Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I
Беседа с Людмилой Славовной Соловьевой (Л.С.), внучатой племянницей Ж. А. Коваля, семейным историком рода Ковалей
16.42. Л. С. Соловьёва с документами семейного архива во время беседы 04.11.13.[183]
Беседа проходила дома у Людмилы Славовны (Л.С.) в присутствии ее матери Галины Шаевны Соловьёвой (ГШС). Людмила Славовна не только отвечала на мои вопросы, но и демонстрировала имеющиеся у нее документы – как бумажные, так и электронные. Здесь публикуется только часть текста беседы, поскольку существенные эпизоды приведены в других главах книги.
Ю. Л. Когда Вы узнали о том, что существует такой человек – Жорж Абрамович Коваль?
Л. С. Странный вопрос! Я знала всегда – это дедушкин брат, который живет в Москве. К тому же, он приезжал в Хабаровск в гости, когда ещё был жив дед. Я была маленькой девочкой, но помню свое первое впечатление – высокий человек, не похожий на дедушку. Мой дедушка был человеком молчаливым, если скажет когда-нибудь пять слов в день, мы считали, что он разговорился ☺, а дядя Жорж был действительно разговорчивый, много шутил и даже ходил купаться, чего дедушка уже не делал! Короче, был он весь какой-то другой!
Ю. Л. А в этом «комплексе другого» у Вас не сохранилось впечатления о знаменитом акценте Жоржа Абрамовича?
Л. С. Нет, у деда акцент был даже больше! Я к акценту привыкла. И даже, будучи уже взрослой, переехав в Москву, однажды, сидя спиной к телевизору, вдруг услышала совершенно знакомый акцент! Я обернулась и увидела, что это дает интервью какой-то американский преподаватель, который очень хорошо говорит по-русски…
Ю. Л. Это очень интересно! Вы ведь сейчас говорите о своих детских впечатлениях, а они очень яркие!
Л. С. Конечно, так и было! К тому же дядя Жорж был преподавателем, поэтому у него с русским языком было гораздо лучше, чем у деда. У дяди Жоржа не было грамматических ошибок, а у деда и акцент был больше, и вариаций на тему русского языка тоже гораздо больше! О его знании русского языка в семье сохранилось немало анекдотов!
Ю. Л. Да, потрясающий анекдот про «один литр молока» мне рассказала уже Ваша мама ☺.
Л. С. А вот ещё пример. Однажды дедушка увлекся записями на магнитофон любимых песен. (Кстати, и в этом, и во многом другом, его черты характера перенял дядя Гена…[184]). Так вот, дедушка подписывал катушки. И появлялись самые разнообразные подписи! Была там и «Эдита Пёха», и «Эдита Пиеха», и «Эдита Пъеха»… Так что, когда приехал дядя Жорж, его акцент нисколько не поразил меня. Я восприняла его как совершенно нормальный язык!
Ю. Л. Ну, конечно, в такой семье никакие акценты не должны были казаться удивительными!
Л. С. Не только акценты! Семья – особенно в старших поколениях – ведь была двуязычная: когда разговаривали со мной, то, конечно, по-русски. Но когда бабушке с дедушкой нужно было поговорить между собой по вопросам, которые были не для детских ушей или на повышенных тонах, они переходили на идиш.
Ю. Л. Да, это, вероятно, была типичная житейская практика в советских еврейских семьях ☺. То же мне рассказывала и жена о своем детстве…
А когда приезжал Жорж Абрамович? И один или с тётей Милой?[185]
Л. С. Это было году в 1982–1983… И приезжал он один. Тётю Милу я узнала гораздо позже, в Москве, года за два-три до её смерти.
Ю. Л. Итак, когда и как состоялось знакомство с Жоржем Абрамовичем, мы выяснили. А когда Вы узнали, что он был разведчиком?
Л. С. Гораздо позже! Вероятно, уже здесь, в Москве, где я живу с 2000 г. Дома вообще никогда ничего о старшем поколении не рассказывали! И сейчас я сержусь за это на старших…[186] Я сейчас занимаюсь историей семей и дедушки и бабушки, и очень трудно бывает установить смысл и принадлежность сохранившихся документов и вещей…
Ю. Л. А уж про Америку…
Л. С. Про Америку я узнала, когда стала взрослой. В доме было несколько вещей, привезенных ещё из Америки. Очень любопытна история швейной машинки «Зингер», которую тётя Гита оставила в Хабаровске или даже передала в тамошний музей… Машинка, привезенная из Америки, была однажды украдена ещё из колхозного дома, но воры почему-то не смогли воспользоваться ею, и выбросили её. По весне машинку нашли где-то в канаве под снегом, достали, дедушка её почистил, починил, и она ещё долго работала! Был американский чемодан, который служил гардеробом, была американская кровать, был граммофон с джазовыми пластинками…
Г. Ш. С. Была даже американская стиральная машинка – я ее ещё помню: большая, квадратная… Но, так как она была электрической, а электричество в деревню провели только в 50-е годы, то к этому времени машинка уже работать не могла – её растащили по частям, дома долго валялись какие-то валики от нее… И, конечно, корпус использовали как хозяйственный шкаф ☺.
Ю. Л. А пластинки слушали?
Г. Ш. С. Конечно! Я, например, помню оттуда «Рио-Риту»… Было много пластинок классической музыки… Мама моя пела…
Л. С. Но я этого уже не помню… И особой музыкальности в семье не было…[187] Вот разве что увлечение дедушки записями песен на магнитофон…
Ю. Л. Хорошо… Вернусь к вопросу о разведке. Когда Вы узнали, что Жорж Абрамович был разведчиком, это заинтересовало Вас?
Л. С. Да, конечно… Было это уже в моей взрослой жизни, здесь, в Москве, в 90-е годы, вероятно, после выхода газетной статьи… А я ведь вообще интересуюсь историей, особенно нашей семьи… И дядя Жорж стал хоть и отрывочно, но что-то вспоминать…
Г. Ш. С. Да, вот, например, об известном эпизоде в романе Солженицына «В Круге первом» он отзывался скептически. Говорил, что это «выдумка»…[188]
Л. С. Вспоминал он больше какие-то бытовые вещи… Помню, как он рассказывал, что у него в Америке была машина, и какой он был там лихой водитель!.. И мелькали в его рассказах о поездках по Америке какие-то географические названия, которые я, к сожалению, не запомнила, произносимые с его типичным американским акцентом…
Ю. Л. Любопытно, что статья и первая книга была не о Жорже Абрамовиче, а об «агенте Дельмаре»…
Л. С. Да, говорят, что В. Лота спрашивал разрешения открыть настоящую фамилию, но дядя Жорж отказался. Он сказал, что ему это не надо в его возрасте… Если я правильно это понимаю, ему не нужна была широкая огласка и журналисты, стучащиеся в его дверь… Да и был он человеком самодостаточным и ему не нужно было «продвигать себя». А «для своих», для друзей и семьи, он подписывал книгу «Дельмар – Жорж Коваль»… Был и такой факт. Когда один достаточно состоятельный человек, узнавший в это время о биографии дяди Жоржа, предложил оплатить работу литсотрудника, который бы записывал его воспоминания и потом отредактировал их для издания книги, дядя Жорж отказался. Он сказал, что этого не хочет.[189]
Ю. Л. А теперь несколько слов о тёте Миле.
Л. С. С тетей Милой я познакомилась совсем незадолго до ее смерти в 1995 году. Мы с мамой по делам приезжали в Москву, где тогда уже жила моя сестра, и во время этой поездки пришли в гости к дяде Жоржу и тете Миле. Они поразили меня тогда как семейная пара. Тетя Мила была уже совершенно больная, практически не ходячая. Моя сестра почему-то спросила ее о том, что такое «флердоранж»? И тетя Мила сказала: «Я не только расскажу о том, что это такое, но и покажу флердоранж, который сохранился со свадьбы моей мамы… А ещё скажу, что мы с Жоржиком буквально на прошлой неделе выпили бутылку шампанского, которую подарили маме на свадьбу!». И тут же сидит дядя Жорж, который добавляет: «Да… кислятина была ужасная!». А тетя Мила рассказала и о том, что, когда она пришла и сказала своей маме, что она выходит замуж за американца, она ей сказала: «Милочка! Как же ты будешь с ним жить? Он же совсем не говорит по-русски и будет тебя бить!».[190]
Ю. Л. Да, получается, что Татьяна Васильевна не очень одобрительно отозвалась о решении тети Милы…
Л. С. Судя по ее реакции – конечно!..
Ю. Л. Да, думаю, что когда они жили втроем, то Татьяна Васильевна была «хозяйкой в доме» и Жорж с тетей Милой ее побаивались…
Л. С. Это так, но, с другой стороны, после смерти дяди Жоржа, когда в наши руки попали архивы тети Милы, мы увидели все эти фотографии, эти письма, которые писали друг другу люди круга её матери со всего мира – из Швейцарии, Франции, Монако, и бог его знает, откуда ещё!.. Читая эти письма и открытки, которые заменяли тогда телефон, чувствуешь настроение этих людей, стиль их общения – свободный, раскованный…, Видишь обмен новостями, и пустячными – кто и как проигрался, у кого какой ухажер – и серьезными, понимаешь, что эти люди жили совсем другой жизнью, такой, к которой какая-то часть нашего населения только пришла сегодня – свобода передвижения, свобода общения… Тут и понимаешь, что они потеряли при советской власти! А посмотрите на дом на Ордынке, которым когда-то владела Татьяна Васильевна!
Г. Ш. С. И ведь все это им «не с неба свалилось»! Они это зарабатывали… Была среди вещей, например, железная коробочка, на которой стояла надпись «Поставщик Императорского Двора». Ивановы ведь были кондитерами…
Ю. Л. Да, и это было не первое поколение, которое сегодня зачастую «из грязи в князи»… И, в свете этого, понятно отношение Татьяны Васильевны и к советской жизни, и к перспективам выхода замуж своей дочери-комсомолки за «американского комсомольца»… Но это наше «умственное понимание». Как правило, у нас не любят «старшие» делиться своим жизненным опытом. Слишком много у них в прошлом тяжелых воспоминаний…Завершая тему личных воспоминаний, хочу спросить: за время Вашего совместного житья на даче (а это «несколько летов»!) не было ли разговоров или каких-то «проговорок» со стороны Жоржа Абрамовича на темы Сталина и Берии?
Л. С. Нет, ничего подобного я не помню… Единственный случай общения «на острые темы» был связан со мной. Однажды за общим столом я, скажем так, допустила одно не очень корректное высказывание… Тогда разговор шел по поводу ситуации с приезжими в Москве, и, прежде всего, с кавказцами. И я сказала, что в Кузьминках вообще невозможно пройти – одни… не помню точно, какое обидное слово я тогда употребила… И после этого я услышала – в первый и единственный раз! – как дядя Жорж повысил голос. Он сказал, что таких разговоров он не потерпит, он достаточно пережил, когда были отдельно вагоны для белых и вагоны для черных, и чтобы в его присутствии никто ничего подобного себе не позволял!
Ю. Л. Ну, что же! Обратимся к семейному архиву – той его части, которая есть у Вас!
Л. С. Пожалуйста! Но заранее предупреждаю, что, хотя я нанимала специально человека, который пытался найти что-то в государственных архивах, но о Ковалях материалов очень мало…
Ю. Л. Вообще, судьба «вытащила» семью Ковалей из Телехан, а потом протащила по городам и весям многих стран, и разбросала «по всему свету»…
Л. С. Да… Вот, например, ехали Этель и его сестры к Абраму в Америку через Лондон. Кстати, то, что мои поиски выездных документов Ковалей из Телехан через минские архивы оказались безрезультатными, свидетельствует о том, что, скорее всего, выезжали они нелегально через Польшу, не оформляя в России отъезд. Об этом мне говорил дядя Гена – он от кого-то слышал такую версию.
А вот Голда (справа на фото) со старшей сестрой Сарой Ли в Калифорнии в 70-е (?) годы:
16.43. Голда Гурштель и Сара Ли в Калифорнии в 70-е гг.[191]
Фотографий Перл у меня нет.
В одной из статей о Жорже Абрамовиче сказано, что при рождении он был назван Луисом. Это совершенно неверно! С Луисом вообще детективная история. Так первоначально был записан Шая! А потом была внесена коррекция (и у меня есть документы об этом) – мол, вместо Луиса следует читать Исайя, а вместо даты рождения 22 января 1912 года – 22 июля 1912 года! Как все это произошло – совершенно непонятно. Но оформлялось все в судебном порядке. Хм… Прикольно – дети Шаи могли бы быть «Луисовичи»!
Ю. Л. А вот фотография, которой мне очень недоставало! Ведь, освоив первое свое средство передвижения мощностью в 1 лошадиную силу, изображенное на предыдущей фотографии, где-то через полвека Жорж стал хозяином знаменитого желтого «Жигуленка», о котором вспоминают многие менделеевцы, знавшие Жоржа Абрамовича. Он на этой машине и на работу ездил, и на дачу:
16.44. Ж. А. Коваль за рулём своего автомобиля.[192]
Л. С. Кстати, вот эта дачная фотография имеет интересную предысторию.
16.45. «Ёлочка» на даче Ковалей в 2014 году.[193]
Когда мы шли на последний день рождения дяди Жоржа, то по дороге встретился киоск «Цветы». И я купила себе маленькую канадскую елочку в горшочке. Надо мной все иронизировали, предрекая, что елочка скоро завянет. Но елочку купили. Она росла у меня дома, а потом ее пересадили на дачу. И сегодня она растет и зеленеет там, где так любил жить в последнее время дядя Жорж.[194]
Г. Ш. С. Красавица необыкновенная – канадская ель…
< Вообще-то, это не канадская ель, а один из видов туи. Но это в данном случае не принципиально. Не постесняюсь «высокого штиля» и скажу, что так же, как иноземная по происхождению «канадская ель» укореняется в подмосковной почве благодаря усилиям нынешних «старших» Ковалей, должна укореняться и память о Жорже Абрамовиче в духовной почве «младших»… И «Ковалей», и «Шиницких», и «Соловьевых», и «Ивановых» и вообще всех тех, кто будет жить в мире, в котором и Россия, и Америка, и Белоруссия – только части единого человечества.>
А сейчас, когда мы что-то переделываем на даче, то всегда думаем о том, понравилось ли бы это ему…
Л. С. И, конечно, нужно найти все то, что ещё сохранилось в архивах, и записать все, что мы знаем о нем. И нужно это даже не столько нам, сколько тем «младшим», которые дальше будут жить здесь…
Ю. Л. Спасибо огромное! До свидания и до новых встреч!
06.11.13
Беседа с Михаилом Георгиевичем Беренгартеном, профессором, заведующим кафедрой ЮНЕСКО Университета машиностроения
16.46. М. Г. Беренгартен в рабочем кабинете во время беседы 06.11.13.[195]
Беседа проходила в рабочем кабинете Михаила Георгиевича Беренгартена (М.Б.) в Институте инженерной экологии и химического машиностроения Московского Государственного машиностроительного университета (МАМИ). Перед беседой я рассказал о целях, которые привели меня в этот кабинет – сбор ЛИЧНЫХ воспоминаний о Жорже Абрамовиче как об учителе, коллеге по работе и просто человеке, встреча с которым оставила след в памяти.
Ю. Л. Первый стандартный вопрос – как, когда и при каких обстоятельствах ты узнал о существовании Жоржа Абрамовича Коваля как человека?
М. Б. Я помню это довольно точно. В феврале 1967 г. мы с Наумом Перельманом пришли на кафедру ОХТ к Дмитрию Афанасьевичу Кузнецову (а были мы студентами 3 курса) и сказали, что хотим заниматься научной работой на кафедре. Кафедра всегда отличалась демократизмом, и все – от «студентов-научников» до ведущих преподавателей – составляли единый коллектив, можно сказать единую семью. И не заметить в этой семье Жоржа Абрамовича – высокого, говорящего с ярким английским акцентом, доброжелательного человека было просто невозможно! Потом он читал нам курс автоматизации (украшенный знаменитыми русско-английскими фонемами – «Икс с шапОч’ъкой»,[196] например!), потом я стал аспирантом, потом младшим научным сотрудником и наше общение все более раскрывало мне черты характера его как человека.
Ю. Л. Ещё один традиционный вопрос – как когда, при каких обстоятельствах ты узнал, догадался, додумался, что он – разведчик?
М. Б. Думаю, что намного позднее… Дело в том, что сам Жорж Абрамович никогда ничего об этом не говорил, а каких-то намеков или полунамеков от его окружения тоже практически не было… Так что в годы, когда я был студентом, я этого не знал. Да мне это было и неважно – я знал его как хорошего человека и преподавателя, а остальное меня не интересовало…
Ю. Л. А что тебе было известно о его американском происхождении и жизни в Америке?
М. Б. О жизни в Америке в военные годы я не знал ничего, а вот о его детстве и юношестве он иногда – очень редко – что-то вспоминал. Вот самая яркая из запомнившихся историй, которую Жорж Абрамович по какому-то поводу рассказал мне лично. Он был студентом третьего или четвертого курса Менделеевки и его отправили в Воскресенск на практику. И там, на практике, ему, как комсомольцу-активисту, поручили провести беседу-политинформацию с рабочими по случаю приближающегося праздника 8 марта. И дальше Жорж Абрамович рассказал следующее: «Прихожу я в обеденный перерыв в Красный уголок цеха. Сидят передо мной женщины, в телогрейках, которые до обеда кидали, а после него должны были снова кидать лопатами колчедан в печи ВХЗ… А я им говорю: я провел детство в Америке и вижу, какие вы счастливые люди! Ведь американские женщины даже не имеют возможности работать! Им приходится в основном заниматься домашним хозяйством!.. И тут они на меня так посмотрели… И мне стало так стыдно! Больше никогда в жизни я к этой теме не возвращался…»
Ю. Л. А, кстати, вспомни, как звали «за глаза» Жоржа Абрамовича, «свои», кафедральные?
М. Б. Ну, как! Ты же помнишь, что за глаза Изабелла Эммануиловна была «тётка», Ия Евгеньевна – «матушка», а Жорж… Это просто «Жорж»!
Ю. Л. и М. Б. (оба вместе) Да, имя у него было удачное – и короткое, и ёмкое, вместительное ☺…
Ю. Л. А как Жорж относился к тому, что на всякие военные праздники его «не поминали»?
М. Б. Конечно, во все праздники Победы прежде всего шли и поздравляли Афанасия Ивановича Малахова, Ия Евгеньевна любила рассказывать, как она с мужем, адмиралом Б. Н. Зубовым, ходила к Большому Театру, как там замечательно пели «Фронтовики, наденьте ордена!». Жорж принимал в этом всем участие и никакой обиды я в нем не было… Во всяком случае, я этого не чувствовал…
Ю. Л. Перейдем теперь к периоду, когда «появился Дельмар». После выхода книги Лоты о нем возникла одна инициатива его учеников, в которой и ты принял участие. Я имею в виду идею подарить Жоржу компьютер. Что ты помнишь об этом?
М. Б. Да, эту историю я помню! В те времена компьютер ещё не был обиходным предметом у каждой домохозяйки, как теперь, и он был важен для Жоржа как средство общения с внешним миром. Но Жорж не был из числа очень состоятельных людей, и потому это была хорошая идея… Узнал я об этом от Наташи <Н.О. Лебедева>. Она, как мне кажется, и газету мне «Красную звезду» от Жоржа принесла и через нее я свой скромный взнос в складчину передал… Тогда складывались кто сколько мог – в этом ведь многие приняли участие…
Ю. Л. А с самим Жоржем ты не обсуждал это?
М. Б. Обсуждал. На каких-то «официальных посиделках» в менделеевке в начале двухтысячных, состоялся разговор, в котором Жорж сказал, что компьютер для него очень важен, поскольку «я теперь со всем миром могу переписываться». И сказал, что он теперь переписывается с теми, с кем он был в Америке. «И, хотя мы вроде бы по разные стороны барьера, но они уже не воспринимают меня как… противника. Теперь ясно, что тогда я выполнял свой долг, они – свой, а теперь, когда время прошло, им интересно со мной общаться, а мне – с ними». За дословность не ручаюсь, но разговор такой был.
Ю. Л. Вот ты сказал, что он общался со многими… Мне стало известно, что он переписывался по e-mail со своим вторым после Родионова дипломником, чехом Тондой Шимечеком. Ты знал его?
М. Б. Да… Я даже встречался с ним в 1970 г. в Праге. Это был «комсомольский десант» – я, Жуков, Петропавловский и ещё кто-то… Формально это была «обменная практика», но фактически – комсомольское мероприятие. Через два года после «Пражской весны»… Как раз 21 августа 1970 года мы были в Праге. Это было время, когда события ещё «не остыли». И если ты идешь по улице и громко разговариваешь по-русски, могли и плеснуть чем-нибудь из окошка сверху… Так вот, Ирина Климентьевна Шмульян просила нас передать ему какой-то сувенир, и потому была краткая встреча… Он тогда уже был доцентом Пражского технологического института.
Ю. Л. Мы подошли по времени к совсем уж «воспоминабельным» событиям. Расскажи, как ты узнал о присвоении Жоржу звания Героя и событиях вокруг этого.
М. Б. Эта история связана с вашим сокурсником из Венгрии Лайошем Патьи. Он уже давно пенсионер и ведет активную жизнь в интернете. И он первым «из наших» обнаружил эту новость в интернете. Он сразу позвонил мне и спросил, знаю ли я о том, что Жоржу Абрамовичу присвоено звание Героя России? Я ответил, что нет, не знаю! Посмотрел в интернет и увидел сообщение. И позвонил тебе!
Ю. Л. Да! Я тоже не знал, но тут же позвонил Геннадию. Они с Верой куда-то ехали в машине и в дороге узнали эту новость от меня.
М. Б. Ну, а дальше по цепочке это стало известно всем… И на кафедре узнали из какого-то звена этой цепочки… Помнится, что это было в выходной день…
Ю. Л. И мне это помнится! Надо посмотреть календарь…[197]
Ю. Л. Завершая блок вопросов, связанных с личными воспоминаниями, спрошу – какие яркие эпизоды с участием Жоржа запомнилось тебе? Участвовал ли Жорж в каких-то важных лично для тебя событиях? Какой разговор, факт, ситуация особенно запомнились тебе?
М. Б. Ну, из памятных ситуаций стоит, пожалуй, отметить тот факт, что он был парторгом на кафедре во время заведывания Анатолия Гавриловича Амелина. А это было весьма непростое для кафедры время. Парторг в те времена – важная фигура. Атмосфера по сравнению с временами Дмитрия Афанасьевича Кузнецова сильно изменилась. Мы с Жоржем несколько раз откровенно говорили о кафедральных проблемах. Так вот, он всегда вникал в проблемы и производственные, и человеческие. А когда освободилось место ассистента в группе Жоржа, он предложил его мне. Я, конечно, согласился, но у меня отношения с Анатолием Гавриловичем не сложились – не думаю, что по моей вине! – и Анатолий Гаврилович сказал твердое «Нет!». В результате мне пришлось уйти. Но поддержку Жоржа в те времена я помню и ценю…
Ю. Л. А в связи с этим – общественной работой Жоржа и твоим с ним общением вообще – как бы ты ответил на вопрос – был ли Жорж человеком смелым в житейском смысле?
М. Б. Ну, в общем, можно сказать «да»… То есть, он, конечно, не шел «со знаменем на баррикады», но действия, которые он предпринимал, не были угодливыми по отношению к начальству, и он мог высказываться достаточно откровенно во многих острых ситуациях. А это и есть «житейская смелость».
Ю. Л. Да, смелость может проявляться по-разному. Тот же Афанасий Иванович или Ирина Климентьевна могли в каких-то случаях и «кулаком по столу стукнуть»…
М. Б. Нет, кулаком по столу Жорж не стал бы стучать никогда. Он всегда высказывался взвешенно и обоснованно. Сейчас, с учетом раскрывшихся обстоятельств его биографии, видно, что опыт десятилетия, проведенного им в разведке, дал ему хорошую школу. Он умел свою точку зрения убедительно аргументировать и обосновать, так что это всегда вызывало уважение к его мнению.
Ю. Л. Пожалуй, его смелость можно определить как «разумную смелость»…
М. Б. Да, пожалуй так…
Ю. Л. А вот один личный вопрос, связанный с моим поступлением в аспирантуру. Тут как раз, как мне кажется, и проявилась эта «разумная смелость» Жоржа. Вместе со мной поступали Жора Каграманов и Наум Перельман. Жора получил 15 баллов на вступительных экзаменах и был «вне конкуренции». А вот у меня и у Наума оказалось по 13 баллов и нужно было решить – кого из нас брать? Вопрос обсуждался на партбюро факультета, а перед этим – в партгруппе на кафедре. И он не был простым. У меня был ореол «антисоветчика», а у Наума – «пятый пункт». И вот на партбюро деканом задается вопрос Жоржу как парторгу – что рекомендует партгруппа? И Жорж ответил. «Партгруппа кафедры просит обратиться в министерство с просьбой выделить ещё одно место и принять обоих». Ты что-то помнишь об этой истории?
М. Б. Конечно… Я же тогда был на кафедре и участвовал в том заседании партгруппы, где обсуждался этот вопрос. И у кафедры действительно не было претензий ни к тебе, ни к Науму. И вас обоих готовы были взять. Так что озвученное Жоржем на партбюро решение действительно было принято партгруппой.
Ю. Л. Теперь вторая группа вопросов. Они относятся уже не к фактам, а к оценкам. Люди, знавшие Жоржа достаточно близко, могут иметь определенное мнение о некоторых эпизодах его биографии. И первый вопрос – почему, по твоему мнению, в 1932 году семья Ковалей вернулась сюда?
М. Б. Это, конечно трудный вопрос. Мы с тобой в то время и там не жили, и нам просто не понятны мотивы, двигавшие людьми той эпохи. Но, в общем, конечно, была, вероятно, тяга вернуться на родину – это обычно бывает с большинством людей, попадающих за границу. Да и Америка конца 20-х – начала 30-х годов была «не самым райским уголком» на Земле. Что касается лично Жоржа, то его решение ехать вместе с родителями в какой-то мере и показывает его «житейскую смелость», о которой мы говорили. Тогда не было интернета, и информация о России у эмигрантов была в несколько… преломленном свете. Не одна ведь семья Ковалей вернулась… Я вот почему-то начал пересматривать фильм «Тяжелый песок» по А. Рыбакову… Там ведь ситуация аналогична – герой (Леон Ивановский) возвращается из европейского Базеля в местечковый Сновск с ностальгическим волнением – не важно, что будет «там и потом», но «здесь и сейчас» ему хорошо… Думаю, что Жорж Абрамович никогда и не пожалел, что приехал… Хотя, конечно, жизнь его здесь сложилась достаточно сложно. Одно только то, что он не имел собственных детей чего стоит…
Ю. Л. Да, это отдельная тема…
М. Б. Вот к ней такая иллюстрация. Однажды на кафедре «мужчины» готовились к очередному «женскому дню 8 марта». И у кого-то из «молодых» возникла идея – как-то обыграть то, что не у всех женщин на кафедре есть дети. И тут Жорж, который принимал участие в обсуждении, сказал: «Нет, мальчики! Это такая личная и деликатная проблема, что лучше ее не затрагивать вообще…». Он знал, о чем говорил. А уж деликатность – это несомненная черта его характера…
Ю. Л. Теперь мой второй «оценочный вопрос». Кратко я сформулирую его так. Насколько глубоко он чувствовал себя евреем, и насколько важно это было в его жизни?
М. Б. Мне кажется, что если говорить о традиционном еврействе – маца, кипа, синагога – то такое еврейство у Жоржа проявлялось на доли процента. Он по характеру был интернационалистом. И уж чувствовал себя скорее американцем, чем евреем!
Ю. Л. Это, конечно, так. Никакого «еврейского традиционализма» в нем не было совершенно. Но интереснее другая сторона, условно назову ее «политической»…
М. Б. А с этой точки зрения нужно понимать, что большую часть своей «здешней» жизни он провел в Менделеевке, в которой «национальный вопрос» никогда не стоял остро. Хотя, конечно, сразу после его возвращения – в конце 40-х годов – он попал в период «охоты на ведьм»… И, хоть и не получил он заслуженных наград и регалий, но все-таки окончил аспирантуру и нашел свое место в институте, пользовался уважением и даже был многолетним парторгом кафедры… А когда в 60-х – 70-х годах началась волна эмиграции, я не помню, чтобы он как-то комментировал это…
Ю. Л. И ещё один «оценочный вопрос», по которому у тебя личных впечатлений нет, но оценить его ты можешь. Жорж вступил в партию в 1964 году. А вернулся – в 1948! Почему между двумя этими событиями такой большой временной интервал?
М. Б. Вопрос, конечно, непростой… Ну, прежде всего, в те годы для вступающих в партию существовали различные «квоты и пропорции»… Типа того, что для получения разрешения вступления в партию одного интеллигента перед этим должны были вступить в партию двое или трое рабочих. Я обсуждал в свое время этот вопрос с Владимиром Егоровичем Егоровым… Ты его помнишь?
Ю. Л. Отлично помню! Замечательный был человек!
М. Б. Так вот, он находил какие-то «обходные пути» для объяснения этих «квот», но оба мы понимали, что это все неубедительно… А в жизни было так. Были люди, которые отказывались от вступления, твердо говоря: «Нет, это не для меня!», были люди, которые, наоборот, стремились вступить во что бы то ни стало, а были люди, которые вступали только тогда, когда осознавали, что для того, чтобы как-то влиять на ход событий, нужно быть в «рядах»… Я отношу себя к таким людям. Возможно, такие же соображения были и у Жоржа Абрамовича. А вот почему такой большой период «невступления»… Ну, в конце 40-х годов это было в принципе невозможно по «пятому пункту», и позже период был не самый оптимальный, а к 1964 году он, вероятно, осознал то, что позже осознал и я…
Ю. Л. Спасибо, я исчерпал свои вопросы…
М. Б. А я хочу добавить в качестве комментария. Я своим студентам при случае рассказываю про Жоржа. Так вот, вспоминая о нем, я говорю студентам, что знал этого человека, и подчеркиваю: «Для того, чтобы сделать то, что сделал Жорж Абрамович, нужно было иметь очень хорошее образование. Если бы он был просто смелым, храбрым человеком, который умеет фотографировать и слать шифровки, от него не было бы толку. Нужно было быть специалистом, пусть не на уровне Фейнмана, но с хорошим техническим образованием. Жорж Абрамович получил его в тогдашнем МХТИ. И если вы хотите делать в жизни реальные дела – учитесь!».
06.11.13
