Дмитрий Ольшанский
Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход
Воин многозначительно посмотрел на меня и продолжил.
– И шепот тот странный… Не на нашем с тобой языке, а на диавольском каком-то. Резкий, неприятный… И вот что еще… Стыдно сказать, но одежды на ней совсем никакой не было.
Я слушал, и все это не укладывалось у меня в голове.
– Она тебя не заметила?
– Нет, – воин замотал головой. – Я сразу же прочь пошел, ибо ясно как день – ведьма она, а от них жди неприятностей. Утром, едва взошло солнце, сразу в храм пошел. Хотел уже батюшке все рассказать, так ведь он ее на костер сразу потащит, а господин-то наш в ней души не чает. Недавно женушку свою схоронил, второго такого удара не переживет, боюсь.
Я некоторое время размышлял над тем, что услышал. Все это могло ему привидеться, однако Фока никогда не обладал настолько буйной фантазией, да и к выпивке пристрастия давно уже не имел.
– Слушай внимательно, – сказал я. – О том, что ты видел той ночью, никому больше ни слова. Понял?
Фока кивнул.
– Я сам во всем разберусь.
С этими словами я пошел дальше, однако мысли мои роились вокруг Анастасии. Ее странное появление всегда вызывало во мне множество подозрений, но во имя блага своего господина, который совсем недавно потерял супругу, я счел нужным промолчать. Но если выходит так, что девушка специально скрывает свое прошлое, может ли она быть опасна для Константина?
Мучимый подобными размышлениями, я миновал небольшой дворик. Теперь передо мной возвышалось длинное прямоугольное здание, которое носило название «Крыло Палеологов». В коридорах не было ни единой души, и я спокойно двинулся вперед, гадая, в какой из комнат заседает Константин со своими людьми. Однако путь дальше мне преградил человек в офицерской форме, который появился так неожиданно, что я невольно вздрогнул.
– Деспот сейчас никого не принимает, – холодно проговорил гвардеец, опуская руку на эфес полуторного меча.
– Думаю, для меня он сделает исключение, – улыбнулся я, несмотря на весьма недружелюбный вид моего собеседника. – Доложите ему, что прибыл Георгий из Константинополя.
Услышав мое имя, офицер округлил глаза, словно увидел перед собой призрак. Он явно не ждал моего появления, и это казалось подозрительным. В моей голове тут же всплыли слова бандитов: «Не надо вмешиваться в игру царственных особ». Интересно, были ли у них сообщники во дворце?
После случая на дороге и беседы с Фокой я уже не знал, кому здесь можно доверять.
– Довольно, Павел, пропусти этого человека, – послышался знакомый голос в конце коридора. – Перед тобой протовестиарий самого императора, а также близкий друг и наперсник нашего деспота. Нельзя заставлять таких людей ждать.
Я обернулся и увидел приближающегося к нам Иоанна Далматаса. После долгой разлуки мы обнялись как старые друзья.
– Как прошло твое путешествие? – осведомился он. – Все благополучно?
– Об этом позже, – улыбнувшись, ответил я.
– В таком случае пойдем к Константину, он уже давно ждет тебя. – Далматас уверенно зашагал вперед, приглашая меня идти следом.
Стражник почтительно отступил в сторону. Проходя мимо, я бросил на него короткий взгляд – что-то в лице этого человека показалось мне знакомым.
– Давно он здесь? – спросил я, поравнявшись с Иоанном, когда мы отошли на почтительное расстояние от караулившего офицера.
– Довольно давно, – ответил Иоанн. – Его зовут Павел. Раньше он служил на севере Пелопоннеса, но Феодор перевел его в Мистру за какие-то особые заслуги.
– Вот как, – задумчиво протянул я. – А у него не было случайно брата?
– Был, – кивнул головой Иоанн, впрочем, нисколько не удивившись моей осведомленности. – Но он давно мертв. Погиб в какой-то передряге, я мало что об этом знаю. Лучше спроси у Павла, он все видел собственными глазами.
– Интересно будет послушать, – кивнул я. – Как звали его брата?
– Матфей, – ответил Далматас, а затем, внимательно посмотрев на меня, спросил. – Почему тебя так заинтересовала эта история?
– Вполне может статься, что когда-то я был знаком с этим Матфеем… – я задумчиво потер подбородок, вспоминая прошлое. – Но не будем сейчас об этом.
Мы с Далматасом вошли в просторное помещение церемониального зала, освещенное огромными окнами, через которые буквально врывался ослепительный солнечный свет.
Сейчас здесь находились трое: сам Константин и двое его ближайших сподвижников – Алексей Ласкарис и Иоанн Кантакузен.
Кантакузен, суровый, немолодой уже полководец, учитель и правая рука Константина, прохаживался вдоль колонн и довольно громко пытался что-то объяснить присутствующим. Неподалеку за большим овальным столом, облокотившись на спинку стула и заложив руки за голову, с откровенно скучающим видом сидел Алексей Ласкарис. Он был намного моложе Иоанна и с трудом переносил длинные монологи последнего, хотя и преклонялся перед заслуженным авторитетом знаменитого соратника. Константин, деспот Мореи, наблюдал за беседой, восседая на своем троне, украшенном тончайшей резьбой и драгоценными камнями.
Едва мы с Далматасом переступили порог, все взгляды сразу же устремились в нашу сторону. Иоанн Кантакузен прекратил свою речь, а Константин приподнялся со своего трона и, улыбаясь, направился ко мне.
– Наконец-то ты прибыл! – произнес он, обнимая меня за плечи. – Я уже начал волноваться, не постигло ли тебя в пути несчастье. Ты же знаешь, в морях сейчас крайне неспокойно.
– На суше дела обстоят не лучше, господин, – ответил я, решив не раскрывать подробности утреннего происшествия. – Каждый, кто покидает столицу, будь то купец или обычный путник, рискует потерять в дороге не только свое имущество, но и жизнь.
– К сожалению, это так, – печально вздохнул деспот. – Престиж императорской власти падает на глазах, и дальше будет только хуже.
Константин покачал головой, будто отгоняя дурное видение.
– Нет, Георгий, хватит оглядываться в прошлое! – торжественно продекламировал он. – Наша империя – это прогнившее старое здание, чей век давно позади и которое уже нельзя починить. Я собираюсь выстроить новое могучее и великое государство, начало которому будет положено здесь, в Мистре!
Я был рад видеть своего господина в столь бодром состоянии духа.
И все же как сильно он отличался от своих братьев! Слова Константина всегда находили дорогу к сердцам людей, а его непреклонный, пылкий оптимизм заражал окружающих и заставлял каждого поверить в свои силы.
Впрочем, сама атмосфера Мистры, казалось, не позволяла мыслить о дурном. После удушающей столичной меланхолии бьющая ключом жизнь этого города стала для меня глотком свежего воздуха. Я словно вырвался из мрачного, сырого подземелья навстречу яркому солнцу и просыпающейся весне.
Видимо, Константин испытывал те же самые чувства, и поэтому совсем неудивительно, что именно этот город стал отправной точкой всех его дальнейших завоеваний.
– Пойдем, Георгий, сейчас ты все увидишь сам!
Он подвел меня к огромной слегка пожелтевшей карте, расстеленной по столу, словно скатерть, и принялся водить по ней пальцем.
– Я восстановил укрепления на Коринфском перешейке, и сейчас мои войска контролируют единственную дорогу на полуостров, – сказал Константин, указывая на узенькую полоску суши, соединяющую Пелопоннес с Балканами. Могу обрадовать еще тем, что почти весь полуостров объединился под моими знаменами, и уже через месяц моя армия будет готова.
– Простите, повелитель, но вы сказали почти?
– Верно, – кивнул Константин. – Осталось заручиться поддержкой нескольких крепостей на севере и, самое главное, заставить Патры прислать войска. Я знаю, что ты имеешь большое влияние на местных архонтов, и хочу поручить эту миссию тебе.
Я посмотрел в глаза Константина. Неужели он забыл, что именно связывает меня с этим городом? Или, наоборот, помнит слишком хорошо?
– О Патрах у меня сохранилось много воспоминаний, – медленно проговорил я, не сводя с деспота пристального взгляда. – Жаль, не самых приятных.
Константин молча кивнул, показывая всем своим видом, что он не забыл. Из всех, кто находился в комнате, лишь он один мог понять, о чем я говорю.
Пятнадцать лет назад Константин осадил Патры, желая вырвать этот город из рук латинян. Битва была ожесточенной и кровопролитной, но Константин каждый раз лично вел людей на штурм, вдохновляя их своим примером. Во время одной из таких атак метко пущенная стрела пронзила шею лошади Константина, так что она сразу же упала замертво. Заметив это, осажденные кинулись на раненого предводителя ромеев, желая пленить или уничтожить своего главного врага, однако я успел усадить Константина на своего скакуна и отправить в лагерь. Самому же мне, впрочем, спастись не удалось, и после жестокого избиения меня оттащили в город и бросили в темницу. Почти два месяца я провел в страшном и сыром подземелье, наполненном мышами и насекомыми. Еды мне почти не давали, так как в самом городе царил страшный голод.
Наверное, я так и сгинул во мраке, если бы мне на выручку не пришла красавица Феофано, дочь одного из городских архонтов. Мои несправедливые страдания тронули ее чуткое сердце, она тайком носила мне еду и вселяла надежду своим добрыми словами. Не имея ничего для ответной благодарности, я рассказывал девушке о дальних странах, в которых побывал, и о людях, которые там живут, об их причудливых обрядах, привычках и обычаях. Феофано слушала с придыханием и каждый раз возвращалась, чтобы послушать новые истории. Я не успел заметить, как привязался к этой хрупкой и очаровательной девушке, которая смотрела на меня большими бездонными глазами.
Узнав вскоре, что ее отец вместе с другими вельможами замыслил прилюдно казнить меня на главной площади города, Феофано, рискуя всем, попыталась освободить меня, но сама была схвачена и заключена в темницу. Подобная самоотверженность тронула меня, и я уже не мог выкинуть образ прекрасной Феофано из головы.
Лишь когда архонты Патр поняли бессмысленность дальнейшего сопротивления, они освободили меня и попросили передать Константину их предложения о мире. Вскоре город склонился перед ромеями, и в знак признательности деспот передал Патры под мое управление. Первым же делом я вызволил Феофано из темницы и помиловал ее жестокого отца. В тот вечер, стоя на балконе дворца, она призналась мне в своих чувствах, и я был не в силах противиться ее чарам, совсем позабыв о жене и детях, что дожидались меня в далеком Константинополе. Два года безмятежной жизни в Патрах пролетели словно сладкий сон, но император вновь призвал меня к себе, и я, как всегда, поспешил исполнить его волю. Покидая Патры, я расставался и с Феофано, еще не зная, что смерть уже наложила на нее свой отпечаток и нам больше не придется встретиться вновь…
– Осталось уладить еще один вопрос, – нарушил затянувшееся молчание Иоанн Кантакузен. Его громкий, по-военному резкий голос мгновенно вывел меня из оцепенения. – Мы до сих пор не получили никаких вестей от Афинского герцогства. Нерио, похоже, не спешит помогать нам, он явно выжидает, боясь вызвать гнев султана.
– Уверен, он станет решительнее, когда мои войска вступят в пределы его княжества, – сказал Константин, все еще не спуская с меня глаз. – Сейчас на месте герцога я бы опасался отнюдь не османов…
В эту минуту в зал вошли двое. Судя по виду, вновь прибывшие были офицерами и приехали явно издалека. Один был облачен в кожаный обитый металлическими пластинами панцирь, другой – в чешуйчатый ламеллярный57 доспех. Длинные, несколько поношенные походные плащи ниспадали с плеч, касаясь мраморного пола. Лишь когда они вышли на свет, я узнал одного из этих людей. Тот самый человек, которому еще утром я был обязан жизнью, стоял, склонив голову перед Константином.
– Ваш приказ выполнен, – промолвил мой спаситель. – Все крепости и поселения к западу и югу от Аргоса согласились прислать войска. Они будут в столице уже до конца марта.
– Прекрасно, – кивнул Константин, а затем обратился ко мне. – Георгий, подойди, хочу тебя познакомить с одним из самых деятельных и блистательных своих командиров. Знакомься, это Рангави.
– С вашего позволения, нам уже удалось познакомиться. И все же для меня это большая честь, – сказал я, улыбаясь своему спасителю.
Имя Рангави с недавних пор было хорошо знакомо многим в Морее и далеко за ее пределами. Превосходный солдат и успешный командир, он являл собой пример доблести и отваги, на таких принято равняться. Одолеть Рангави в бою не удавалось еще никому – он мастерски владел своим излюбленным клинком, специально изготовленным парамерионом58, который внешне напоминал турецкую саблю. Многие полагали, что именно этот таинственный клинок наделяет своего обладателя невероятной силой и делает его абсолютно непобедимым. Еще Феодор, бывший правителем в этих краях, уверял меня, что нет лучшего бойца во всей империи, а может быть, и во всем мире. Я бы, пожалуй, усомнился в правдивости этих легенд и слухов, если бы сам не стал свидетелем его невероятных умений.
Для своей оглушительной боевой славы Рангави был еще довольно молод, он едва переступил тридцатилетний рубеж, хотя на его потемневшем от загара лице то и дело попадались белесые отметины – следы многочисленных схваток с неприятелем. Однако шрамы не портили его благородной и приятной наружности. Невысокий, но при этом пропорционально сложенный, с темными вьющимися волосами на голове и коротко стриженной бородкой – он не сильно выделялся среди прочих офицеров. Разве что ярко-красный плащ, скрепленный серебряной фибулой – облачение комита одной из лучших местных тагм59 – придавал его виду сходство со спартанскими воинами древности.
– Так вы уже знакомы? – удивился Константин, переводя взгляд то на меня, то на Рангави.
– Я не хотел беспокоить вас, – признался я. – Однако по дороге сюда меня пытались убить.
– Убить? – в гневе повторил Константин. – Кто это был? Турки? Латиняне?
– Обычные наемники, – вставил слово Рангави. – Они не имеют ни национальности, ни чести. Им кто-то хорошо заплатил и снабдил нужными бумагами.
Он достал тот самый свиток, который забрал у убитого им рыцаря.
Константин внимательно осмотрел бумагу.
– Этот приказ написан моей рукой, – подтвердил деспот. – Я передал его Василию, офицеру своей гвардии. Он должен был встретить Георгия и сопроводить сюда!
– Скорее всего, Василия уже нет в живых, – спокойно заключил Рангави. – Он слишком много трепал языком… Осталось только узнать, с кем именно, и мы найдем предателя.
– Иоанн! Немедленно разберись с этим делом, – распорядился Константин. – В конце концов, гвардия находится в твоем подчинении.
– Будет сделано, – решительно произнес Далматас. Больше всего на свете он ненавидел, когда бросали тень на доброе имя гвардейского корпуса.
После этого Константин наскоро закончил совещание, и мы остались наедине.
– Кто твои враги, Георгий? – с тревогой осведомился он. – Кому ты перешел дорогу на этот раз?
Я позволил себе легкую улыбку.
– Наша с вами дружба имеет такое свойство, что мои враги остаются моими врагами, а ваши непременно становятся и моими. Однако для последних вы стоите слишком высоко. Стрела не долетит до солнца, но легко поразит птицу, парящую под ним.
Константин откинулся на спинку трона, поглаживая бороду и о чем-то размышляя.
– Значит, все-таки Феодор, – медленно произнес он. – В этом городе слишком много его людей. Тебе по-прежнему грозит опасность.
– Не волнуйтесь об этом. Завтра же я покину город и отправлюсь в Патры. Там мне никто не сумеет причинить вреда.
Константин посмотрел на меня пристальным взглядом.
– Никто, кроме тебя самого.
– Не надо об этом, господин… – попытался протестовать я.
– Ты до сих пор не забыл о ней? – с нажимом спросил Константин. – Поэтому ты так торопишься там оказаться?
– Я отправляюсь в Патры по вашему приказу.
– Не лги мне, – перебил меня деспот. – Ты бы все равно отправился туда, прикрываясь иными предлогами. Запомни, Георгий, я не желаю видеть, как ты сам уничтожаешь себя. Она мертва, а у тебя в Константинополе семья и дети.
– Я не забываю о них ни на секунду.
– Вот и славно, – кивнул Константин. – Однако твоих слов недостаточно. Поскольку в прошлый раз ты едва не свел счеты с жизнью, я не позволю тебе сделать этого снова. С тобой отправится мой человек.
Он два раза хлопнул в ладоши, и в комнату, позвякивая доспехами, вошел Фока.
– Такому компаньону буду только рад, – сказал я, кивком головы приветствуя гиганта.
– Вас ждет опасное путешествие, – напутствовал нас Константин. – Однако теперь мы не можем мешкать. Крестоносцы во главе с Владиславом отступают в Буду, оставляя Болгарию и Сербию без защиты. Нет сомнения, что уже весной султан восстановит контроль над своими западными границами и двинется сюда с новой армией. Мы должны быть готовы ко всему… В том числе и к ударам в спину.
Глава 17
Январь-февраль 1444 года
Дорога на запад
21 января 1444 года
Понурив головы, в окружении эскорта из вооруженных солдат приговоренные медленно брели к месту предстоящей казни. Несмотря на лютый мороз, все облачение несчастных составляли изорванные грязные рубахи да деревянные башмаки. Руки преступников крепко связали за спинами, и возле каждого шел солдат с обнаженным мечом. Обреченные то и дело спотыкались и падали, тогда их били плетьми и палками, а затем вновь ставили на ноги.
В назидание остальным деспот Георгий Бранкович приказал прогнать приговоренных перед всем войском, чтобы каждый мог лицезреть, какая участь ожидает дезертиров, убийц и насильников. Солдаты мрачно следили за этой процессией и шепотом обсуждали последние события, благо за минувшую неделю их накопилось немало. Я слушал, о чем ведут разговоры в строю, и мне становилось горько, что столь крепкая и закаленная в боях армия распадается на глазах.
Расскажу обо всем по порядку.
В середине января мы наконец пересекли границу с Сербией, и наше крестоносное воинство вздохнуло с облегчением. Долгий и тяжелый поход, из которого вернулось менее половины его участников, наконец-то подошел к концу. Уставшие от постоянных лишений солдаты рассчитывали, что теперь они смогут обрести то, чего им так недоставало в последние месяцы: теплую еду, кров и мягкую постель.
И действительно, поначалу все шло неплохо. Местный люд встречал нас как героев, прославляя на каждом углу имена предводителей похода – короля Владислава, Яноша Хуньяди и в особенности Георгия Бранковича, владыку этого края. Нас с почетом принимали во всех городах, через которые лежал наш путь, в церквях при нашем приближении не смолкали колокола, и все жители сбегались посмотреть на триумфальное возвращение армии крестоносцев.
К сожалению, это продолжалось недолго, и вскоре мы стали получать первые тревожные сообщения о насилии и убийствах, чинимых нашими солдатами. Воевода повелел расследовать каждое такое дело и жестоко наказывать преступников, но это не помогало – донесения продолжали приходить с пугающей регулярностью.
Я знал, что причиной беспорядков является голод, неотступно следовавший за нашей армией. Местные жители старались обеспечить нас всем необходимым, как могли, однако этого катастрофически не хватало, и в войске началось брожение. В адрес сербов посыпались обвинения в сговоре с турками, мол, те хотят заморить крестоносцев голодом. Кто-то даже распустил слух, что крестьяне намеренно прячут зерно в амбарах, лишь бы оно не досталось войску. Разумеется, это была наглая ложь. После суровой зимы крестьяне и сами едва сводили концы с концами, но мало кого из оголодавших солдат это волновало.
Конечно, железная дисциплина, которой была спаяна наша армия, и суровые наказания охлаждали многие горячие головы, но даже этого оказалось недостаточно. Некоторые солдаты, дезертировавшие из войска, сбивались в разбойничьи шайки и терроризировали местное население. Бывали случаи, когда целые деревни брались за вилы, чтобы защитить себя от таких набегов.
Конечно, в глазах простых обывателей все это не прибавляло доблести крестоносцам. Но хуже всего было то, что эти события внесли серьезный раскол в ряды нашей собственной армии. Сербы стали недружелюбно смотреть на венгров и поляков, а те платили им той же монетой.
Когда взаимное недоверие вылилось в несколько стычек с кровавым исходом, Георгий Бранкович решил принять жесткие меры. В первую очередь он сформировал ополчение для поиска дезертиров и объявил большую награду за каждого пойманного беглеца – живого или мертвого. Затем сербский деспот приказал арестовать всех зачинщиков беспорядков внутри войска. Многие из арестованных были венграми, и Янош Хуньяди потребовал немедленно передать этих пленников ему, чтобы он самолично определил вину каждого из них. Однако Бранкович ответил отказом и вскоре приговорил всех заключенных к смертной казни, чем вызвал еще больший гнев воеводы.
«Что он себе позволяет! – кричал Хуньяди, вздымая сжатые кулаки. – Как он смеет арестовывать моих солдат! Возможно, я бы и сам их всех перевешал, потому что ценю дисциплину превыше всего, но отныне все будут думать, что я не в состоянии постоять за своих людей. Скажи мне, какой авторитет теперь будет у меня в глазах всего войска?»
Я молчал, не желая попасть под горячую руку, и надеялся, что эта буря скоро утихнет. Однако с каждым днем становилось только хуже. Даже Владислав оказался не в силах помирить своих двух главных союзников.
Сейчас, когда пленных дезертиров проводили мимо рядов нашей армии, я высматривал венгерского воеводу, но он на казнь так и не явился. Некоторая часть его окружения тоже отсутствовала, зато Георгий Бранкович восседал на самом видном месте в окружении всей своей свиты, внимательно наблюдая за происходящим.
И вот заключенных вывели на большое поле, где находился наскоро возведенный эшафот. На помосте стояли палач с двумя помощниками, несколько солдат, а также католический священник. Процессия остановилась, и стражники начали отвязывать заключенных от массивной цепи, которую они волочили за собой. Затем солдаты выстроились кольцом вокруг эшафота, и казнь началась.
Приговоренные, словно только сейчас придя к осознанию, что их ждет, с ужасом отпрянули от эшафота, некоторые в отчаянии даже попытались прорваться сквозь оцепление, но все оказалось бесполезно. Солдаты без всякой жалости били их древками копий до тех пор, пока снег не окрасился кровью, а несчастные не сбились в кучу. Порядок был восстановлен.
По знаку офицера все двадцать три обвиняемых стали подниматься на эшафот, и когда это было сделано, один из стоявших на помосте рыцарей зачитал им смертный приговор. Затем наступила очередь священника, произнося молитву, он поочередно подошел к каждому из смертников, прижимая к их дрожащим губам деревянный крест и шепча положенные молитвы. После капеллана за дело принялся палач.
Тысячи людей, затаив дыхание, следили сейчас за обреченными. Кто-то из них все еще молил о пощаде, кто-то прощался с товарищами, один выкрикивал проклятия, и поэтому его очередь пришла первой. Помощники палача завязали ему глаза и накинули веревку. Один миг – и несчастный уже болтался в петле. Всего через минуту такая же судьба постигла второго, за ним последовала очередь третьего, и так далее, пока на эшафоте не оказалось двадцать три повешенных тела.
Пожалуй, нет ничего хуже такой смерти. Ведь даже в проигранном бою у человека есть шанс выжить, здесь же тебя заранее вычеркивают из списка живых, хотя сердце твое продолжает биться, а мозг продолжает мыслить. Человек, приговоренный к смертной казни, словно похоронен заживо. Можно сказать, что он погибает не тогда, когда топор или веревка обрывают его жизнь, а в момент объявления приговора. Его тело еще живет, но душа медленно истлевает, и к моменту казни от человека остается лишь слабая тень того, кем он был прежде. Всякому приходится расплачиваться за свои грехи, так говорили древние римляне, однако такую смерть я бы не пожелал никому и молюсь, чтобы она миновала меня.
Площадь вокруг эшафота вскоре опустела. Я в последний раз взглянул на повешенных и тоже пошел прочь, стараясь больше не думать о случившемся. Мне хотелось надеяться, что участь этих грешников послужит наглядным примером для остальных и что подобного более не повторится.
Но мысли отказывались мне повиноваться, перед моим взором вновь представала картина недавней казни. Странно, что, видя столько крови и убийств, я по-прежнему не переношу подобных зрелищ. Нет ничего ужаснее обреченности, когда в душе гаснет последний луч надежды.
Не в силах самостоятельно справиться с гнетущими впечатлениями, я направился к человеку, который, без сомнения, мог помочь мне в этом.
* * *
Михаила я нашел без труда. Он, как всегда, прогуливался возле своего шатра, до сих пор не имея возможности свободно перемещаться по лагерю. Несколько сербских гайдуков60 стояли неподалеку, внимательно наблюдая за своим подопечным.
Я окликнул его, и Михаил поднял на меня свой привычно-задумчивый взгляд. Немногие из нашего войска пожелали бы составить компанию этому человеку. Да и о чем они бы говорили с пленным турком? Особенно после того, как Георгий Бранкович запретил под страхом смерти приближаться к своему трофею. Для меня сербский деспот сделал исключение лишь по просьбе самого Михаила.
– А, это ты, Константин! – кивнул он. – Проходи. Может быть, хоть ты поделишься со мной последними новостями.
Увидев меня, сербские стражники покорно расступились.
– Боюсь, что много рассказать не смогу, – ответил я, усаживаясь рядом. – С того момента, как мы вступили на территорию Сербии, все идет спокойно.
Михаил усмехнулся.
– Что же тогда происходило сегодня утром? – спросил он. – Давно ли казни стали для вас столь обыденным делом?
Я приподнял брови от удивления.
– Похоже, ты осведомлен не хуже меня. Неужели деспот разрешил тебе присутствовать на казни?
– Нет, но я немного понимаю по-сербски, а из тех обрывков, что долетали до моих ушей, можно сделать определенные выводы.
– Ты прав, – сказал я, протягивая руки к потрескивающему костру и стараясь не глядеть в проницательные глаза турка. – Увы, в последнее время у нас такое далеко не редкость. Но дезертиры есть в любой армии, разве не так?
– Верно, – ответил Михаил. – Но только в армии нашего султана большая редкость, чтобы кто-нибудь из воинов грабил и убивал своих единоверцев, тем более безоружных, а твои собратья этим не гнушаются.
– Согласен, но полагаю, что и в твоих землях происходит нечто подобное. Вспомни хотя бы недавнюю войну с Караманом. Тогда султан жестоко расправлялся с мятежниками, и даже их семьи не избежали его гнева.
– Да, но только Караман был и по-прежнему остается нашим врагом, а ваши войска чинят беспредел на территории своих союзников. – Пленник улыбнулся и подтолкнул меня локтем. – Теперь-то я понимаю, почему европейцы не в силах остановить нас.
Не имея что возразить, я достал кожаный бурдюк и сделал несколько глотков, демонстративно игнорируя завистливый взгляд турка, который явно был готов на время позабыть про учение пророка Мухаммеда и приобщиться к моему грехопадению. Однако, испив вина, я лишь отер капли с бороды и закупорил сосуд.
– Прости, – обратился я к своему собеседнику, который теперь смотрел на меня весьма укоризненно. – Если твои стражи увидят, что я пою тебя непонятно чем, не поздоровится нам обоим. К тому же тебе, как всякому праведному мусульманину, еще предстоит вкушать этот напиток в раю, а вот на свой счет я совсем не уверен, поэтому и спешу приобщиться к благам земным, не уповая на уготованное мне за пеленой смерти.
Михаил не ответил, лишь перевел свой взор на пляшущие языки пламени и едва слышно прошептал:
Жизнь – пустыня, по ней мы бредем нагишом.
Смертный, полный гордыни, ты просто смешон!
Ты для каждого шага находишь причину —
Между тем он давно в небесах предрешен61.
Я внимательнее посмотрел на собеседника, гадая, почему бы ему вздумалось пофилософствовать.
– Весьма мудрые слова, – заметил я. – Кто это написал?
– Один персидский поэт, – не отрывая взгляда от костра, изрек пленник. – А еще он говорил: «Если ты не поделишься вовремя с другом – все твое достоянье врагу отойдет».
Я пропустил колкость мимо ушей.
– И то истинно, что кратко, – одобрительно заключил я. – А ты снова удивляешь меня, Михаил.
Услышав, как я его назвал, турок покачал головой и с досадой произнес:
– Эх, слышал бы тебя сейчас мой брат.
Тогда я и не догадывался, кем был его брат, хотя он частенько вспоминал о нем, особенно когда злился. А злился он всякий раз, когда я называл его Михаилом. На самом же деле моего собеседника звали Махмуд, но я для удобства переложил его имя на греческий лад.
– Брось, не сердись, – примирительно сказал я и предложил сменить тему разговора.
Турок незамедлительно согласился.
Странно было подумать – еще две недели назад мы оба сражались по разные стороны, а вот теперь греемся у общего костра, как старые приятели. Что ж, я был рад, что судьба не позволила нам встретиться на поле боя, а свела лишь теперь, в относительно безопасном месте.
Мне уже было известно кое-что о моем собеседнике. Он происходил из знатной семьи, знавал многих османских сановников, сам руководил провинцией где-то в Анатолии, но о большем я расспрашивать не стал. В конце концов, это не имело никакого значения.
Несмотря на свой несомненно высокий титул, Михаил был удивительно легок в общении. В нем не было и следа того высокомерия, которое знатные люди зачастую демонстрируют тем, кто значительно ниже их по статусу или рангу. Благодаря этому мы быстро нашли с ним общий язык и, несмотря на некоторые разногласия, прекрасно относились друг к другу.
В лице Михаила я нашел интересного собеседника, великолепно образованного и осведомленного во многих вопросах, и, похоже, это чувство было вполне взаимным. Мы беседовали о религии, истории, традициях наших народов, о философии и литературе. Часто нам приходилось спорить, но это лишь укрепляло взаимное уважение.
Пленник любил рассказывать о своей родине и людях, которые там проживают. За эти несколько дней я узнал об османах много удивительного, о чем ранее не мог и догадываться. Я был благодарен ему за эти неоценимые знания (которые впоследствии не раз спасали мне жизнь).
– Как думаешь, что будет дальше? – неожиданно спросил меня Михаил. – Продолжится ли эта война?
– Война не прекращалась ни на миг, – ответил я. – Христиане и мусульмане всегда будут бороться друг с другом, ибо если одна из сторон прекратит натиск, другая непременно поглотит ее.
– Ты думаешь так, а вот я полагаю иначе, – возразил Михаил. – Верно, что религия разделяет наши народы, как верно и то, что изменить это пока не в наших силах. Однако пропасть между мусульманином и христианином ничто по сравнению с пропастью между невежественными дикарями и мудрецами. Не так ли?
