Дмитрий Ольшанский
Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход
Когда на востоке забрезжил рассвет, город уже был в наших руках.
Глава 7
Франдзис
Ноябрь 1443 года. Константинополь
Appetit finis, ubi incrementa consumpta sunt.
(Если рост прекратился, близится конец)
Сенека
Долгие столетия Восточная Римская империя приходила в упадок. Кондотьеры и завоеватели вторгались в пределы страны с грабительскими набегами, а измученные нуждой крестьяне поднимали одно восстание за другим.
После захвата и разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 году на его руинах была создана Латинская империя, а остальная территория государства была поделена между небольшими княжествами. Император ромеев и его двор нашли себе прибежище в Никее28. В течение следующих шестидесяти лет Ромейская держава фактически прекратила свое существование. И вот в 1261 году ворота Константинополя вновь открылись перед православным императором. Им стал Михаил Палеолог, положивший начало новой правящей династии.
Михаил был умен и энергичен. Бросив взгляд на разоренную латинянами столицу и голодные глаза своих подданных, он тут же приступил к бурной деятельности. Были заключены новые торговые соглашения, восстановлены города, отстроены крепости. Жизнь понемногу начинала налаживаться.
Но несмотря на возвращение государя, империя так и не смогла восстановить своего прежнего влияния. На западе давно провозгласили свою независимость ее бывшие вассалы – Сербское и Болгарское королевства, в Анатолии боролись за власть турецкие бейлики и монгольские завоеватели. Многочисленные венецианские и генуэзские колонии прибрали к рукам всю морскую торговлю. Одна из таких колоний, Галата, раскинулась прямо напротив Константинополя, словно символизируя могущество и силу итальянских республик, которые отныне властвовали в Средиземном море.
Несмотря на эти трудности, Михаил Палеолог оказался мудрым правителем и приложил немалые усилия для укрепления страны. Окруженная со всех сторон врагами, империя все-таки смогла выстоять и начать новый этап своей истории. Казалось, что возрожденное Ромейское государство снова станет доминирующей державой на Востоке, а Константинополь вновь, как и в прежние времена, будет блистать своей роскошью.
Однако главные испытания были еще впереди.
Михаил умер в венце своей славы, а последовавшие за его смертью бесчисленные восстания и гражданские войны быстро истощили воссозданное им государство. Сопредельные державы только и ждали удобного случая, чтобы оторвать кусок от агонизирующей империи. Палеологи старались всеми силами укрепить власть в стране, однако даже между собой представители династии не могли достигнуть согласия. Междоусобные войны и дворцовые перевороты стали обычным делом. Спустя несколько десятилетий в империю из Европы была завезена страшная болезнь – «черная смерть», которая опустошила целые города, а трупы людей оставались гнить под солнцем, потому что некому было предать их земле.
Стоны и плач разносились по Ромее, но это было только началом наших бед.
Верно подметил один римский поэт: «Что бы ни творили сумасбродные цари – страдают ахейцы»29.
Из-за чудовищного неравенства по стране прокатились многочисленные бунты. Пока алчные чиновники и купцы набивали карманы, большая часть населения страны жила в нищете, истощенная непомерными податями. Многие крестьяне, отчаявшись добиться справедливости, забирали свое нехитрое имущество и отправлялись на поиски лучшей жизни. Отныне некому было вспахивать заброшенные поля, которые быстро прорастали сорной травой или переходили в руки оборотистым иностранцам, выкупавшим землю за бесценок для своих нужд.
К моменту вторжения турок в середине 14-го столетия империя была не в состоянии оказать сколько-нибудь значительного сопротивления, и вскоре под властью османских завоевателей оказалась большая часть ее земель, а само государство ромеев превратилось в данника турецкого султана. История не знала подобного унижения со времен завоевания Рима ордами варваров!
Однако таков закон времени: на место старому всегда приходит что-то новое. Любое государство развивается подобно живому организму: рождается, растет, крепнет, затем наступает период зрелости, за которым следуют неизбежные старение и смерть.
Восточная Римская империя просуществовала более тысячи лет и по праву может считаться долгожителем. Но ничто не длится вечно…
* * *
В последние дни осени 1443 года в Константинополь вернулся царевич Феодор.
Царевич вступал в город подобно победителю – по дороге, усеянной лепестками роз, под звон колоколов и радостные возгласы толпы. Особенно радовались противники церковной унии. Наиболее вероятный претендент на престол уже не скрывал, что после смерти Иоанна разорвет постыдное соглашение с католической церковью.
Сам Марк Эфесский вышел встречать Феодора, а тот, спрыгнув с коня, преклонил колени перед митрополитом, выражая тем свое глубочайшее почтение. Увидев это, толпа разразилась еще большим восторгом.
– Да здравствует Феодор! – кричали горожане.
– Веди нас за собой! – отзывались другие.
Я смотрел на это помешательство с большой тревогой. Царевич Феодор, который за долгие годы проявил себя как слабый и никчемный правитель, теперь превратился в любимца толпы. Люди были готовы обожать его только за то, что он ненавидит латинян точно так же, как и они!
А позади царевича, разделяя всеобщее ликование, стояли его верные сторонники – вооруженные, снабженные деньгами и озлобленные на императора. Им было нечего терять, и они прибыли в город лишь с одной целью – надеть на Феодора корону василевса.
Я надвинул капюшон и поспешил во дворец – император должен выслушать меня, иначе его жизни грозит опасность!
– Георгий, ты что здесь делаешь? – Из толпы ко мне протиснулся крупный широкоплечий мужчина. Это был Андроник, комит императорских конюшен30.
– Пришел посмотреть, что за шум, – я мотнул головой в сторону процессии. – Но теперь спешу во дворец. Извини.
Я уже хотел уходить, но Андроник догнал меня.
– Императора сейчас нет во Влахернах, – сказал он. – Он отправился на службу в Святую Софию.
– Благодарю, – поспешно кивнул я. – Значит, отправлюсь туда.
– Погоди! – Андроник замялся, было видно, что он подбирает слова. – Не ходи туда.
– В чем дело? – удивился я. – Почему мне не следует туда ходить?
Он уставился на меня, перебирая губами, но так и не выдавил ни слова. Андроник никогда не отличался исключительным умом и получил свою должность лишь потому, что умел ладить с лошадьми. С людьми у него получалось хуже.
– Ты язык проглотил? – я начинал терять терпение.
Сановник замотал головой, а на его лбу выступила испарина. Понимая, что ничего больше вытянуть из него не получится, я пошел прочь, но Андроник вновь догнал меня.
– Георгий… Извини, я несу всякий вздор. Кроме того… Мне тоже нужно в Софию.
Я покачал головой, но спорить с настойчивым конюшим не стало. Мы нашли повозку и, подгоняя кучера, устремились по мощеной камнем дороге. Улицы были немноголюдны, многие лавки закрылись очень рано, а питейные заведения пустовали. Мне было известно, что нынче во всех храмах будет происходить поминовение страшного землетрясения, поразившего Константинополь семь веков назад31, и я полагал, что император отправился в Святую Софию именно с этой целью.
Возница высадил нас возле ипподрома, дальнейший путь нам предстояло одолеть пешком. Мы благополучно добрались до площади перед Храмом Святой Софии, но и тут к своему неудовольствию я увидел толпу людей, облаченных в черные мантии – так одевались наиболее агрессивные и ортодоксальные сторонники Марка Эфесского. Они кричали и шумели на все лады. Мне хотелось как можно скорее миновать их, но тут на площади появилась группа венецианских моряков, которые сопровождали богато одетого человека.
– Эй вы! Безбожники! – крикнул один из греков, преграждая дорогу латинянам. – Куда это вы собрались?
– Пошел прочь, собака! – ответил ему предводитель венецианского эскорта. – Если тебе еще жизнь дорога.
– Вы слышали! – воскликнул грек, обращаясь к своим товарищам в черных рясах. – Этот латинянин угрожает нам! Да кто ты такой, чтобы так разговаривать?
За спиной у нарушителя спокойствия уже собралось дюжины две фанатиков, они плевались и проклинали венецианцев, а те в свою очередь потянулись к мечам.
– Пойдем отсюда, Георгий, прошу! – потянул меня за рукав Андроник.
– Нет, погоди. – Я решил посмотреть, чем все это закончится.
Обстановка накалилась очень быстро. Один из моряков выхватил аркебузу и выстрелил над головой столпившихся греков. Те от страха закрыли головы руками, кто-то бросился наутек, а венецианцы, сомкнув строй, устремились прямо на них. Избивая и отталкивая людей, они расчищали себе дорогу в порт, однако очень скоро греки пришли в себя и стали отвечать ударами на удар. Они хватали латинян, вытаскивали по одному из строя, валили их на землю, били ногами. Кто-то притащил палки, и избиение приобрело новую силу.
Озверевшие венецианцы потеряли остатки терпения и выхватили мечи. Сразу несколько греков оказались зарублены на месте. Это охладило толпу, она отступила, а венецианский командир скомандовал своим людям: «Вперед!»
Насмерть перепуганный богач, которого защищали моряки, побросал все свои вещи и бросился к ожидавшему его кораблю. Но на него уже никто не обращал внимания. Площадь перед Софией превратилась в место настоящего сражения. Люди пускали в ход все, что попадалось под руку, даже каменная брусчатка была разобрана на снаряды.
Я огляделся по сторонам в поисках стражи – но ни одного из них не было поблизости. Куда-то исчез и Андроник.
Проклиная все на свете, я бросился в Храм Святой Софии и к своей удаче увидел нескольких гвардейцев, которые смиренно застыли перед входом в ожидании окончания службы.
– Скорее, за мной! – приказал я. Стражники переглянулись и, не задавая лишних вопросов, выбежали на улицу.
К этому времени мраморные плиты уже были перемазаны кровью, всюду лежали раненые, но свалка продолжалась.
– Именем императора, остановитесь! – кричал я, растаскивая дерущихся, пока гвардейцы пытались навести порядок.
Последнее, что удалось заметить, как один из венецианцев, словно обезумев, набросился на стражника. Затем я почувствовал резкую боль, и весь мир мгновенно погрузился во тьму.
* * *
Я пришел в себя лишь спустя несколько часов. Голова раскалывалась на части, а события минувшего дня казались мне теперь лишь страшным кошмаром. Возле постели сидела моя жена. Ее глаза были заплаканы, но вместе с тем смотрели на меня с трепетом и любовью.
«Георгий», – шептала она, гладя мою руку, и в этот момент, несмотря на дикую боль, я чувствовал умиротворение и покой.
* * *
Окончательно поправиться мне удалось через пару дней. Причиной травмы стал угодивший в голову булыжник. Слава Богу, удар был не настолько сильным, иначе все усилия лекарей оказались бы напрасными.
Уже только теперь я узнал все подробности происшествия и то, что произошло после.
Итак, толпа, подогреваемая речами сторонников Марка Эфесского, набросилась на венецианских моряков, которые сопровождали в порт католического епископа. Моряки в ответ применили оружие и убили нескольких нападавших. Убитыми оказались и несколько латинян, включая командира, который, к несчастью, являлся отпрыском одного из знатных венецианских родов.
Император потребовал тщательно разобраться в случившемся, однако ни та, ни другая сторона не согласились помогать расследованию. Сторонники Марка Эфесского опасались, что Иоанн будет рассматривать дело в угоду латинян, а венецианский наместник в городе заявил, что император ромеев вообще не вправе судить итальянцев и что он самолично определит вину своих земляков.
Напряжение между противниками и сторонниками церковной унии достигло предела, и это чувствуют все: греки, итальянцы, духовенство и сам император. Город напоминает пороховой склад, готовый взорваться в любой момент.
Едва оправившись, я поспешил во дворец. События начинали складываться скверно, и нужно было обо всем предупредить императора.
Я вошел в небольшую комнатку, отделявшую рабочий кабинет василевса от зала ожиданий, и лицом к лицу столкнулся с посетителем, которого только что принимал у себя Иоанн. Им оказался Марк Эфесский – человек замечательных качеств, с которым я был знаком много лет. В самом раннем детстве он лишился матери, и воспитанием его занималась мачеха, которая никогда не питала к своему пасынку теплых чувств. Из-за раздоров в семье он часто сбегал из дома, ища место для успокоения и уединения. Когда он свел знакомство с моими родителями, они отнеслись к нему с большой заботой и вниманием, а вскоре он стал частым гостем в нашем доме. С тех пор мы сблизились и стали почти как братья, однако жизнь определила нам разные поприща, и со временем наша связь ослабела. Даже здесь, в Константинополе, мне редко удавалось встретиться с ним лично, но мои любовь и уважение к этому человеку за все эти годы ничуть не угасли.
Марк был облачен в старую поношенную рясу небесно-голубого цвета и передвигался с большим трудом, постоянно опираясь на палку. Последние годы его мучила жестокая болезнь, вероятно, полученная во время двухлетнего заточения на острове Лемнос. Ему едва перевалило за пятьдесят, а на вид он уже сделался глубоким старцем, и никто не смог бы сказать с уверенностью, сколько ему еще отмерено судьбой. Сейчас он вел борьбу на два фронта: на одном – с неотвратимо приближающейся смертью, на другом – с католиками-унионистами, и, судя по всему, победа над последними имела для него куда более важное значение.
Рядом с Марком шел какой-то монах с удивительно бледной кожей и, что сразу же бросалось в глаза, огромным родимым пятном на левой стороне лица. Монах, проходивший первым, бросил на меня холодный подозрительный взгляд, а вскоре меня заметил и митрополит.
– Как я рад видеть тебя, Георгий! – радостно сказал Марк, заключая меня в крепкие объятия. Затем, повернувшись к монаху, он коротко произнес. – Ступай, Евгений, нам надо поговорить.
Монах склонил голову и безмолвно удалился.
– Мне сообщили о том, что с тобой случилось, – произнес митрополит. – Прости этих людей, Георгий, уверен, они не мыслили дурного.
Я улыбнулся. Марк говорил искренне и, как обычно, не хотел замечать чужие пороки.
– Я стараюсь учить людей добру, но они по простоте своей все понимают не так, как следует, – печально продолжил он. – А ведь я каждый раз говорю, что враждую лишь с латинской церковью, но не с людьми.
– Люди слушают твои речи, но слышат лишь только то, что хотят услышать, – ответил я. – Своим проповедями ты не искоренишь человеческую злобу, но подогреешь смуту, а ведь наше государство слабеет на глазах, и внутренние распри лишь приближают его конец.
– Конец есть у всего сущего, – ответил митрополит словами Вергилия. – Гораздо важнее то, как мы его встретим.
– О чем ты говоришь! – воскликнул я. – Неужели ты полагаешь, что империю уже не спасти?
– Что ты называешь империей? – ответил Марк вопросом на вопрос. – Неужели Константинополь с окрестностями еще можно называть империей?
– Не только, – возразил я. – Ведь империей мы называем и наследие, которое до сих пор хранится в наших сердцах и в памяти. Это история, культура…
– И, безусловно, религия, – тихо произнес Марк.
Я уже начинал понимать, к чему он склоняет наш разговор.
– Ты, как и я, глубоко верующий человек, Георгий, – сказал митрополит. – Только вера твоя совсем иного рода. Ты веришь, что наше государство по-прежнему велико и могущественно. Ты отказываешься осознать факт, что однажды его не станет. Ты веришь, что его еще можно спасти, и готов приложить для этого все силы. Так почему же мне отказывают в возможности защищать то, что дорого мне?
– Никто не ставит тебе преград, Марк! – возразил я. – Но ты должен понимать, что сейчас не самое лучшее время для вражды с латинянами. В конце концов, они такие же христиане, как и мы. У нас общий враг, и нужно объединить усилия для совместной борьбы. Уния – это последняя возможность получить помощь из Европы. Почему нельзя пойти по пути примирения и хотя бы теперь позабыть о былой вражде?
Марк прикрыл глаза и плотно сжал тонкие губы. Время от времени он испытывал страшные боли, которые накатывали подобно волне и отступали столь же внезапно, как появились.
– Когда-то я думал точно так же, – немного поморщившись, сказал он. – Но это было еще до того, как я посетил Флорентийский собор. Там я видел и слышал достаточно, чтобы понять, насколько заблуждался, возлагая надежды на Римскую церковь. Они говорят много красивых слов и притворяются нашими друзьями, но на деле…
Он покачал головой.
– Я знаю, что мои слова вряд ли убедят тебя, однако прошу, выслушай меня, – проговорил Марк с мольбой в голосе. – Уния не принесет пользы нашему народу. Отказавшись от веры отцов, мы, наоборот, потеряем все, что имеем. Латиняне уже давно позабыли, где обитает Бог, они ослепли от своей алчности и погрязли во грехе. Союз с Римом – это не выход.
Указав перстом на дверь императорской приемной, Марк добавил:
– Даже Иоанн признал, что подписанная им уния была ошибкой, и теперь он глубоко раскаивается в содеянном.
– Тем не менее сейчас крестоносцы успешно сражаются против султана, – напомнил я. – Как видишь, на этот раз Рим услышал наши мольбы о помощи. А сейчас мы как никогда нуждаемся в союзниках!
– Ты рассуждаешь, как и положено государственному мужу, – понимающе кивнул митрополит. – Но ты до сих пор не понял, что козни латинян ничем не лучше гнета султана. Последний хотя бы не посягает на нашу веру.
– Да, но это именно он предал Фессалоники мечу! – воскликнул я, не в силах заглушить боль в своем сердце, вызванную страшными воспоминаниями из прошлого. – Это его орды пытались осадить Константинополь и выжигали греческие поселения, уводя людей в рабство! Никто не может знать, какие действия он предпримет в будущем. Быть может, Мурад вновь возжелает завладеть этим городом.
– На все Божья воля, Георгий, – спокойно ответил Марк. – Если Константинополю суждено пасть, мы с тобой не в силах изменить его судьбу. Зачем же утяжелять страдания и сеять раскол среди людей, отдаваясь на откуп папскому престолу? Константинополь должен до конца оставаться оплотом истинной православной веры.
– Ты предлагаешь отказаться от единственной реальной помощи, которую мы можем получить для защиты города! – пытаясь воззвать к разуму митрополита, проговорил я. – Но иного выбора у нас нет! Ты говоришь мне, что все предопределено и сопротивление ни к чему не приведет. Извини, но я не верю в это! За все в этом мире следует бороться, а за свой дом – в первую очередь. Я готов принести любую жертву ради этого, пусть даже это будет моя собственная жизнь!
Марк посмотрел на меня своими добрыми глазами.
– Послушай меня, Георгий, – вкрадчиво произнес митрополит. – Я предчувствую тяжкие времена и для нашей веры, и для нашего города. И времена эти настанут очень скоро. Но запомни мои слова: мы сможем пройти через все испытания, преодолеть беды и лишения и снова набрать былую силу только в том случае, если останемся самими собой. Сохранившись как православная нация, мы продолжим путь, который наметили нам наши отцы и деды, и вновь обретем величие. Стены Константинополя – это далеко не все, чем нам надлежит дорожить.
Он положил свою бледную руку мне на грудь и прошептал:
– Сумей сохранить веру в своей душе. Это то, что ни турки, ни латиняне никогда не смогут забрать без твоего позволения, и это однажды вновь возродит наш мир.
Что же, Марк Эфесский был из тех людей, которые умеют заставить других прислушиваться к своим словам, и я молча размышлял над всем, что услышал, пока легкое прикосновение митрополита не вывело меня из этого забытья.
– Государь ожидает тебя, Георгий, – мягко промолвил Марк. – Ступай к нему и помни, что я сказал: не противься тому, что предначертано свыше, но до конца держись своей веры. И не надейся на латинян. Ты увидишь, они не смогут спасти ни наш город, ни наши души.
* * *
Встреча с императором была недолгой, но при этом весьма необычной.
Иоанн выглядел подавленным и усталым. Бесконечные ссоры между его братьями, тяжелое финансовое положение, в котором оказалась империя, неудавшаяся попытка заключить союз с западной церковью – все это тяжело сказывалось на его слабом здоровье.
На годы правления Иоанна пришлось слишком много потрясений, впрочем, то же самое можно было бы сказать о любом правителе из династии Палеологов. Его отец, мудрый и прозорливый император Мануил, в течение многих лет сдерживал натиск турок, ведя тонкую дипломатическую игру и раздувая гражданские войны внутри Османской империи, но даже ему не удалось остановить экспансию мусульман.
Иоанну можно было посочувствовать. Будучи далеко не глупым человеком и стремясь лишь ко всеобщему благополучию, он в итоге не смог дать своей стране ничего, кроме нескончаемых смут. Не лучше сложилась и его семейная жизнь. Трижды вступая в брак, он пережил всех своих жен, которые не оставили ему наследника. Императору исполнилось пятьдесят лет, и он был страшно одинок. Лишь только царица-мать всегда была ему единственной надежной опорой.
Когда я прошел в покои василевса, то увидел следующую картину: император, сойдя со своего золотого трона, нервно бродил по зале и с раздражением в голосе отчитывал человека, стоявшего перед ним на коленях. Судя по изорванной и грязной рубахе, собеседник Иоанна успел побывать в какой-то переделке.
Император заметил меня и жестом приказал подойти. Когда я приблизился, то узнал человека, которого прежде принял за оборванца. Им оказался Андроник. Мужчина глядел перед собой, словно нашкодивший ребенок, его широкое лицо было усеяно кровоподтеками, а из густой бороды вырвано несколько клочьев.
– Георгий, ты уже не раз выручал меня своим советом, помоги и на этот раз, – обратился ко мне Иоанн с надеждой в голосе.
– Я целиком в вашем распоряжении, государь.
– Ты хорошо знаешь нашего верного и любимого Андроника, – император указал на несчастного вельможу. – Так вот, венецианцы требуют от меня его голову.
Услышанное несколько испугало меня.
– На каком основании?
– Латиняне заявляют, что именно он организовал нападение на епископа, в результате которого погиб один из их офицеров, – император с укором посмотрел на Андроника. – Как видишь, они уже попытались устроить над ним самосуд, однако посланная мной стража успела спасти его от лютой смерти. Но как быть теперь? Венецианцы просто так этого не оставят.
Я задумался. В таком щекотливом деле сложно было найти единственно правильное решение. Венецианцы не прощали обид и слишком сильно влияли на жизнь Константинополя, чтобы оставить их требования без ответа.
– Андроник, – обратился я к сановнику. – Скажи, ты причастен к нападению?
Мужчина поднял на меня испуганные глаза и замотал головой.
– В тот день ты ведь что-то хотел мне сказать. Ведь так?
– Прости, Георгий, я не понимаю, – глухо проговорил Андроник.
Он что-то скрывал и скрывал неумело, однако при императоре я не стал допытываться до правды. Для того еще будет время.
– Андроник должен искупить свою вину, – сказал я после недолгих раздумий. – Однако приговор ему следует вынести от вашего имени и только после тщательного разбирательства. Пусть на суде присутствуют все, кто пожелает, но решать его судьбу должен только император.
– Едва ли венецианцы удовлетворятся этим, – задумчиво проронил Иоанн, поправляя усыпанный самоцветами венец.
– Венецианцы ищут лишь повод, чтобы навязать вам свою волю, – произнес я. – Если суд состоится, они будут вынуждены согласиться с вашим решением.
Император задумчиво поглядел на Андроника, а тот по-прежнему стоял на коленях и ловил каждое наше слово, ибо от этого теперь зависела его жизнь.
– Пожалуй, именно так я и поступлю, – сказал Иоанн, одарив меня снисходительным взглядом. – Ты все слышал, Андроник? Теперь твоя жизнь вне опасности. Однако пока я не улажу это дело, тебе и твоим близким придется пожить во дворце под охраной.
– Спасибо, государь! – Несчастный вельможа, захлебываясь слезами радости, кинулся целовать край императорского платья.
– Благодари за это не меня, а Георгия, – строго сказал ему император. – И впредь не совершай подобных глупостей.
Андроник бросил на меня полный признательности взгляд и поспешил удалиться через небольшую потайную дверцу, надежно скрытую под тяжелым пурпурным балдахином.
Когда мы остались одни, василевс медленно опустился на трон.
– Как я устал от государственных забот! – проговорил он, закрывая лицо руками. – Вот и ты собираешься покинуть меня, Георгий.
Император лишь недавно узнал, что я собираюсь отправиться в Морею, и эта новость сильно огорчила его.
– Я не стану удерживать тебя, – продолжил Иоанн. – Но обещай, что вернешься, как только твои услуги потребуются в столице.
– Ваша воля – закон для меня, – почтительно промолвил я.
– Ты, конечно, уже слышал о судьбе Димитрия? – как бы невзначай проронил василевс.
– С царевичем что-то приключилось? – спросил я, не понимая толком, о чем говорит государь.
– Он готовил заговор против меня, – пояснил Иоанн. – Лишь по просьбе матери я сохранил ему жизнь. Однако кое-кто из моих людей считает, что к этому делу причастен и Константин.
Испугавшись за жизнь своего господина, я поспешил вступиться за него, однако императора меня остановил.
– Не волнуйся, Георгий, я не хуже тебя знаю Константина. Он не опустится до такой подлости. —Иоанн вдруг помрачнел. – Жаль, что я не могу сказать того же о других своих братьях.
При этих словах я вспомнил о Феодоре.
– Государь, – промолвил я. – Несколько дней назад в столицу прибыл царевич Феодор, и в тот же самый день произошло нападение на латинян. Не кажется ли вам это странным?
Император поднял на меня глаза.
– Неужели ты полагаешь, что эти события как-то связаны?
– Не хотелось бы так думать, но я уверен, что с его приездом многие ваши враги почувствуют себя увереннее.
– И кто эти враги? – пожал плечами василевс. – Противники церковной унии? Но я уже давно прекратил их преследование, а Марк Эфесский – один из моих ближайших советников.
– Марк Эфесский тут ни при чем, – попытался объяснить я. – Он искренне верит в то, что делает, но за его спиной стоят люди, которые, прикрываясь именем нашего доброго митрополита, преследуют свои интересы…
– Довольно, Георгий! – Иоанн прервал меня взмахом руки. – Ты уже давно и преданно служишь нашей семье. Тебе доверял мой отец, и я тоже доверяю тебе, но не стоит злоупотреблять моим терпением.
– Государь, я…
– Выслушай, – повелительно промолвил император. – Мои братья уже много лет ведут скрытую борьбу между собой. Каждый из них надеется взять власть в свои руки, когда меня не станет. Я знаю, чью сторону поддерживаешь ты, и потому говорю тебе: не вмешивайся в этот конфликт, он не принесет тебе ничего хорошего.
Иоанн предостерегал меня не напрасно. Видимо, он знал о моих письмах к султану Мураду от имени Константина и переговорах с архонтами, которые я вел, желая заручиться их поддержкой для своего господина.
– Я сделаю все, как вы приказали, – покорно ответил я. – Обещаю, что воздержусь от дворцовых интриг.
Император одобрительно кивнул.
– О Феодоре не беспокойся, он скоро покинет столицу. А теперь можешь идти… Хотя нет, постой.
На несколько секунд в зале повисла тишина. Затем император, кажется, подыскал нужные слова:
– Скажи мне, ты ведь был очень близок с моим отцом… В последние годы, – начал он. – Он делился с тобой мыслями гораздо чаще, чем даже с нами. Скажи, что отец говорил обо мне? Хотел ли он, чтобы я унаследовал престол после него?
Я давно ждал этого вопроса, но до сих пор не знал, что следует ответить. Перед смертью император Мануил подозвал меня к себе и прошептал: «Мой старший сын Иоанн стал бы прекрасным правителем из всех возможных, но не для нынешнего времени. Он замышляет великое, но такое, чего требовали бы более благоприятные времена, а теперь нам требуется иной человек – не василевс, но воин, облеченный императорской властью. К несчастью, Иоанну не под силу это бремя, и боюсь, как бы из-за своих замыслов он не привел Константинополь к гибели».
– Ваш отец всегда гордился вами, – проговорил я, вспоминая лицо покойного императора Мануила – мудрое и одновременно строгое. – Он полагал, что лучшего претендента на престол из его сыновей, да и вообще среди ромеев, подыскать было бы трудно.
– Спасибо тебе, Георгий, – промолвил император, явно приободренный моими словами. Уходя, я заметил на лице василевса некоторое подобие улыбки.
Уважение и признание отца – вот чего всю жизнь добивался Иоанн. Что же, я сказал ему именно то, что он хотел услышать. Остальное императору знать необязательно.
В конце концов, какая польза от правды, если она не принесет никому счастья?
Глава 8
Халиль-паша
Роковое решение
В последнее время великому визирю пришлось провести немало бессонных ночей. Ошибки тех, на кого он так полагался, могли стоить ему очень дорого.
После убийства Хизира во дворце начался настоящий переполох. Халиль поднял на ноги всю дворцовую стражу и пообещал щедрую награду каждому, кто сможет разузнать хоть что-нибудь об этом происшествии. Были допрошены все стражники, дежурившие в тот вечер, а также заключенные из соседних темниц. От последних удалось узнать, что поздно вечером к Хизиру заходил какой-то человек, но лица его никто разглядеть не смог. Узнав имена тех, кто должен был нести караул в это время, визирь послал разыскать их, однако ни в караульной, ни в казармах их не было. Сбежать они не могли – Халиль отбирал стражников из своей личной охраны, и каждый из них был безраздельно предан ему. Да и куда им бежать – на стенах дворца день и ночь дежурили бдительные янычары-балтаджи, вооруженные секирами и луками. Они наверняка бы заметили чужака, а уж тем более несколько человек, пытавшихся выбраться за пределы сераля.
Пока шли поиски пропавших караульных, новость о таинственном убийстве быстро разлетелась по дворцу и вскоре достигла султанских покоев. Желая понять причину суматохи, Мурад выбежал из опочивальни и в окружении охраны спустился в казематы дворца, где в это время все еще находился Халиль. Великий визирь пытался что-то объяснить султану, однако тот жестом приказал ему замолчать.
– Я доверил тебе жизнь своего сына, а ты даже не смог сберечь жизнь заключенного.
Сердце визиря сжалось от страха, впервые он не знал, что сказать своему владыке. Мурад же пошел осмотреть место преступления. Презрительно глянув на покойника, он что-то тихо прошептал, а затем направился обратно в свои покои, даже не взглянув на подавленного Халиля.
