедным или надежде на скорое возвращение Христа?
Лютер: С каких это пор ты начал работать в адвокатской конторе, бес?
Дьявол: С тех самых пор, как догадался об одной вещи, касающейся в первую очередь тебя.
Лютер: Неужели? И что это?
Дьявол: Я думаю, что это зависть.
Лютер: Что?.. Зависть?.. Но какого черта!
Дьявол: Такого, что эти ваши анабаптисты вполне свободны и при этом свободны даже перед лицом смерти, тогда как вы навсегда привязаны своими условностями этого мира, ко всем этим «делай так», «не ходи туда», «если – то», и тут вы, конечно, ничем не лучше католиков, которые тоже чувствуют в глубине своего сердца зависть к тем, кто бесстрашно смотрит в будущее, не боясь ни оскорблений, ни меча, ни клеветы… Как уж тут не позавидовать!
Лютер: Закрой свой поганый рот, бес!.. Если бы ты внимательно читал Писание, то знал бы, что Господь заповедал нам отдавать Богу Божье, а Кесарю кесарево, и тот оскорбляет величие Всемогущего, кто сомневается в Его мудрости и порядке, который Он установил. И когда мы слышим презренные оскорбления, которые позволяют себе эти отщепенцы в адрес Церкви или правительства, то рука сама тянется к мечу, и ты чувствуешь, что Небеса трубят в твою честь, а поверженный враг истекает у ног твоих кровью!
Дьявол: А я и не знал, что ты такой кровожадный, доктор.
Лютер: Когда речь идет о божественном порядке, который следует оберегать каждом христианину – тогда хороши все средства…
Дьявол негромко, и весело смеется.
Лютер: Я сказал что-то смешное?.. Может быть, поделишься со мной?
Дьявол: Я просто вспомнил вдруг одного юношу, которому для того, чтобы разговаривать с Христом не были нужны ни правительство, ни армия, ни пышные богослужения, и который готов был отдать свою жизнь Господу, лишь бы Тот не оставлял его.
Лютер: И кто же это был, такой прыткий?
Дьявол: Это был ты, Лютер.
Лютер: Я?.. Вот так новость!.. А ты не забыл, случайно, что того Лютера уже давно нет, потому что если бы он здесь был, то, боюсь, он бы устроил такую неразбериху, что Небесам стало бы жарко!
Дьявол (негромко, подходя к Лютеру, с несвойственной ему мягкостью.): И все-таки он здесь, Мартин… Он всегда здесь, рядом с тобой… (Оглядываясь.) Ты слышишь?.. Это он. Совсем близко.
Мрак окутывает сцену.
Одновременно раздается гром и вспыхивает далекая молния.
Глухое ворчание небес.
Гроза медленно уходит, оставляя склонившегося перед иконой Спасителя Лютера.
12.
Длится пауза, в завершение которой из тьмы появляется Дьявол.
Медленно подходит к неподвижному Лютеру. Остановившись, прислушивается.
Дьявол: Э-э, да ты, никак, плачешь… Вот насмешил, так насмешил!
Лютер: Сгинь! (Отвернувшись и вытирая слезы.)
Дьявол: Вот уж будет мне сегодня развлечение, когда я расскажу в Преисподней, как каменный наш Лютер обливался слезами и все никак не мог остановиться!.. Так что произошло?
Лютер: Тебе не понять, бес.
Дьявол: Ну, конечно! И что же мне не понять, милый?.. А-а!.. Может, то, как ты однажды обманул евреев?.. Сначала притворился их другом, просил их комментировать трудные места священного писания, а потом набросился на них, словно бешеный зверь, оглашая окрестности ругательствами, которые, наверное, не слышали даже грузчики в порту!
Лютер (глухо.): Они отвергли Сына.
Дьявол: Поэтому надо было смешать их с дерьмом и отравить им жизнь?.. Странная логика, Мартин!
Лютер: А я повторю тебе еще раз, бес – они отвергли Сына.
Дьявол: А мне кажется – дело обстоит немного по-другому, Мартин. Сначала ты думал, что с концом папской власти, евреи немедленно побегут креститься, тогда как на самом дела ни один из них даже мысли не допускал поменять Талмуд на Новый завет. Это значит, что они отвернулись не от Нового завета, к которому они никогда не питали теплых чувств, но от тебя, Мартин, справедливо полагая, что от тебя хорошего ждать не приходится. И когда ты это понял, то обида стала нестерпимый, а гнев незрячим.
Лютер: Возможно, я был тогда не совсем в себе.
Дьявол: А мне почему- то кажется, что ты был тогда в отличной форме, Мартин, в чем легко убедиться. Вот, послушай-ка сам. (Читает.) Во-первых, их синагоги нужно сжигать, а всё, что не горит, следует закопать или покрыть прахом… И сделать это надо во славу Божью и христианства, чтобы видел Бог, что мы – христиане и не терпим их лжи, их проклятий и богохульства на его Сына и его христианство. Во-вторых, следует разрушить их жилища.., чтобы они знали, что они – ничтожества… В-третьих, надо лишить их молитвенников и Талмудов со всей их ложью…Таково это ничтожное, пагубное, ядовитое семя, все эти столетья остающееся чумой и несчастьем для нас. Страстное желание кричащих сердец евреев уповает на тот день, когда они смогут обращаться с нами, как они действовали во времена Есфири в Персии. И как евреям близка книга Есфирь, которая оправдывает их мстительность и аппетиты разбойничьих надежд! Никогда солнце не светило народу, более кровожадному, который лелеет идею уничтожения и удушения иноверцев. Никто из других людей под солнцем не является таким жадным, как они, которые есть и будут жадными, на что указывает их проклятое Богом ростовщичество. Они утешают себя тем, что, когда придет Мессия, то он соберет и разделит золото и серебро всего мира между ними. Должны быть уничтожены их молитвенники и книги Талмуда, которые учат их безбожию, лжи, кощунству. Молодым евреям и еврейкам следует дать мотыги, секиры, лопаты, прялки, веретёна, чтобы они зарабатывали свой хлеб в поте лица… Князья и законодатели сидят и похрапывают своими открытыми ртами и дают возможность евреям брать, красть, грабить, что им угодно из их открытых кошельков и сундуков. Да, это так! Они позволяют еврейскому ростовщичеству всё у них высасывать и снимать с себя шкуру. Они превращают себя в попрошаек за свои же собственные деньги. Евреи забирают наши деньги и имущество, делаются хозяевами нашей собственной страны. Поскольку, христианам ни евангелизировать иудеев без репрессий, ни терпеть живущих среди них иудеев более невозможно, следует поступать с ними так, как я уже говорил. А именно. Сжечь синагоги, а что не сгорит, то засыпать землей; подобным образом разрушить и их дома, ибо в домах они могут устроить то же, что в синагогах и школах. Отобрать у них всю религиозную иудейскую литературу. Подобно тому, как римский папа за обман христиан утратил право их учить, запретить раввинам преподавать, так как они в противоположность закону Господа своенравно пользуются послушанием несчастного народа и пропитывают его ядом, проклятиями и богохульством, а всех книжников и талмудистов посадить в тюрьму. Запретить иудеям свободное перемещение по стране, если же это не будет сделано законом, то протестанты вправе грабить их на дорогах. Запретить им ростовщичество, изъять все деньги и драгоценности из серебра и золота Их деньги не нужны христианским общинам, но из этих средств каждый обращённый в лютеранство иудей получит деньги на обзаведение хозяйством и прокорм его несчастной семьи в зависимости от потребности. Принудить всех молодых и сильных мужчин и женщин исключительно к тяжёлому физическому труду… Ну, что?.. Что скажешь?
Лютер молчит. Дьявол подходит ближе. Несколько мгновений смотрит на склонившегося Лютера.
Э-э, да ты опять плачешь… Послушай, Лютер. Так нельзя. Признай свое поражение, и расстанемся друзьями. В конце концов, у меня тоже есть то, что вы, люди, называете «сердцем», которое может отличить хорошее от плохого.
Лютер (кричит): Может я и великий грешник, но только Божие милосердие неисчерпаемо, и мне тоже найдется местечко в Царствии Небесном, кем бы я ни был!
Дьявол: Увы! Так говорят все, кому больше нечего сказать.
Лютер: Так говорят все те, кому больше некуда идти, бес.
Дьявол: Это тебе-то некуда идти?.. Побойся Неба, Лютер. Или у тебя нет этого прекрасного дома со множеством комнат, с камином и молельной комнатой, со вторым этажом, где ты собираешься в праздники со своей семьей, с кухней, откуда всегда доносятся вкусные запахи и собираются гости, чтобы послушать твои речи… А твои дети? Как весело они щебечут, словно маленькие птички, проснувшись после зимы?.. А разве твои книги – от Софокла до Фомы – не являются тем местом, которое в состоянии укрыть тебя от забот и невзгод?.. А твои ученики – от Парижа до Польши? Разве не смотрят они тебе в рот, не отходя от тебя днями и ночами, лишь бы слушать и слушать твои речи. А твоя Кетхен?.. Разве не встречает тебя она всякий раз, когда ты возвращаешься домой? Не подкладывает ли она на тарелку тебе кусочки поаппетитней? Не оберегает ли твой сон, когда ты спишь?.. И ты говоришь, что тебе некуда идти!.. А твой сад? Особенно весной, тогда, тогда цветет вишня и яблони, и сирень не дает влюбленным покоя? Разве не любил ты, взяв Кетхен под ручку, прогуливаться по его тропинкам, слушая ее рассказы про кухонные дела, в чем она была настоящая мастерица… А эти чудесные грядки, на которых росли и укроп, и базилик, салат и морковь, кинза и сельдерей – и все это было зелеными, аппетитным, свежим, – так, словно только что прошел дождь и вымыл их листья… Но это еще не все, Мартин. Я имею в виду твою страсть к свиньям, которых, говорят, ты чуть ли не кормишь с рук, а поишь пивным суслом, так что если кто спросит – у кого в округе лучшие свиньи, – то каждый незамедлительно ответит – у Мартина Лютера, который никогда не бросит бедных животных только потому, что ему приспичило вдруг решить пару-тройку вселенских вопросов?
Лютер: Исчезни, плут!
Дьявол: И не подумаю, Мартин. Лучше открою тебе небольшой секрет, чтобы тебе было полегче проигрывать. С тех пор, как жизнь в Виттенберге вошла в привычную колею, здесь поселилась дух скуки и самодовольства, от которых не убежишь и не спрячешься. Ведь, погляди сам, – что это за жизнь, протекающая между свинячим загоном и грядками с редькой и свеклой? То ли дело наводить страх и ужас на всех, кто думает немного не так, как думает сам доктор?.. Впрочем, боюсь, что у тебя остается слишком мало времени, чтобы чего-нибудь изменить…Ты проиграл, Мартин, и твоя душа будет скоро развлекать в Преисподней демонов, а я получу из рук Всевышнего бесценные дары… Ты ведь знаешь, что так оно, в конце концов, и будет?.. Поэтому лучше бы ты попросил у Господа мужества перед долгой дорогой и надежду, которая уже никогда не сбудется.
Лютер: Я знаю, что и без всяких просьб Он укроет меня своей защитой, накормит и не даст заблудиться в пути.
На сцене неслышно появляется женщина, чье лицо скрыто черной маской.
Дьявол: Послушай, Мартин. На твоем месте я был бы повежливей. В конце концов, не каждый день случается встретить такую гостью. (К женщине.) Вот он, ваша милость. Тот, о ком я вам говорил. (Лютеру.) Ну, Мартин!.. Неужели не помнишь?
Истина (подходя): Я Истина, дружок… Надеюсь ты еще не забыл мое имя?
Ненадолго вспыхивает и гаснет ослепительный свет. Сцена погружается во мрак, который медленно начинает расходиться. Одновременно где-то рядом раздается громкий удар грома, который повторяется несколько раз и затем смолкает.
13.
Лютер (ползет на коленях по сцене, глухо): Зачем ты здесь?
Истина: Значит, ты все-таки узнал меня, Мартин?.. Это радует.
Лютер: Узнал тебя?.. Бог мой!.. Да ты преследуешь меня столько лет, что было бы странно тебя не узнать.
Истина: Не я. Всемогущий. И не преследует, а ведет…. Впрочем, ты всегда имел обыкновение ставить все с ног на голову.
Дьявол: Сказать по правде, ваша милость, я тоже это замечал!
Лютер: Сгинь, отродье!.. (Истине.) Зачем ты привела сюда этого любителя настольных игр?.. И для чего?
Истина: Он здесь затем, чтобы засвидетельствовать твой проигрыш, Мартин…Ты ведь догадался, наверное, уже, что всю эту историю с падшим праведником придумала я, надеясь, что ты разделишь наши беспокойство и тревогу, о которых мы поговорим позже.
Лютер: Хотите засвидетельствовать мой проигрыш?.. Постой!.. Постой!.. Постой!.. И это все ради какого-то жалкого человека, о котором назавтра никто и не вспомнит?… Тут что-то не так.
Истина: Ладно, Мартин. Я скажу тебе кое-что, а ты дашь слово, что дальше этой комнаты сказанное мной не пойдет.
Лютер: Я нем как рыба.
Истина: Тогда послушай меня. Дело пойдет о человеке. Ты ведь знаешь – Царство Истины открыто для всех без исключения. Я сама всегда готова открыться всем без исключений, готова всегда прийти на помощь всем страждущим, обремененным и нуждающимся… Но человек… (Негромко смеется). Этот лживый, капризный невнятный и вечно занятый самим собой? Этот злобный, агрессивный, притворяющийся, и думающий только о себе?.. Этот жестокий, коварный, и трусливый?..
Лютер: Постой!.. Постой!.. С каких это пор вы стали обличать это двуногое и дурно пахнущие?.. Или я что-то упустил и не понял? Так объясни мне.
Истина: Вечно ты куда-то спешишь, Лютер. А между тем, именно о человеке должна здесь пойти речь. Об этом, как ты сказал, лживом и бесчувственном, который, начиная с раннего младенчества, всегда хочет только одного – быть всегда как все, быть всегда со всеми и к тому же, всегда подчиняться силе и трепетать перед высоким начальством, живет ли оно на небесах или прячется в Аду. Так было, есть и будет, пока Солнце встает на Востоке и уходит на Западе.
Лютер: Ты уверенна?
Истина: Я Истина, дружек, а это значит, что мне неведомы ни ложь, ни заблужденья… Да посмотри сам. Разве не похожи они на муравейник, где не отличишь одного муравья от другого? И разве не гибнут они, оторванные от родного дома, когда последний тусклый взгляд ищет признаки родного пепелища?.. Не так ли и люди? Разве не собираются они в собрания, в сборища или просто в толпу, словно гонимые какой-то неведомой силой? Не с радостью ли стоят они в своих Храмах, Синагогах, Мечетях? И чем больше их собирается, тем яснее становится для них истина, тем ниже склоняются они перед ней, и тем отвратительнее выглядят происки тех, кто в своем безумии пытается Истине противостоять!
Лютер: Мне почему-то кажется, что ты боишься.
Истина: Боюсь?.. Я? (Смеется.)
Лютер: А разве нет?
Истина: Можно, конечно, назвать это и так. (Голос Истины сразу тускнеет и становится глуше). Но на самом деле мне почти нечего сказать в свое оправдание, Мартин. Так. Ерунда. Вчерашний снег. Никто ведь не поверит, что Истина может быть замешена в чем-то таком.
Лютер: Тогда чего же ты боишься?
Истина: Ах, Лютер!.. Зачастую люди так несправедливы!.. Так жестоки! Так злопамятны!. И при этом каждый почему-то норовит сослаться на меня!.. Ну не смешно ли?
Лютер: Сколько мне известно, ты, похоже, тоже никого не оставляешь в долгу, женщина?
Истина: Какой же ты бываешь иногда занудный, Мартин!.. (Решительно.) Конечно, ты прав, и я никогда не оставляю порок без наказания, а мужество без награды. Но если ты думаешь, что моя жизнь покойна и счастлива, то я вынуждена тебя огорчить. И у меня часто холодом сжимает сердце от дурных предчувствий. И ко мне часто приходит будущее, чтобы рассказывать о близких ужасах и кошмарах. И я часто опасаюсь, что в один прекрасный день, кто-то чрезвычайно догадливый из людей, догадается однажды о том, о чем догадываться ему не следовало бы вовсе…(Почти шепотом.) Возможно, он уже стучит в наши двери или поднимается по нашим лестницам… Вот чего я боюсь, Мартин, больше всего на свете. Того, кто имеет власть ставить последнюю точку и открывать последние двери.
Лютер: Ты говоришь загадками, женщина, а это плохой признак… Нельзя ли хотя бы немного пояснить сказанное?
Истина: Ах, если бы это было так просто, Мартин. Ведь ты не будешь, например, отрицать, что человек жаден по своей природе, и всегда готов заграбастать весь мир и не подавиться? Ах, как же он жаден, неразборчив и подозрителен! Но при этом, ты знаешь, он всегда склоняется перед Истиной, которую боготворит как богиню, надеясь с ее помощью ответить на все свои вопросы и приблизиться к божественным тайнам, которым нет конца. Вот почему иногда я называю человека исчадием ада, а иногда – божественным избранником. Надеюсь, мне не надо напоминать тебе имена Платона и Аристотеля, Бэкона и Декарта, Эйнштейна и Нильса Бора, которые сумели подойти к Истине так близко, что иногда мне начинало казаться, что я сама возношусь к божественному трону, чтобы одним взором обозреть все Творение с его чудесами… Конечно, я часто бывала строга и, должно быть, случалось мне быть в чем-то несправедливой, но все это, поверь, шло только на пользу тем, кто был еще нетверд в знаниях и погружен в сомнения.
Небольшая пауза. Истина медленно идет по сцене.
(Негромко.) А теперь представь себе другого человека, который, по тем или иным причинам отворачивается от устойчивого, понятного, истинного и хочет идти туда, где, по общему мнению, никогда не было ничего, кроме печали, ужаса и несбыточных надежд… Этого чертов человек, который уходит от опеки общего, чтобы вступить в область, которой нет ни на одной карте мира… О, можешь мне поверить, Мартин, среди этих людей случаются великие прозорливцы и философы, но ведь дело, в конце концов, не в них. Дело в том, что этот человек обнаруживает вдруг самого себя не как отца, сына, учителя, солдата, кузнеца или философа – не как актера, моряка, художника, лифтера, пловца, архитектора или полководца, – нет, он обнаруживает себя, как великую Пустоту, пожирающую все вокруг и требующую, все чтобы человек немедленно снял с себя все то, что делает его человеком. И вот он стоит и срывает с себя все эти напоминания о прошлой и понятной жизни, а взгляд его проникает в Преисподнюю и обнимает Небеса, а потом и все Творение, проникая сквозь бетон, кирпич и арматуру, превращая весь мир в Пустоту, о которой нельзя даже сказать, что она существует.
Короткая пауза.
(Негромко.) Ах, Лютер, Лютер!.. Как же это прекрасно знать человеку, что он не одинок в этом мире, что за ним друзья, семья, работа, город, в котором он родился, народ, на языке которого он говорит, Церковь, где он молится, прошлое, которым он дорожит или будущее, на которое он рассчитывает. Тогда устойчивость и порядок царствуют на земле, а человек с чистой совестью может сказать о себе – Я Павлов, или Я Апелесов, или же – Я Бог знает чей, я определенно чьей-то, в чем трудно сомневаться. Как уверенно глядит тогда человек вокруг! Как величав осанкой! Сколь изощрен разумом! Сколь мужественен и умел! Да только вот беда, Мартин. То там, то тут, появляются, время от времени, странные люди, – которые, словно лазутчики, пробирающиеся в чужой лагерь, проходят, не замеченные охраной, и наполняют воздух бормотанием, всхлипыванием и стонами, радуясь тому, что все в мире теряет свою ценность, которая представляется теперь смешной и нелепой, тем более что Пустота уже давно стоит у его дверей, не принимая в расчет никаких оправданий и отбрасывая все, что накопило человечество за десять, не самых худших, тысяч лет, вселяя в наши сердца страх, обиду и неуверенность.
Лютер: И кто же он, этот человек или ангел, и кто, нагнал на вас такого страха?
Истина: Ты, действительно, не знаешь или только притворяешься?.. (Помедлив.) А ведь это ты, Мартин.
Пауза, в продолжение которой Лютер медленно ползет на коленях по сцене. За ним также медленно идет Истина.
Что скажешь, Мартин?
