Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I
Беседа с Тамарой Садыкжановной Греф, к.т.н., доц., руководителем отдела оценки эффективности проектов, экспертом по инновационным технологиям
16.40. Т. С. Греф во время беседы 31.10.13 г.[179]
Беседа проходила дома у Тамары Садыкжановны (Т.Г.), в тот достопамятный вечер, когда необъяснимая сущность времени вернула её в эпоху живого общения с Жоржем Абрамовичем, и она смогла рассказать об этом с живой непосредственностью юной Аделины, её alter ego тех времен…
Ю. Л. Тамара Садыкжановна! Мой первый вопрос самый простой и обыкновенный: как ты узнала о существовании человека, которого зовут Жорж Абрамович Коваль?
Т. Г. На первом же курсе, через Раечку Рыбалко, старосту нашей группы, которая имела друзей-старшекурсников, мы, первокурсники, среди самой важной информации о предстоящей учебе, узнали, что на пятом курсе у Жоржа Абрамовича Коваля по предмету «Автоматизация» будет такая контрольная работа, которую никто не пишет с оценками, превышающими «два» или, в лучшем случае, «три»… Это моё первое знание о Жорже Абрамовиче. А второе, вполне определенное, знание – и не моё, а «широких студенческих масс» – состояло в том, что во время войны Жорж Абрамович был разведчиком.
Ю. Л. Стоп! Ты утверждаешь, что вы, тогдашняя «зелёная молодёжь», знали об этом?!
Т. Г. Да, знание о «страшной контрольной» и о разведчике Ковале, который ее устраивает, пришли практически одновременно. А уж потом мы рассматривали фотографии на стендах…
Ю. Л. Уточни – какие фотографии, на каких стендах?
Т. Г. Это, насколько я помню, был стенд в районе коридора кафедры иностранных языков, и висели на нем фотографии менделеевцев-фронтовиков. Саму фотографию я вспомнить не могу, но в подписи было сказано: «Сотрудник Генерального штаба».
Ю. Л. А слово «рядовой»?
Т. Г. Нет, не помню. Но вот это «второе знание» о Ковале-разведчике просто витало вокруг нас… И было ещё одно – третье знание. Каждый второй старшекурсник, который уже знал Жоржа Абрамовича, рассказывая нам о нем, обязательно пытался воспроизвести речь Жоржа Абрамовича, то, как он говорит по-русски с английским акцентом… Вот те «три знания», которые я получила о Жорже Абрамовиче, даже ещё не увидев его…
Ю. Л. Очень меня обрадовали твои воспоминания об «узнавании» Жоржа Абрамовича! А теперь – о следующей фазе взаимоотношений, о непосредственно знакомстве с ним.
Т. Г. Буквальной даты я, конечно, не вспомню, но моё знакомство с Жоржем Абрамовичем состоялось «на почве общественной работы». Я занялась ею довольно рано, была в комитете комсомола, а потом по партийной линии – партбюро, партсобрания и т. п… Это началось на 2–3 курсе. И знакомство поначалу было чисто внешним – нас ведь никто специально не знакомил. Но партсобрания – это регулярные мероприятия, где-то раз в месяц, и часто обсуждались вопросы «животрепещущие» в жизни института. И где-то в этот период состоялось уже «личное знакомство», начавшееся с какого-то обмена взглядами в коридоре…
Ю. Л. Ты предвосхитила мой вопрос о том, как и когда ты узнала, что он был разведчиком…
Т. Г. Хочу только отметить, что знание о том, что он разведчик, никогда, вплоть до самого последнего времени нашего общения, не имело для меня какого-то особого значения и не вызывало «пристального интереса». Хотя, один эпизод из той поры, связанный с этим моим знанием, я помню очень хорошо. Однажды, это было, вероятно, на 3 курсе, меня попросили выступить на институтском Торжественном собрании, посвященном очередной годовщине 7 ноября. Отказаться я не могла, и очень переживала по поводу этого поручения, поскольку никогда не любила «торжественно выступать». По идее, нужно было выйти на трибуну и оттарабанить: «Дорогие товарищи! От имени молодёжи я поздравляю…». И было мне от этого как-то стыдно и тоскливо. Но в это время я уже была знакома с Сашей <А.Э. Греф>, и мы с ним много и подробно обсуждали и «проговаривали» то, что мне следует сказать, чтобы не было стыдно за пустой формализм моего выступления и чтобы сидящим в зале ветеранам было приятно. И вместе нашли одну линию, которая оказалась очень удачной! Я, конечно, не помню точно сказанных мною слов, но смысл их сводился к тому, что сегодня мы, молодые люди, студенты, общаемся с вами как с преподавателями и наставниками, но ведь вы когда-то ради нас и «шашками махали»! И за это вам спасибо! Повторяю, слова были другими, но в них был тот же смысл. И я помню свои ощущения во время выступления – не было никакого страха и стыда за «вылезание на трибуну». Я поймала глазами глаза Жоржа Абрамовича и говорила фактически только ему. И ушла с трибуны, как тогда говорили, «с чувством глубокого удовлетворения». А когда собрание закончилось, то, на выходе из БАЗа <Большой актовый зал МХТИ>, ко мне подошёл Жорж Абрамович, обнял и поцеловал! Он не сказал мне «Молодец!», или «Умница!», а просто подошел улыбаясь, со легка наклоненной головой, крепко обнял и поцеловал… А потом уже всё возникло «само собой», были и встречи в коридоре, и разговоры обо всех «общественных делах»…
Ю. Л. А в делах твоей собственной «институтской жизни» он оставил какой-то след?
Т. Г. Да, вскоре у меня в институте возникла достаточно серьезная конфликтная ситуация, о которой я и упоминаю в своей записке (см. Приложение) При голосовании по моему вопросу он один поднял руку «за» против дружного «против». Нет, я не хочу сказать, что именно тогда он и «проявил себя» Напротив, его поведение в этой ситуации было только абсолютно естественным проявлением тонкости его восприятия жизненных ситуаций, я бы сказала, его врождённой порядочности, совестливости. Может быть, я и переоцениваю важность этой истории для него, может быть, у него не было тревожных опасений в подобных ситуациях, но это не было принято, голосовали, в основном, единогласно, единодушно.
Ю. Л. А он поднял руку действительно один?
Т. Г. Да, и это было для меня очень важно! этот поступок был совершенно логичным в моем понимании характера Жоржа Абрамовича. Сопереживания таких ситуаций, во многом были основой взаимопонимания, они сохранились в наших отношениях и в дальнейшем. Вот тебе совершенно другой пример. Лето, июль, полупустой институт, я заканчиваю работу над диссертацией, сижу на кафедре и пишу. И тут телефонный звонок – позвонил папа и сообщил, что с мамой совсем плохо… Нужно приезжать… Я иду домой, давясь слезами и ничего вокруг не замечая. И вдруг прямо у проходной встречаю Жоржа Абрамовича. Почему мы встретились именно в этот момент? Слов его я не помню, да их, наверно, и не было, но как важно было тогда его сопереживание! Выразить это словами я не могла и не могу, но ощущение этого сопереживания ярко и живо во мне до сих пор… И все мои воспоминания о нем связаны с такими вот проявлениями его характера… А его «разведчество» явно всплыло для меня только тогда, когда вышла книга о нем, и все об этом заговорили, потом эта знаменитая наша встреча с ним… Но до этого многие годы я совсем не думала об этом!
Ю. Л. Ну, ты девочка, и тебе это простительно!
Т. Г. И, конечно, знакомство с Геной способствовало расширению нашего человеческого общения.
Ю. Л. А ты была дома у Жоржа Абрамовича?
Т. Г. Конечно! Вспомни, например, как вы собирались в военные лагеря!
Ю. Л. Прости, но не помню об этом абсолютно ничего!
Т. Г. Ну, как же! После собрания, на котором военная кафедра разъяснила вам условия «призыва», вы все, вместе со своими подругами, отправились в парикмахерскую на Лесную улицу. И я, вместе с Грефом, который тогда уже входил в вашу компанию (у вас – после четвертого, а у меня – после третьего курса), отправилась вместе с вами. Вы завалились в парикмахерскую, а мы, девочки, через большие стеклянные окна смотрели, как вы там кривляетесь перед нами и друг перед другом и стрижетесь «под ноль»…
Ю. Л. Да, действительно, было такое!..
Т. Г. И после этого мы с вами лысыми и отправились к Гене на Мичуринский! И провели там целый день до позднего вечера. Тётя Мила нас кормила и поила… Было нас много – я точно помню, что был ты, Греф, Гена, Сущёв, я, разумеется, а кто ещё – уже не помню!
Ю. Л. Спасибо за напоминание – этот эпизод совсем у меня в памяти не отложился… Но, возвращаясь к твоим воспоминаниям, можно сказать, что по работе и просто «по жизни в институте», ты встречалась с ним часто?
Т. Г. Да, конечно. И на собраниях, заседаниях и просто «в коридоре», мы встречались с ним регулярно, общались, разговаривали…
Ю. Л. Ты ведь ещё работала в институте, когда он ушел на пенсию?
Т. Г. Да, я продолжала работать, и каким-то странным образом наши с ним человеческие отношения продолжились и в это время. Однажды, например, я оказалась на Ярославском вокзале. Тогда, мы иногда ездили к весьма пожилым сестрам С. А. Крашенинникова, которые нуждались в поддержке. И вдруг вижу – идёт Жорж Абрамович! В совершенно «рыболовецкой» форме одежды, с рюкзачком – он возвращался со своей радонежской дачки. Мы к тому моменту довольно долго не видели друг друга и потому оба очень обрадовались встрече! Постояли, поговорили, присели, посидели, потом долго провожали друг друга И я, как видишь, до сих пор помню человеческую теплоту этой случайной встречи…
Ю. Л. И, в заключение блока моих вопросов о фактах твоего личного общения с ним, вспомни, пожалуйста, ещё какой-нибудь яркий эпизод…
Т. Г. Пожалуйста! Вот, например, история с компьютером…
Ю. Л. Очень важная история! Тут уж поподробнее!
Т. Г. Я тогда уже работала не в менделеевском институте. И по моей работе нужно было провести некое «микромаркетинговое» исследование по вопросу о том, как люди отнесутся к тому, что «Мосгорсправка» перестанет существовать «физически», а переместится в виртуальное компьютерное пространство. Был разработан обычный в таких случаях «опросный лист», при статистической обработке которого респонденты распределялись по разным группам (образование, профессия и т. п.). И была в этом листе графа – «Люди старше 80 лет». Мы с коллегами были озадачены – кто же из наших знакомых мог бы разумно ответить на такой вопрос? И тут я говорю: «Есть такой человек! Я позвоню Жоржу Абрамовичу!». И я позвонила. Жорж Абрамович, конечно, не просто ответил «да» или «нет», а начал расспрашивать меня о том, что же это такое – виртуальное компьютерное пространство. Я рассказала ему что могла, и тут он мне и говорит: «Как же я мечтаю попытаться поработать с компьютером, пойти в интернет, посмотреть, что это такое!». И вот эта его «ожидаемо-неожиданная» реакция жутко обрадовала меня. Ведь именно так, в той картине его жизни, которая сложилась у меня, он и должен был поступить в этой ситуации! И это значило, что он по-прежнему живой и деятельный, он тот же Жорж Абрамович, которого я знаю и люблю! И это для меня было очень радостно и важно.
Ю. Л. И после этого и пошла «идея компьютера»?
Т. Г. Да! Я тогда же позвонила тебе и сказала: «Юра! Ты посмотри, Жорж Абрамович так хочет работать на компьютере!..», позвонила Сущеву, тут же, кстати, оказалось, что и у Майечки такие же планы, и мы решили «объединить усилия»…
< Я тоже помню тот звонок. Прозвучал он где-то в самом начале 2003 года для меня совершенно неожиданно. И с Тамарой, и с Жоржем Абрамовичем на тот момент связи у меня не было довольно давно, так что звонку я был рад, но озвученная Тамарой идея помощи в приобретении компьютера для Жоржа Абрамовича мне не понравилась. Я ведь не слышал голоса самого Жоржа Абрамовича и не ощущал его тяги к освоению компьютера и интернета. Мне тогда показалось, что это несколько «искусственная идея», которая Грефам кажется «полезной», а на практике приведет к тому, что Жорж Абрамович, как и всякий весьма пожилой человек, весьма вероятно, с компьютером не справится. И эта неудача только прибавит горечи его одинокому существованию. Ошибочность моей первоначальной оценки «компьютерной идеи» заключалась в том, что, во-первых, Жорж Абрамович отнюдь не был «всяким человеком», и как раз он-то и мог сделать то, что «всякому» старику обычно бывает не под силу. А во-вторых, я, конечно, не знал, что как раз в это время (21 января 2003 года) после полуторагодовой учебы в Германии вернулась Майя – его любимая внучка – и стала жить вместе с ним.
Однако сама идея была столь интересна, что я рассказал о ней своей жене – Наталье Олеговне Лебедевой. То, насколько хорошо она знала и понимала Жоржа Абрамовича, проявилось в том, что она сразу «отмела» мой скепсис и деятельно включилась в создание механизма реализации идеи. Нужно было обзвонить всех «наших» и «не наших», но могущих стать «нашими» в этом деле, встретиться с кем-то, как-то собрать деньги, и т. д., и т. п… А в этом приняли участие уже многие. В результате «процесс пошел»… И уже 12.03.03 Жорж Абрамович написал и самим Грефам:
Дорогие Тамара и Саша,
Спасибо, спасибо, спасибо! Как здорово, что мы встретились. К сожалению, пока (наверное, без привычки) от компьютера кружится голова (в прямом смысле). Буду привыкать потихонечку, постепенно.
16.41. Т. С. Греф и Ж. А. Коваль 23.02.03[180]>.
Ю. Л. Теперь я перехожу ко второй группе вопросов – я называю их «оценочные». И к тебе первый будет таким – как ты считаешь, был ли Жорж Абрамович человеком смелым «в житейском смысле»? Пояснить, что я имею в виду?
Т. Г. Нет, не надо, вопрос я поняла… И, прежде, чем ответить на твой вопрос, я сейчас думаю о некоей параллели жизней Жоржа Абрамовича Коваля и Эммануила Моисеевича Грефа, Сашиного отца. Я просто счастлива тем, что именно сейчас все то, что я слышала о нем от Саши, вылилось в его книгу рассказов о мальчике Моне… Искренний и «домашний» рассказ деда Саши внукам об «американском прадеде Моне»… А для меня эта тема как-то естественно переплетается с темой Жоржа Абрамовича… И, хотя при мне Жорж Абрамович никому «морду не бил», защищая свою или чужую честь, и никогда не рассказывал о своих драках в американском детстве, но вот эта аура рассказов Саши об отце, плюс аура «разведческой легенды» Жоржа Абрамовича, конечно, окрасили мое восприятие Жоржа Абрамовича, и я относилась к нему как к человеку, мужчине, который, безусловно, смел!..
Ю. Л. Прости, перебью и добавлю к этому и тот эпизод, когда он один проголосовал за тебя – поступок вполне эквивалентный «мужской драке»! – вот и получится описываемый тобой образ «смелого мужчины». Но я имел в виду нечто более «приземленное», поведение не в «героических», а именно в бытовых, житейских обстоятельствах. В делах партийной и кафедральной текучки… Я ведь помню его по работе в кафедральном «треугольнике»: я – профорг, он – парторг, А. Г. Амелин – зав. кафедрой… И сравниваю его поведение с «боевым», «бескомпромиссным» поведением его коллег одного с ним поколения – И. Э. Фурмер, А. И. Малахова…
Т. Г. Я тебя поняла. Но, согласись, пойти на компромисс не означает проявления слабости?
Ю. Л. Безусловно!
Т. Г. Слабостью является компромисс со своей совестью, а таких поступков я за Жоржем Абрамовичем не знаю! Не помню каких-то конкретных эпизодов, но если он говорил что-то, все, что он говорил, было весомо, продуманно, и всегда было искренним выражением его мнения. А то, что называется «утром в газете, вечером в куплете», с ним не бывало никогда. И, замечу, что к делам партийным в тот период, когда мы с ним в них «пересекались», мы относились очень серьезно. И участвовал он в них не формально, не потому, что «жизнь так сложилась» и ему нужно было ходить на разные бюро, собрания и заседания комиссий. Он действительно хотел, чтобы все эти дела делались хорошо! Конечно, «на излете» системы, году в 84–85, все уже созрели для понимания того, что сделать ничего уже не удастся. Разговоры на эту тему у меня с ним, конечно, были. Я не помню конкретных поводов, но смысл этих разговоров я помню прекрасно: и в этих обстоятельствах, прежде всего, нужно оставаться человеком! И он «воспитывал» меня. Не цитирую, но передаю смысл его мудрых наставлений: «Да, несмотря на всю твою правоту, ты не сможешь изменить такой-то и такой-то конкретики. Но это не значит, что в этих обстоятельствах у тебя нет возможности оставаться порядочным человеком!». А у меня тогда был такой экстремизм – мы все, порядочные люди, должны встать, все сказать, и жизнь при этом, безусловно, переменится!
Добавлю к этому, мне в жизни очень повезло с мудрыми наставниками. Кроме Жоржа Абрамовича, в каком-то смысле «с другой стороны», меня «поддерживал за руку» и Илья Абрамович Гильденблат. Они с Жоржем Абрамовичем хотя и были очень различного психологического типа, но в чем-то очень схожи. Главное – в понимании важности человеческого достоинства и мудром отношении к неизбежности неудач. Помню, как однажды, когда меня в очередной раз «высекли» за «экстремизм», я буквально расплакалась, а Илья Абрамович подошел и сказал: «Ну что ты ревёшь? Жизнь такова – не получится у тебя всегда оставаться «хорошей девочкой». Но не это важно…». Вот так и поддерживали они меня с двух сторон И смысл их поддержки сводился к тому, что оба опирались на человечность… Оба говорили – «Успокойся! Раз ты делаешь все по совести, то всё и будет хорошо!».
Ю. Л. Мой следующий «оценочный вопрос». Ты ничего не знаешь по существу, но оценить ситуацию можешь. Итак, почему Жорж Абрамович, вернувшийся в СССР в 1948 году, был принят «в ряды КПСС» только в феврале 1964 года? Почему его не приняли раньше?
Т. Г. Вопрос очень простой! Поскольку я знаю, как тогда принимали в партию – это был один из «пунктов», по которому я неоднократно «поднимала восстания» – отвечу сразу. Вероятно, именно в феврале 1964 года пришла разнарядка – принять в партию «еврея, преподавателя». Пошли искать такого кандидата и нашли Жоржа Абрамовича… Это самая очевидная версия. Разнарядки бывали разные – например, «девушка, комсомолка» или «узбек, служащий»… Так принимали в партию примерно в те же годы и моего папу. Папа жил себе спокойно, а однажды приходит домой – лица на нем нет! – и начинает рассказывать маме о таком предложении… Кстати, 1964 год, это же при Хрущёве?
Ю. Л. Да, именно ещё при Хрущёве! И я думаю, что это было важно тогда…
Т. Г. Нет, уже тогда тех, кто составлял в райкоме эту разнарядку, меньше всего интересовало – «заслуги, не заслуги»… Уже торжествовал бюрократический формализм – «процентный состав» членов партии по категориям населения. Кстати, в семидесятые годы такая разнарядка – «еврей преподаватель» – могла и не прийти Да и я сама оказалась в партии по подобной разнарядке… Не хочу сказать, что при этом в партию «тащили»… И у меня, и у него были убеждения в том, что «нужно быть в партии». Что касается Жоржа Абрамовича, то вспомни – он из тех людей, которые все бросили «там» и приехали сюда «строить коммунизм»!
Ю. Л. Спасибо! Очень четкое и ясное объяснение! И ты уже перешла к ответу на следующий мой традиционный «оценочный вопрос»: что же заставило Ковалей в 1932 году приехать сюда?
Т. Г. Романтизм. Безусловно, «революционный романтизм»! У меня в этом нет никаких сомнений… И для меня этот ряд – Ковали, Эммануил Моисеевич Греф, его друг Федор, это все люди, которыми владела эта идея. Я не оцениваю саму идею, я говорю только о том, что она тогда владела их умами…
Ю. Л. То, что идеи могут владеть умами, вещь очевидная…
Т. Г. А сам Жорж Абрамович объяснял отъезд семьи так. Я очень хорошо помню его слова, сказанные на памятной встрече, которая стала последней. Когда мы его спросили, почему семья уезжала из Америки, одним из пунктов ответа был такой: "На тот момент в Штатах царил страшный антисемитизм". Кстати, ещё одним пунктом его ответа был пункт о том, что «в Америке был кризис, тяжело экономически, а здесь – динамика, светлое будущее. Так воспринималось многими людьми».
Ю. Л. А что, по твоему мнению, значило в жизни Жоржа Абрамовича его еврейство? Насколько важным для него было ощущение себя евреем?
Т. Г. Мы никогда не говорили на эту тему. Могу только некоторые мои собственные ощущения себя узбечкой определить: я об этом вспоминаю тогда, когда обстоятельства или конкретные люди напоминают мне об этом в негативном контексте. Например, в разгар Бирюлёвских событий мою внешность пристально изучали сбившиеся в стайку молодые люди в боевом настроении.
Ю. Л. И последний мой вопрос – и оценочный и фактологический одновременно. Что ты помнишь и как ты оцениваешь факт того, что в октябре 2007 года Указом президента Жоржу Абрамовичу было присвоено звание Героя?
Т. Г. Плохо я оцениваю это событие. Во-первых, потому, что Жорж Абрамович до этого не дожил, а во-вторых… Я ведь в чем-то так и осталась «экстремисткой». Я бы на месте тех, кто принял это решение, постеснялась это делать посмертно. Я бы постеснялась того, что не сделала этого при его жизни, и не стала бы делать это посмертно… Но это – мои дела, мое отношение к жизни и смерти… А со стороны тех, кто это сделал – по моему личному мнению – это просто конъюнктурный политический акт! И, насколько я помню, сделано это было на волне каких-то событий, когда «нужно» было сделать что-то обидное для Америки. И именно поэтому факт награды я воспринимаю неоднозначно. При том, я считаю действительно героической жизнь Жоржа Абрамовича Коваля. Я рада за его родных, хотя именно родные и пострадали в этом эпизоде больше всех! То, что родным даже не показали эту самую медаль Героя, показывает, что всё это – «мероприятие» было не для Жоржа Абрамовича и не ради Жоржа Абрамовича!
Ю. Л. Согласен с тобой полностью. Единственное, что может служить неким «оправданием власти», это то, что наша власть в принципе совершенно равнодушна к конкретным людям (ну, за редчайшими исключениями, при наличии каких-то личных отношений с властьпредержащими). Ей все равно, награждать или карать «Иванова, Петрова или Сидорова». Все ее действия обусловлены именно политической целесообразностью, как она понимается в момент принятия решения. Так что «ничего личного» по отношению к Жоржу Абрамовичу ни тогда не было, нет и сейчас – о его 100-летии ни одно «федеральное СМИ» даже не заикается… А звезду Героя, которой наградили Жоржа Абрамовича, вручили Сердюкову…
Т. Г. Я в таких случаях говорю: «Ребята, не дергайтесь! Нужно просто дольше жить, и тогда всё встанет на свои места и будет видно, кто чего достоин…».
ПРИЛОЖЕНИЕ
НЕСКОЛЬКО ПАМЯТНЫХ СТРОК…
Т.С. Греф
Жорж Абрамович Коваль. Что осталось? Если одним словом – чувство меры, во всём. Ему, при нашей разнице в возрасте, удавалось быть для нас (для меня) старшим товарищем, при том, что в отношениях наших не было и тени панибратства, нарочитой «простоты». Напротив, я бы даже рискнула сказать, что они были возвышенными, и остались такими и тогда, когда мы повзрослели и даже стали бабушками и дедушками.
Это было особое, глубокое и ответственное – его чувство меры. Он очень серьёзно относился к нашим проблемам, именно серьёзно, не просто внимательно. Находил возможность – слова, или время молча постоять рядом, чтобы снизить накал страстей. Улыбка, вздох, опущенная голова – это всегда было абсолютно уместно, всегда в помощь, не в укор.
Я имела счастье видеть, знать, что оно – его чувство меры, далеко отстоит от обычной человеческой опаски, оглядки или безразличия. В нашем Большом Актовом зале он поднял руку один, против дружного леса рук голосующих коллег. Тогда это не было принято, и не сказать, чтобы речь шла о жизни и смерти. Но он пошёл на то, чтобы быть одному против всех, именно потому, что выверенные его жизнью весы говорили – это по совести, а это нет.
31.10.13
При обсуждении моих интервью с А. Э. и Т. С. Грефами, Наташа[181] вспомнила: 23 февраля 2003 года я задала вопрос: «Жорж Абрамович, почему и как же Вы смогли уехать из Америки в 1948 году?» Он ответил: «Я почувствовал, что становится опасно. Мне предлагали вступить в новый проект, но я понимал, что на этот раз проверка будет гораздо серьезнее, чем тогда, когда во время войны меня из-за высокого IQ отобрали среди армейских призывников. И решил уехать. Я взял отпуск и поехал во Францию. Потом оттуда – в Чехословакию.[182] Ну, и потом – в СССР».
04.11.13
