Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I
Ю. Л. А вот у Веры Ивановны память лучше! Она во вчерашнем разговоре вспомнила более детально, чем ты…
Г. К. Да, у неё память лучше. И что же она вспомнила?
ЮЛ. Что Жорж получил 700 долларов!
Г. К. То есть даже успел получить…
Ю. Л. Да. Как говорят, «первый транш»…А потом…
Г. К. А потом начались разные уточнения, мол, Вам надо зайти, какие-то дополнительные сведения дать…И тут он заподозревал…
Ю. Л. И, как сказала Вера Ивановна, когда начались эти затяжки, он решил, что эти доллары нужно срочно потратить ☺…
Г. К. А вдруг они сегодня затребуют срочно вернуть незаконно полученные…
Ю. Л. А, ты думаешь, с тебя?
Г. К. Да… Но я не являюсь наследником. По запросу к администрации президента нам ответили – Майка писала туда по поводу Указа о награждении Героя, и у неё есть ответ – что эти документы и сама звезда передаются близким родственникам, в которых числятся отец, мать, дочь, сын. А вы таковыми ни с того, ни с другого бока не являетесь, поэтому – извините, подвиньтесь… То есть нам, как бы очень тактично, вежливо и обоснованно во всём отказали…
Ю. Л. А вот вопрос ответа на который я от всех вас, Ковалей, добиваюсь… Может быть, ты, который был «на коротке» с тётей Милой, мне, наконец, ответишь полнее…
Г. К. Да, с тётей Милой мы были близки…
Ю. Л. Так вот, не могло это мимо тебя пройти, и не могла за столько лет жизни совместной не подняться тема: две фамилии – Сталин и Берия. Каково было отношение тёти Милы и Жоржа к этим двум историческим персонам?
Г. К. Ну, я хорошо знаю, что отношение было крайне негативным. Особенно, насколько я помню, тётя Мила ненавидела Берию, прежде всего, за «женский вопрос», т. е. насильник, похабник и так далее… И вообще к тем репрессиям, которые были развёрнуты, и во главе которых стояли эти два человека, отношение было крайне негативным, отрицательным и даже, можно сказать, озлобленным… Никаких дифирамбов в их честь я от них никогда не слышал.
Ю. Л. То есть…
Г. К. Не сталинисты, не почитатели Берии, сильной руки, этого ничего не было. Дядя Жорж называл всё это «Системой»…И как-то всегда «отмахивался» от неё…
<Я не совсем чётко поставил вопрос. То, что Жорж не был сталинистом, для меня очевидно. Но ответ Геннадия во вчерашней ночной беседе оставлял для меня какую-то недосказанность. А интересовало меня отношение Жоржа к Берии как руководителю советского атомного проекта. Но в то время ещё не был известен документ об отчёте Жоржа по командировке, обнаруженный Майей Коваль только через три месяца после этого нашего разговора с Геннадием. И я не мог акцентировать внимание именно на отношении Жоржа к Берии. Однако, и из второго ответа Геннадия видно, что никаких личных эмоций Жорж по отношению к нему не выказывал, в отличие от тёти Милы, которая, как и все мы после «хрущёвской оттепели», ужасы репрессий связывала с именем Берии. Редчайший случай – и массированная советская пропаганда, и самиздат, и гениальный фильм-притча Т. Абуладзе «Покаяние»[245] с великолепным образом Варлама Аравидзе, вобравшим худшие черты Берии и блестяще сыгранным Автандилом Махарадзе – всё слилось в едином порыве обличения «кровавого палача Берии».
А вот Жорж, судя по рассказанному Геннадием, трезво различал «личности» и «Систему». И «отрицательно, негативно и даже со злобой» относился именно к «Системе», оставляя за скобками своё отношение к действовавшим в ней личностям. И, думаю, спектр его оценок этих личностей был гораздо шире, чем узкий сегмент негативных эмоций>.
Ю. Л. Я вот сейчас думаю, что он был потрясающим человеком, в том смысле, что смог пройти по жизни, сохранив равновесие, ни в одну, ни в другую сторону не упадая…
Г. К. И не измазаться, не запачкаться…
Ю. Л. Ни с той, ни с другой стороны… И это при том, как крутила им судьба.
Г. К. Причём от него совершенно не исходило стремление возносить и почитать всё американское и ненавидеть всё наше. Он вполне реально оценивал все эти вещи, и, надо сказать, мы с Верой очень многое в этом плане у него почерпнули и усвоили – не всё идеально устроено у них там, а у нас идеального ещё меньше.
Ю. Л. А всё же – американцем он себя ощущал?
Г. К. Ну, иногда от него звучало, что там многое изменилось и он не представляет себе сегодняшнего тамошнего, а больше представляет конкретику нашу, и он смотрит глазами детства и юношества, а там было не всё гладко для них. Например, он рассказывал, что он был свидетелем и того, как толпа чуть было не линчевала негров, и евреев были погромы и притеснения…
Ю. Л. Но, всё-таки…
Г. К. Ты имеешь в виду, как он относился к своей «бывшей родине»?
Ю. Л. Да…
Г. К. Ну, никаких сожалений я никогда от него не слышал и ностальгических настроений не припоминаю…
Ю. Л. Кстати, это не совсем показательно, потому что он умел держать в себе свои чувства.
Г. К. Конечно, сразу скажу, сам дядя Жорж со мной никаких продолжительных изложений и повествований о жизни там, а, тем более, о каких-то нелегальных делах, не вёл. Это были, как правило, какие-то короткие вспышки. Вот идём мы с ним по переходу через Мичуринский, и тут едет «Фалкон» на фоне «Побед» и четыреста седьмых «Москвичей»… А у «Фалкона» боковые панели отделаны «под дерево». И Жорж восклицает: «Ух, какая машина! Я почти на такой же заруливал!». Я: «Где, когда?». А он: «Да так… Было дело…». Вот такие вот вспышки…
Ю. Л. Да, это вот и есть такие «проговорки»…
Г. К. По которым можно было судить о том, что он где-то был не в этом мире… А так он не особо… Про ядерную программу вообще ничего не рассказывал… Эта тема была табу… Он не поддавался… Мы в первый раз участвовали в «нахальном наезде» на дядю Жоржа – «Ну, расскажи!» – вместе с вами 23 февраля 2003 года. До этого мы даже не отваживались обратиться к нему напрямую – мол, хватит дурачиться, садись и рассказывай! ☺. А сам он эту тему никогда не поднимал. А почему-то, вот когда вы пришли он…У него какая-то бравада присутствовала… Я же смотрю на него и чувствую, как он со мной, и как с вами… Со мной он и доверительно, и откровенно, но не так… Со мной он и вспыльчивым бывал, и мог наорать на меня, когда я что-нибудь забивал не так… Хотя я в конце концов оказывался прав, потому что в практических делах – там, дачных, квартирных – у меня было больше опыта… А он вспыльчив бывал, мог «завестись с пол-оборота» и со мной, и с тётей Милой, мог поорать… А тётя Мила никогда не кричала, она тихой сапой… пилили, пилила ☺…
Ю. Л. А как он относился к своему здоровью? Ты же много лет с ним жил и видел это…
Г. К. Где-то в воспоминаниях, которые ты мне присылал, говорится, что он был очень осторожен и очень внимателен к своему здоровью. Я бы никогда не утверждал, что он делал из своего здоровья какой-то фетиш… Он как-то вольготнее и проще к себе относился…
Ю. Л. Да, такое мнение было высказано… Именно в связи с ним я тебя и спрашиваю.
Г. К. Я не совсем согласен с таким выводом. Он не был зациклен и заострён на самосохранении в те годы, когда полноценно жил… Нет, этого не было!.. Ну, он действительно принимал лекарства, когда они облегчали жизнь, т. е. давали эффект… У них с тётей Милой бывала ругань, когда он что-то перепутывал в их многочисленных с тётей Милой лекарствах, или чего-то не принимал… А тётя Мила всё отслеживала аккуратненько!
Ю. Л. Это значит, что «забота о здоровье» была у него, как и у многих людей, тактическим приёмом для оправдания… Такая своеобразная «крыша»… Например, в случае его ухода с кафедры якобы в связи с необходимостью ухода за тётей Милой…
Г. К. Подожди, напомни, когда это было?
Ю. Л. В 1985 году.
Г. К. Ну, конечно, нет! Тётя Мила, ну, прибаливала, но такого состояния, при котором она была бы не самодостаточна, у неё не было. Это случилось после смерти Дениса, лет через 10… Бывало, конечно, то голова кружится, то ещё что. Но она и по хозяйству дома и на даче всё делала… Кстати, на даче в буквальном смысле пахал и занимался грядками дядя Жорж. Тётя Мила, в основном, это кухня, немножко уборка, и чуть-чуть на клубнике – ну, там, почистить травку… А дядя Жорж копал, сажал, полол, урожай собирал! Он огородничал. Она – нет. У неё была, как бы сказать, в крови «старая московская закалка»… Не закалка, а склад такой – не была она огородницей. Но она была вполне самодостаточна!
А для меня их дача была немножко… Ну, вот представь. У меня уже с 90 года была машина. И по совести, и по уму у меня была чёткая обязанность заботиться о том, чтобы их вовремя вывезти на дачу, привезти, если понадобится, из Москвы что-то им нужное, и вовремя вывезти обратно в Москву – с собакой, тыквами, урожаем… И вот на них начинаешь «наезжать» – мол, когда же, как… Мне ведь тоже нужно время планировать, я ведь тогда был начальником цеха… А в ответ: «Нет, погода ещё нормальная, погоди!..». И, в конце концов, получалось это, примерно как сейчас за окном на улице: уже заморозки, уже снежок… Они сдались! Я приезжаю, они во всех телогрейках, дядя Жорж в этом американском бушлате с меткой «джи ар гавермент», или что-то подобное, ну, в общем, государственная принадлежность… Армейский бушлат, в зелёной лёшкиной шапочке[246] (есть фотография ваша…). Вот… Я вылезаю из машины – неуютно вокруг, всё голое, домишко их старый стоит – помнишь его?
Ю. Л. Угу…
Г. К. И я им: «Привет, полярники! Давай собираться!»
16.58. У старой дачи «в лёшкиной шапочке». 27.09.04.[247]
Г. К. То есть, их оттуда не вытащишь, они вдвоём в унисон твердят: «Пусть неуютно, пусть холодно, но на даче лучше!». До последнего! И так было до смерти Дениса, после которой тётя Мила слегла… И лежала года три…
Ю. Л. Да это так, но эта её болезнь причинно никак не связана с уходом Жоржа с кафедры… А об этом мне говорили многие её сотрудники-ветераны.
Г. К. Это отчасти какое-то лукавство… Но чем оно обосновано?
Ю. Л. Как чем? Очень просто – стариков стали «выдавливать»…И единственный, кто мне об этом сказал «под микрофон» – Жуков. Атмосфера стала тяжёлой для Жоржа, и устал он, надоело всё это ему, да и возраст всё-таки…
Г. К. Ну, я не знаю! Мне трудно себе представить, что работа «надоела» ему из-за возраста. Дело в том, что возраст не влиял на его поведение и мировоззрение. В нём никогда не было никаких следов маразма. Вот вредничать он, конечно, мог. И вспыльчивым бывал, наверно, смолоду. Ну, я судить могу по его отношениям с тётей Милой и со мной. Он мог взорваться из-за ерунды, даже если был не прав, но потом молча это признавал. Вот характерный тебе пример. Уже двухтысячные года, уже построены зачатки третьего кольца над Лужниками… Тоннель вот этот вот… Мы едем с ним с дачи. Я еду «по старинке» – я же по Москве езжу только по тем маршрутам, по которым ездил когда-то с кем-нибудь, или сам освоил. Я, значит, на кольцо, на МКАД, по Рублёвке на Аминьевское и на Мичуринский – и к их дому. Такой вот крюк… А он: «Слушай! Третье кольцо для кого построили? Чтобы вот коротко, через эту самую… Едем и всё!». А я: «Да я там не знаю ни поворотов, ни съездов…». Но он: «Едем, и всё! Я тебе покажу!»… Ладно, едем… Через Таганку он меня как-то провёл…
Ю. Л. Да, Таганка – это всегда проблемы! Это страшное место…
Г. К. Но как-то он меня протащил, хотя я и заезжал не туда, и против правил по сплошным выруливал там, куда-то тыкался… Но – проехали…И вот мы вымахнули на третье кольцо, вот Бережковская набережная, вот Университет, перед ним уже и Мичуринский… Я говорю: «Вот нам надо туда!..». А он: «Нет, езжай по указателям!». А указатели… По ним и сейчас не всегда определишься, а тогда!.. Указатели на съезды есть, а самих съездов нет – ещё строятся…Я: «Вот же Бережковская…» А он: «Нет, давай сюда! Ну, ты и трус!»… Я ж говорю – вспыльчивый такой, резкий… Я: «Ну, вот же мы проезжаем по Бережковской, вот Дорхимзавод, Патентная библиотека, Окружной мост, нам же туда! И по улице Дружбы…»… Там-то я всё знаю, я там пешком много исходил в студенчество… «Нет, давай, там будет съезд!»… Мы вымахиваем на эту эстакаду, у Новодевичьего…За Окружным мостом перед Лужниками… Тут он немножко засуетился: «Так… Давай съезд вниз…». Я говорю: «Ну тогда уж вот до того моста, где Ленинский проспект… До метромоста?». Он: «Нет, давай вот сюда…». Мы заруливаем вниз… А там какие-то заборы, бульдозеры, экскаваторы, подъёмные краны… И утыкаемся в какой-то тупик. Всё!!! И он сел, взял газету, и спокойно так сказал: «Когда я тут ездил, тут всё было не так»…
(Дружный смех обоих собеседников).
Г. К. Я растерянно кручу головой: «А дальше как?!». Но он уткнулся в газету и буркнул: «Нет, всё…» и молчит… А ведь до этого он был прав на 200 %! Орал на меня: «Ты трус! Надо осваивать новое!». Ну, вот. Заехали в тупик и он взял газету…И я оттуда выбирался чёрт знает как – куда-то на Фрунзенскую набережную… Но вот при всей его вспыльчивости, никакой вредности старческой или маразматической у него не было…
<Я согласен с Геннадием – по своему темпераменту и уму Жорж вполне ещё мог продолжить работу на кафедре, но вот моральная усталость в старости никак ни с умом, ни даже со здоровьем не связана. Наступает время, когда понимаешь – стимулов для полноценной работы уже нет. Труд по обновлению базы своего профессионального роста, накопления заделов на будущее, становится и тяжёлым и бессмысленным (сколько его у тебя этого будущего?), а работать «по-старинке» значит халтурить. А это непорядочно по отношению к студентам – ты преподносишь им не свежие трофеи с передовой фронта познания, а «идейные консервы» на грани (а то и за гранью!) срока годности. На такой пище хорошего специалиста не воспитаешь. А воспитывать посредственностей и аморально и просто противно…>
Ю. Л. Да, он и в старости оставался молодым…
Г. К. Да, настолько, что в него влюбилась врачиха…
Ю. Л. Какая?!
Г. К. Невропатолог. Это было когда тётя Мила уже умерла, значит ему было…
Ю. Л. Ну, 85 по меньшей мере…
Г. К. Так вот… Это довольно часто бывало – он звонит по телефону и говорит: «Я к вам приеду?». Отвечали «Ну, конечно!» И он садился в электричку и к нам приезжал. Дома у нас уже был компьютер, он с ним возился, читал, сам гулял… И вот в один из таких его приездов, уже когда я его встречал с электрички, он почувствовал себя плохо – головокружение, слабость… Буквально чуть ли на ногах едва стоял… Я привёз его домой, и он слёг – день, другой, третий… А у меня на работе – капремонт, я обязательно там должен быть, а он – лежачий… Страшно, конечно – в его возрасте. Что делать? Его и в больницу нельзя положить – кто он здесь? У него ведь и карточки здесь нет, да и не было у нас тогда приличной больницы – медсанчасть от комбината. Не мог я его туда положить… И мы стали искать через знакомых частного врача. И нашли терапевта-невропатолога, которая приходила к нам домой и проводила лечение. Это оказалась женщина лет 40, симпатичная, тактичная, очень приятная… Она мне понравилась как врач, когда я увидел, как она с ним общалась. Они беседовали порой часами, а пробыл он у нас тогда месяц! Она и уколы ему делала, и всякие советы давала – что ему можно, чего нельзя… И какие-то разговоры у них «за жизнь» шли… А я после этих бесед где-нибудь на кухне, конечно, расспрашивал её: «Ну, что? Ну, как? Что это такое?». А она мне с придыханием: «Всё будет в порядке… Это такой человек!.. Такой человек!». В таком восторге… Ошеломлена…
Ю. Л. Представляю себе!..
<Вспоминала этот эпизод в одном из наших разговоров и В. И. Коваль. После очередного визита врачихи Жорж как-то бросил: «А ножки у неё ничего…». Я, говорит Вера Ивановна, начала его стыдить – мол, как Вы, в Вашем-то возрасте, можете так говорить… А он только улыбнулся и промолчал.>
Г. К. Это я всё к тому, что в его поведении тех лет не было ничего такого, из-за чего его можно было выживать с кафедры как человека неприятного… Не думаю, что он давал повод… И он, кстати, в эти годы уже занимался переводами и в нём не было какой-то амбициозности карьерной… Он отдавался этой работе и не было у него желания какие-то интриги плести и бороться за место…
Ю. Л. Да, конечно, но там ещё не сложились его отношения с Бесковым, который стал заведующим кафедрой…
Г. К. Да, я слышал от него такие суждения – мол, настали времена, когда командовать начинают какие-то выскочки… И профессионалы становятся не нужны… Имён он не называл…
Ю. Л. Ну, с точки зрения профессионализма Бесков был теоретиком математического моделирования, башка у него в этом плане работала хорошо, но, конечно, как руководитель кафедры ОХТ, он не был успешным…
Г. К. А вот профессионализм дяди Жоржа я берусь оценивать. Во-первых, ему всегда была небезынтересна моя деятельность по работе – технолога, начальника цеха. Он сам меня на такие разговоры активно подталкивал, когда интересовался – «Ну, как там?». И мы с ним обсуждали всё до мельчайших деталей. Его, конечно, в первую очередь интересовала автоматика. А я… Как бы это без бахвальства сказать, среди технологов по экстракции… Ну, так случайно получилось, не моя это заслуга, моя карьера так сложилась, что я имел хорошие отношения с людьми профессиональными… Прежде всего, это Татьяна Георгиевна Репенкова. Для неё звания Герой Труда и кавалер Ордена Ленина не ругательство, а признание реальных заслуг. Суперспециалист и волевая женщина. Её по аналогии с Тэтчер тоже звали «железная леди». Ещё это и ленинградская позинская технологическая группа, специалисты которой приезжали к нам на пуск новых технологий. Я как раз пришёл в цех, когда там начали осваивать уникальную полугилратную технологию получения фосфорной кислоты. Вокруг меня крутились эти специалисты – Репенкова почти дневала и ночевала в цехе, и людей своих из ЦЗЛ (в том числе и Веру) с собой таскала и держала, позинская группа (ленинградцы даже жили у меня дома – гостиницы в Воскресенске не было и мы вечерами после работы отрабатывали стратегию и тактику работы)… Я был единственным мастером смены с высшим образованием (начальник цеха – Феофанов – был хороший дядька с железным характером и волей, но «по профессии» бывший армейский боксёр, окончивший потом заочный техникум), так что всей этой научной гвардии в цехе было просто не с кем, кроме меня, поговорить по технологическим вопросам. И в результате я стал, скажу без бахвальства, одним из самых сильных технологов-полугидратчиков на комбинате… Я во всё это втянулся, всё это во мне кипело, у меня был азарт, и всё это мы обсуждали с дядей Жоржем. Все эти технологические нюансы разных рециклов и других тонкостей. А чуть позже началось внедрение АСУ ТП. А там вообще идеология была моя… И за два года до закрытия цеха эта схема была лучшей в стране.
Ю. Л. И Жорж принимал в этом участие?
Г.К. Мы с Жоржем обсуждали всё это. Он меня выслушивал, лез в нюансы и детали. Но тут выяснилось, что психологию автоматизации он прекрасно понимал, а вот практическое воплощение… Уже много лет спустя меня как-то занесло на кафедру ОХТ (помнишь, был какой-то юбилей нашего выпуска?), и Семёнов и Жора Каграманов хвастались передо мной лабораторией, которую основал Жорж, а они, мол, продолжают его дело… А увидел я допотопнейшие приборы, эти вакуумметры, ПВ-регуляторы, всё то, что у меня в цехе мужиками ещё чуть ли не тридцать лет назад сдиралось, снималось и разбиралось на винтики… Так вот, в наших тогдашних разговорах Жорж психологию и стратегию автоматического управления конечно понимал, а вот практику…
Ю. Л. «Железо»…
Г. К. Да, в деталях он меня во многом уже не понимал… Как это я на компьютере вместе с парнишкой Димой Чепрасовым, очень талантливый компьюторщик, эту стратегию моделируем и реализуем в цехе? Но мы обсуждали всё подробно, и даже в первую очередь нюансы не столько автоматики (хотя и это я ему подробно рассказывал, и его это интересовало), а именно технологические приёмы…
<Сегодня мне кажется, что опыт соприкосновения с реальностью освоения технологии полугидратного процесса и тесное общение с Геннадием в это время (а его бывший студент явно выступал в роли учителя!), подсказали ему важные личные решения. Он гораздо раньше, чем его коллеги по кафедре ОХТ (сказались опыт и интуиция разведчика) понял, что лаборатория автоматизации, которую он создал в Менделеевке, уже морально устарела и требует коренной реконструкции. Но с приходом нового заведующего, с которым отношения не складывались, он осознал, что на «революционную реконструкцию» у него уже не хватит ни моральных, ни (и это он тоже понял!) интеллектуальных сил. А уныло «тянуть лямку» руководителя курса автоматизации он не хотел. Значит, пора уходить на пенсию. Так что его «выживание» с кафедры совпало с его собственным желанием, и потому он ушёл без борьбы. При других обстоятельствах он мог бы ещё поработать и более продуманно подготовить себе смену, но в «нашей ветви» случилось так, как случилось…>
Ю. Л. Слушай, если он проявлял такую технологическую въедливость, почему он докторскую не защитил?
Г. К. В нём не было карьерной амбициозности, это я тебе точно говорю. Он не рвался за паблисити. Может быть, и в связи с ГРУшными делами, я не знаю, но он не любил как-то выпячиваться и высовываться… Хотя бравада в нём, порой, и присутствовала, но в других делах…И не в смысле «учёным можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан!» ☺…
Ю. Л. Так, понятно… А теперь следующее. Что с ботинками делать будем? Я должен их сфотографировать чистыми…
Г. К. Давай я оботру их? Нет, я их просто-напросто помою мокрой губкой!..
(Шум льющейся из крана воды)
16.59. Г. И. Коваль моет армейские ботинки Жоржа.[248]
Хм… Не такие уж они пыльные-грязные внутри…
Ю. Л. Почти новые ботинки!
Г. К. Я ж тебе и говорю, что, скорее всего, он не таскался в них по лаборатории по колено в радиоактивной грязи, а просто отобрал на дембель у какого-то молодого ☺…
Ю. Л. А, может, обменял на какой-нибудь значок?
Г. К. Нет, вряд ли отобрал или обменял… Трудно предположить, что поблизости оказался кто-нибудь с такой же по размеру ногой!.. Ну, я их не отмываю, а просто пыль стёр…
(Шум воды смолк).
Примерно вот так!
Ю. Л. А попробую я их надеть!
Г. К. Пожалуйста! Внутри я старался не мочить.
(Стук подошв).
Налезли? Комфортно ли было бы тебе в них поработать на даче в гостях?
Ю. Л. Да-а-а… Даже при всей их дубовости, не жмёт нигде! ☺
Г. К. Ну, в коленках, может быть?
Ю. Л. Нет, внутри ботинка нога движется свободно…
Г. К. Это ж сорок седьмой!
(Дружный смех… Установка ботинка возле привезённого мною бытового дозиметрического прибора)
Г. К. И что показывает твой прибор?
Ю. Л. Двенадцать…[249]
Г. К. Да, не удалось… А представляешь, если было бы двадцать!
Ю. Л. Это было бы сенсацией!
Г. К. Да… Вот они, рентгены, оттуда! Их хорошо можно было бы продать американцам…☺ В их музей… А музей ГРУ не может ими заинтересоваться?
Ю. Л. Точно!..
Г. К. Небось, кепка Ленина, или пиджак Ворошилова, или седло из-под его задницы, где-то в музеях есть…
Ю. Л. Я в этом смысле на 17 число надеюсь…[250] Может, эти ГРУшники, наконец, хоть чего-нибудь…
Г. К. Да нет! Там же поменялись поколения, из тех никого не осталось, а новым это нужно? Вряд ли… Им в музее проще всего накропать то, что есть в интернете[251].
(Слышны «пикающие звуки»)
Г. К. А что это у нас «пикает»? Бомба? Нет, это прибор твой пикает! Уже тринадцать!
Ю. Л. Сейчас мы с тобой надышим…
Г. К. Так, ладно. Тебе нужна линейка? Сейчас я принесу…Вот, годится?..
(Пристраивает линейку к ботинкам).
16.60. Линейный размер ботинок Жоржа.[252]
Ну, я не знаю, будет ли это видно?
Ю. Л. Будет, конечно!
Г. К. Значит, от тридцати одного до тридцати трёх сантиметров…
Ю. Л. …А знаешь, был тут у меня очень любопытный разговор с Семёновым. Любопытно вот что. Я спросил Семёнова, чем можно объяснить, что Жорж приехал в 1948, а в партию вступил в 1964? Чем объяснить такой…
Г. К. Разрыв?
Ю. Л. Да… И Семёнов – человек не простой! – хитро посмотрев на меня, сказал: «Ну, Юра, ты-то, наверно, знаешь лучше меня, что он вернулся без разрешения!»
Г. К. Чьего?
Ю. Л. ГРУ!
Г. К. А откуда Семёнов это узнал?
Ю. Л. Ну, до такой степени откровенности он не дошёл. Но, во времена работы с Жоржем, был он человеком системным, партийным…
Г. К. А это где-то прослеживается, что он проявил самовольство?
Ю. Л. Мелькает это даже у самого Лоты – что он, мол…
Г. К. Почувствовав угрозу, сигнализировал своим… Это я где-то встречал.
Ю.Л. Тут тонкость – якобы, его не отзывали, а он «проявил инициативу». И, как оказалось, правильную инициативу. Но это оказалось только потом! А в тот момент он как бы самовольно оставил…
Г. К. И из-за этого его по возвращении здесь как бы держали в ежовых рукавицах…
Ю. Л. Из-за этого у него все проблемы! Кстати, звание «рядовой» говорит об этом же! Могли ведь написать что угодно, хоть полковник.
Г. К. То есть, разжаловали по всем статьям…
Ю. Л. Не настолько, чтобы посадить, но настолько, что бы ордена не давать, уж точно! Бери, что дали, и катись! Вспомним первый отрезок его жизни здесь – аспирантуру. Он сделал диссертацию, не прикасаясь к своей экспериментальной установке!
Г. К. Ну, да, она была в другой организации, а он не имел туда допуска…
Ю. Л. Вот! Ну, представь себе – у тебя нет допуска. Так пойди и получи!
Г. К. Так ведь не дали…Утратил доверие?
Ю. Л. И он, уйдя оттуда, и не совался туда ни по какому поводу! Ведь что такое получить допуск для сотрудника ГРУ, пусть и бывшего – ерунда!
Г. К. А ему лезть на рожон… Получил бы: «Ах, ты так!..». А ты говоришь – докторскую…☺
Ю. Л. И ещё один тонкий момент, буду до него докапываться… Сейчас заходи в интернет, находи сайт, связанный со Сноуденом, меняй фамилию Сноуден на Коваль, и ты получишь: «Американское правительство считает, что этот человек нанёс…
Г. К. Ущерб обороноспособности…
Ю. Л. И требуем его выдачи!». И был момент, когда это же было по отношению к Жоржу. Американцы требовали его выдачи. Наши, естественно не отдали…
Г. К. Об этом ничего не слышал.
Ю. Л. Но он знал об этом, и это было для него существенным…
Г. К. Тормозом…
Ю. Л. И «житейским моментом»!..
Г. К. А этот твой прибор всё пикает…
Ю. Л. А сколько на нём? А, уже восемнадцать! Мы ж накурили, он на полоний реагирует, в сигаретах есть полоний!
Г. К. Представляю, как я поражён при моих двух пачках в день…
Ю. Л. А вся эта история с американским посольством для меня удивительна!.. Какое-то мальчишество…
Г. К. Да, бравада мальчишества у него проглядывала. Например, за рулём. Я помню один крупный заезд по пустынным дорогам Подмосковья, когда у дяди Жоржа появилась машина. И мы с ним поехали на дачу и везли диван.(Тогда подъехать можно было только с той стороны железной дороги, и мы тащили потом этот привезённый диван через пути…Не далеко – метров 200, но всё-таки…). Так вот… Едем мы с этим диваном, а он лихачит ещё в Москве – как газанёт! – и похохатывает, глядя на меня: мол, вот как я могу! А когда-то я и не то ещё… А потом мы выехали на совершенно пустынное Ярославское шоссе (ещё старое, петлявое), и попался нам прямой участок. Он едет и комментирует, чувствуется, что он истосковался по вождению… И, хотя сидел он за рулём не «Фалькона» или «Кадиллака», а только «Жигулей», он разогнался километров под 110 – сколько смогли дать эти «Жигули» с диваном наверху, обёрнутым трепещущей тряпкой…И всё меня поучал – как нужно водить… А потом на этом длинном участке, метрах в пятистах впереди, видим что-то вроде перехода у какой-то деревни, и к обочине подходит женщина. И дядя Жорж пускается в пространные хулиганские рассуждения: «Женщины на дороге – как куры бестолковые… Вот смотри, она подошла… А мы летим! Но за 500 метров можно сто раз перейти неширокое в этом месте шоссе»… А сам – ногу на тормоз и мне кричит: «Смотри, смотри, смотри, что сейчас будет!». А что там может быть? Я не вижу ничего особенного – ну, женщина стоит… До неё 500 метров… Сейчас перейдёт… Женщина вышла, посмотрела в обе стороны, увидела нас вдалеке… Отступила… Мы подъезжаем ближе, ближе, ближе…Тут до неё доходит, что она могла уже сто раз успеть перейти… А когда осталось метров 30–50, она кидается, уже не успевает перейти, приседает, и сумку бросила! А он хохочет: «Ну, чё я тебе говорил!». Вот такая история была… То есть бравады у него в тот момент было, мальчишества… Я смотрел и умилялся…
Ю. Л. (отсмеявшись) А к Крамишу как он относился?
Г. К. К Крамишу… (задумывается) Во-первых, ему эта тема была крайне интересной. Они же и по телефону разговаривали, и прочее…
Ю. Л. По телефону с Америкой?
Г. К. Да, Крамиш ему звонил. Он вызнал телефон его домашний и звонок был или до, или после письма, о котором любит рассказывать Жора…Суть этого разговора (это не при мне было, это рассказывал дядя Жорж) была такой. Позвонил ему… Как-то он выразился, однокашник или сослуживец по тамошним делам: «Это ты?»… «Да, это я. Что…»… И молчание… А потом расхохотались оба: «Да ладно, чего там! Мол, мы уже не враги… И, вообще, это же хорошо!»… Короче, у них эта тема прошла под соусом, под которым я потом много раз это слышал: многие учёные считают, это хорошо, что мы заимели бомбу почти синхронно с американцами, это исключило с большой степенью вероятности ядерную войну… Это позволило установить равновесие, паритет…А так бы война была… Ну, если и не война, то всё равно «игра в одни ворота»… Не знаю, насколько это правда, но ведь у них было много планов ядерной войны… Бомбардировка то ли 20, то ли 70 городов…
Ю. Л. Да, это так. Но я своими ушами слышал от человека, который специально занимался этой темой в институте прикладной математики имени Келдыша, такое: «Да, у них были планы, это так. А про наши планы кто-нибудь что-нибудь знает?».
Г. К. Нет, но давай говорить конкретно – у нас бомбы ещё нет, у них – есть и есть планы массированных бомбардировок! Причём, от плана к плану количество городов для бомбардировок возрастало.
Ю. Л. Гена, я тебе скажу – оба гаже!
Г. К. Это так, но всё же – у нас бомбы нет, у них есть, и есть планы… И они вдарили! Такое могло быть?
Ю. Л. Могло быть! Но…
Г. К. Причём с большой степенью вероятности!
Ю. Л. Насчёт степени вероятности… Планы составляются…
Г. К. Кто бы остановил Трумэнов и прочих? Японию задавить, когда она фактически была побеждена, сбросили две бомбы? Почему бы Советы не задавить как Японию – пусть мы и за океаном, но у нас нет бомбы?
Ю. Л. Ну, бог с ним, не будем спорить… Вернёмся к Крамишу.
Г. К. Да… Потом он <Жорж> быстро утратил интерес и доверие к нему <Крамишу>. Он не особо отвечал на его письма. Но там лучше разбирается Майка, она жила там и принимала участие в этих делах… Я в это не вникал, и особо не знаю, о чём они там переписывались…Но интерес он потерял. Была у него такая фраза: «Ну, этот церэушник…».
