Дмитрий Ольшанский
Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход
* * *
Прошло несколько дней.
Халиль вновь председательствовал на заседании дивана. Вчера он еще верил, что недовольство султана удастся сгладить хорошими новостями с запада. Он надеялся, что Турахан легко нанесет поражения войскам крестоносцев и освободит захваченные христианами земли, однако сегодня его надежды были разбиты в прах.
– Сражение под Нишем проиграно, – такими словами начал свою речь гонец от Турахана.
Все присутствующие с тревожными лицами уставились на визиря. Он изо всех сил старался сохранять самообладание, хотя внутри все рокотало, словно в жерле вулкана.
«Вину за эти неудачи султан непременно возложит на меня, – рассуждал Халиль. – Очередной козырь в руках моих врагов, и всему виной моя неосмотрительность!»
Тем временем гонец продолжал зачитывать письмо своего командира.
Турахан писал, что его армия совместно с армией Касыма-паши отступает к Софии, оставляя после себя выжженную землю. Однако крестоносцы продвигаются достаточно быстро и, по его словам, вероятно, уже пересекают границу с Болгарией. Османский полководец просил у султана разрешения оставить город с тем, чтобы подготовить войска для новой битвы.
– Это все, что он хотел сообщить нам? – спросил Халиль у гонца.
– Нет. Также он просил вручить вам вот это письмо, – посланник выудил запечатанный документ.
Халиль кивнул слуге, и тот забрал письмо у посыльного.
– Я ознакомлюсь с ним позднее, – сказал визирь. После недолгого молчания он обратился к вельможам, коротко обрисовав сложившуюся ситуацию. – Турахан хочет оставить Софию, сохранив там лишь небольшой гарнизон. Султан вряд ли одобрит эту затею, но все зависит от того, как я представлю ему это дело.
– С вашего позволения, – подал голос Исхак-паша, второй визирь дивана. – Болгарская столица находится всего в двухстах милях от Эдирне, а Хуньяди преодолевал и большие расстояния за считаные недели. Может быть, следует закрепиться там и выиграть время?
– Хуньяди не пойдет на штурм хорошо укрепленного города, в котором засели остатки армии Турахана и Касыма, – рассудил Саруджа-паша, пряча руки в полы теплого кафтана. – Вероятнее всего, он блокирует город и двинется дальше. В таком случае Эдирне окажется под угрозой, потому что собрать новую армию против крестоносцев будет сложно, а из Анатолии подкрепления подойти не успеют.
– Вопрос, сумеет ли Турахан реорганизовать армию и остановить крестоносцев до того, как они явятся сюда, – сказал Исхак-паша.
– Кажется, Хуньяди смогут остановить только холод и сугробы, – недобро усмехнулся Саруджа. – Все мы знаем, с каким непримиримым и хитрым врагом имеем дело. Этот венгр, без сомнения, даст отрубить себе руку, если будет уверен, что второй сможет ухватить нас за горло. И у этого человека сейчас есть только одна цель – Эдирне, поэтому он не станет тратить время на осаду Софии. Либо крестоносцы возьмут этот город сразу, либо двинутся дальше.
– Янош Хуньяди – сильный противник, – согласился Халиль. – Но даже у него не хватит сил на эту авантюру. Оставив позади себя армию Турахана, он отрежет себе путь к отступлению и окажется в западне. Сейчас ему помогает лишь то, что он ведет бои на христианских землях, здесь такой поддержки он получить не сможет. Однако соглашусь, что сейчас рисковать не следует и наша армия в любом случае должна быть неподалеку от столицы. На мой взгляд, следует предложить государю вывести наши основные силы из Софии и занять наиболее выгодные позиции на подступах к Эдирне.
Большинство присутствующих поддержали это предложение, и после обсуждения всех деталей визирь распустил совет. Задержался только его друг и верный помощник – Исхак-паша.
– Тебе удалось что-нибудь разузнать? – осведомился Халиль, когда они остались наедине.
– Тела стражников нашли в одном из подвалов недалеко от темницы, – ответил Исхак. – Им перерезали горло. Свидетелей, разумеется, нет, каких-либо следов обнаружить тоже не удалось.
– Снова концы в воду, – покачал головой Халиль. – Мастерство и дерзость, с которой действуют эти люди, впечатляет. Однако дворец султана – не Амасья, здесь сложно что-либо утаить.
– Мои люди непрерывно ведут расследование, и я доложу, как только узнаю что-нибудь важное.
– Держи меня в курсе всего, а пока постарайся усилить охрану дворца своими лучшими людьми. Я не хочу, чтобы подобные события повторились снова.
Халиль тяжело вздохнул и добавил:
– Нам противостоит кто-то очень влиятельный. Возможно, эти люди даже восседают в совете, поэтому я попрошу тебя пристально следить за каждым пашой, беем или агой, кто так или иначе мог быть связан с недавними убийствами. Особое внимание обрати на Шехабеддина. Этот шакал снова вернулся в столицу и явно что-то замышляет,
Исхак-паша внимательно выслушал приказ визиря.
– Постараюсь сделать все, что смогу, – неуверенно сказал он, ибо слова Халиля вселили в него тревогу. – И все же я полагаю, вам следует поделиться своими предположениями с султаном. Все знают, как он доверяет вам, кроме того, вас связывают и родственные узы32.
– Я не могу затевать с ним этот разговор, не имея достаточных доказательств, – объяснил Халиль. – К тому же повелитель больше не доверяет мне. Это целиком моя вина. Чтобы вернуть его былое расположение, я должен как можно скорее разобраться в этом деле.
Тут взгляд Халиля упал на нераспечатанное письмо, полученное им от посланника из армии Турахан-бея. Он сломал печать, пробежал глазами по пергаменту. Внезапно глухой стон вырвался из груди визиря, его рука безжизненно опустилась, и письмо выскользнуло из пальцев.
– Кажется, поражение под Нишем станет лишь началом наших бед, – прошептал Халиль пересохшими от волнения губами.
Обеспокоенный состоянием визиря, Исхак нагнулся за письмом.
– Но это не почерк Турахана, – удивился он.
– Это письмо написано рукой моего брата, – сказал великий визирь. – Он регулярно предоставляет мне сведения о походе. Прочитай, что он пишет.
«Отступление нашей армии сопровождается массовым дезертирством», – прочитал Исхак отрывок письма. – Что же, это бич любой армии, тем более что в рядах Турахана сражается много сербов и болгар…
– И албанцев, – неожиданно произнес Халиль. – Не торопись успокаивать меня, просто дочитай письмо до конца.
Исхак выполнил просьбу визиря, а затем вслух прочитал фрагмент, который до дрожи поразил и его самого:
«Подлый предатель Искандер-бей дезертировал прямо из лагеря с небольшим отрядом своих сторонников. К сожалению, преследование закончилось неудачей, и ему удалось скрыться».
Сложив письмо и подавив первое волнение, Исхак воскликнул:
– Это немыслимо! Как у этого человека хватило дерзости так поступить после всех милостей, которыми его осыпал наш государь?
Этот вопрос, казалось, вывел великого визиря из забытья. Усталость в глазах визиря сменилась гневом.
– Хотя Искандер много лет служил в армии султана, но не стоит забывать, что он был сыном албанского князя и попал сюда в качестве заложника! – Визирь сжал кулаки. – Христианам-ренегатам нельзя доверять, я уже не раз говорил об этом султану! Тот, кто предал один раз, непременно предаст снова. Однако повелитель продолжает наделять этих людей все новыми полномочиями и даже делает их визирями! Придет время, когда один из них займет мое место, и когда этот день настанет, власть в стране окончательно перейдет в руки этих безродных выскочек, которые не будут чтить ни наши традиции, ни нашу историю! Во имя собственного честолюбия они будут ввергать страну в новые войны, ради него же станут презирать установленные порядки и обычаи и в конечном счете перестанут считаться даже с властью султана! Боюсь даже представить, во что тогда превратится наша великая империя!
Халиль покачал головой и замолчал. Исхак-паша, его верный друг и второй визирь, также не произносил ни слова. Сейчас он вспоминал, как когда-то, много лет назад, его, малолетнего ребенка, крестили в небольшой церквушке на берегу Эгейского моря. Он помнил, как ровно через год эту церковь сожгли вместе с его родной деревней. В тот день он лишился всего, что имел, но вскоре обрел новый дом и новую веру, а главное – именно тогда у него появился шанс стать тем, кем он был сейчас.
Исхак-паша, правая рука великого визиря могущественной державы, никогда не забывал, кто он и откуда родом. Однако сейчас второй визирь молчал, не решаясь напомнить об этом Халилю. Ведь несмотря на все свои заслуги в глазах османской знати он навсегда останется всего лишь выскочкой и христианским ренегатом, к которому никогда не будет доверия.
* * *
Еще одной головной болью для Халиля был Мехмед. Юный принц наотрез отказывался слушать учителей, которых визирь нанимал для его обучения. Он предпочитал проводить время на тренировочных площадках, где часами упражнялся с мечом, луком и другим оружием. Его привлекало военное искусство, однако иные предметы Мехмед на дух не переносил и желал поскорее избавиться от назойливых преподавателей. Одному из педагогов не поздоровилось, когда тот попытался насильно усадить принца за книги, в результате почтенный улем чуть было не лишился глаза, а в другой раз наследник престола посчитал для себя оскорбительным упрек учителя в непослушании и лени, поэтому решил проучить обидчика, намяв тому бока ножнами сабли.
Султан прослышал про такое поведение своего сына и, недолго думая, пригласил к себе муллу Ахмеда Курани, о больших способностях которого было известно во всей Анатолии. Курани внимательно выслушал падишаха и согласился заняться воспитанием принца при условии, что ему будет позволено использовать свои методы обучения. Уставший от выходок сына Мурад согласился.
Сразу же после этого Халиль и Курани направились к Мехмеду. Визирь, как и султан, возлагал большие надежды на нового учителя и желал увидеть, как тот справится со столь сложным учеником.
Войдя в покои Мехмеда, Курани почтительно поприветствовал юного принца.
– Отныне я буду лично следить за твоим обучением, – мягко произнес наставник.
Мехмеда это обстоятельство, похоже, нисколько не озаботило, и он оставил приветствие муллы без внимания.
– Твой отец направил меня к тебе, он хочет, чтобы ты вырос достойным и умным человеком, – голос Курани по-прежнему оставался мягким и приветливым. – Поэтому предлагаю незамедлительно приступить к урокам.
– Я сейчас занят, – Мехмед даже не смотрел в сторону нового учителя. Он был поглощен своим подарком – прекрасным луком, привезенным из далеких персидских земель в подарок султану.
– Своей игрушкой займешься позже, – с некоторым нажимом произнес Курани. – А сейчас я должен заняться твоим обучением… И воспитанием, если придется.
Мехмед бросил на муллу быстрый и резкий взгляд.
– Кто ты такой, чтобы так со мной разговаривать? – вспылил он. – Я уже сказал, что никуда не пойду!
– Не нужно вынуждать меня применять крайние меры. – Курани не собирался уступать Мехмеду. – Ты все равно пойдешь, и в твоих же интересах сделать это добровольно. В противном случае я отведу тебя силой.
Халиль с интересом наблюдал за этой сценой, не вмешиваясь в перепалку и желая узнать, какова будет ее развязка.
– Я сын султана, наследник престола! – объявил Мехмед, вскакивая с пола. – Никто не может прикасаться ко мне без моего дозволения!
– Я вижу перед собой лишь непослушного мальчишку, – спокойно ответил Курани. – Говорю тебе еще раз, принимайся за уроки, как велит тебе отец, иначе…
– Иначе что? Что ты можешь мне сделать, старик?
Халиля задело такое бесцеремонное обращение принца к своему почтенному учителю, и он хотел было вмешаться в спор, но Курани отреагировал гораздо быстрее. В мгновение ока в его руке оказалась палка для наказания нерадивых учеников, и едва Мехмед успел вымолвить еще хоть слово, мулла задал ему такую трепку, что Халилю было больно на это смотреть. Мехмед кричал и пытался сопротивляться, но все было бесполезно – Курани явно имел многолетний опыт проведения подобной экзекуции. Само наказание длилось недолго, и вскоре мулла отпустил принца. Весь взъерошенный, с пылающим взором и дрожащий от гнева, Мехмед был похож на затравленного зверька. И все же он не осмелился спорить с учителем, а лишь безмолвно шевелил побелевшими губами.
– Надеюсь, ты усвоил этот урок, – сказал Курани, убирая розги. – В следующий раз наказание будет намного строже. А теперь пойдем, займемся твоим обучением. Мы не должны огорчать твоего отца.
Все это Курани сказал спокойным, почти ласковым голосом, однако была в нем еще и не терпящая возражения твердость. Не желая вновь испытать на себе гнев старика, Мехмед покорно отправился вслед за своим учителем, бросив напоследок быстрый взгляд в сторону визиря. Сложно было сказать, какие чувства скрывает этот взор, впрочем, Халиль не стал придавать ему особого значения. Он был доволен результатом, которого добился Курани, и не сомневался, что теперь обучение Мехмеда сдвинется наконец с мертвой точки.
И действительно, принца с тех пор как будто подменили! Он обнаружил прекрасные способности и быстро осваивал учебный материал. Мехмед стал интересоваться историей, философией и литературой, приступил к изучению арабского, латинского и греческого языков. Кроме визиря и Курани, за успехами наследника следил и его отец. Мурад регулярно посещал уроки и лично экзаменовал сына по некоторым дисциплинам. Султан был доволен и вскоре стал проводить с Мехмедом большую часть своего времени. Днем они часто прогуливались вместе по прекрасным дворцовым садам, беседуя или развлекаясь игрой в нарды и шахматы, а вечерами Мурад просил сына прочитать ему вслух отрывки из сочинений его любимых поэтов. Такая семейная идиллия полностью изменила распорядок жизни всего дворца, а главное – она изменила и самого султана! Он стал реже запираться в своей комнате, отказался от пристрастия к возлияниям, приобрел здоровый цвет лица и снова выглядел свежим и веселым, как в старые добрые времена, когда еще были живы его старшие сыновья. Видимо, он разглядел в Мехмеде то, чего ранее не замечал, и это сильно изменило отношение Мурада к сыну. Если раньше султан и наследник испытывали взаимную неприязнь и отторжение, то сейчас они тянулись друг к другу, словно возводя новый и крепкий мост над пропастью обид и взаимного недоверия, которая разделяла их все эти годы.
Преображение султана отразилось и на управлении государством. Мурад вновь вернулся к делам и с удвоенной энергий начал решать накопившиеся проблемы, главной из которых было стремительное продвижение крестоносцев к западным границам Османской империи. Новость о взятии Софии и отступлении турецкой армии породила волну паники среди населения Эдирне, и только с большим трудом удалось навести порядок на улицах города. Мурад видел, в каком бедственном положении оказалась страна, и ситуация требовала от него решительных действий.
* * *
Халиль ожидал, что рано или поздно султан призовет его к себе, и боялся этой встречи. Визирь винил себя за все неудачи, которые случились за время его недолгого правления. В последние месяцы именно он принимал все ключевые решения в государстве и держал в руках власть, которой позавидовали бы многие визири прошлого. Однако этот опыт, несмотря на то, что он пришелся не на самое простое время, прошел для Халиля не без пользы. Великий визирь пересмотрел многие свои поступки и сделал соответствующие выводы. Теперь он стал аккуратнее и дальновиднее. Можно сказать, что Халиль переживал не меньшую трансформацию, чем Мурад, однако если султан всего лишь возвращался к своей прежней жизни, то визирь стремился начать все с чистого листа.
Направляясь в покои повелителя, Халиль был готов попросить о своей отставке с поста великого визиря. Он был уверен, что Мурад не пойдет на это, но сейчас такой шаг был необходим. Ибо только так визирь сумеет изъявить свою покорность и прочитать свое будущее в глазах владыки.
Мысленно проговаривая свою будущую речь, Халиль вошел в покои султана и к своему крайнему неудовлетворению застал там еще две персоны. Один из них – Шехабеддин, полноватый евнух – расплылся в фальшивой улыбке при виде визиря. Рядом с евнухом стоял высокий чернобородый сановник с острым ястребиным взором. Он совсем недавно появился в совете, однако Халиль уже разузнал о нем все, что только было возможно. Этого человека звали Заганос, он был родом из Албании. Как и многих других христианских детей, его зачислили в ряды янычар, и с тех пор он быстро продвигался по службе, чему явно способствовала женитьба на одной из дочерей Мурада. Заганос был умен, хитер и чрезвычайно скрытен. Такие люди, как он, идут к своей цели, не считаясь ни с чем, и Халиль чувствовал, что когда-нибудь этот человек будет представлять реальную угрозу его власти. Именно поэтому великий визирь внимательно следил за каждым шагом этого сановника и ждал удобного случая, чтобы нанести упреждающий удар.
Мурад в это время раскинулся на диване и, потягивая шербет из небольшой плоской чаши, просматривал какие-то бумаги. Его взгляд был хмур и сосредоточен. Однако едва визирь переступил порог комнаты, султан отложил документы в сторону и обратился к присутствующим:
– Я позвал вас для того, чтобы сообщить о решении, которое принял некоторое время назад.
Султан выдержал небольшую паузу, прощупывая взглядом каждого из трех сановников.
– Мое правление длится уже более двадцати лет, и многое из того, о чем я мечтал, мне удалось воплотить в жизнь. – Мурад с некоторым трудом поднялся на ноги и, оправив свой халат, стал медленно прохаживаться по комнате. – Выполняя заветы своего отца, я укрепил могущество Османского государства в Европе и в Азии. Отныне и беи, и эмиры, и короли относятся к нам с должным уважением и почтением. Меня можно упрекнуть во многом, однако никто не оспорит, что всю свою энергию и силы я отдавал на благо своей страны.
Халиль, Шехабеддин и Заганос не замедлили согласиться с этим фактом.
– Ответственность за страну и своих подданных, которая целиком лежит на мне, требует быть откровенным и в первую очередь перед самим собой. – Мурад глубоко вздохнул. – Именно поэтому я хочу отказаться от престола и передать всю власть своему сыну.
Если бы султан зачитал Халилю смертный приговор, он бы удивился гораздо меньше. То, что ощутил в эту минуту великий визирь, невозможно описать, ибо происходящее просто не укладывалось у него в голове. Судя по всему, Шехабеддин и Заганос испытывали схожие чувства.
Мурад тем временем спокойно продолжал:
– Хочу, чтобы вы знали: мое решение вполне взвешенно и обдуманно. Я знаю, что выбрал для этого не самый удачный момент, поэтому мое отречение произойдет не раньше, чем я уничтожу крестоносцев, покусившихся на нашу землю.
– Простите меня, повелитель, – хриплым голосом произнес Халиль. – Но ведь Мехмед еще очень юн для столь важной должности.
– Я был немногим старше его, когда стал султаном.
– Но у вас были мудрые наставники…
– Потому-то я и позвал вас сюда, – перебил Мурад. – Отныне вы – главная опора моего сына. Заганос и Шехабеддин займутся обучением Мехмеда ремеслу управления государством и станут его советниками. А ты, Халиль, по-прежнему будешь занимать пост великого визиря и должен исполнять все те же обязанности, что и при моем правлении.
Если минуту назад Халиль еще мог надеяться на то, что это всего лишь злая шутка повелителя, то теперь подобных надежд визирь больше не питал. Видимо, за все эти годы он так и не смог понять человека, которому преданно и беззаветно служил. Халилю оставалось уповать лишь на то, что Мехмед оправдает доверие отца и станет достойным наследником престола.
Глава 9
Осень 1443 года
Телохранитель
Gravius est malum omne, amoeno quod sub aspect latet.
(Невидимое зло всего тревожнее)
Публий Сир
Ноябрь 1443 года. Воспоминания…
Османский наместник Софии был мертв – местные жители подвесили труп вверх ногами у входа во дворец, где он жил. Повсюду лежали изуродованные полураздетые тела турок из его личной гвардии. Судя по всему, многих из них убийцы застали еще в постелях – столь внезапным оказалось нападение.
Ночная атака была просчитана до мелочей. Янош Хуньяди недаром отбирал самых лучших и проверенных воинов для этой миссии. Едва ворота Софии открылись, эти отряды стремительно и бесшумно проникли за стены города. Османы слишком поздно подняли тревогу и пытались оказать сопротивление, однако численное превосходство и инициатива в эту ночь были на нашей стороне. На помощь восставшим жителям подходили все новые и новые отряды крестоносцев, и спустя всего несколько часов город был полностью в наших руках.
Мы потеряли убитыми около сотни человек, врагов полегло в несколько раз больше, остальные предпочли добровольно сложить оружие. Как выяснилось позже, султанский военачальник решил вывести свои войска из Софии, оставив для защиты города лишь небольшой гарнизон. Это обстоятельство несколько подпортило вкус победы, однако не смогло омрачить праздничных торжеств, которые продолжались несколько дней подряд.
Нигде мы не встречали более теплого приема! Жители буквально на руках пронесли короля Владислава по улицам города, прославляя и одаривая солдат нашей доблестной армии. Мужчины размахивали руками, женщины бросали зазывные взгляды, а дети весело суетились под копытами наших лошадей.
Главный городской собор, превращенный турками в конюшню и склад, был восстановлен, а местный архиепископ провел там праздничное богослужение в честь освобождения города и во славу всего христианского мира. В этой службе принял участие и король Владислав, которому отвели самое почетное место.
Присутствовали на церемонии и Янош Хуньяди вместе с Чезарини, которые на дух не переносили друг друга и потому сидели порознь. Также в храм допустили представителей городской знати и некоторых наших воевод. Простой народ, который наводнил площадь перед храмом и даже облепил крыши близлежащих домов, наблюдал за происходящим через открытые настежь соборные врата. Среди этих людей находился и я.
Воистину то был редкий день, когда представители и восточной, и западной церквей собрались под сводами одного храма и сидели бок о бок, слушая одни и те же гимны. Общая радость и общее торжество неразрывной нитью сплачивали их, и никакая уния не добилась бы большего успеха в деле объединения христианского мира.
Я думал об этом, и во мне просыпалась надежда, что когда-нибудь точно такое же единство будет царить между греками и латинянами, которые уже не одно столетие ведут непримиримую борьбу друг с другом за признание правоты своих церковных догматов. Слишком много противоречий накопилось между нами за все это время и не сразу получится забыть нанесенные обиды. Однако сейчас я сражаюсь плечом к плечу с людьми, которых мои предки почитали за самых лютых врагов, но которые стали для меня не только боевыми товарищами, но и прекрасными друзьями. Взять хотя бы Джакобо…
– Джакобо! – подтолкнул я своего приятеля, который задремал, прислонившись к соборной стене. – Как ты умудряешься спать стоя, да еще и заглушать колокольный звон своим храпом?
– После того как я научился спать в седле, для меня не осталось практически ничего невозможного, – зевая, ответил итальянец. – Мы стоим на этом холоде уже уйму времени, и конца этому не видно. А ведь недалеко отсюда есть одно прекрасное местечко с мягкими перинами, теплым вином и гостеприимными дамами.
Джакобо никогда не отличался особенным благочестием, и сейчас его душа была обращена вовсе не к богу, а к борделю, который находился всего в одном квартале отсюда. Вряд ли мне удалось бы задержать его здесь на столь долгое время, если бы не одно обстоятельство.
– Ты прекрасно знаешь, зачем мы пришли сюда, – сказал я. – Хотя тебе ради разнообразия не помешало бы однажды исповедаться в своих грехах. Их ведь скопилось немало, верно?
– Никто не довольствуется тем, чтобы погрешать только в меру дозволенного33, – развел руками итальянец. – Лично я предпочту жаркие объятия какой-нибудь красавицы монотонным бурчаниям этого старика в храме. А ты меня удивил, Константин, не знал, что под своей кольчугой ты носишь рясу.
Я пропустил эту насмешку мимо ушей.
– Порой ряса защищает лучше любого доспеха, – заметил я. – А ты сосредоточься, Джакобо. Раз уж решил пойти со мной, выкинь из головы всякую чепуху и постарайся не упустить ни одной детали.
– Для нападения турки выбрали не лучшие время и место, – оглядев площадь, заявил кондотьер. – Стражников здесь больше, чем горожан. Между прочим, это их работа – охранять коронованных особ, для чего здесь нужны мы?
– Этим стражникам я бы не доверил охранять даже свою лошадь. Кроме того, только мы знаем, как выглядят убийцы.
– Точнее сказать, знаешь только ты, поскольку со мной твой дружок делиться сведениями не захотел.
– Я же предупреждал, что он не любит итальянцев.
– Вы, греки, вообще не любите никого, кроме себя! Если когда-то этому старику и досадили мои земляки, то в чем здесь моя вина?
Джакобо проворчал под нос непонятные ругательства из смеси различных диалектов. Вообще в изобретении бранных слов он давно перещеголял даже самых суровых и видавших виды рубак. Похоже, его горячий темперамент и невероятное воображение просто не позволяли ему использовать избитые солдатские выражения.
– Я не понимаю, почему мы вообще должны ему доверять. – Итальянец нетерпеливо оглянулся по сторонам. – Может быть, этот старый безумец просто решил провести нас!
– Нет. Я верю ему даже больше, чем себе. То, что мы встретились с ним здесь через столько лет… Это словно знак судьбы.
Итальянец посмотрел на меня с некоторым подозрением.
– Ты очень скрытен, Константин, – сказал он. – В армии о тебе ходят самые разные слухи, есть даже те, кто считает тебя турецким шпионом, и только расположение Яноша Хуньяди помогает тебе избегать лишних вопросов. На твоем месте я был бы честен хотя бы со своими друзьями.
Я взглянул на Джакобо. Итальянец не сводил с меня пристального взора и явно ожидал исповеди, но как бы мне ни хотелось, открыть ему всей правды я не мог.
– Обещаю, придет день, когда ты все узнаешь, – сказал я, положив руку на плечо своего приятеля.
Джакобо молча кивнул, и до самого окончания церемонии мы с ним больше ни о чем не говорили. Вскоре люди стали покидать собор и медленно расходиться. Мало-помалу стала пустеть и площадь.
– Кажется, твой друг ошибся, – вздохнул итальянец, явно довольный тем, что наша миссия подошла к концу. – Что же, этого стоило ожидать, зато теперь ничто не помешает мне провести время с большей пользой для души и тела. Ты, надеюсь, пойдешь со мной?
Несмотря на слова итальянца, я не двинулся с места. Веспасиан не мог обмануть меня – кто угодно, но только не он. Мои чувства обострились до предела – я знал, что это должно произойти именно сейчас. На площади было по-прежнему много людей, и убийцы наверняка попытаются воспользоваться этой суматохой, чтобы совершить задуманное и без хлопот скрыться в создавшейся неразберихе.
Джакобо повторил свой вопрос, но, заметив мой напряженный взгляд, снова занял свое место и незаметно опустил руку на округлое навершие ронделя34, который был заткнут за его пояс.
Из храма неспешно выходили люди, и среди них в окружении охраны шел Владислав. Позади короля следовали Янош Хуньяди и прочие вельможи. Они с трудом протискивались сквозь шумную толпу, обступившую их со всех сторон.
Сейчас был тот самый момент, когда турки должны начать действовать. Я лишь примерно представлял, как выглядели убийцы, и старался найти людей, хоть отдаленно похожих на них, однако наемников могло быть и больше, тогда мои шансы на успех были удручающе малы.
Время остановилось, секунды казались вечностью. Я подмечал каждую деталь, вглядывался в лица, старался уловить любое движение, но все было безрезультатно. Король с помощью своей охраны уже проложил себе путь и почти миновал площадь. Могло показаться, что опасность миновала… И тут я бросил случайный взгляд на одного из прохожих. Ничего примечательного в нем не было, и я, возможно, не обратил бы на него внимания, если бы не странное поведение этого человека. Боязливо оглядываясь, он шел в стороне от основной массы людей и при этом непрестанно следил за королем. Сомнений не оставалось, это один из убийц, но тогда где же остальные?
Одно мгновение – это все, что отделяло Владислава от гибели. В самый последний момент я увидел, как блеснул клинок из-под плаща у одного из монахов, который стоял ближе всех к королю. Он собирался нанести удар в спину государю, и всего шаг отделял его от цели!
Теперь было уже не до церемоний. Арбалет, который я все это время держал наготове, выстрелил – стрела пронзила руку злоумышленника, и тот со стоном выронил свое орудие на землю. Однако в ту же секунду из толпы вылетел его сообщник. Пытаясь завершить начатое, он с невероятной ловкостью подскочил к Владиславу, но на этот раз телохранители сумели защитить своего господина. Один из стражников накрыл короля своим телом и тут же получил серьезную рану, однако следующего удара не последовало – преступник уже был обезврежен и бессильно повис на руках у подоспевших солдат. Его товарища постигла та же участь, но расслабляться было еще рано.
Как я и думал, убийц оказалось более двух. Тот, которого я заметил первым, так и не решился совершить нападение. Он спешил покинуть площадь, ускорив шаг и стараясь не привлекать к себе внимания. Бросив на землю бесполезный теперь арбалет, я выхватил меч и помчался за ним. Незнакомец заметил погоню и бросился бежать. Быстро миновав людную площадь, он свернул в ближайший переулок. Я двинулся следом, стараясь не упускать беглеца из виду.
Погоня в запутанном лабиринте улиц продолжалась довольно долго, и вскоре я окончательно сбился с толку и не мог даже предположить, в каком из кварталов города мы сейчас находимся. Преступнику удавалось несколько раз скрываться от моего взора, однако каждый раз я вновь выходил на его след.
Долгая погоня изматывала, и я уже начинал чувствовать усталость, но, похоже, силы преследуемого мной бандита иссякали быстрее – расстояние между нами заметно сократилось. Вскоре мы очутились в каком-то полутемном зловонном тупике, со всех сторон окруженном глухими стенами и заброшенными бараками. Я облегченно выдохнул – выхода отсюда уже не было. Преследуемый беспомощно озирался по сторонам и медленно отступал в глубину улицы.
– Бросай оружие! – крикнул я, указывая на мизерикорд35 в руках незадачливого убийцы. – Бежать тебе некуда!
Однако ответа не последовало. Преступник продолжал пятиться назад, не сводя с меня глаз. Я, стиснув рукоять меча, двигался прямо на него, готовясь в любой момент отразить нападение. Этот человек был способен на что угодно, он явно проходил специальную подготовку и представлял серьезную опасность, особенно для того, кто преградил ему единственный путь к спасению.
