Дмитрий Ольшанский
Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход
Остановившись у двери, Халиль выдержал небольшую паузу, затем негромко промолвил:
– Повелитель. По вашему приказанию я прибыл.
Мурад молча обернулся, но Халиль не узнал своего государя – за три дня он постарел лет на десять! Осунувшееся и усталое лицо султана избороздили новые морщины, глаза запали, волосы на голове и бороде припорошило сединой. Взгляд его был рассеян и лишен какого-либо выражения.
– Да, проходи. Нам есть о чем поговорить, – наконец произнес Мурад своим привычно тихим голосом. Заметив бумагу и чернила в руке визиря, он добавил: – Никто не должен знать о нашем разговоре.
Халиль все понял и аккуратно сложил свои принадлежности на небольшой письменный столик. Затем собеседники устроились на удобном диване, возле которого был накрыт роскошный дастархан15. Изобилие всевозможных кушаний быстро напомнило Халилю, что с самого утра он почти не притрагивался к еде, однако есть в присутствии султана было немыслимой дерзостью.
– Скажи мне, Чандарлы, справедлив ли я был по отношению к своим сыновьям? Достаточно ли времени уделял им? Быть может, в их смерти и моя вина? – начал Мурад, отпив воды из золотого кубка.
Султан сделал паузу, казалось, он говорит сам с собой и не ждет ответа на свои вопросы, однако визирь хранил молчание, хорошо зная характер повелителя и ожидая, что государь продолжит свою речь. И действительно, через минуту Мурад заговорил снова.
– Я старался воспитывать своих сыновей так же, как и мой отец воспитывал меня. Хотел, чтобы они продолжили мое дело и были достойны наследия, что я им оставляю. Однако смерть настигла их раньше срока. Скажи, за что судьба так жестоко обошлась со мной?
– Повелитель, – осмелился вставить слово Халиль. – Ваша слава гремит на весь мир, простой народ боготворит вас, враги дрожат при одном только упоминании вашего имени. Но даже вы не в силах изменить волю Аллаха…
– Мой сын и внуки были убиты в собственных постелях, Халиль! – вскричал Мурад, стукнув кулаком по столу так сильно, что медная посуда, стоявшая на нем, со звоном попадала на пол.
Халилю еще не доводилось видеть султана в таком отчаянии. Мурад умел сдерживать свои чувства и старался сохранять самообладание в любых ситуациях, однако теперь сделать это было не под силу даже ему. Немного отдышавшись, падишах продолжил:
– Я хочу, чтобы расследование было доведено до конца! Пусть найдут тех, кто решился на это злодеяние, и меня не волнует, какие чины стоят за всем этим!
Немного помолчав, Мурад поднял на визиря свой потухший взор.
– Как я слышал, убийцу уже нашли? Кто этот человек?
– Да, повелитель, – поспешно ответил Халиль, облизав пересохшие от волнения губы. – Сложно в это поверить, но им оказался Кара-Хизир, до этого много лет верно служивший династии Османов. Вскоре его доставят в Эдирне, и я обещаю, он расскажет нам все, что знает!
– Распорядись, чтобы все происходило в строжайшей тайне, его жизнь должен забрать я, а не кто-либо другой, – произнес Мурад, уставив на визиря раскрасневшиеся глаза. – Я уверен, что за убийством моего сына стоят близкие ко мне люди, и, если это так, пусть он назовет мне их имена.
Султан еще раз взглянул на визиря, который явно принял намек на свой счет, и пояснил:
– Я доверяю тебе, Халиль, – успокоил его Мурад. – Тебе и твоей семье нечего бояться, но мой сын пал жертвой чьих-то грязных интриг, и тот, кто это сделал, несомненно относится к моему ближайшему окружению. Эти люди покусились не только на жизнь моих наследников, но и на мою власть! Отныне я не буду знать покоя, пока все виновные не поплатятся за свои преступления!
Воцарилась тишина. Испытывая какие-то неведомые визирю муки совести, султан не мог найти себе места. Наконец он встал, снова подошел к раскрытому настежь окну и уже более спокойным тоном произнес:
– Согласно заветам моего отца я старался укреплять могущество государства всеми возможными средствами. Я работал день и ночь, не жалея ни себя, ни своих подданных. И вот я достиг всего, чего хотел и к чему стремился – моя страна вернула себе утраченное величие, весь мир, как в былые времена, трепещет перед армией османов, а народ живет в благоденствии.
Голос Мурада опять сделался тихим:
– Какой толк теперь от всего этого, если я потерял самое дорогое, что имел, – моих любимых детей? Зачем мне эта безграничная власть, если я не смог защитить даже их? Все, что я создал, – это лишь пыль и прах. С точки зрения вечности я и сам всего лишь песчинка, увлекаемая течением времени.
Султан поглядел на перстень с большим кроваво-красным рубином, который он снял с руки своего покойного сына.
– Роль, которая выпала мне волею судьбы, вряд ли была предусмотрена для меня, – проговорил он. – Я никогда не жаждал власти и хотел лишь одного – покоя. Если бы только я мог удалиться от дел и зажить тихой, безмятежной жизнью…
Султан горько покачал головой и замолчал, углубившись в свои размышления.
Халиль не смог выдержать такой тяжелой паузы и произнес:
– Повелитель! Вы не должны укорять себя за то, что случилось. Вы – отец нашего народа и столько сделали для процветания империи! Вам выпало нелегкое бремя, но ведь Аллах посылает испытание каждому, дабы укрепить его дух и веру. Вспомните хотя бы, что у вас есть еще один сын…
Султан резко обернулся:
– Мехмед? Ты говоришь о нем?
Халиль заколебался. Младшему сыну Мурада Мехмеду было 12 лет, и сейчас он жил в Манисе, куда его в возрасте шести лет отправил сам султан. Официально было заявлено, что Мехмед отправляется туда с целью получения необходимых знаний и опыта государственного управления, но все понимали, что это путешествие равносильно ссылке – султан всегда полагал, что трон после него займет один из его старших сыновей, и не желал создавать им конкурента в лице Мехмеда.
Халиль никогда не понимал такого неприязненного отношения султана к своему сыну. Сам визирь плохо знал Мехмеда, однако был наслышан о его своевольном и непослушном характере. Говорили, что юный принц крайне вспыльчив и высокомерен, но при этом легко осваивает все новое и обладает замечательной памятью. Халиль подозревал, что вздорный характер принца объясняется старой обидой на своего отца, который всегда относился к нему холодно и несправедливо.
– Да, повелитель, – проговорил визирь. – Мехмед уже не ребенок, и пришло время обучить его искусству государственного управления. Полагаю, что нужно призвать наследника ко двору.
Мурад тяжело вздохнул.
– Ты все верно говоришь, Халиль, обычаи и порядки требуют этого, однако…
Султан погладил свою густую бороду, как он часто делал в период тяжелых раздумий.
– Видишь ли, я всегда старался быть справедливым по отношению к своим подданным. В моем государстве каждый должен получать то, что заслуживает. Любая несправедливость должна караться независимо от того, кто ее совершает. Но что делать, если я сам допустил несправедливость? Кто в таком случае должен покарать меня? Ответь.
– Только Аллах, – тихо промолвил Халиль.
– Только он, – согласился султан. – От взора Всевышнего ничто не может ускользнуть. Я могу врать себе, но Его обмануть не в силах. И вот мое наказание – он забрал двух любимых сыновей, а оставил Мехмеда… Ты полагаешь, что я говорю ужасные вещи? Пусть так. Я убит горем и могу нести разную чепуху, однако мой сын… – султан покачал головой, – он чужд мне.
Халиля тревожило состояние султана, однако он не смел прервать его речь.
– Мехмед рожден от женщины, которую я никогда не любил, – продолжал султан. – Все свое детство он провел вдали от столицы, каждый день ожидая смерти. Его душа пропитана ядом ненависти и недоверия. В этом повинен я.
Мурад горько усмехнулся.
– Знаешь, Халиль. За долгие годы я научился читать души людей, подобно книге. Я погружался в самые темные глубины человеческого сознания, где обитают зависть, гордыня, коварство и страх. Подобно ядовитым скорпионам, они терзают душу человека и однажды вырываются наружу. Такой человек теряет контроль над разумом и может быть опасен. Но знаешь, что может быть еще страшнее?
– Что, государь? – кротко поинтересовался визирь.
– Когда такой человек получает власть.
Султан прохаживался по комнате и продолжал говорить:
– Безграничная власть, Халиль, очень опасная вещь, она может обернуться как великим благом, так и великим злом. Это не дар свыше, а испытание, которое не каждый сможет выдержать.
– Мне кажется, что не стоит вам торопиться с выводами, – осмелился прервать султана Халиль. – Мехмед еще очень юн, и правильное воспитание, возможно, пойдет ему на пользу. В конце концов, молодости тоже присущи свои недостатки. Да, он вздорен и своенравен, но вспомните себя в его годы.
Султан коснулся бороды, как он делал всегда, принимая серьезное решение.
– Безграничная власть всегда открывает истинное лицо человека, – задумчиво проговорил он.
Сказано это было так тихо, что Халилю пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова повелителя.
Повернувшись к визирю, Мурад произнес уже громче и тверже:
– Что же, я принял решение. Мы призовем Мехмеда ко двору, и пусть он проявит себя.
– Мудрое решение, повелитель, – согласился Халиль.
– Увидим, – прошептал Мурад.
* * *
Поздней ночью во дворцовую тюрьму в Эдирне тайно доставили закованного в цепи человека. Лишь немногие знали, кто он и с какой целью его привезли. У дверей темницы, куда поместили пленника, постоянно дежурила стража, набранная из личной гвардии султана. Ни один человек не мог войти сюда без личного дозволения государя или великого визиря. Еда, передаваемая заключенному, также проходила тщательную проверку. Тюремщики шептались, выдвигая различные гипотезы относительно узника. Наиболее распространенным был слух, что это кто-то из родственников султана, иначе зачем к заключенному приставили охрану?
Еще до рассвета к пленнику пожаловал первый посетитель.
Халиль-паша переступил порог каменного мешка и внимательно посмотрел на изможденного человека, который с трудом приподнялся на ноги. Было видно, что пленник подвергался многочисленным побоям и пыткам – лицо его превратилось в кровавое месиво, на руках и спине были видны полосы от ожогов и глубокие запекшиеся раны, а одежда несчастного оказалась изорвана и покрыта бурыми пятнами крови.
Визирь долго всматривался в узника и, казалось, не узнавал в нем человека, с которым когда-то был дружен – так сильно он был изуродован за последние несколько дней ужасных истязаний.
– Не думал, что нам суждено будет встретиться при таких обстоятельствах и в таком месте. – Халиль обвел взглядом темницу. – Неужели ты надеялся избежать расплаты за преступление?
Узник не отвечал и лишь угрюмо глядел на визиря, прислонившись к стене от усталости. Он едва держится на ногах, но все еще сохранял присутствие духа.
Халиль подошел вплотную к заключенному и, аккуратно взяв того за плечи, произнес:
– Мне нужна твоя помощь, Хизир. Ты знаешь, что я был тебе добрым другом все эти годы. Поэтому послушай, что я скажу. Ты совершаешь большую ошибку, защищая тех, кто толкнул тебя на это злодеяние. Ведь ты для них – никто, просто разменная монета, которой они легко готовы пожертвовать. Ты знаешь, что воздух Эдирне отравлен предательством и интригами, а нити заговора так или иначе ведут к окружению султана. Сколько еще честных и порядочных людей должно погибнуть, прежде чем во дворце наступят наконец покой и порядок? Ты можешь помочь мне, я ведь знаю, что ты предан нашему государству и не желаешь смуты.
Пленник продолжал смотреть на визиря пустыми глазами, словно размышляя о чем-то своем.
– Султан хочет знать правду, что на самом деле случилось в Амасии и кто стоял за убийством его сына, – продолжил Халиль. – Если ты мне все расскажешь, я обещаю тебе легкую смерть и безопасность твоей семье.
– Не надо пустых обещаний, визирь, – прохрипел узник. – Я знаю, что за участь меня ожидает, но какие бы пытки ко мне ни применяли, вы услышите лишь одно: я действовал в одиночку, по собственной инициативе, и это убийство целиком на моей совести.
Халиль отступил на шаг.
– Ни один здравомыслящий человек не поверит в это, – резко проговорил он. – Убийство наследника престола и его детей… Чтобы совершить подобное, нужна длительная подготовка, в одиночку тут не справиться. Да и зачем тебе это было нужно?
– Я заботился о благе империи, – ответил Хизир. Несмотря на боль, его губы исказила усмешка.
– Сколько можно повторять одно и то же, – вздохнул Халиль. – Как же, позволь узнать, убитые тобой дети угрожали благу империи? Кому они мешали?
– Я уже все сказал, и добавить мне нечего.
Халиль начинал терять терпение. Достав из просторного рукава скрепленный печатью свиток, он показал его Кара-Хизиру.
– Ты знаешь, что это такое? – спросил визирь и, не дожидаясь ответа, произнес: – Это смертный приговор твоей семье.
В глазах узника, кажется, впервые промелькнул страх, хотя он и постарался тщательно его скрыть.
– Султан жаждет крови, и он не удовлетворится лишь одной жизнью, – пояснил Халиль. – Твои родственники и близкие находятся под угрозой, их всех ждет смерть. Если тебя не волнует собственная судьба, подумай хотя бы о них!
Кара-Хизир склонил голову набок, размышляя над словами визиря, а затем ответил:
– Пусть сначала сюда приведут мою семью. Тогда я смог бы убедиться, что с ними все в порядке.
Халиль почувствовал, что узник опять выскальзывает из его сетей – никто так и не смог найти близких родственников этого человека, хотя их начали разыскивать сразу же, как только стало известно об убийстве. Хизиру удалось спрятать свою семью от гнева султана еще до того, как он совершил преступление, и сейчас, вероятно, он хочет быть уверен в том, что нашел им подходящее укрытие.
– Их приведут к тебе, – пообещал Халиль. – Но я хочу знать, правда ли, что в заговор с целью убить наследника входили особо приближенные к султану люди?
Хизир слабо улыбнулся.
– Брось эти игры, Халиль, – усмехнулся он. – Ты хочешь услышать всю правду об этом деле? Тогда приведи ко мне моих жену и детей. А до тех пор я не произнесу ни слова.
Подметив замешательство визиря, Хизир добавил с усмешкой в голосе:
– Только, боюсь, вам так и не удалось добраться до них.
Халиль был взбешен. Стало очевидно, что разговорить пленника просто так не получится – этот человек не боялся ни смерти, ни пыток. Такая самоотверженность поражала визиря, и он не мог взять в толк, ради чего этот безумец готов терпеть ужасные страдания, если можно разом положить конец всему.
– Не торопись, Хизир, – сквозь зубы проговорил сановник. – У нас впереди еще много времени. Куда бы ни скрылись твои родные – султан найдет их, и тогда ты пожалеешь, что не рассказал нам все добровольно.
Кара-Хизир нахмурил брови, но так ничего и не ответил.
– Что ж, подумай над тем, что я тебе сказал. – Халиль повернулся к выходу, но, обернувшись, добавил:
– Забыл сказать, скоро к тебе пожалует сам повелитель. Надеюсь, к этому времени у тебя будет что ему рассказать.
Дверь камеры захлопнулась за спиной визиря, послышался звон ключей и скрип плохо смазанного замка.
Халиль чувствовал себя скверно. Он понимал, что единственный способ узнать имена заговорщиков – это найти семью Хизира. Но где их искать? Уже больше месяца поиски идут безрезультатно. Возможно, они уже давно покинули пределы Османского государства, и тогда найти их не представляется возможным.
Сейчас репутация великого визиря висела на волоске – если он не справится с этим заданием, былого доверия между ним и повелителем добиться будет сложно, особенно теперь, когда обвиняемый в убийстве был ставленником самого Халиля.
Старый визирь догадывался, что кто-то желает ослабить его позиции при дворе и, возможно, убийство наследника каким-то образом связано с этим. Однако отступать было не в правилах Халиля, иначе он не дожил бы до своих седин. Его враги сделали свой ход, теперь пришла его очередь.
Визирь начал действовать…
Глава 3
Крестоносец
Октябрь 1443 года
Начало дневниковых записей
2 октября 1443 года
Сегодня знаменательный день для всей нашей армии – мы выступаем в Крестовый поход! С божьей помощью мы очистим земли Сербии и Болгарии от турецких полчищ, и после стольких лет я наконец-то смогу вернуться к себе на родину.
Дом… Что ждет меня там? Что скажут отец и мать, когда я появлюсь на пороге?
Прошло почти восемь лет с тех пор, как я выбрал свою судьбу. Пришлось отказаться от всего, что я имел, порвать с прошлым, с родными и близкими. Но мог ли я поступить иначе? Ведь только мое добровольное изгнание уберегло семью от ужасной участи, на которую их обрекли наши заклятые враги. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить…
Мои родители до сих пор являются ко мне во снах, но их силуэты бледны и размыты, словно в густом тумане. Я не знаю, что могло статься с ними за годы нашей разлуки. О судьбе своих братьев и сестры я также ничего не ведаю.
Сестра была единственной из всей семьи, кто поддерживал со мной связь после моего бегства. Ее письма я храню как самое дорогое сокровище и часто перечитываю эти аккуратно выведенные строки. Сколько себя помню, она всегда была рядом и защищала меня. В детстве я часто дразнил ее из-за непослушных прядей волос, которые постоянно выбивались из ленты и нелепо торчали в разные стороны. Она злилась, надувала губы и щеки, а потом мы вместе смеялись. Это были самые теплые воспоминания из детства. Помню я и ее печальные, полные слез глаза, которые смотрели мне вслед, когда конь уносил меня прочь от родного дома.
Вот уже четыре года я не получал от нее никакой весточки, и нехорошее предчувствие закралось в сердце. Турки хозяйничают в землях моего отца, и ходят слухи, что их жестокость не знает предела. С христианами они не церемонятся, и только отступившись от Бога, можно спасти свою жизнь в мусульманском плену. Я хорошо знаю своего отца, его гордость никогда не позволит преклонить колени перед завоевателями и тем более изменить своей вере. Он скорее предпочтет умереть, чем жить с вечным ярмом на шее. Все остальные члены семьи последуют его примеру, чего я боюсь больше всего на свете. И все-таки нельзя терять надежду: мой род один из древнейших и уважаемых на Балканах – турки не причинят зла тем, за кого можно получить хороший выкуп. В конце концов, надежда – это все, что у меня теперь осталось.
Однако сейчас не время думать о прошлом. Мой командир ожидает меня в своем шатре для доклада.
Вот уже три года я сражаюсь под началом Яноша Хуньяди. Этот человек воплощает в себе выдающийся гений полководца и холодный расчет дипломата. Именно благодаря его стараниям этот поход получил такую широкую поддержку в Европе.
За свою продолжительную военную карьеру Янош Хуньяди не потерпел еще ни одного поражения. Вместе с ним я принимал участие в битвах при Семендрии, Германштадте и в ущелье Железные ворота, после которых имя трансильванского воеводы прогремело на весь христианский мир. Благодаря его поддержке польский король Владислав взошел на венгерский престол, и вся страна поднялась на борьбу против османов. Для меня большая честь сражаться бок о бок с этим человеком, и я уверен, что под его командованием нас непременно ожидает успех.
За годы, проведенные на службе у Хуньяди, я смог сделать блестящую карьеру. Он не догадывается ни о моем происхождении, ни о цели, которую я преследую в этом походе, впрочем, это ему и не нужно. Моя задача – обучить новобранцев, число которых растет день ото дня – армия постоянно прирастает добровольцами из местного христианского населения. И хотя костяк войска составляют венгры, к нам уже присоединились отряды из многих христианских земель, так что ныне в походе участвует свыше тридцати тысяч человек.
Конечно, турки способны выставить армию много большую, чем есть у нас, однако султану потребуется много времени, чтобы собрать и подготовить ее для похода. А ведь до зимы уже недалеко, и едва ли османские командиры рискнут встретить холода на горных перевалах. Скорее всего они перейдут в наступление только будущей весной, а до этого мы должны освободить территорию Сербии, заняв как можно больше крепостей, а затем двинуться на Софию – столицу Болгарского царства, которую султан, конечно, не отдаст нам без боя.
Миновав часовых, я вошел в просторную палатку главнокомандующего, где в это время шло жаркое обсуждение предстоящего похода. Сам Янош Хуньяди, невысокого роста, облаченный в начищенные до блеска пластинчатые доспехи, с густыми, спадающими до подбородка усами, выглядел внушительно и грозно. Он стоял во главе длинного стола, не принимая никакого участия в спорах, и читал присланные с последним курьером донесения.
Я занял свободное место за столом в самом дальнем его углу, стараясь лишний раз не показываться на глаза напыщенным венгерским офицерам. Многие из них сражались с Хуньяди еще во времена гуситских войн, а я появился в окружении воеводы недавно и тем провоцировал их злобу и недоверие. Впрочем, какое мне было до этого дело?
Янош Хуньяди оторвал взгляд от своих бумаг и, заметив меня, произнес:
– Где тебя черти носили?! Докладывай, как обстоят дела с пополнением?
Взгляды всех присутствующих тут же устремились в мою сторону.
– Наши последние победы над турками пробудили в людях веру в успех этого похода, и теперь у нас нет недостатка в добровольцах, – начал я свою речь. – За последние сутки к нам примкнуло более сотни человек из числа местных жителей. В основном это крестьяне и монахи, их обучением уже занимаются.
– Хорошо. – Хуньяди, похоже, не сильно интересовали мои слова. Он сделал мне знак, указав на место подле себя, а затем обратился к командирам.
– Как я уже говорил, наша армия, несмотря на все принятые меры, движется слишком медленно, и это дает возможность туркам лучше подготовиться к обороне, – угрюмо проговорил он. – Из полученного донесения я узнал, что османы стягивают свои силы в районе города Пловдив к юго-востоку от Софии. Вероятно, они попытаются отрезать нас с запада, прервав пути снабжения войска и вынудив повернуть обратно. Они всеми силами хотят помешать нам закрепиться на этих землях, и, если их план сработает, весной нам придется начинать все сначала.
Выдержав небольшую паузу и оглядев всех присутствующих проницательным взглядом, Янош продолжал:
– Турки полагаются на свое численное превосходство и думают, что мы попытаемся избежать крупного сражения. Данное заблуждение следует использовать. Мы заставим их воевать на наших условиях! Но времени у нас крайне мало – с каждым днем противник получает подкрепления, и вскоре султан бросит против нас все свои силы. Необходимо продвигаться как можно быстрее, иначе мы не попадем в Софию до холодов.
Один из присутствующих польских военачальников, воспользовавшись паузой, решительно возразил:
– Командир! Что, если эти трусы уйдут в глухую оборону? На мой взгляд, следует закрепиться в сербских землях, а уже весной выступать на Болгарию.
Польский генерал был в чем-то прав: не имея достаточных запасов для длительной осады такого города, как София, мы рисковали оказаться в окружении и умереть от голода под стенами болгарской столицы.
Янош Хуньяди нахмурился.
– К сожалению, султан не будет смиренно ожидать нашего наступления. – Воевода обвел собравшихся долгим взглядом и указал на лежавшие перед ним письма. – Мне стало известно, что следующей весной турки начнут наступление. Они уже заключили перемирие с Караманом и теперь могут сконцентрировать свои главные силы в Европе. Переброска султанских войск идет полным ходом, и однажды эта лавина обрушится на нас. Однако сейчас инициатива принадлежит нам, а значит, нужно действовать быстро и решительно, только в этом залог нашего успеха!
Однако поляк продолжал стоять на своем:
– Риск все же остается! – настаивал он. – До Софии почти четыре сотни миль! Если война затянется…
– Османам плохо знакомо понятие «затяжная война», – оборвал его воевода. – Они атакуют стремительно и так же стремительно отступают. А риск на войне – дело привычное, впрочем, как и смерть, – Янош Хуньяди вздохнул, в его глазах ненадолго промелькнула искра печали. Однако, когда он заговорил снова, его голос был все так же спокоен:
– Есть ли еще среди вас те, кто не согласен со мной?
Командиры переглянулись, и несколько из них высказали схожее с польским генералом мнение.
– Ну что ж, я могу понять ваши опасения, – сказал воевода, делая едва заметный знак рукой. Заметив его, один из офицеров, охраняющих вход, скрылся за пологом шатра.
Спустя несколько секунд он вернулся и, подойдя к Хуньяди, прошептал ему на ухо несколько слов. Выслушав донесение, воевода приказал: «Зови его!»
В шатер ввели белокурого юношу, одетого в мипарти16, на котором был изображен герб сербского короля Георгия Бранковича. Посланник поклонился воеводе, тот поприветствовал его кивком головы. Все знали, что отношения между Хуньяди и сербским князем были, мягко говоря, натянутыми, однако в этой войне им пришлось объединить усилия против общего врага, и этот союз оказался весьма успешным.
Благодаря поддержке и содействию Георгия Бранковича большая часть Сербии уже перешла под контроль крестоносцев. Однако османы продолжали удерживать ряд крепостей, чем затрудняли продвижение его армии на соединение с нашими войсками.
– Чего хочет твой господин? – поинтересовался Хуньяди у молодого гонца.
– Турки бегут, но некоторые сербские города по-прежнему остаются под властью мусульман, – начал свою речь посланник. – Чтобы освободить эти крепости, нам потребуется немало времени и людей.
Воевода окинул взглядом собравшихся командиров.
– Что скажете, друзья? Кто из вас желает отправиться к сербскому князю?
Ни один из полководцев не произнес ни слова – венгерские и польские генералы менее всего желали сражаться за чужие интересы, и Хуньяди это прекрасно осознавал.
– Что ж, раз нет желающих, я сам постараюсь выбрать достойных, – воевода провел рукой по своим густым усам и еще раз окинул взором командиров. – Такую важную миссию следует поручить человеку осторожному и терпеливому. Турки наглухо засели в своих крепостях, и, чтобы выкурить их оттуда, потребуется немало времени и осмотрительности.
Бросив взгляд на польского генерала, воевода произнес:
– Я прошу вас, пан Томаш, передать деспоту мое послание, а вместе с ним и небольшое подкрепление. Ваш отряд насчитывает три сотни человек, если не ошибаюсь?
Поляк коротко кивнул, не произнося ни слова.
– Этого будем мало, – покачал головой Хуньяди. – Добавим к нему еще шесть сотен. Вы, господа, надеюсь, не откажетесь поддержать наших союзников?
Последние слова воеводы были направлены к тем трем венгерским офицерам, которые за несколько минут до этого согласились с мнением польского командира. Ни один из этих троих не воспротивился приказу, хотя на их лицах читалось негодование.
– Отлично! – потирая руки, сказал воевода. – Отправляться в путь можете уже завтра. Вечером я отдам вам все необходимые бумаги. А сейчас ступайте…
Поляк и венгры, пробурчав что-то под нос, вышли из палатки. Следом за ними увели и сербского посланника. После этого Хуньяди вновь оглядел присутствующих своим проницательным взглядом, словно стараясь разгадать тайные помыслы каждого.
– Надеюсь, больше нет никаких возражений? Хорошо! Тогда прошу сделать все, чтобы армия продвигалась без задержек, – приказал воевода. – От этого зависит успех всего похода.
Чуть помолчав, он добавил:
– Да, и еще одно. Со дня на день мы ожидаем прибытия Его Величества короля Владислава. Вместе с ним приедет папский легат… этот Чезарини, – последнее имя Хуньяди произнес с нескрываемым отвращением. – Кроме того, с ним прибудет несколько отрядов его личной охраны, а также добровольцы из Италии. Хотя на последних я бы не очень-то рассчитывал… На этом все. Пусть сегодня солдаты отдохнут. А завтра утром выступаем в путь!
Командиры, шепотом переговариваясь между собой, стали медленно покидать палатку, я было последовал за ними, но Янош окликом попросил меня задержаться. Когда мы остались одни, он подозвал меня к себе ближе.
– Ты выполнил мое поручение? – негромко спросил он, словно опасаясь, что нас могут услышать.
– Да, – ответил я, протягивая ему запечатанное послание.
Два дня и две ночи я прижимал этот свиток к груди, имея строгое распоряжение уничтожить его при малейшей опасности, но о содержании данной бумаги мне было неизвестно.
Хуньяди сломал печать, быстро пробежал глазами по пергаменту и улыбнулся.
– Знаешь ли ты, о чем говорится в этом послании?
– Не имею понятия, – честно признался я.
– Тем лучше, – кивнул воевода.
Прежде чем я успел сказать хотя бы слово, в темном углу шатра появилась фигура мужчины, которого я прежде не замечал. Когда свет упал на его смуглое лицо с глубоко посаженными миндалевидными глазами, я непроизвольно опустил руку на рукоять меча – человек несомненно служил султану, об этом говорила не только его странная внешность, но и пестрое облачение силяхдара17, которое проглядывало из-под плотной темной накидки. Но что он делает в шатре у воеводы?
– Не стоит горячиться, – Хуньяди опустил руку на мое плечо. – Это Иса, он наш верный друг и союзник.
Человек, чье имя произнес воевода, бросил на меня короткий взгляд и сделал едва заметный кивок головой.
– Ты все слышал сам, – по-дружески обратился Хуньяди к своему необычному гостю. – Как видишь, я ничего не утаиваю от твоего господина. Надеюсь, что он не предаст и мое доверие.
– Мой господин не из тех, кто нарушает свое слово, – с небольшим акцентом заявил пришелец, все еще искоса поглядывая на меня. – Но что насчет нашей просьбы?
– Она исполнена, – воевода протянул принесенный мною свиток. – Этот юноша рисковал своей жизнью, чтобы доставить сюда высочайшее дозволение сербского князя миновать его земли. Вы также получите людей, которые помогут вам добраться до Албании. Теперь дело только за вами.
– Об этом не беспокойтесь, – ответил Иса, принимая свиток из рук воеводы. – Султан дорого поплатится за то, что сотворил с нашим народом. Их кровь взывает к отмщению!
– Только не нужно спешить, – предупредил воевода. – До определенного момента султан должен быть уверен в преданности твоего господина.
– Он ничего не узнает, – прозвучал ответ.
– Хорошо, – кивнул Хуньяди. – До вечера оставайся в лагере и жди моих указаний.
Иса поклонился и, подобно призраку, бесшумно исчез за тяжелым пологом шатра. Несколько секунд мы стояли в тишине, затем воевода нарушил молчание.
– Все, что ты увидел и услышал, должно оставаться в строжайшей тайне, – предупредил он меня. – Не спрашивай ни о чем, в скором времени сам все узнаешь, а пока…
Хуньяди подошел к своему письменному столу, на котором среди бумаг, чернильниц и других письменных принадлежностей стояла деревянная шкатулка, украшенная причудливыми узорами. Открыв резную крышку, воевода достал туго набитый кошелек.
