Игорь Юрьевич Додонов
Ватутин против Манштейна. Дуэль полководцев. Книга первая. До столкновения
«Помощнику начальника отдела штаба товарищу Ватутину за добросовестное и вдумчивое инспектирование войск и за ряд ценных предложений объявляется благодарность» [8; 51].
«…Проведённые под руководством Ватутина опытные учения дали богатый материал по организации управления войсками» [8; 51].
После полуторагодичной службы в штабе Северо-Кавказского военного округа, в конце 1931 года, Н.Ф. Ватутина назначают начальником штаба 28-й горнострелковой дивизии того же округа [8; 51], [31; 7].
Для него эта работа стала важнейшим этапом профессионального роста – впервые он оказался на самостоятельной должности такого уровня. Совершенствуя навыки командира-штабиста, получая много нового ценного опыта, который давала служба в горных районах, он в то же время всегда оставался на уровне военной науки своего времени, сочетая работу с учёбой. Причём, речь идёт не только о самообразовании. Уже в ноябре 1933 года Н.Ф. Ватутин вновь становится слушателем военной Академии им. Фрунзе, на сей раз – курсов усовершенствования комсостава при оперативном факультете этой Академии. Желание Н.Ф. Ватутина повышать свой образовательный и профессиональный уровень абсолютно совпадало с требованиями времени и потребностями Красной Армии. Дело в том, что бурное развитие боевой техники приводило и к появлению нового типа соединений (моторизованных и механизированных), и к разработке новых принципов ведения операций, которые основывались именно на использовании этих мобильных соединений, и, как следствие указанных обстоятельств, к возникновению новых требований к искусству вождения войск. И не случайно однокурсниками Н.Ф. Ватутина окажутся перспективные молодые командиры, которые в будущем станут прославленными советскими полководцами, – И.Ф. Конев, Ф.И. Толбухин, А.И. Антонов и ряд других [8; 54].
Понятно, что выделиться на таком фоне было совсем не простым делом. Но, как всегда сдержанный, скромный, абсолютно неброский внешне, Н.Ф. Ватутин обратил на себя внимание и преподавателей, и возглавлявшего в тот период Академию им. Фрунзе Б.М. Шапошникова. Они, дав отличную оценку успехам Н.Ф. Ватутина, особо отметили, что он «по всем вопросам имеет своё самостоятельное суждение» [8; 54].
Обучение на курсах было очень интенсивным, но по срокам довольно кратким. Окончив с отличием курсы, Николай Фёдорович возвращается в свою 28-ю горнострелковую дивизию, где ещё около трёх лет служит в должности начальника штаба.
В 1936 году на базе оперативного факультета Военной академии им. Фрунзе создаётся Академия Генерального штаба. «Создание этого высшего военно-учебного заведения было велением времени, – пишет С.М. Штеменко, знаменитый советский генштабист, сам окончивший эту Академию. – Красная Армия, во всех отношения вполне современная, не имела ещё в необходимом количестве кадров с высокой оперативно-стратегической подготовкой. Вплоть до 1936 года командный состав оперативного звена готовился на одногодичном факультете Академии имени М.В. Фрунзе (курсы при котором как раз и окончил Н.Ф. Ватутин – И.Д., В.С.). До поры до времени это было хорошо. Но во второй половине тридцатых годов жизнь настоятельно потребовала наладить более массовую и глубокую подготовку руководящих кадров. К тому же надо было развивать теорию оперативного искусства, чем Академия имени М.В. Фрунзе из-за своего профиля в должных размерах заниматься не могла» [86; 5 – 6].
Любопытно, что, написавший в своих воспоминаниях данные строки, обосновывающие необходимость создания Академии Генштаба РККА, Сергей Матвеевич Штеменко первоначально идти учиться в эту самую Академию как раз не хотел, желая остаться на практической работе в войсках (к тому времени он уже окончил Академию моторизации и механизации РККА). Но командование рассудило иначе, направив его туда в приказном порядке [86; 4 – 5].
Примерно то же самое произошло и с Николаем Фёдоровичем Ватутиным. Только двумя годами ранее. В 1936 году его направили учиться во вновь открытую Академию Генштаба. При всей своей любви к учёбе Николай Фёдорович на сей раз возражал, не желая оставлять работу непосредственно в войсках. Однако приказы в армии не обсуждаются, а выполняются, и Н.Ф. Ватутин становится слушателем Академии Генштаба.
В Академии был собран весь цвет тогдашних теоретиков военного дела. Преподавателями в ней работали В.А. Медиков, Д.М. Карбышев, Н.Н. Шварц, А.И. Готовцев, Г.С. Иссерсон, А.В. Кирпичников, Н.А. Левицкий, Н.И. Трубецкой, Е.А. Шиловский, Ф.П. Шафалович, П.П. Ионов и ряд других [86; 6].
Большим практическим опытом, немалым теоретическим багажом обладали в основной своей массе и слушатели новой Академии.
В общем, это высшее военное учебное заведение весьма успешно выполняло поставленные перед ним задачи, систематизируя то новое, что появилось в военном деле, занимаясь разработкой теоретических вопросов оперативного искусства, готовя командные кадры РККА в соответствии с требованиями времени.
Н.Ф. Ватутин остался верен себе – скромный и трудолюбивый слушатель, он успешно закончил первый курс Академии, был переведён на второй. Но закончить Академию Генштаба ему так и не пришлось2. Уехав летом 1937 года в отпуск с семьёй на курорт, Николай Фёдорович был отозван из отпуска телеграммой в Москву. Кстати, это был последний год, когда Н.Ф. Ватутин использовал (хоть и частично) свой отпуск. С тех пор в его личном деле постоянно фигурировала запись: «Очередным отпуском не пользовался» [8; 56 – 57].
Явившись в Наркомат обороны, Н.Ф. Ватутин получил направление к новому месту службы – он назначался заместителем начальника штаба Киевского военного округа. А уже в конце 1938 года он становится и начальником штаба этого округа3 [8; 55 – 57], [31; 7], [50; 109], [82; 1].
Киевский Особый военный округ, как пограничный, был одним из важнейших для обороны страны. Отсюда ясно, какая ответственность лежала на командовании округа, в том числе и на начальнике его штаба. Войска КОВО должны были быть готовы в любой момент встать на защиту СССР. Поэтому к их боеготовности предъявлялись особые требования. И Н.Ф. Ватутин много сил приложил к повышению этой боеготовности. Он сам готовил учения, вникал во все детали подготовки и жизни войск. В войсках округа знали, что если учения будет проводить Н.Ф. Ватутин, то условия будут максимально приближены к боевым, на учениях надо будет ждать всяческих новшеств, от командиров и штабов соединений потребуют оригинальных, нестандартных решений. Сам Н.Ф. Ватутин уже тогда показал себя сторонником решительных, смелых, глубоких и внезапных ударов. Данная тенденция в решении боевых задач будет сохранена им и впоследствии, в том числе в годы Великой Отечественной войны. Стремление навязать противнику свою волю или противодействовать его активным действиям своими активными действиями – эти принципы проходят красной нитью через всю его деятельность как начальника штабов различных уровней и как командующего различными войсковыми объединениями (армейскими (оперативными) группами, фронтами). И недаром Николая Фёдоровича во время Великой Отечественной войны в войсках называли уважительно «Генерал Молния».
Будучи начальником штаба КОВО, Н.Ф. Ватутин, естественно, уделял особое внимание работе штабов соединений и частей округа. Начштаба округа неоднократно поднимал штабы различных уровней по тревоге, выводил их в поле, лично проверял готовность штабных работников к действиям в полевых условиях, в быстроменяющейся обстановке [8; 57].
В то же время Николай Фёдорович не терпел и тени бюрократизма как в своём штабе, так и в подчинённых штабах. Так называемый «бумажный стиль руководства» был ему абсолютно чужд. Бумагами и должностью он от сослуживцев не отгораживался. Любой вопрос, с которым к нему обращались штабы войск, получал быстрое и чёткое решение. Требуя максимальной отдачи от подчинённых, Н.Ф. Ватутин и сам работал много, вдумчиво и эффективно. При этом он всегда сохранял спокойствие и корректность в отношениях с людьми, не позволял себе грубости и хамства. Корректное и уважительное отношение к людям, которые ниже его по должности и званию, Николай Фёдорович сохранит и впоследствии. Это была одна из характерных черт деятельности Н.Ф. Ватутина как военачальника.
В аттестации Н.Ф. Ватутина тех лет записано:
«Всесторонне развит, с большим кругозором, прекрасно работал по руководству отделами штаба (КОВО – И.Д., В.С.), проявил большую оперативность и способность руководить войсковыми соединениями.
…В период освобождения единокровных братьев-украинцев Западной Украины из-под ига польских панов, капиталистов как начальник штаба округа показал способность, выносливость и умение руководить крупной операцией (выделено нами – И.Д., В.С.)» [8; 57 – 58], [43; 4].
ГЛАВА III
ОСВОБОДИТЕЛЬНЫЙ ПОХОД.
НАЧАЛЬНИК ШТАБА УКРАИНСКОГО ФРОНТА
Действительно, во время освободительного похода Красной Армии в Западную Белоруссию и Западную Украину Н.Ф. Ватутину впервые пришлось руководить крупной войсковой операцией в реальных боевых условиях4. И как может судить читатель по строкам процитированной выше аттестации, справился Николай Фёдорович с этой задачей вполне успешно.
На данных событиях хотелось бы остановиться подробней.
1 сентября 1939 года нацистская Германия напала на Польшу. Это событие явилось началом Второй мировой войны. Но «война начиналась не сразу». К ней привела та политика попустительства Гитлеру, которую с 1933 года – момента прихода нацистов в Германии к власти, проводили ведущие Западные державы – Великобритания, Франция и США. Именно эта политика позволила Третьему рейху, отбросив версальские ограничения, усилившись в военном отношении, приступить к реализации своих агрессивных устремлений. Именно эта политика привела к провалу всех попыток Советского Союза создать систему коллективной безопасности в Европе. При этом Западными демократиями руководила отнюдь не любовь к миру. Весь их пацифизм объяснялся желанием направить германскую агрессию на восток – против страны Советов. Поэтому английские, французские и американские лидеры сквозь пальцы смотрели на военное усиление Германии, на нарушения ею положений Версальского договора, на первые территориальные захваты нацистов, поэтому так бессовестно предавали своих союзников, обрекая их либо на немецкую оккупацию, либо на вхождение в сферу влияния Германии.
Этапы реализации Гитлером своих агрессивных намерений хорошо известны: в марте 1936 года вермахт вступил в Рейнскую демилитаризованную зону; летом 1936 года Германия совместно с Италией вмешалась в гражданскую войну в Испании на стороне Франко, послав туда свои воинские контингенты; в марте 1938 года Германией была аншлюсирована Австрия; в конце сентября Рейх отторг от Чехословакии, преданной в Мюнхене своими союзниками Англией и Францией, Судетскую область; в марте 1939 года немецкие войска оккупировали всю остальную Чехословакию; в марте же 1939 года Рейх занял Мемельскую (Клайпедскую) область Литвы.
Следующей жертвой германской агрессии стала Польша.
Сейчас в российской исторической литературе существует точка зрения, что агрессия Гитлера против Польши стала возможна благодаря Советскому Союзу, который, заключив с Германией 23 августа 1939 года пакт о ненападении (так называемый пакт Молотова – Риббентропа), развязал агрессору руки. Мол, не будь этого пакта, перед Гитлером маячила перспектива войны на два фронта, а на это он бы не пошёл. Отстаивают эту точку зрения авторы «демократического» направления, для которых Советский Союз – это империя зла, а всё советское – автоматически плохое. Естественно, что первооткрывателями подобной «истины» они не являются. По своему обыкновению, доморощенные «демократические» искатели «исторической правды» позаимствовали «истину» на столь любимом ими Западе. (Эта их патологическая любовь общеизвестна.) В западной же историографии точка зрения, согласно которой советско-германский пакт о ненападении способствовал началу Второй мировой войны, является господствующей. Оно и понятно – Запад, чтобы выглядеть «белым и пушистым», перекладывает всё с больной головы на здоровую.
Тематика данной книги не позволяет здесь досконально и аргументировано разобрать вопрос о виновности или невиновности СССР в развязывании Второй мировой войны. Работ по этой проблеме сейчас издано много. Интересующихся отсылаем, в частности, и к нашей работе «”Чёрная мифология”. К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн» (Усть-Каменогорск, 2011 год).
Сейчас же ограничимся утверждением, что советско-германский пакт о ненападении от 23 августа 1939 года, конечно, в какой-то мере развязал Гитлеру руки на востоке, избавив от теоретической опасности воевать на два фронта (т.е. одновременно с Советской Россией и Англией и Францией)5, действительно создал для него «более комфортные условия» ведения Польской кампании, но он не был не только условием, без выполнения которого Гитлер не начал бы войну против Польши, но даже и непосредственным детонатором этой войны.
Решение о нападении на Польшу было принято уде в апреле 1939 года. Так, 3 апреля Верховное командование вермахта (ОКВ) издаёт директиву, которая положила начало приготовлениям к войне с Польшей. В ней, в частности, приводились такие слова Гитлера: «Приготовления нужно осуществить таким образом, чтобы операция могла быть произведена в любое время, начиная с 1 сентября» [28; 48], [84; 40].
Т.е., фактически, даже и дата вторжения была определена.
После появления этой директивы ОКВ маховик подготовки к войне с поляками начал набирать обороты и уже никогда не останавливался до самого начала кампании.
Ну, а о том, как в действительности Гитлер боялся войны на два фронта, говорят следующие его слова (произнесённые 23 мая 1939 года на закрытом совещании с генералитетом вермахта; зафиксированы протоколом, который вёлся личным адъютантом фюрера и имел единственный экземпляр):
«Дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без пролития крови… Если судьба ведёт нас к столкновению с Западом, бесценным является обладание большими территориями на Востоке. В военное время мы не сможем более рассчитывать на рекордные урожаи… Не может быть вопроса о том, чтобы упустить Польшу, и нам остаётся один выход: атаковать её при первой возможности… Не совсем ясно, приведёт ли германо-польский конфликт к войне с Западом, когда мы будем сражаться против Англии и Франции. Если же будет создан союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии, я буду вынужден нанести по Англии и Франции несколько уничтожающих ударов…» [28; 49], [84; 47 – 48].
Вот он, Гитлер. Образно говоря, как на ладони в этой речи: война с Польшей – вещь решённая, столкновения с Западными демократиями из-за этого Гитлер не боится, и даже тройственный союз Англии, Франции и СССР его не пугает, т.е. он готов к войне на два фронта.
Ну, и ещё один небольшой, но очень характерный штрих (как говорится, «дьявол кроется в мелочах»). Генерал Гальдер, начальник Генерального штаба Сухопутных сил вермахта (ОКХ), 17 августа 1939 года упомянул в своём дневнике о готовности «150 комплектов польского обмундирования и вооружения» для Верхней Силезии [23; 49]. Речь шла об операции «Гиммлер» – имитации захвата поляками радиостанции в приграничном немецком городе Гляйвиц, должной послужить casus belli – поводом для нападения на Польшу. 17 августа, когда между СССР и Рейхом не было подписано даже торговое соглашение, в Москве продолжались переговоры англо-французской военной миссии с советскими военными (17 августа эти переговоры были приостановлены, но не прекращены официально), и заключение политического соглашения между Советским Союзом и Германией было не более чем весьма туманной перспективой, у немцев к войне с Польшей готово всё, вплоть до деталей предстоящей провокации. Неужто это всё делалось в расчёте на возможное подписание советско-германского пакта? Нет, конечно.
В условиях внешнеполитической и военной неопределённости, в которой находился Советский Союз в августе 1939 года, когда все его попытки создать систему коллективной безопасности в Европе закончились неудачей по вине Англии и Франции (первой – в большей степени), заключение пакта о ненападении с Третьим рейхом было мерой вынужденной. Кто-то из современных исследователей трактует его даже как внешнеполитический успех Сталина. Что ж? Учитывая и объективно рассматривая последующие события (с сентября 1939 года по 22 июня 1941 года), можно принять эту точку зрения с полным основанием6. Абсолютно несомненно, что, подписав пакт с Германией, Советский Союз на какое-то время обезопасил себя от вторжения с Запада и получил возможность остаться в стороне от начавшейся войны. И это время было использовано СССР весьма эффективно.
Одним из моментов этой эффективности явилось то обстоятельство, что, обретя определённую свободу действий в Восточной Европе, СССР вернул себе ряд территорий, утраченных Советской Россией в результате гражданской войны и иностранной военной интервенции в конце 10-х – начале 20-х годов ХХ столетия. Речь идёт о Западных Украине и Белоруссии, захваченных Польшей, Бессарабии, захваченной Румынией, и трёх Прибалтийских республиках (Латвии, Литве и Эстонии), которые были потеряны в результате оккупации этих территорий германскими войсками на завершающем этапе участия России в Первой мировой войне, а затем получили независимость из рук Антанты.
Здесь мы не будем вдаваться в дискуссии о праве Советской России на возвращение указанных территорий. Скажем кратко: было возвращено своё. Так что, с позиций морали и исторической справедливости – всё нормально (как бы не старались вывернуть суть событий наизнанку на современном Западе, и как бы усиленно не помогали Западу в этом доморощенные «правдолюбцы»). А кроме того, присоединения Западных Украины и Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины, Латвии, Литвы и Эстонии требовали военно-стратегические интересы СССР. Собственно, выбор здесь был небогат: либо эти территории входят в состав нашей страны, либо оккупируются Германией или остаются под контролем её сателлитов, весьма недружественно к нам настроенных. Советское руководство, как всякое нормальное руководство всякого нормального государства, предпочло первый вариант для укрепления безопасности страны7.
* * *
Красная Армия вступила на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины в 5 часов утра 17 сентября 1939 года.
Этому вступлению предшествовала официальная процедура вручения ноты советского правительства польскому послу В. Гжибовскому, состоявшаяся в 3.15 утра 17 сентября. В ноте говорилось, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили своё действие договоры, заключённые между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи до селе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам», а также к беззащитному положению украинского и белорусского населения. «Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии» [28; 139], [56; 297 – 298], [81; 118 – 119].
Конечно, текст этой ноты носил и пропагандистский характер. Все изложенные в ней аргументы будут потом фигурировать в заявлениях советского правительства, призванных обосновать действия СССР как перед лицом международной общественности, других государств, так и перед своим собственным населением. Однако «липой», фальшивкой, излагающей надуманные факты, нота не была. Всё в ней изложенное, и впрямь, имело место. Польское государство, фактически, перестало существовать под ударами немецких войск. Правительство, если и сидело ещё на польской территории – в Кутах или Залещиках, у самой румынской границы8, то уже свыше десяти дней, покинув Варшаву и почти ежедневно меняя место своего пребывания, реально никем и ничем не управляло. Любопытно и весьма показательно, что польский посол В. Гжибовский при вручении ему ноты отказывался её принять (вопреки всем дипломатическим нормам) и при этом не мог даже назвать, где в данный момент находится его правительство. Отсутствие реальной государственной власти в стране и есть первый признак развала государства. Польская армия, также около десяти дней лишённая централизованного командования ( с момента бегства маршала Рыдз-Смиглы из Варшавы в ночь с 6 на 7 сентября), к 17 сентября была практически разгромлена вермахтом. Те её силы, которые не сидели в немецких «котлах», разрозненно пробивались к румынской границе, представляя собой отдельные соединения, части, подразделения, а то и просто сборные группы, действующие на свой страх и риск. Германские войска находились в 100 – 150 километрах от советской границы, т.е. прошли почти всю Польшу насквозь.
Была ли подобная ситуация на западных рубежах Советского Союза чревата для него всякими неблагоприятными неожиданностями политического и военного плана? Да, конечно. Разве не нуждалось братское белорусское и украинское население, которое, по сути, стало для разбитых и деморализованных польских войск, не подчинявшихся уже никакой верховной военной и гражданской власти, козлом отпущения, в защите? Безусловно, нуждалось. А разве лучше было отдать это население под власть немецких оккупантов? Очень сомневаемся.
Так что, советская нота ничуть, ни в малой степени не лгала.
Разумеется, ввод войск РККА в восточные районы Польши не был импровизацией. Как говорится, такие серьёзные дела с бухты-барахты не делаются.
Советский Союз не собирался безучастно взирать на развитие событий в соседнем государстве. Уже в секретном протоколе к пакту о ненападении восточные районы Польши были названы сферой советских интересов [28; 59 – 60], [59; 111], [60; 48 – 49], [73; 16 – 17]. Это было политическое обеспечение ввода советских войск на территорию Западной Белоруссии и Западной Украины.
Что же касается военной стороны вопроса, то и тут советская подготовка была весьма основательной. Уже с 20 часов 2 сентября в связи с началом германо-польской войны на советско-польской границе был введён режим усиленной охраны. В дополнение к этому начальник пограничных войск Белорусского пограничного округа своим указанием № 1720 привёл все подчинённые ему погранотряды в боевую походную готовность. 3 сентября нарком обороны просил ЦК ВКП(б) и СНК СССР утвердить задержку увольнения красноармейцев и младших командиров на один месяц в войсках Ленинградского (ЛВО), Московского (МВО), Калининского (КалВО), Белорусского Особого (БОВО), Киевского Особого (КОВО) и Харьковского (ХВО) военных округов (всего 310 632 человека) и призыв на учёбные сборы приписного состава частей ПВО в ЛВО, КалВО, БОВО и КОВО (всего 26 014 человек). Получив согласие правительства, нарком обороны 4 сентября 1939 года отдал соответствующий приказ [56; 283].
6 сентября около 23 – 24 часов в семи военных округах (ЛВО, БОВО, КОВО, КалВО, МВО, ХВО, ОрВО (Орловский военный округ)) была получена директива наркома обороны о проведении в этих округах Больших учебных сборов (БУС). В РККА термином «БУС» обозначалась скрытая мобилизация [56; 283].
БУС начались с утра 7 сентября. Всего в них приняли участие управления 22 стрелковых, 5 кавалерийских и 3 танковых корпусов, 98 стрелковых и 14 кавалерийских дивизий, 28 танковых, 3 моторизованные стрелково-пулемётные и 1 воздушно-десантная бригада. Было призвано 2 610 136 резервистов, которые Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 сентября 1939 года и приказом народного комиссара обороны № 177 от 23 сентября 1939 года были объявлены мобилизованными «до особого распоряжения» [56; 284 – 286].
Из указанного количества призванных резервистов на БОВО и КОВО, войска которых и должны были действовать в восточных районах Польши, пришлось 1 036 438 человек (380 067 и 656 371 человек соответственно), т.е. около 40%.
Что же касается войсковых соединений, принявших участие в БУС, т.е. отмобилизованных, то здесь на БОВО и КОВО приходится:
корпусов – 18 (9 и 9 соответсвенно) из 30, т.е. 60%;
дивизий – 54 (24 и 30) из 112, т.е. свыше 48%;
бригад – 18 (9 и 11) из 32, т.е. свыше 56% [56; 285].
Надо также учесть, что в СССР с 5 сентября 1939 года для Дальнего Востока и с 15 сентября для всех остальных округов начался призыв на действительную военную службу. Кроме того, 1 сентября был принят новый Закон о всеобщей воинской обязанности, согласно которому на 1 год был продлён срок службы 190 тысяч призывников 1937 года. В результате всех этих мероприятий списочная численность Красной Армии возросла в сентябре практически в 2,8 раза по сравнению с началом 1939 года (на 21 февраля – 1 910 477 человек, на 20 сентября – 5 289 400 человек) [56; 286].
Конечно, подобное увеличение численности армии объясняется не только подготовкой к походу в восточные районы Польши. Советское руководство совершенно обоснованно считало, что германо-польская война может послужить прологом к новой мировой войне, вступление в которую Советского Союза очень и очень вероятно. В таких условиях укрепление обороноспособности страны было настоятельной потребностью.
События в Польше развивались стремительно. Уже 8 сентября германские войска подошли к Варшаве. Стало совершенно очевидно, что поляки не просто проигрывают войну, а терпят сокрушительное поражение. Это вынудило советское политическое руководство и военное командование ускорить подготовку к вступлению в восточные регионы Польши.
Уже 9 сентября нарком обороны маршал К.В. Ворошилов и начальник Генштаба ПККА командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников подписали приказы № 16 633 Военному совету БОВО и № 16 634 Военному совету КОВО, согласно которым следовало к исходу 11 сентября 1939 года скрытно сосредоточить войска «и быть готовым к решительному наступлению с целью молниеносным ударом разгромить противостоящие войска противника» [56; 287].
11 сентября на базе БОВО было развёрнуто управление Белорусского фронта (командующий фронтом – командарм 2-го ранга М.П. Ковалёв, начальник штаба фронта – комкор М.А. Пуркаев). В этот же день на базе КОВО развёртывалось управление Украинского фронта (командующий фронтом – командарм 1-го ранга С.К. Тимошенко, начальник штаба фронта – комдив Н.Ф. Ватутин) [56; 286].
К 17 сентября в состав Белорусского фронта входили (севера на юг): 3-я, 11-я, 10-я армии, конно-механизированная группа (КМГ), 4-я армия и 23-й отдельный стрелковый корпус. Общая численность войск фронта составляла 378 610 человек. Группировка фронта включала 5 стрелковых, 2 кавалерийских и 1 танковый корпуса. В войсках насчитывалось 3 167 орудий и миномётов, 2 406 танков [36; 246], [56; 286, 299 – 300].
В состав Украинского фронта к 17 сентября входили не армии, а так называемые армейские группы (АГ), которые были преобразованы в армии уже в ходе освободительного похода. С севера на юг: Северная АГ (с 28 сентября стала 5-й армией), Волочинская АГ (с 28 сентября – 6-я армия), Кавалерийская АГ (с 24 сентября – 12-я армия; с 28 сентября разделена на 12-ю армию и Кавалерийскую АГ) [36; 246], [56; 287].
Исключительно для удобства восприятия в дальнейшем объединения Киевского фронта будем обозначать именно как армии с соответствующими номерами, употребляя данное обозначение при изложении событий, предшествующих реальному переименованию армейских групп в армии.
Общая численность войск Украинского фронта к моменту начала освободительного похода составляла 238 978 человек. Объединения фронта включали 4 стрелковых, 3 кавалерийских и 1 танковый корпуса. Фронт располагал 1 792 орудиями и миномётами, 2 330 танками [56; 299 – 300].
Общие силы советской группировки, предназначенной для действий в Польше, составляли 8 стрелковых, 5 кавалерийских, 2 танковых корпусов, 21 стрелковую, 13 кавалерийских дивизий, 16 танковых, 2 моторизованные бригады, Днепровскую военную флотилию (оперативно была подчинена командованию БФ), 617 588 человек9, 4 959 орудий и миномётов, 4 736 танков. Действия наземных сил советских фронтов поддерживала мощная авиационная группировка, насчитывавшая 3 298 самолётов различных типов [56; 298].
Несколько слов о силах польской армии в восточных районах страны. Никаких крупных войсковых контингентов непосредственно на советско-польской границе у поляков не было. Причина этого вполне ясна – основная масса польских войск была задействована в боевых действиях с немцами. Разумеется, граница охранялась войсками пограничной стражи (так называемой КОП – Корпус охраны пограничной). Общая их численность на советско-польской границе составляла около 12 тысяч человек (25 батальонов и 7 эскадронов) [56; 298 – 299]. В ряде городов были гарнизоны.
Малочисленность и слабость польских войск в приграничных районах на востоке страны была хорошо известна советской разведке. Так, разведка 4-й армии докладывала армейскому командованию:
«…Погранполоса до р. Щара полевыми войсками не занята, а батальоны КОП по своей боевой выучке и боеспособности слабы…Серьёзного сопротивления со стороны польской армии до р. Щара ожидать от поляков мало вероятно»10 [56; 299].
Однако разведчики Белорусского фронта не зря писали только о территории до реки Щара. Дело в том, что при движении на запад количество польских войск должно было значительно увеличиться хотя бы в силу того, что многие их части и соединения отступали под ударами вермахта именно в восточные районы страны. В данной связи весьма характерно, что в плену Красной Армии оказалось больше польских военнослужащих, чем в плену у немцев (454 700 человек против 420 000 человек) [56; 404].
К вечеру 16 сентября войска Белорусского и Украинского фронтов были развёрнуты в исходных районах для наступления.
Перед войсками Белорусского фронта ставились следующие задачи. 3-я армия наносит удар на Свинцяны, овладев которыми, движется на Вильно. 11-я армия наступает на Лида, Ошмяны, после взятия которых выделяет часть сил для движения на Вильно. Конно-механизированная группа овладевает Новогрудком, Слонимом и продолжает наступление в направлении Волковыска. 4-й армии следовало действовать в направлении на Барановичи, обеспечивая левый фланг конно-механизированной группы, а затем развивать наступление на Кобрин. 10-я армия должна была двигаться во втором эшелоне Белорусского фронта, за конно-механизированной группой, продвигаясь на фронт Новогрудок, Городище, а затем – на Дворец [56; 287 – 288; 313].
