Сергей Эрнестович Поляков
Концепты и другие конструкции сознания
Глава 2.2
Идеи, предшествовавшие появлению теории психических конструкций
2.2.1. Общие соображения
В этой главе мы хотели бы рассмотреть феноменологию таких широко обсуждаемых в психологии и смежных науках понятий, как схемы, сценарии, когнитивные карты, фреймы, личные конструкты, идеальные когнитивные модели и т. д. Они обозначают по большей части либо то, что названо психическими конструкциями (см.: С. Э. Поляков, 2004; 2011), либо нечто имеющее к последним непосредственное отношение.
Количество работ, в которых рассматриваются или хотя бы упоминаются сложные ментальные структуры, прогрессивно увеличивается в последние десятилетия (см., например: В. М. Розин, 2011, и Ф. М. Морозов, 2005). Но эти структуры рассматриваются в литературе главным образом лишь как «полезные абстракции», имеющие отношение к памяти, знаниям и т. д., без обсуждения того, что они представляют собой феноменологически и какова их роль в психической жизни человека Исследователи за редким исключением не склонны относить их к самостоятельным психическим сущностям или тем более к особому классу психических явлений. Нам же представляется очевидным и более чем реальным наличие в человеческой психике самостоятельной группы сложных психических феноменов.
Проблема психических конструкций трудна для исследования, так как требует новых подходов, например объединения таких, казалось бы, несовместимых феноменологически при традиционном подходе психических явлений, как чувственные образы и отвлеченные понятия. Не менее трудно обобщить и классифицировать сами уникальные и невероятно многообразные психические конструкции. Тем не менее большинство исследователей хорошо понимают, что ментальный опыт человека структурирован и структуры эти играют в его жизни роль, значение которой трудно переоценить.
Начнем обсуждение этой непростой для исследования области с рассмотрения «схем», которые были первыми описаны исследователями. Однако прежде надо отметить, что в психологической литературе не существует общепринятого понимания многих обсуждаемых в этом разделе понятий, в том числе понятия схема.
2.2.2. Схемы Ф. Бартлетта (1938)
По словам Р. Хока (2003, с. 147–148), понятие схема является одной из теоретических основ, на которых держится когнитивная психология. Он определяет схему как единый блок знаний, возникающий у нас на основе прошлого опыта, обеспечивающий точку отсчета для оценки предстоящего опыта и влияющий на наше восприятие событий и людей и реакцию на них. По его мнению, схемы являются способами организации информации о мире.
А. Ребер дает совершенно иное определение: «Схема. 1. План, проект, структура, рамки, программа и т. д. Во всех и в любом из этих значений содержится предположение, что схемы представляют собой когнитивные, умственные планы, которые являются абстрактными и служат руководством к действию, как структура для интерпретации информации, как алгоритмы для решения проблем и т. д. Таким образом, можно встретить упоминания лингвистической схемы понимания предложения, культурной схемы интерпретации мифа, хватательной схемы для ребенка… схемы средств достижения цели… 3. В более широком смысле – модель или структурированный проект…» (2000а, с. 335–336).
А. Ф. Лосев[111] сообщает, что упоминание о schema содержится еще в трудах Платона, а платоновская schema является «количественно-смысловой конструкцией».
Нам, однако, кажется, что по-настоящему структурированный и оформленный вариант концепта, обозначаемого понятием схема, ввел И. Кант (1994, с. 123–128). Он располагает схемы между категориями и чувственными репрезентациями, то есть, по сути дела, рассматривает схемы как особые переходные между ними психические явления, как третью форму психических феноменов. И. Кант пишет: «Ясно, что должно существовать нечто третье, однородное, с одной стороны, с категориями, а с другой – с явлениями (образами и ощущениями. – Авт) и делающее возможным применение категорий к явлениям. Это посредствующее представление должно быть чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и тем не менее, с одной стороны, интеллектуальным, а с другой – чувственным. Именно такова трансцендентальная схема» (с. 123).
Поражает гениальная прозорливость автора, заметившего два с половиной века назад психические явления, до сих пор плохо понимаемые, а тем более определяемые психологией. Получается, что И. Кант (там же) фактически выделяет новый вид психических феноменов наряду с вербальными и чувственными психическими явлениями. Его «схемы» – «нечто третье» – «однородное, с одной стороны, с категориями, с другой – с явлениями», то есть с чувственными репрезентациями, и «делающее возможным применение категорий к явлениям» (там же).
Согласно И. Канту, «схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения… схему все же следует отличать от образа. …В основе наших чистых чувственных понятий лежат не образы предметов, а схемы. Понятию о треугольнике вообще не соответствовал бы никакой образ треугольника. В самом деле, образ всегда ограничивался бы только частью объема этого понятия и никогда не достиг бы общности понятия, благодаря которой понятие приложимо ко всем треугольникам – прямоугольным, остроугольным и т. п. Схема треугольника не может существовать нигде, кроме мысли, и означает правило синтеза воображения в отношении чистых фигур в пространстве…» (с. 124–125).
Рассматриваемая И. Кантом (с. 124) «схема треугольника» чрезвычайно напоминает то, что мы называем собирательной моделью-репрезентацией треугольника вообще. Это особая чувственная психическая конструкция, репрезентирующая любой возможный треугольник, так как она включает в себя множество визуальных образов представления и воспоминания самых разных треугольников, с которыми человек сталкивался в течение своей жизни. Таким образом, И. Кант намечает подходы к сложным психическим феноменам, которые именно он назвал «схемами».
В 1932 г. английский психолог Ф. Бартлетт (F. Ch. Bartlett, 1932) изучает воспроизведение испытуемыми прочитанных им незнакомых сказок незападного происхождения. Испытуемые запоминали сказки неточно, пропускали бессмысленные для западного ума детали, изменяли события и непреднамеренно заполняли забытые фрагменты, чтобы сохранить причинно-следственную связь повествования. Ф. Бартлетт приходит к выводу, что процесс вспоминания является не воспроизведением фрагментарных следов услышанного, а основанной на воображении реконструкцией или конструированием, базирующимися на организованной массе человеческого опыта. Он называет эту организованную массу схемами.
В своем обзоре, посвященном эволюции понятия схема, У. Ф. Бревер[112] рассматривает в качестве наиболее важного открытия Ф. Бартлетта то, что информация, воспроизводимая слушателями текстов, во многом отличается от исходной информации. Воспроизведенный текст, как правило, короче текста услышанного, но сохраняет его глубинную структуру. Обычно форма, план, тип или схема рассказа являются для испытуемых самым важным и стойко сохраняются в их воспоминаниях. Встречающиеся в незнакомом тексте элементы чужой культуры, непривычные и странные для слушателей, а тем самым находящие весьма слабую почву в их культуре, забываются или объясняются слушателями по-своему, исходя из элементов, привычных для их культуры.
У. Ф. Бревер (там же) обращает внимание на следующие установленные Ф. Бартлеттом факты.
• Исходный материал преобразуется в воспоминаниях в направлении приведения относительно неизвестного к относительно известному (например, в виде замены незнакомого «арахиса» знакомым «желудем»).
• Неопределенные или плохо понятные места текста в воспоминаниях замещаются восполняющими пробелы выдуманными предположениями.
• Изменения воспоминаний указывают на влияние старой, уже известной информации на новую, так как испытуемые достраивали и перестраивали текст в соответствии со своими знаниями об окружающей реальности.
У. Ф. Бревер (там же) отмечает, что явных указаний на то, что такое схема, в работах Ф. Бартлетта нет, но приводит его цитату: «…происхождение некоего специфического события оставляет след или какую-то группу следов, сохраняющихся либо в организме, либо в сознании». По словам У. Ф. Бревера (там же), Ф. Бартлетт в своей автобиографии утверждал, что сам он не был готов описать схему как нечто интроспективно найденное, но она обладала свойствами, теоретически подобными другим вещам, например образами, наборами сенсорных реакций (сенсорными паттернами), идеями и т. п., что обнаруживалось им именно интроспективно. У. Ф. Бревер делает вывод, что Бартлетт отождествлял схему с образами, и пишет: «Он утверждал, что прошлое действует больше как некая организованная масса, нежели группа элементов, в который каждый элемент хранит свой собственный признак» (там же).
У. Ф. Бревер (там же) пишет, что работа Ф. Бартлетта была встречена восторженно в Англии, где бихевиоризм был еще слаб, и весьма прохладно в США, где он уже доминировал, а затем вовсе забыта на полвека. Автор объясняет это победой к тому времени бихевиоризма в США, а также тем, что бартлеттовские экспериментальные исследования памяти опережали свое время.
Для нас очевидно, что бартлеттовские схемы – это, конечно, не образы представления или воспоминания, а гораздо более сложные психические феномены. В первую очередь, это модели-репрезентации известных человеку сущностей окружающего его мира, но и не только они. Схемы Бартлетта включают в себя более сложные, чем модели-репрезентации, психические сущности – организованные пакеты знаний, которые хранятся в памяти и участвуют в процессах восприятия и воспоминания, например, в реконструкции воспринятых человеком текстов. Таким образом, концепт, обозначаемый бартлеттовским понятием схема, включает в себя более широкий круг сущностей, чем те, которые можно обозначить не только понятием модель-репрезентация, но даже понятием сложный психический феномен
Принято считать, что понятие схема введено в психологию Ф. Бартлеттом в 1920-х гг.[113], однако следует заметить, что русский психолог М. Я. Басов (1892–1931) тоже пользовался им[114] Трудно теперь сказать, был ли он знаком с работами Ф. Бартлетта. Басовская «схема» очень напоминает модели-репрезентации знакомых нам предметов, имеющихся в нашей памяти и участвующих в нашем восприятии.
К. Лоренс (цит. по: А. О. Гелен, 1998, с. 167) в 1937 г. описывает под названием «схема» то, что заставляет молодого серого гуся, независимо от опыта и примера родителей, реагировать на очертания орлана-белохвоста бегством. По сути дела, это нечто вроде врожденных рефлекторных реакций живого существа, возникающих в ответ на появление в его сознании специфического образа восприятия. В данном случае – очертаний хищника.
У. Найссер (1981, с. 72–73 и 2005, с. 616) считает, что среди тех, кто пользуется термином «схема», особенно заслуживают упоминания Ж. Пиаже (J. Piaget, 1952), Р. Вудтворс (R. S. Woodworth, 1938), Ж. Кэган (J. Kagan, 1971) и М. Познер (M. I. Posner, 1973), а новый важный вклад в понимание этого термина внесли Д. Рамельхарт (D. Rumelhart, 1975), Д. Норман (D. Norman, 1982) и их сотрудники из Калифорнийского университета в Сан-Диего. У. Ф. Бревер[115] полагает, что основы современной теории схемы заложили работы Д. Рамельхарта и А. Орто-ни (D. E. Rumelhart, A. Ortony, 1977), а также Р. Шенка и Р. Абельсона (R. C. Schank, R. P. Abelson, 1977).
Рассмотрим подробнее представления перечисленных исследователей о схемах. В 1950-е гг. в работах Ж. Пиаже (2004) понятие схема получает расширительное и во многом иное, чем у Ф. Бартлетта, толкование[116] В разных своих работах Ж. Пиаже вкладывает в понятие схема разный смысл. Ф. М. Морозов (2005, с. 73) отмечает, например, что понятие схема у Пиаже включает в себя два компонента. То, что описывается терминами «схем» (scheme) («операторная схема», «операциональная схема», «сенсомоторная схема», «схема перцепции»), касается деятельности, направленной на трансформирование реальности. То, что описывается терминами «схема» (schema) («фигуративная схема»), касается результатов деятельности, направленной на то, чтобы представить реальность в том виде, как она есть.
Использовал термин «схема» и Ж.-П. Сартр (2001, с. 90), по мнению которого она занимает промежуточное место между образом и знаком.
Д. Рамельхарт и Д. Норман (2005, с. 143) считают, что схемы – это единицы организованной информации, деятельные, взаимосвязанные структуры знания, активно участвующие в понимании входной информации и управляющие выполнением операции обработки. Схема состоит из сети взаимосвязей между образующими ее частями, которые сами по себе являются другими схемами.
В одной из своих работ Д. Норман, который внес важный вклад в конкретизацию понятия схема, пишет: «…пакет информации …определение (понятия пища – Авт), образует организованный комплекс знаний – схему. …Схемы …это комплексы знаний, относящиеся к некоторой ограниченной области. У нас могут быть, например, схемы, касающиеся книг, клавиатуры пишущей машинки или игры в бейсбол. Схемы образуют отдельные пакеты знания, которые состоят из тесно взаимосвязанных структур знания (возможно, что содержание их частично представлено небольшой семантической сетью)» (1985, с. 70).
По мнению Д. Нормана (с. 70), схемы могут содержать как знание, так и правила его использования, могут состоять из ссылок на другие схемы; скажем, схема орудий письма отсылает к схеме пишущей машинки, которая, в свою очередь, отсылает к схемам ее составных частей, например к схемам клавиатуры. Схемы могут быть специальные, например схема моей пишущей машинки, и общие – схема типичной пишущей машинки. Д. Норман (с. 72) определяет схемы как организованные пакеты знания, собранные для репрезентации отдельных самостоятельных единиц знания.
Легко просматривается сходство между схемами Д. Нормана и концептами. Кстати, сам автор даже пишет, что «схема может быть теоретической моделью “прототипного” знания понятий… …Схемы должны быть организованы вокруг некоторого идеала или прототипа, и должны содержать значительную информацию о соответствующих понятиях, в том числе о типичных особенностях обозначаемых ими объектов. …Так, например, схема “животное” может сообщать, что у такого организма есть одна голова; схема “млекопитающее” – что у него четыре конечности, а схема “человек” – что у него две руки и две ноги. Схема “птица” может констатировать, что это животное летает, а схема “почтовый ящик США” – что он синий. Эти сведения о типичных чертах выполняют несколько функций. Во-первых, людям эта информация знакома, и, если спросить их, они сообщат ее. Во-вторых (что более важно), если нет прямых указаний на обратное, то типичные схемы, скорее всего, действительны. Например, если я говорю о собаке, вы будете считать, что у нее есть голова, четыре ноги и хвост. …В разговоре мы вполне полагаемся на наше общее знание, и нет нужды рассказывать все об обсуждаемом предмете» (с. 77–78).
Из данной цитаты следует, что если и нельзя прямо отождествить схему Д. Нормана с вербальным концептом, то она по крайней мере представляет собой нечто вроде «конспекта» концепта, репрезентирующего объект. Причем в этом «конспекте» представлены основные атрибуты объекта, его возможных воздействий на человека и возможных действий человека с ним.
Определения схем, предлагаемые многими другими авторами, соответствуют нормановскому их пониманию. Так, Р. Л. Аткинсон, Р. С. Аткинсон, Э. Е. Смит и др. пишут, например: «У нас есть также схемы определенных людей, таких как президент США или наши родители. У нас есть даже схема самих себя – набор организованных понятий о Я, хранящихся в памяти… …Исследования подтверждают, что схемы помогают нам обрабатывать информацию» (375, с. 699).
Другие объяснения понятия схема у тех же авторов больше похожи на модели-репрезентации и вербальные концепты: «…наши воспоминания об объектах и событиях – это не просто фотографические репродукции первоначальных стимулов, но упрощенные реконструкции первоначальных перцептов. …Такие репрезентации, или структуры памяти, называются схемами, то есть это организованные убеждения или знания о людях, объектах, событиях и ситуациях» (там же).
И все же разные исследователи вкладывают в понятие схема, как мы уже отмечали выше, разный смысл. При этом очевидно, что данное понятие употребляется в литературе в гораздо более широком значении, чем понятие концепт Так, У. Найссер, например, понимает схемы совершенно иначе, чем Д. Норман. Он полагает, что схема – это «главная когнитивная структура восприятия» (1981, с. 72). «…Воспринимающий располагает некими когнитивными структурами, называемыми схемами, функция которых состоит в сборе содержащейся в среде информации» (с. 20).
Согласно У. Найссеру, «с биологической точки зрения схема – часть нервной системы. Это некоторое активное множество физиологических структур и процессов; не отдельные центры в мозгу, а целая система, включающая рецепторы, афференты, центральные прогнозирующие элементы и эфференты» (с. 75).
Такое понимание схемы, объясняемое необихевиористскими[117] установками этого авторитетного исследователя, вообще выводит нас за пределы психологии.
У. Найссер предлагает и другое понимание схемы: «…важнейшими для зрения когнитивными структурами являются предвосхищающие схемы, подготавливающие индивида к принятию информации строго определенного, а не любого вида…» (с. 42). «В каждый момент воспринимающим конструируются предвосхищения некоторой информации, делающие возможным для него принятие ее, когда она оказывается доступной. …Исследовательская активность направляется все теми же предвосхищающими схемами, представляющими собой своего рода планы для перспективных действий, так же как и готовность к выделению оптических структур некоторых видов» (там же). «Схемы, обеспечивающие прием информации и направляющие дальнейший ее поиск, не являются зрительными, слуховыми или тактильными – они носят обобщенный перцептивный характер» (с. 51).
Согласно У. Найссеру (2005, с. 609), схема «не является перцептом и не порождает перцепты где-либо в голове воспринимающего». «Схема – лишь одна из фаз непрекращающейся активности, связывающая воспринимающего с окружающей средой» (там же). «Если рассматривать схему как систему приема информации, то ее можно в каком-то смысле уподобить тому, что на языке программирования вычислительных машин называют форматом. Форматы определяют, к какому виду должна быть приведена информация, чтобы можно было дать ей непротиворечивую интерпретацию. …Перцептивные схемы – это планы сбора информации об объектах и событиях, получения новой информации для заполнения формата… Схема – не только план, но также и исполнитель плана. Это структура действия, равно как и структура для действия» (1981, с. 75). «Ориентировочные схемы – это не просто совокупности схем отдельных объектов. Они включают информацию о пространственных отношениях между объектами, об их положении в среде» (с. 129).
Это второе значение понятия схема, используемое У. Найссером, во многом совпадает со значением понятия модель-репрезентация И все же, по У. Найссеру, схема – это «формат», «план сбора информации», «исполнитель плана», то есть некие процессы, участвующие в восприятии окружающего мира, которые относятся скорее к физиологии, чем к психологии и уж точно не являются психическими феноменами. Тогда как модель-репрезентация – это сложное психическое явление, специфическое ментальное содержание. Функции модели-репрезентации – не столько сбор «содержащейся в среде информации», сколько именно репрезентация сущностей, окружающих человека, или тех сущностей, которые, как полагает человек, окружают его.
Причем модель-репрезентация – это лишь специфическая совокупность сенсорных психических феноменов и ничего более. Это не «готовность», «настройка», «установка», «нервный аппарат», «протекающие в мозге процессы» и т. д. Хотя само наличие модели-репрезентации в сознании человека и обеспечивает уже эту готовность, настройку, установку и т. д. Поэтому и схема, если в этом узком значении отождествлять ее с моделью-репрезентацией, – это не «часть перцептивного цикла», не «часть нервной системы», не «совокупность» физиологических структур и процессов, не «образование мозга», не «формат приема информации» и т. д.
Сама позиция У. Найссера в отношении схемы противоречива[118] С одной стороны, его схема – это вообще нечто совершенно противоположное психическим явлениям. С другой стороны, между тем, что он называет схемой и моделью-репрезентацией, можно провести параллели.
Очевидно, что концепт, обозначаемый словом «схема», у У. Найссера – это не «единицы организованной информации», как, например, у Д. Раммельхарта и Д. Нормана (2005, с. 143). В описаниях У. Найссера (1981, с. 75–76) этот концепт вообще выходит за пределы психических репрезентаций, включая в себя и «часть нервной системы», и «систему приема информации», и «планы сбора», и «одну из фаз непрекращающейся активности, связывающей воспринимающего с окружающей средой» и т. д. В итоге его схема совершенно расплывается и превращается в нечто аморфное и неопределимое.
Понимание схем как психических конструкций, очень похожих на концепты, можно обнаружить в работах Джорджа Мандлера (1985) и Джин Мандлер (J. M. Mandler, 1983; 1984). В 1985 г. Дж. Мандлер пишет: «Схемы – это класс умственных структур, которые накапливают и организуют прошлый опыт, а также руководят нашим последующим восприятием и опытом. Такое понимание схемы включает в себя открытие Пиаже того, что схема структурирует наш опыт и сама структурируется им. Схема, созданная в результате предшествующих переживаний события определенного вида, не является точной копией этого события; схемы – это абстрактные представления закономерностей окружающей среды. Схемы варьируются от самых конкретных до самых абстрактных; они организуют как перцептивные элементы данного события, так и его “значение”, или суть. Постулируется существование схем определенных объектов, например какого-то стула или конкретной лекции, а также схем мебели и типичного поведения на лекции. Мы постигаем события в терминах схем, которые они активируют…» (1985, с. 37).
Предложенное Дж. Мандлером (1985, с. 37) определение схемы, в котором он отождествляет их с особым классом умственных структур, мы считаем самым удачным из существующих. По его мнению, схемы строятся в процессе взаимодействия человека с окружающей средой и на возрастающих уровнях ее обобщения. Они представляют собой организованный опыт людей, обобщаемый ими в широком диапазоне – от отдельных признаков объектов до категорий.
Дж. Мандлер (1985) отмечает, что «предшествующая активация схем, детерминированная местом, где мы находимся, и тем, что мы делаем и ожидаем, будут фокусировать восприятие и понимание на специфической гипотезе о наиболее вероятных явлениях среды и поддерживать построение вероятных объектов и событий при отсутствии доступных внешних данных» (с. 38).
Следовательно, появление в сознании определенной схемы ведет к возникновению соответствующей установки, которая начинает влиять на восприятие и поведение человека. Очень важно следующее указание Дж. Мандлера: «В определенном смысле схема является ограниченной, отдельной и единой репрезентацией. Активация частей схемы подразумевает ее активацию как целого, отдельно от других структур и других схем. В процессе активации частичная активация (некоторых) признаков схемы приводит к “заполнению” других ее признаков» (1985, с. 37–38).
Таким образом, схемы, в понимании Дж. Мандлера, представляют собой фактически устойчивые, достаточно четко организованные психические образования или самостоятельные психические явления – то, что мы определяем как психические конструкции. Автор (там же) полагает, что при появлении в сознании одних частей схемы другие части этой психической конструкции актуализируются по закону психических ассоциаций. О том же пишет применительно к психическим конструкциям С. Э. Поляков (2004; 2011). Это позволяет проводить параллели между схемами в понимании Дж. Мандлера, с одной стороны, и психическими конструкциями и концептами – с другой.
Дж. Р. Андерсон (2002, с. 157) считает, что «схема представляет собой категориальное знание», причем «схемы – это не просто расширение понятия пропозициональных репрезентаций. Скорее, это способы кодирования закономерностей в категориях независимо от того, перцептивная это закономерность или пропозициональная. Они абстрактны в том смысле, что кодируют истинное вообще, а не истинное в данном случае» (с. 157–158).
Автор (с. 158) полагает, что в отличие от сетевых иерархий схемы имеют другой тип иерархий – иерархию частей. Схемы – это репрезентации понятий в терминах супермножеств, частей и других пар «атрибут – значение».
Если перевести изложенное на привычный нам язык, то можно сказать, что Дж. Р. Андерсон понимает схемы как максимально обобщенное и особым образом структурированное вербальное описание разного рода сущностей. Например, схема дома включает в себя следующие элементы: 1) здание; 2) материал (дерево, кирпич, камень); 3) функции (человеческое жилище); 4) форму (прямоугольная или квадратная) и т. д. А схема аэропорта включает в себя: 1) взлетно-посадочную полосу или полосы; 2) находящиеся на них или рядом с ними самолеты; 3) наземные постройки, предназначенные для размещения служб управления воздушным движением; 4) специальное оборудование, необходимое для воздушной навигации; 5) огороженную территорию, на которой все это расположено, и т. д.
Сходный подход демонстрируют Ш. Тейлор, Л. Пипло и Д. Сирс: «Схема представляет собой организованный и структурированный набор знаний о каком-либо понятии или стимуле. Она включает в себя информацию о понятии или стимуле, связи между различными фактами, имеющими к нему отношение, и специфические примеры… …Схемы позволяют нам лучше запоминать новые данные, организовывать детали и очень быстро обрабатывать информацию, соответствующую схеме» (2004, с. 74–75).
Авторы выделяют следующие функции и особенности схем: помогают обработке и интерпретации информации; помогают вспоминать и формировать суждение автоматически; ускоряют процесс обработки информации и добавляют ее; определяют ожидания; содержат аффективный компонент; являются руководством к взаимодействию с другими людьми, так как позволяют идентифицировать действия. В то же время схемы ответственны и за недостатки в обработке информации. С ними связана, например, тенденциозность наших оценок.
Авторы полагают, что схемы обладают иерархической структурой, при этом схемы, присущие разным культурам, различаются: «Например, в то время как в большинстве культур существуют два или три слова для обозначения понятия “снег”, представители племени инуктитут (коренной народ Канады) используют слова, обозначающие по меньшей мере 33 различных вида снега, в число которых входят сильный снег, спрессованный снег, смерзшийся снег, сугроб и очень красивый снегопад (Snow Country, 1991)» (с. 81).
Такой подход авторов вновь позволяет провести параллель между схемами и концептами, обладающими культурологической спецификой, что еще раз подтверждает сходство схем и концептов.
Кстати, У. Ф. Бревер[119] тоже делает интересное заключение о том, что схематизм является формой умственного представительства для любых комплексных форм знания. Он вспоминает утверждение Д. Рамельхарта (1980) о том, что схема – это «структура данных для представления сохраняемых в памяти родовых концепций» (с. 34) и что схематизм представляет «наше знание обо всех концепциях, подчеркивающих объекты, ситуации, события, последовательности событий, действия и последовательности действий» (с. 34).
Сам У. Ф. Бревер и Г. В. Накамура (1984) полагают, что «схемы представляют собой умственные структуры и процессы, подчеркивающие молярные аспекты человеческого знания и навыка, которые содержат абстрактное родовое знание, организуемое в форму новых качественных структур» (цит. по: У. Ф. Бревер).
В 70–80-х гг. XX в. в рамках теории схем стали рассматривать их особую самостоятельную разновидность – схемы действий, называемые сценариями (скриптами), кадрами (сценами) и каркасами. Р. Шенк и Р. Абельсон (R. C. Schank, R. P. Abelson, 1977) первыми описали сценарии (скрипты) в качестве схем событий. Они понимают сценарий как типовую последовательность действий, связываемых с часто встречающимися ситуациями. Авторы обращают внимание на то, что многие ситуации приводят к возникновению у людей стереотипных последовательностей действий. Например, посещение ресторана может быть, по их мнению, представлено в психике человека в виде нескольких вариантов стереотипных вербальных схем[120] Одна из них: клиент входит в ресторан; клиент ищет стол; клиент решает, где сесть; клиент идет к столу и т. д.
Д. Норман определяет сценарий как ритуализованные действия (1985, с. 73–79); как общую инструкцию о порядке действий и взаимоотношениях между участниками события; как структуры человеческой памяти, содержащие единицы знания, позволяющие толковать и предсказывать текущие события, а также хранить в памяти и вспоминать события прошлого; как модель прототипного знания последовательностей событий. По его словам, получается, что мы обладаем собранием сценариев для многих ситуаций и в подходящих случаях просто извлекаем один из них и следуем ему. Д. Норман полагает, что некоторые цепочки действий сравнительно стереотипны, как будто записаны в сценарии, направляющем наше поведение. Такие сценарии позволяют наблюдателю события предсказать, что произойдет дальше. Кроме того, при повторении привычного события сценарии указывают, как поступать.
Автор (с. 75) акцентирует внимание на том, что очень большая доля нашего поведения ориентирована на такие простые сценарии. Например: посещение кино, библиотеки, портного, врача, урок в школе, деловой завтрак и пр. Будучи жесткими и упрощенными, такие сценарии, по его мнению, эффективны как примерное руководство для многого в деятельности человека и являются полезными орудиями для исследователей в области искусственного интеллекта и программ, «разумно» взаимодействующих с пользователем. Каждый сценарий имеет исполнителей ролей, а также варианты, отражающие точки зрения разных исполнителей. Количество сценариев, отражающих возможные ситуации реальной жизни, огромно.
Д. Норманн (с. 79) полагает, что стереотипизация ценна, так как позволяет делать выводы на основе частичного знания. Но стереотипы людей могут их подводить, так как из-за них мы можем совершать ошибки. И что еще хуже, стереотипы определяют наше поведение, не давая нам возможности задуматься об особенностях конкретной ситуации.
