Константин Маркович Поповский
Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба
Фауст
Пьеса в одиннадцати эпизодах
Действующие лица:
Фауст
Вагнер
Дьявол, он же священник
Могильщик
Мертвец
Кетхен
Крестьянин
Эпизод 1
Небольшой безлюдный палисадник, примыкающий к городской площади и отгороженный от нее увитой плющом металлической решеткой. Несколько чахлых деревцев, клумба, скамейка. Слышен шум гуляющей по площади толпы и далекие звуки музыки, которые доносятся из городского парка. Время от времени мимо решетки проходят гуляющие пары.
На сцене появляются прогуливающиеся Фауст и Вагнер.
Вагнер: И все же согласитесь, доктор, что скромность не должна переходить границ, положенных ей Небесами… Зачем, скажите на милость, таскаться по пустым и мрачным закоулкам, в то время как весь город, радуясь первому солнцу, гуляет сегодня на площадях и в парках?..
Фауст: Мне что-то тяжело сегодня, Вагнер… Дай-ка я присяду. (Садится на скамейку).
Вагнер: Так развеселитесь!.. Нельзя все время думать о науке, тем более в такой прекрасный день. (Садится вслед за Фаустом, понизив голос). Хотя, признаюсь вам, когда заходит дело о науке, я становлюсь сам не свой и просидеть могу над толстым фолиантом до утренней зари…
Фауст: Сказать по правде, Вагнер, в последнее время мне кажется, что я устал и от этих фолиантов, да и от самой науки тоже…
Вагнер: Вы шутите!
Фауст: Нисколько, друг мой… Подумай сам, ну какая нам польза знать, как устроен этот чертов мир, если мы не в состоянии даже ответить на вопрос – кто мы такие и зачем нужны?.. Неужто Творец сотворил нас только для того, чтобы мы беспрестанно тревожили его слух своими жалобами, просьбами и вопросами?
Вагнер: Я вижу, вы сегодня не в духе, доктор.
Фауст: Переменно, Вагнер, переменно.
Вагнер: Коль ваша милость не возражает, то я бы определил ваше состояние, как morbus hypochondriacus, и посоветовал бы вашей милости пить настой валерьяны и почаще бывать на свежем воздухе.
Фауст: Но я не болен, Вагнер.
Вагнер: Так говорят все ипохондрики, сударь. Сначала они перестают радоваться жизни, потом начинают видеть все в черном цвете, а затем доходят до того, что говорят, будто наш мир несовершенен и его следует побыстрее исправить, как будто Бог нуждается в человеческих советах и наставлениях.
Фауст: А что если Он и правда в них нуждается, Вагнер?.. Не для того же, в самом деле, Он нас сотворил, чтобы мы кадили ему благовонья и распевали наши рождественские гимны!
Вагнер (озираясь и приложив палец к губам): Тш-ш-ш…
Фауст: Мне бы больше пришлось по душе, если бы я знал, что Он советуется с человеком и интересуется его мнением, чем думать, что Ему доставляет удовольствие сидеть на облаках и совать свой нос во все дела, как это делает наш бургомистр.
Вагнер (умоляюще): Прошу вас, доктор, тише!.. Что, если нас услышат?.. Не оберетесь после неприятностей. Вспомните лучше тех двух ведьм, которых сожгли на болотах прошлой зимой.
Фауст: Сдается мне, что они были ведьмами не больше, чем мы с тобой.
Вагнер: Герр доктор!.. Ради Бога!.. Умоляю!
Фауст: Молчу, молчу… Уже умолк, как видишь. (Поднимаясь со скамейки). Не знал, что ты так осторожен, Вагнер.
Вагнер: Скорей – благоразумен. При нынешнем стечении обстоятельств, я бы, ей-богу, не поручился и за родного брата.
Фауст: И после этого ты хочешь меня уверить, что мы живем в самом лучшем из миров?
Вагнер: Как говорил блаженный Августин, это зависит от точки зрения.
Фауст: Верно. Только одна из них – истинна, а другая нет.
Вагнер: Мне кажется, к нам гости.
В палисаднике появляется Крестьянин.
Крестьянин: Привет вам, доктор Фауст…
Фауст (вздрогнув от неожиданности): Господи, помилуй!
Крестьянин: Слава Богу, что встретил вас сегодня… Простите, что отрываю от ученой беседы. Хочу лишь напомнить вам о четверге… Вы ведь не забыли?
Фауст: О четверге?
Крестьянин: На той неделе, сразу после светлой… Мы вас избрали почетным жителем деревни и по такому случаю хотим, чтоб вы сказали нам напутственное слово.
Фауст: Напутственное слово… (Вспоминает.) Ну, конечно. Прекрасно помню. Я – почетный житель, а вы меня избрали.
Крестьянин: Прямо в точку… (Подходя ближе и понизив голос). Скажу, хоть и не должен открывать секреты наши – вся деревня готовится, чтоб вас достойно встретить. Все моют, чистят, гладят, убирают, а плотники сбивают столы и скамейки для праздничных торжеств… Уверен, доктор, вы останетесь довольны.
Фауст: Ты говоришь, в четверг?
Крестьянин: Мы лошадей пошлем за вами утром.
Фауст: За лошадей премного благодарен, но будет проще мне дойти пешком. Тут, слава Богу, рядом.
Крестьянин: Как вам угодно, доктор. Что ж, тогда до встречи. С надеждой и любовью будем ждать вас… Прощайте, доктор Фауст.
Фауст: Прощай, мой друг, прощай…
Крестьянин с поклоном уходит.
Ты слышал?.. Вот напасть… Чем провинился я, что должен всем и каждому? Одним – крестить детей, другим – застолье. Третьим – поученья, как будто мало им евангельского слова. Как будто у меня четыре жизни, которые могу я тратить на глупости и пустяки, так занимающие всех.
Вагнер: Зачем же вы не отказались, доктор?
Фауст: Затем, что в каждом человеке сначала вижу я подобье Божье и всем готов пожертвовать ему. Зато уж после… После, приглядевшись, как правило встречаю в человеке подобие не Божие, а черта!
Вагнер: Вы слишком строго судите людей. А для чего? Они всего лишь люди, которым не ведомы ни законы преломленья света, ни свойства жидкостей, ни звездные орбиты… Что с них возьмешь?
Фауст: Зато они прекрасно знают, как тратить жизнь свою на пустяки и развлеченья.
Вагнер: Согласен. Но, посмотрите, как все вас любят, просто диво. Когда б меня любили так хотя бы лишь на треть, то я бы не искал другого счастья.
Фауст: Ты говоришь так, друг наш, потому, что не изведал всех прелестей общения с толпой, которая не знает ни высоких мыслей, ни сострадания, – ничего, что отличает человека от скотины. Толпа капризна, зла, неблагодарна. Или ты не знал об этом?.. Полно, Вагнер. Так было и так будет. Нынче толпа тебя ласкает и смотрит в рот, а завтра разорвет тебя на части, коль ей не угодил… Вспомни хотя бы нашего Спасителя.
Вагнер: Он пострадал за нас.
Фауст: Вот именно. За тех, кто только накануне кричал ему "осанна", чтобы завтра закричать "распни его скорей"… Мне кажется, что если бы у Него было побольше времени, Он еще подумал бы насчет того, стоит ли ему изливать свою милость на этот сброд.
Вагнер: Вы что-то чересчур сегодня мизантропичны, если так можно выразиться.
Фауст: И ничего удивительного, Вагнер. Шум гуляющей толпы наводит меня на грустные размышления. Толпа похожа на притон, где каждый может укрыться, чтобы не думать больше о серьезных вещах, а свою собственную ответственность разделить на всех толпящихся, чтобы от этой ответственности ничего не осталось… Я словно тут чужой, Вагнер, словно лазутчик, который ходит, рассматривая вражеские укрепления, чтобы потом вернее нанести удар. (Останавливаясь возле решетки и глядя через нее на площадь, негромко) Какая пропасть народа, в самом деле… Только глянь – и сразу испортишь себе настроение на целый день… Вон наш аптекарь, который понимает в лекарствах не больше, чем осел… А вон и бургомистр, который и двух слов связать не может без того, чтоб не соврать… О, Боже правый… Неужели?
Вагнер (подходя): Кого-нибудь увидели?
Фауст: Нет, нет, пустое…
Вагнер: Сегодня тут весь город. Немудрено наткнуться на того, кого не видел много лет.
Фауст: Послушай, Вагнер…
Вагнер: Да, учитель?
Фауст: Вон там… Взгляни… В зеленом платье… Ты знаешь, кто это?
Вагнер: Где?.. Вот эта?.. Похожая на клумбу? Это тетушка бургомистра. Вырядилась, как пасхальный пирог.
Фауст: Да, нет же, рядом… Рядом… С заколкой в волосах и такими милыми движениями, которые делают ее похожей на богиню… Ну, куда ты смотришь!
Вагнер: Ах, эта… Не знал, что вам нравятся худышки и трещотки… Ее зовут Маргарита и она почти ваша соседка. Живет на соседней улице.
Фауст: Неужели? А что еще?
Вагнер: Приехала к нам со своей семьей недавно из Кельна. Ее отец по бакалейной части. Открыл здесь дело и, кажется, не жалуется.
Фауст: Какая грация!.. А улыбка?.. Боже правый!.. Ты только посмотри! Мне кажется, что улыбнись она в ночном мраке и ночь немедленно отступит.
Вагнер: Боже правый!.. Так вот, оказывается, где блуждают ваши мысли! Уж не влюбились ли вы, чего доброго?.. Вот это будет новость!
Фауст: Боюсь, ты прав… В груди огонь, а в голове такая неразбериха, что кажется – они принадлежат кому-то другому, не мне. И хоть я не большой специалист по этой части, но могу засвидетельствовать, что по всем признакам, похоже, я сражен стрелой Эрота.
Вагнер: Чертов Эрот!.. Как же он осмелился?
Фауст: Наверное, он просто пролетал мимо, когда я шел домой и встретил вдруг ее, должно быть, возвращавшуюся из церкви… Мне даже кажется, что я слышал тогда свист его стрелы.
Вагнер: Ах, бедный доктор! Но теперь я понимаю, почему вас несет от людей и света в темные переулки. Все влюбленные убегают от людей, считая их недостойными быть рядом с тем чувством, которое они испытывают к предмету своей страсти. Я читал об этом в одной книге.
Фауст: Хотел бы и я прочитать в какой-нибудь книге о том, что надо для того, чтобы освободиться от этого недуга.
Вагнер: Уму непостижимо!.. Вы так пылаете, что вас следует предостеречь, чтобы вы чего доброго не сожгли эту скамейку.
Фауст: Мне кажется, что я готов спалить сейчас весь город.
Вагнер: Так вот она, причина вашего дурного настроения!.. Доктор Фауст! Да вы ли это?.. Помилуйте, а как же ваши рассужденья?.. Насчет того, что страсть нас унижает и делает послушными и недалекими, и все такое?
Фауст: Забудь о них.
Вагнер: Забыть?.. Но как же я могу забыть о том, с чем совершенно согласен?.. Ваши рассуждения мне кажутся безупречными, как, впрочем, и все, что вы говорите… Страсть есть помраченье. Помраченье лишает нас разума. Отсутствие разума удаляет нас от Бога. Удаляясь от Бога, мы прямым путем отправляемся в Преисподнюю… Мне кажется, это неоспоримо.
Фауст (не отрываясь от решетки): Так же, как и сказанное в противоположном смысле.
Вагнер: В противоположном смысле?
Фауст: Да, друг мой, прямо в противоположном… Ты следишь?.. Страсть божественна. Она дает нам способность быть зорче. Зоркость ведет нас к совершенству. Постигая совершенное, мы сами становимся совершенны. Совершенство приближает к Богу. Присутствие Божества нас самих делает божественными и достойными Рая… Ну? Что ты скажешь теперь?
Вагнер: Я восхищен…Точнее – возмущен… Вернее – погружен в унынье и подавлен… Не знаю даже, что вам сказать на это. Когда возможно так легко переиначить то, что только что казалось столь незыблемым, не вызывающим сомнений, то чему же прикажите тогда верить? И как нам быть с Истиной, которая не терпит двусмысленности? Что, если кому-то захочется применить эти силлогизмы к философии или даже теологии – вы только подумайте, разве не должно это закончиться страшным скандалом?
Фауст (по-прежнему глядя за решетку): Тебе-то что за дело, милый Вагнер?
Вагнер: Как?.. Разве мы не должны стоять на страже Истины, оберегая и защищая ее от посягательств врагов внешних и внутренних?
Фауст (рассеяно, продолжая смотреть через решетку). Ты полагаешь, что Истина нуждается в нашей защите?.. (Негромко). Какая нежная улыбка… А фигура…Ты только взгляни – сколько изящества в этом жесте, которым она поправляет прядь выбившихся волос! Я сейчас умру!.. Вот она Истина, друг мой, о другой я уже не мечтаю!
Вагнер: Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, сколь пагубной может быть эта страсть, доктор?.. В самом этом слове таится яд и напоминание о падении Адама, променявшем из-за своего любопытства Небеса на жалкий и грязный трактир, в котором нам приходится теперь жить.
Фауст: Слова, мой друг, слова. Попробуй-ка назвать все по-другому. Если назвать страсть любовью, то многое изменится, не правда ли?
Вагнер: Как можно называть одним и тем же словом и эту лихорадку, которая треплет тебя почем зря, и чувства, которые мы питаем к Божеству?.. Нет, доктор, тут вы меня не подловите. Однажды судьба тоже сыграла со мной эту отвратительную шутку и с тех пор, когда я вижу женщину, какой-то голос не перестает предупреждать меня об опасности, как будто я встретил не женщину, а бочонок с порохом, да еще с зажженным фитилем.
Фауст: А если бы Бог был женщиной, что бы тогда вы сказали, мой друг?
Вагнер: Я сказал бы, что иногда вы шутите весьма странно, доктор.
Фауст: Нет, в самом деле, Вагнер. Почему бы нет?.. Женщина – конечно, настоящая женщина – опрятна, аккуратна, в меру сообразительна, чистоплотна, изящна, жертвенна, трепетна, верна и все такое. Разве не скажем мы поэтому, глядя на нее, что она божественна? А раз так, то почему бы и Создателю не быть женщиной? Мне кажется, это гораздо более достоверно, чем если бы кто-нибудь решился доказать, что Бог – мужчина… (Сердито). Да посмотри же, наконец, на это чудо! Разве не содержит она в себе все те достоинства, которые я только что перечислил?
Вагнер: Можете добавить сюда еще, что у нее к тому же довольно сносный голосок… Третьего дня я был у них в гостях и слышал в ее исполнении новые итальянские арии.
Фауст: Так ты знаком?
Вагнер: Я разве не сказал?..
Фауст: Так что ж мы тут стоим?.. Пошли!
Вагнер: Куда?
Фауст: Ты меня представишь.
Вагнер: Боже правый!.. Бедный Фауст… Неужто зашло так далеко?
Фауст: Пошли, пошли!.. Они сейчас уйдут!.. Поторопись же! (Тащит Вагнера за собой).
Вагнер: Простите меня, но вы сегодня просто какой-то мавр, ей-богу! (Исчезает вслед за Фаустом).
Свет меркнет.
Эпизод 2
Лаборатория Фауста. Несколько заставленных столов, шкафы с книгами, кресла, глобус, нагромождение колб, реторт, горелок и других инструментов для опытов. В глубине помещения угадывается дверь, ведущая в жилые покои. Над входной дверью висит большая пентаграмма. Полумрак.
Фауст (появляясь на пороге, негромко и насмешливо, сам с собой): Что, бедный Фауст?.. Вновь за книги?.. За размышления о том, почему одно устроено так, а другое этак, как будто это примирит тебя с этим миром, которому наплевать на твое существование…(Медленно идет по лаборатории, иногда останавливаясь перед тем или другим предметом). Глупец!.. Глупец!.. Чего стоят все эти книги перед одной ее улыбкой, которая объясняет больше, чем эти скучные фолианты… Мир, Млечный путь, глубины Океана – и все в одной улыбке!.. Невозможно!.. Я никогда бы в это не поверил, когда б не видел сам… Ты счастлив, Фауст?.. (Смеется). Боже мой!.. Это похоже на волшебную птицу, которая залетела к тебе в комнату и присела на спинку кресла, а ты замер, боясь ее спугнуть, и даже приглушил слегка дыханье, только бы она не улетела прочь… Я счастлив, нет сомнения…
На пороге с бельевой корзиной в руках появляется Кетхен.
Кетхен: Тук-тук.
Фауст: Тук-тук.
Кетхен: У вас была открыта дверь и я вошла без стука… Простите, ваша милость.
Фауст: Пустое.
Кетхен: Я слышала, как ваша милость опять разговаривали сами с собой.
Фауст: Ты слышала!.. Надеюсь, Кетхен, я не сказал ничего предосудительного?
Кетхен: Ну, что вы, ваша милость.
Фауст: Это всего лишь глупая привычка, Кетхен. Когда живешь один, то иногда хочется услышать чей-то голос, а так как рядом никого нет, то поневоле слушаешь свой собственный.
Кетхен: Смотрите, как бы нечистый не подслушал ваши разговоры и не подстроил вам ловушку. Говорят, он мастер на такие дела.
Фауст: Ты можешь не волноваться, Кетхен. Нечистый не войдет сюда, покуда над дверью висит эта волшебная пентаграмма. Скорее, он съест собственный хвост.
Кетхен: Но все же, ваша милость, будьте осторожней.
Фауст: Я постараюсь.
Кетхен: Тогда с вашего позволения, я заберу белье.
Фауст: Сделай одолженье…
Кетхен: Все выстираю и поглажу к сроку.
Фауст: Не сомневаюсь.
Кетхен с поклоном исчезает. Сделав круг по комнате, Фауст останавливается возле двери, за которой скрылась Кетхен. Небольшая пауза.
(Неуверенно). Послушай, Кетхен…
Кетхен (появляясь на пороге): Да, ваша милость?
Фауст: Хотел тебя спросить… Да вот не знаю, будет ли удобно… Скажи мне, ты ведь была влюблена когда-нибудь?
Кетхен: О, ваша милость…
Фауст: Так была иль нет?
Кетхен: И много раз, если вам угодно.
Фауст: Тогда, наверное, тебе известно, как отличить истинное сердечное чувство от греховной страсти, которую нам вкладывает в сердце нечистый?
Кетхен: Хотите знать, как отличить любовь от страсти?
Фауст: Хотелось бы, коль нету возражений.
Кетхен: Никак.
Фауст: Никак?
Кетхен: Никак, ваша милость. Ведь если кто-нибудь узнал бы, как можно отличить одно от другого, то, подумайте сами, от скольких несчастий и бед мы смогли бы тогда избавиться… А сколько разбитых сердец не были бы тогда разбиты?.. А скольких можно было бы избежать несчастных браков!
Фауст: Неужто, они так похожи, Кетхен?
Кетхен: Как сестры-близнецы. Так что если одного сразила искренняя любовь, а другого страсть, то их сердечные чувства нельзя будет отличить друг от друга, так они похожи.
Фауст: И что это за чувства, Кетхен?
Кетхен: Вы шутите, ваша милость!
Фауст: Нисколько.
Кетхен: Но это знает даже ребенок… Сначала сладость, после жар, потом бессонница, а после холод и страх лишиться своего обожаемого предмета, лихорадка, бессонница, ревность, озноб, и снова сладость, сладость, сладость, как будто ты попал в бочку меда и в ней сейчас утонешь… Вы, правда, этого не знали, ваша милость?
Фауст: Боюсь, что проведя столько лет за изучением наук, я слегка отстал от общего теченья жизни… Спасибо, Кетхен.
Кетхен: Не за что, ваша милость.
Фауст (рассеяно): Прощай.
Кетхен: Прощайте, ваша милость. (Скрывается за дверью.)
Фауст (какое-то время идет в задумчивости по лаборатории, затем, остановившись, негромко): Итак, сначала сладость, после жар, затем бессонница… Нет, не бессонница, а холод, озноб и ревность… Тьфу, черт!.. Запутался…(Бормочет). Сначала холод, потом бессонница, озноб и сладость… Нет, сначала страх, потом бессонница, озноб и лихорадка…(Сердито). Довольно, Фауст!.. Похоже, ты забыл о книге, в которой сказано, что совершенная любовь не знает страха… А это значит, что любовь есть риск, неведомая область, куда вступая, ты можешь или все приобрести, или же все потерять, где требуется мужества не меньше, чем пред лицом чумы иль в рукопашной схватке, цена которой жизнь… Ах, Фауст, Фауст…
Кетхен (появляясь на пороге): К вам господин Вагнер, ваша милость.
Фауст: Зови.
Кетхен исчезает.
В продолжение следующего диалога, Фауст быстро передвигается по лаборатории, переставляет колбы и реторты, достает инструменты, зажигает спиртовку, в то время как Вагнер, сняв плащ, усаживается в кресло.
Вагнер (появляясь на пороге, победно): Ага!.. Я так и думал. (Несколько игриво). Вас, кажется, пора поздравить, доктор?
Фауст: Поздравить, с чем?
Вагнер: Я видел вас вчера после полудня в парке. Не одного.
Фауст: Наверное, с соседом.
Вагнер: Нет, с фройляйн Маргаритой… Похоже, вы делаете успехи, доктор. И как она на ваш вкус?
Фауст: Подарок Неба и, притом, незаслуженный.
Вагнер: О, доктор Фауст… Смотрите-ка, еще немного и вы, чего доброго, заговорите о женитьбе. (Быстро перебивая себя). Шучу, шучу… Представить невозможно, чтоб вы себя связали брачными узами, забыв науку и променяв высокое познанье на соски и пеленки.
Фауст: Чем черт не шутит, Вагнер.
Вагнер: Боже правый!. Не чертыхайтесь, ради Бога… Нечистый рад, когда мы произносим его имя, потому что всякий раз, когда мы это делаем, Спаситель отворачивается от нас и мы становимся легкой добычей Преисподней… Во всяком случае, так сказано у Амвросия Медиоланского.
Фауст: Как мило в вас соседствует привычка к суеверью и тяга к новому… Надеюсь, что второе окажется вам все же ближе.
Вагнер: Но вы ведь не хотите сказать, что не верите в Дьявола, доктор?.. Вся наша жизнь свидетельствует об этом с такой ясностью, что всякие сомнения отпадают, как листья осенью… Пожары, войны, убийства, воровство, мятежи, подстрекательства, – какие вам нужны еще доказательства, герр доктор?
Фауст: Боюсь, что дело обстоит гораздо хуже, друг мой…Я верю в человека, а уж он-то, поверь мне, даст сто очков вперед любому Дьяволу.
Вагнер: И все-таки, он – божие творение!
Фауст: Конечно. А по совместительству еще и вор, убийца, прелюбодей, лжец, насильник, грабитель, притворщик и лицемер… Когда я вижу это, мне самому хочется на некоторое время стать дьяволом, чтобы подливать в огонь, на котором он жарится, побольше масла.
Вагнер: Но как же божья благодать, доктор?.. А милость, которая ведет нас, ободряя, путем спасения?.. Разве Бог ни обещал нам смыть с нас все наши грехи и заблуждения, коль мы в них раскаемся?
Фауст: Все, что я знаю о Боге, милый Вагнер, это то, что Он играет не в наши игры и не потакает нашим слабостям, как бы нам этого ни хотелось.
Вагнер: Как вы сказали?.. Не играет в наши игры?.. Что это значит?
Фауст: Только то, что Бог разговаривает с нами на своем языке, не давая нам поблажек и не пользуясь услугами переводчика. Хочешь разговаривать с Богом – не будь лентяем и учи Его язык.
Вагнер: Легко сказать – учи Его язык. Но какой именно? На каком языке Он говорит?
Фауст: Да, вот на этом самом. На том, где сами мы глаголы, существительные, прилагательные, союзы и местоимения. Где мы склоняемся и спрягаемся, и занимаем то место, которое определила для нас божественная грамматика, хотя мы все время пытаемся лопотать по-своему, отчего и в мире, и в сердцах всегда такая путаница.
Вагнер: Это что-то уж больно мудреное, мне кажется…
Фауст: Ровным счетом, ничего мудреного, если разобраться. Надо только понять, что Бог желает, чтобы Его принимали всерьез, а не превращали в порошки для успокоения дурной совести или в капли для улучшенья морального пищеварения. Две столовые ложки после еды и две перед ужином… Боюсь, что на свете осталось немного людей, которые позволяли бы Богу делать то, что Он считает нужным. Остальные хотят, чтобы Он чирикал у них в клетке и клевал с руки зернышки. Ручной Бог, который говорит то, что мы хотим услышать, и делает то, что мы считаем нужным… Но Бог – это весьма серьезное предприятие, коллега. Он ничего не обещает и ничего не требует, надеясь, что ты сам пробьешься к самому себе, чтобы встретить там Того, Кто мог бы превратить всю вселенную в цветущий сад, но не всякий день знает, где Ему преклонить для ночлега голову…
Вагнер: Сказать честно, все эти новости в богословии меня пугают…Что, если ошибешься? Сморозишь что-нибудь такое, что после все будут показывать на тебя пальцами и шипеть тебе вслед… Нет уж, лучше пусть будет все по-прежнему, герр доктор… Пусть день за днем под руководством святой матери Церкви и святых отцов мы станем копить добрые дела, чтобы, когда настанет время, предъявить их у входа в Царствие Небесное, не сомневаясь ни в избранном пути, ни в близости спасенья.
Фауст: Если разговор идет о Небесах, мой друг, то боюсь, что парадный вход туда уже давно закрыт. У Бога нынче в чести взломщики, если ты еще не слышал. А вдруг окажется, что вместе со всеми святыми отцами ты топчешься возле той двери, которую уже давно заложили кирпичом?
Вагнер: Так что же делать, доктор?
Фауст: Ты спрашиваешь, что делать?.. Я отвечу… Во-первых, быть собой. А во-вторых, забыв про разговоры, помыть вот эти колбы, убрать здесь мусор и потолочь селитру, чтобы смешать ее потом с корою дуба… Нас ждет работа, Вагнер.
Вагнер: Я готов.
Фауст: Тогда, как говорится – с Богом!..
Вагнер: С Богом, доктор.
Свет гаснет. Долгая пауза.
