Дмитрий Ольшанский
Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход
Оказавшись в покоях султана, сановники принялись рассказывать о Мехмеде, нахваливая его ум и любопытство. Лишь Халиль не произносил ни слова.
– В чем дело, Чандарлы? – удивился султан. – Отчего ты молчишь?
– Ваш сын действительно делает успехи. Однако разум его еще не окреп и подобен скорее куску глины, из которого мастер может вылепить все, что угодно.
– Что ты хочешь этим сказать?
Халиль рассказал о недавнем споре с Мехмедом и о словах, которые бросил ему юный принц. Мурад с интересом выслушал визиря, а затем обратился к Шехабеддину и Заганосу:
– Мехмеду еще слишком рано рассуждать о вопросах войны и мира. Кто из вас приложил к этому руку?
Вперед выступил Заганос:
– Тут нет нашей вины, повелитель, – сказал он. – Мехмед уже давно интересуется делами государства. У принца не только прекрасная память, но и пытливый ум. Он умеет делать выводы на основании тех знаний, что получает в ходе наших занятий.
– Мехмед считает, что греки – наши злейшие враги! Откуда у него взялись такие мысли? – вмешался Халиль.
– Недавно он попросил меня рассказать ему про его великого прадеда, султана Баязида, а также про его сыновей, которые стали жертвой интриг императора Маниула. За десять лет смуты мы едва не потеряли наше государство и именно греки приложили к этому руку!
– Alia tempora46, – сухо промолвил визирь, хорошо знакомый с латынью.
– Времена изменились, – неожиданно согласился с ним Заганос, подтверждая, что с латынью он знаком не хуже Халиля. – Но методы остались прежними. Всем известно, что сейчас в Константинополе живет Орхан, в котором тоже течет кровь османской династии. Находясь там в качестве почетного пленника, он уже давно превратился в орудие политической борьбы. Один из приближенных к императору Иоанну вельмож как-то шепнул мне, что его государь готов выпустить Орхана на волю, как только возникнет необходимость. Как видите, наши соседи продолжают вести свою лживую игру, и я хочу, чтобы наследник османского престола знал об их вероломстве. Ибо, как верно подметил один известный поэт: «Доверие, оказываемое вероломному, дает ему возможность вредить»47.
Мурад, до сих пор молча следивший за перепалкой, решил наконец вмешаться:
– Я хорошо помню, какое государство досталось в мои руки после тех событий. Разрушенные города, голодные дети, братья, что убивают друг друга… Как можно желать, чтобы это повторилось вновь!
Он посмотрел на своих приближенных усталым взглядом:
– Мы – османы! И сильны не потому, что обладаем могучей армией! Мы призваны в этот мир, чтобы созидать и примирять народы. Я хочу, чтобы мой сын это усвоил!
Мурад посмотрел на визиря.
– После моего отъезда ты, мой верный Халиль, встанешь во главе государства, и именно тебе я доверяю опеку над Мехмедом. Отныне любое решение, которое он захочет принять, ему придётся согласовывать с тобой.
Халиль чувствовал на себе завистливые взгляды Заганоса и Шехабеддина. Ступень за ступенью он двигался к власти и теперь, казалось, достиг всех возможных вершин. Однако сейчас с этих самых высот он глядел вниз, туда, откуда из глубины пропасти на него взирали тысячи алчных глаз, мечтающих занять его место. Халиль вспомнил слова своего отца, который предостерегал: «Власть – это смертный приговор, и чем выше ты поднимаешься, тем скорее его приведут в исполнение».
Но визирь быстро прогнал от себя дурные мысли и, опустившись на колени перед султаном, произнес:
– Благодарю вас, повелитель. Я постараюсь оправдать ваше доверие.
Мурад кивнул и ответил:
– Ты лучше других осведомлен о делах, происходящих в нашей империи. Твои опыт и знания пригодятся молодому принцу.
Мурад собирался уже отпустить вельмож, но тут вперед выступил Шехабеддин:
– Повелитель, не хотел бы обременять вас слухами, но в городе сейчас крайне неспокойно, – начал он. – Все говорит, что Владислав встанет под стенами Эдирне уже в середине января. Его армия выступила из Софии и направляется сюда.
Мурад снова перевел взгляд на Халиля.
– Какие вести шлет нам Турахан-бей?
– Его армии соединились с армией Касыма-паши, однако отступление продолжается…
– Я в курсе этого, – прервал султан. – Однако где же он планирует остановить крестоносцев?
– Турахан рассчитывает заманить европейцев в балканские ущелья и нанести свой главный удар там.
– Какими силами? – поинтересовался султан. – Насколько мне известно, он уже потерял до трети своих воинов.
– По вашему приказу идет спешная переброска войск с восточных рубежей, – сказал Халиль. – В скором времени эти отряды будут готовы отправиться на запад в качестве подкрепления.
– Кто будет стоять во главе?
– Второй визирь, Исхак-паша.
Султан ненадолго призадумался.
– Нет! – решительно произнес он. – Мое доверие обошлось империи слишком дорого. Я лично поведу войска на запад!
Халиль не уставал поражаться неожиданным решениям своего султана.
– Простите, повелитель, но чем вызвано подобное решение? Возможно, вас не устраивает кандидатура Исхака-паши?
– Отнюдь, Халиль, – поднимаясь с дивана, сказал Мурад. – Просто пришло время вспомнить о своем долге, которым я и так слишком часто пренебрегал в последнее время из-за затянувшегося траура по моему сыну… Слишком долго я позволил себе переживать и устранился от дел. Затянувшаяся печаль привела к тому, что крестоносцы движутся к Эдирне, а Болгария, Сербия и Албания почувствовали вкус к свободе и потеряли всякий страх. Они поддерживают наших врагов. Я должен положить этому конец!
С этими словами он призвал к себе военных советников и начал обсуждать с ними план боевых действий. Собрание продолжалось до глубокой ночи. По его окончании Халиль устало брел по темным коридорам дворца, сопровождаемый одним-единственным слугой, которой шел впереди, освещая дорогу факелом. Мысли визиря, подгоняемые тревогами минувшего дня, то и дело возвращались к разговору с наследником османского престола. Уже сейчас было ясно, что совладать с Мехмедом будет гораздо сложнее, чем с его отцом. Принц уважал силу более других человеческих качеств и сам стремился этой силой обладать. Разумеется, здесь не обошлось без льстивых посулов проклятого евнуха Шехабеддина, но если так пойдет и дальше, то в будущем у Халиля возникнет немало трудностей с новым султаном.
Размышляя над этим, Халиль так увлекся, что потерял привычную бдительность. Свернув за угол, он не заметил, как темный силуэт отделился от стены. Верный слуга в последний момент успел закрыть своим телом великого визиря и тут же рухнул на пол, схватившись за глубокую рану в груди. Падающий факел успел осветить человека в черной накидке с окровавленным кинжалом в руках. К счастью, резвость слуги несколько озадачила убийцу, и Халиль поспешил воспользоваться подаренными секундами. Выхватив из рукава небольшую стеклянную ампулу, визирь одним пальцем откупорил крышку и выплеснул содержимое в лицо незнакомцу. Часть ядовитого зелья попала на одежду убийцы, но несколько капель все же угодили в узкую прорезь между маской и капюшоном. Человек отпрянул в сторону, пытаясь стряхнуть с лица маслянистую жидкость, а затем закричал от немыслимой боли. Халилю показалось, что этот жуткий крик разнесся далеко за пределы дворца, однако на быструю помощь он не надеялся. Убийца тем временем попытался довершить начатое. Ослепленный ядовитой смесью и страдая от жуткой боли, он тем не менее двигался на удивление ловко. Визирь несколько раз уклонился от ударов, отступая назад, но незнакомец был проворнее и наверняка закончил бы дело, но подоспела дворцовая стража. Осознав, что его дело проиграно, убийца всадил кинжал себе в горло и одним резким движением прервал свою жизнь. Все эти события произошли в течение одной минуты, но для Халиля эта минута показалась вечностью.
Едва придя в себя, визирь бросился к убийце и сорвал с него маску. Несмотря на страшные ожоги, оставленные ядовитым зельем, Халиль узнал в мертвеце помощника дворцового садовника, которого совсем недавно приняли в сераль. Визирь вспомнил этого невысокого смуглого юношу, который не сильно отличался от остальных слуг, за исключением разве что сильного акцента, который выдавал в нем перса или египтянина. Тогда на это никто не обратил внимания, теперь же Халиля крайне заинтересовало, каким образом этому человеку удалось проникнуть в султанский дворец – самое охраняемое место в империи, да еще и совершить такое дерзкое нападение! Не стоят ли за ним те же самые люди, которые прежде убили Алаэддина, а затем не менее жестоко расправились и со своим исполнителем – Хизиром?
Голова визиря раскалывалась от вопросов, на которые не было ответа – мертвец уже не расскажет ничего.
Глава 12
Зима 1443–1444 годов
Ледяной плен
Fortuna belli artem victos quoque docet.
(Судьба учит военному искусству даже побежденных)
5 декабря 1443 года
Ужасная снежная буря обрушилась на нас в горах, едва мы вступили в пределы Османской империи. Казалось, сама природа защищает этот край от иноземного вторжения.
Несмотря на лютый мороз, который ударил еще в конце ноября, Янош Хуньяди принял твердое решение идти на столицу османов – Адрианополь. От этой цели нас отделяли какие-то две сотни миль, и полководец надеялся, что через некоторое время столь нетипичная для этих мест стужа уляжется. Но с каждым днем становилось только хуже, и продвижение нашей армии замедлилось.
Не давали покоя и турки. Судя по всему, им удалось восстановить потери, которые они понесли в предыдущих битвах. Теперь их передовые части изматывали нас регулярными ночными набегами.
Преследовать врага было сложно – османы уничтожала на своем пути все, что могло пригодиться нам в походе. Отравленные колодцы продолжали уносить десятки жизней, а крестьяне из окрестных деревень забирали зерно и уходили вслед за турецкой армией.
Невзирая на огромные потери и страшный холод, наш воевода старается не сбавлять темп наступления. Он полагает, что турки готовятся к обороне здесь, в горах, и торопится миновать самый опасный участок гряды.
* * *
8 декабря 1443 года
Наши войска измотаны до крайности. Моральный дух армии оставляет желать лучшего. Обморожения, болезни, горные обвалы и турецкие набеги стали нашими постоянными спутниками.
Я и сам чувствую, как мои легкие заледенели в этих проклятых горах, и даже у костра я не могу как следует согреться.
Кардинал Чезарини с каждым днем все усерднее возносит мольбы к Господу, умоляя его не оставлять своих сынов в столь трудный час и в столь благородном деле. Но мольбы пока остаются без ответа, а мы продолжаем двигаться вперед по узким горным тропам, надеясь лишь на собственные силы.
* * *
9 декабря 1443 года
Сегодня Янош Хуньяди вызвал меня к себе.
– Турки прекратили отступление, – объявил он. – Судя по всему, они готовятся к сражению. Что об этом докладывают твои разведчики?
– Насколько мне известно, их армия расположилась недалеко от Златицы, – начал я. – Местность там равнинная, и это дает османам определенное преимущество – в этих условиях многочисленная конница турок сможет действовать свободнее. Кроме того, у противника есть возможность наиболее эффективно использовать свое численное превосходство над нами.
Полководец склонился над потрепанной картой, лежащей перед ним, а затем, ткнув в нее пальцем, стал медленно водить, словно что-то отмеряя. Закончив вычисления, он кивнул, явно придя к какому-то выводу.
– Что известно об их численности? – спросил Хуньяди.
– Сведения противоречивые. Кто-то говорит о двадцати, а кто-то о ста тысячах, но наиболее вероятно, что против нас развернулась армия числом в сорок-пятьдесят тысяч человек.
– Хотят ударить по нам, как только мы пересечем горный хребет, – заключил воевода. – Разумно с их стороны.
Поразмыслив, Хуньяди пристально взглянул на меня.
– Представь, что ты стоишь во главе тридцатитысячной армии, которая тает день ото дня, страдая от голода и мороза. Дорога на Адрианополь перекрыта врагом, а идти в обход в сложившейся ситуации возможности нет. У тебя есть выбор: либо повернуть назад и вернуться в Софию, чтобы переждать зиму, либо идти вперед и, рискуя потерять все, принять сражение с превосходящими силами противника. Какой из этих двух путей выбрал бы ты в сложившейся ситуации?
Я уже знал, какой ответ хочет услышать от меня воевода. И на этот раз его желания были сродни моим.
– Наши люди преодолели этот тяжелый путь не для того, чтобы сейчас отступать перед врагом, – сказал я. – Смерть преследовала их каждый день, но они не страшились ее, надеясь, что ты приведешь их к победе. Одолев природу, они не отступят и перед людьми.
Янош Хуньяди был вполне доволен таким ответом. Кажется, я положил конец его сомнениям, и теперь он принял окончательное решение. Растерев замерзшие руки и хитро усмехнувшись, он воскликнул:
– Что же, смерть ожидает нас со всех сторон, так почему бы не напиться вражьей крови перед встречей с ней! Оставим сомнения нашим врагам и двинемся вперед!
* * *
11 декабря 1443 года
Вчера наши войска, преодолев последние препятствия, наконец спустились в долину. На залитом зимним солнцем поле выстроилась армия османов, перекрывая единственный путь на восток. Легкий ветер колыхал их многочисленные бунчуки и знамена с изображением полумесяца.
До меня дошли слухи, что сам султан Мурад прибыл к своей армии, желая вдохновить ее на битву, а значит, турки будут драться с небывалым остервенением.
Всю ночь мы готовились к бою. Король Владислав собрал военный совет, на котором Янош Хуньяди предложил немедленно ударить по врагу. Памятуя о заслугах воеводы, никто из командиров не решился оспаривать его предложения. Лишь сербский царь Георгий Бранкович стоял на том, чтобы требовать у султана мира, пока удача еще улыбается христианскому войску, однако все слишком жаждали боя и поэтому Владислав встал на сторону воеводы.
После совета я медленно брел к себе в палатку. Жар все больше охватывал мое тело, а боль в костях становилась просто невыносимой. Я до последнего надеялся, что эти симптомы вызваны лишь усталостью от бесчисленных ночных вылазок, которые зачастую продолжались до рассвета и оставляли меня без сна. Однако теперь стоило признать – болезнь, с которой мой организм отчаянно боролся все последние дни, наконец взяла верх.
Я, как подкошенный, упал на мягкие шкуры, устилавшие промерзшую землю внутри моего походного жилища. Голова раскалывалась, сил не хватало, даже чтобы отстегнуть пряжки тяжелого мехового плаща, сдавливавшего грудь.
«Ничего-ничего, – успокаивал я себя. – Все пройдет, главное – как следует выспаться, и завтра я вновь займу свое место в строю».
Это было последнее, что пронеслось в моей голове, прежде чем я погрузился в тяжелый и липкий сон.
* * *
Я мчался верхом по пустынной ночной дороге, а позади меня бушевало дикое пламя, пожирая людей и уничтожая шаткие постройки. Оно следовало за мной неотступно, протягивая свои желто-красные щупальца и стараясь увлечь меня в свои смертельные объятия. Раскаленный воздух обжигал, ядовитый дым застилал все вокруг, но я гнал своего коня вперед, не разбирая дороги, потому как любое промедление означало неминуемую гибель в этом огненном аду.
Постепенно дым начал рассеиваться, и вот над моей головой засверкали звезды. Их холодное сияние вселило в меня надежду на спасение. Я пришпорил коня и прижался к нему всем телом. В какой-то момент за черной завесой дыма и пепла я увидел нечто, что повергло меня в ужас! Дорога впереди резко срывалась в обрыв, и глубокое темное ущелье раскрывало свою гигантскую пасть, готовясь поглотить меня. Поворачивать назад было поздно, поэтому я попытался уйти в сторону, но тут мой конь споткнулся, и от страшного удара о землю мое тело наполнилось жгучей болью.
Огонь приближался. Он обступал меня со всех сторон, не оставляя шанса на спасение. В пламени стали проявляться очертания перекошенного злобой человеческого лица, и вскоре я узнал в нем Матфея. Так, значит, он все-таки нашел меня. Явился из ада, чтобы свести старые счеты!
«Будь ты проклят! – закричал я, не узнавая собственного голоса. – Оставь меня наконец в покое! В твоей смерти повинен только ты сам! Чего же ты хочешь? Зачем являешься ко мне?!»
Вместо ответа я услышал громовой, раскатистый смех, который заполнил собой все вокруг. Языки пламени метнулись ко мне, и моя одежда воспламенилась. Смех с каждой секундой становился все громче, а огонь уже пылал повсюду. Выхода не было. Но в этот момент, подобно всем, кто стоит на краю гибели, я вдруг почувствовал в себе невероятную жажду к жизни, и непримиримая ярость обуяла мою душу. Словно загнанное в угол животное, которое в последней, отчаянной попытке спастись бросается на своих преследователей, я кинулся сквозь пламя. Жар ударил мне в лицо, но я все-таки вырвался из огненного круга. Уйти далеко мне не удалось – всего в двух шагах от меня простиралась бездна. Густой мрак скопился внизу, и казалось, что ущелье не имеет дна.
Тем временем пламя подбиралось ко мне со стремительной быстротой, огненный смерч взметнулся до небес, и даже небо окрасилось алыми красками. Я не решался пошевелиться и стоял на краю пропасти, смиренно ожидая конца. Но вдруг из тьмы, которая окутывала глубину ущелья, донесся тихий шепот. Словно что-то звало меня туда, что-то до боли родное и знакомое. Я напряг слух и начал различать слова.
«Иди ко мне, Константин! – доносилось до моего уха. – Не бойся! Здесь ты найдешь спасение!»
Голос очаровывал, увлекал в неизведанные глубины, но страх по-прежнему удерживал меня на краю.
«Скорее! – услышал я. – Еще немного, и будет поздно!»
Огненная лавина готовилась обрушиться на меня в любой момент, и я, не дожидаясь мучительной смерти, шагнул в пустоту. Мир закружился в бешеной пляске, где-то наверху раздался чудовищный крик…
А потом все исчезло.
* * *
В конце декабря 1443 года армия крестоносцев, утомленная затяжной кампанией в горах, медленно возвращалось в Болгарию. Сильно поредевшее войско едва насчитывало половину тех бойцов, которые полтора месяца назад с помпой выступили из Софии на Адрианополь. Несмотря на победу под Златицей, своей цели христиане так и не достигли – турки, закрепившиеся на горных перевалах, стояли насмерть, а их атаки с каждым днем становились все яростнее. Дурная погода и болезни довершили дело – Владислав принял решение вернуться, чтобы следующей весной, собрав свежие силы, вновь выступить в поход.
Дорога обратно хотя и была сопряжена со многими трудностями и лишениями, все же давалась легче. Солдаты торопились вернуться домой, к своим семьям, домам, хозяйству. Наемники рассчитывали на щедрую плату за свое участие в походе, а некоторые уже поглядывали на юг – Скандербег в горах Албании, собрав внушительное войско и объединив народ под своей властью, двинулся против османов и уже успел изгнать их гарнизоны из нескольких крепостей.
Постепенно турки перестали донимать крестоносцев своими набегами, и все решили, что на этом зимний поход подошел к концу. Никто не мог подумать, что это всего лишь короткая передышка.
* * *
26 декабря 1443 года
Почти месяц неизвестная болезнь держала меня в тисках, и лишь теперь я достаточно окреп, чтобы продолжать свои записи. Обо всех новостях и произошедших за эти несколько недель событиях мне рассказал Джакобо, едва я пришел в себя.
Судя по его словам, утром двенадцатого декабря в лагере царила небывалая суета – армия крестоносцев вовсю готовилась к предстоящему сражению. Мое отсутствие заметили не сразу, но, когда я не явился к своим отрядам, Янош Хуньяди лично распорядился разыскать меня в лагере и выяснить причину моего отсутствия. Когда посланник воеводы явился ко мне в палатку, я был уже в бреду.
Лекари перепробовали все доступные им способы лечения, однако улучшения не наступило, и все сошлись во мнении, что мой организм не устоит перед болезнью. Вызывали капеллана, и он, не ведая, что я никогда не принадлежал к его епархии, отпустил все мои грехи.
Две недели я провалялся в почти бессознательном состоянии, находясь на тонкой грани между жизнью и смертью. В какой-то момент дыхание мое оборвалось, и в течение нескольких минут я не подавал никаких признаков жизни.
– Отмучался, – тихо сказал один из лекарей. – Надо бы похоронить его.
– Да где же ты его хоронить собрался? – возразил ему один из присутствовавших при этом офицеров. – Тут земля – сплошные камни и лед. Завернем в покрывало да в пропасть…
Он не успел договорить, как произошло нечто необычное. Словно вырвавшись из черной морской пучины, я сделал глубокий вздох, затем еще один, стал задыхаться, но спустя какое-то время дыхание мое стало спокойным и ровным. Люди, секунду назад уверенные, что перед ними лежит покойник, с удивлением следили за всем происходящим. Самое страшное осталось позади, и с того момента я быстро пошел на поправку.
Сознание вернулось чуть раньше, чем сила в руках и ногах, потому еще несколько дней я был прикован к постели. Признаюсь, такое положение выводило меня из себя. Быть обузой для войска в такой сложный момент – недопустимая роскошь. Однако все мои попытки передвигаться самостоятельно оканчивались неудачей. Даже в седле я чувствовал себя новичком, хоть и провел в нем значительную часть своей жизни. Набравшись терпения, я изо дня в день увеличивал нагрузку для рук и ног, так что в скором времени почувствовал себя заметно лучше. Силы постепенно возвращались, но процесс шел крайне медленно ввиду отсутствия здоровой пищи. Голод давно преследовал нашу армию, и, хотя ртов заметно поубавилось, запасы провизии неуклонно подходили к концу.
Джакобо все это время не отходит от меня ни на шаг. Он не скрывает своей радости по поводу моего возвращения в строй и не без гордости замечает, что это выздоровление отчасти и его заслуга. Итальянец, едва узнав о моей болезни, распорядился соорудить некое подобие паланкина и приставил к нему четырех солдат. Затем он постарался собрать у моей постели всех, кто хоть немного понимал в медицине, и предложил солидное вознаграждение тому, кто найдет способ лечения моего недуга. Желающих попробовать свои умения нашлось довольно много, правда у большинства идеи заходили не дальше вскрытия сосудов, изготовления мазей из лошадиного навоза и использования клистира48. После такого мое пробуждение действительно показалось мне чудом.
– Счастливый ты человек, Константин! – весело проговорил Джакобо, едва я пришел в сознание. – Ничего тебя не берет: ни стрелы, ни копья, ни болезни! Боги явно благоволят к тебе!
– Мое счастье в том, что у меня есть такие друзья, как ты, – отвечал я ему и видел, как блестели его глаза. Для итальянца это была, наверное, наивысшая похвала.
В этот момент мы оба вспоминали о событиях, произошедших в Софии около месяца назад.
* * *
20 ноября 1443 года. София (воспоминания)
Нужный дом я нашел без труда. Монета, подаренная Джакобо, блеснула у меня в руке, и бандитского вида служитель отворил дверь. Итальянец не врал, это место действительно выглядело как обычный бордель. Большая, освещенная несколькими свечами комната была наполнена ароматам благовоний. В центре располагался массивный стол, который покрывала перепачканная скатерть. За ним, не обращая на меня внимания, пировали несколько человек. Разбросанная одежда, перевернутые стулья и разбитое стекло – все здесь свидетельствовало о недавней оргии, а судя по недвусмысленным звукам из смежных комнат, там она продолжалась и сейчас.
Внимания на меня никто не обращал – посетители были вдрызг пьяны, а куртизанки заработали достаточно за минувшую ночь и могли позволить себе небольшой отдых. Пройдя по длинному коридору и заглядывая во все двери, я наконец нашел Джакобо.
Итальянец беззаботно храпел, крепко обхватив за ягодицы двух молоденьких девушек, которые лежали по обе стороны от него. Мне не хотелось нарушать эту идиллию, но иного выбора не было. Подойдя к постели, я отвесил своему приятелю тяжелую оплеуху.
Надо отдать должное, Джакобо недаром считался одним из лучших кондотьеров. Не сплоховал он и на этот раз. Отпихнув перепуганную куртизанку в сторону, наемник выхватил кинжал и попытался вскочить. Все это заняло у него не больше секунды, но я оказался быстрее. Резким ударом, которому когда-то обучил меня сам Джакобо, я выбил кинжал из его рук, после чего опрокинул итальянца на пол. Девушки не стали дожидаться развязки и с криками бросились в коридор. В это время мой приятель окончательно пришел в себя.
– Константин! – воскликнул он, узнав меня, – Ты совсем ополоумел?! Что ты здесь делаешь?
– У меня есть к тебе несколько вопросов, и я хочу услышать на них ответ.
Увидев, что итальянец начинает мыслить разумно, я убрал колено с его груди, и Джакобо кряхтя поднялся на ноги. Вид у него был несчастный – вчерашний хмель еще не выветрился, а лицо отекло. Джакобо оглядел комнату в поисках воды. Потянулся к кувшину, стоявшему у изголовья кровати, но тот оказался пуст. Потерпев неудачу, итальянец сокрушенно опустился на стул.
– Мне кажется, что для вопросов тут не самое лучшее место и время, – произнес он голосом человека, который уже смирился со всеми возможными несчастиями.
– Ошибаешься, место как раз то, что нужно…
В этот момент в коридоре послышались шаги, и на пороге появился смуглый мужчина с золотой серьгой в ухе.
– В чем дело? Почему шум? – воскликнул незнакомец. Судя по акценту, он был не из здешних мест и менее всего напоминал распорядителя борделя. Окинув меня взором, он насупился:
– Ты еще кто такой? Раньше я тебе здесь не видел.
Я хотел что-то ответить, но в разговор вмешался Джакобо:
– Прости моего приятеля, Насух. В недавнем сражении бедняга получил шестопером по голове и в последнее время носится по городу, словно ужаленный демонами. Видит Бог, еще неделя простоя сведет всех нас с ума!
Тирада Джакобо, похоже, немного успокоила нашего гостя, но тень подозрения все еще присутствовала на его лице.
– Как он сюда попал?
– Моя вина, – ни секунды не размышляя, проговорил итальянец. – Это я дал монету, думал, что несколько часов в этом прелестном заведении хоть ненадолго приведут его в чувство. Но ему повсюду мерещатся турки… Впрочем, глядя на тебя, Насух, это и немудрено… Примчался сюда и давай кричать мне на ухо… Что ты там кричал, Константин?
Итальянец и незнакомец посмотрели в мою сторону, и я понял, что теперь выкручиваться придется мне. Нужно было как можно скорее избавиться от хозяина бордели, и потому, состроив наиглупейшее лицо, я неуверенно забормотал:
– Хватит валяться, Джакобо! Где твой конь? Где меч? Басурмане уже повсюду!
Произнося эту тираду, я неустанно таращился на смуглокожего человека в дверях.
Мой приятель тяжело вздохнул и, тыча в меня пальцем, произнес:
– Вот видишь, Насух! Это несчастный человек, а ты его только пугаешь…
– Довольно! – прервал незнакомец, грозно поглядывая то на Джакобо, то на меня. – Пусть проваливает, и чтобы я его здесь больше не видел!
С этим словами он резко развернулся и исчез.
– Наконец-то он ушел, – Джакобо скорчился и потер виски. – У тебя не осталось немного вина?
* * *
28 ноября 1443 года. София (воспоминания)
Рано утром, когда болгарский город еще спал, несколько десятков хорошо вооруженных человек тихо окружили неприметный двухэтажный особняк. Редкие прохожие с удивлением взирали на эту картину, но под недобрыми взглядами королевских солдат, оцепивших квартал, спешили убраться прочь.
Сегодня должна была разыграться финальная часть спектакля, к которому мы готовились несколько дней. Бандиты, совершившие покушение на Владислава, умели заметать следы, и лишь случайность вывела нас на их след. Обычная монета восьмигранной формы была пропуском в их узкий круг, но даже имея ее в кармане, нельзя было рассчитывать на доверие банды. Их неуловимый главарь знал каждого из своих подопечных в лицо, и провести его было невозможно.
В городе заговорщики контролировали целую сеть публичных домов для состоятельных горожан, в которых и устраивали свои сходки. Причем пропуском в эти заведения служили монеты, схожие с теми, которыми пользовались преступники. Лучшего прикрытия для шайки сложно было придумать. Однако моя встреча с Веспасианом и любовь Джакобо к плотским утехам быстро вывели меня на верный след.
Несколько дней я следил за участниками банды, надеясь, что они приведут меня к своему главарю, и вот, наконец, это случилось. На этот раз местом своей встречи преступники избрали обычный жилой дом. Тут собралось по меньшей мере полтора десятка человек, это было необычно, ведь ранее подобные сборища едва насчитывали шесть-семь участников. Я понял, что пришло время действовать, и приказал своим людям готовиться к бою. Соотношение сил было явно в нашу пользу, однако нельзя было позволить сбежать ни одному участнику банды. Поэтому очень скоро солдаты были рассредоточены по всему кварталу, и в моем распоряжении осталось всего около двадцати человек. Джакобо я брать не стал, так как еще не был уверен в его невиновности.
Дверь дома приоткрылась, и из нее показался человек, кутающийся в потрепанный дорожный плащ, из-под которого проглядывало лезвие клинка. В ту же секунду он был сбит с ног, и в открытый проем устремилась дюжина воинов. Ругань и крики перемешались со звуками переворачивающейся мебели и звоном мечей. Из окна выпрыгнул какой-то человек и бросился наутек, однако чья-то метко пущенная стрела быстро прекратила его бег. Как раз в это время еще двое попытались выбраться из ловушки, в которую теперь превратилось их убежище, но и эти попытки были пресечены. Остальные бандиты решили держаться до конца и вовсю использовали свое численное превосходство и узкие коридоры дома, чтобы расправляться с нападавшими. Я бросил в бой всех и сам был готов отправиться следом, когда здание внезапно охватил пожар. В доме послышались крики ужаса, кто-то попытался выбраться наружу, но огонь был словно порождением какой-то темной силы – жар от него оплавлял даже камни. В этом чудовищном пламени сгорели заживо более десятка моих людей и почти столько же бандитов. Сам главарь, воспользовавшись неразберихой, каким-то образом сумел ускользнуть, а вместе с ним пропала единственная надежда узнать, кто же стоял за покушением на короля.
Что касается Джакобо, то очень скоро он был оправдан. Хотя у меня еще долго оставались сомнения на его счет. Да, итальянец был последним человеком, которого я хотел бы подозревать, но угроза жизни Владислава все еще сохранялась, и любая ошибка могла стать роковой. К счастью, в скором времени судьба предоставила мне случай убедиться в его беззаветной преданности.
* * *
2 января 1444 года
Турки настигли наше войско к северу от Софии, отрезая единственный путь к отступлению и вынуждая дать очередное сражение. Армии двух лучших султанских военачальников – Касыма-паши и Турахан-бея – объединились, чтобы нанести крестоносцам смертельный удар.
