Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу
Египет. Ахетатон.
Опустевший город, названный когда-то «Горизонтом Атона», был неузнаваем и страшен.
Группа всадников, в сопровождении которых ехал Халосет, следовала по развалинам недавно цветущей и прекрасной столицы Египта. Скульптор был потрясен зрелищем останков когда-то великолепных построек. Вот – расположенный под прямым углом к руслу Хапи – «Дом Атона». Он состоял из открытых дворов со множеством алтарей. Сейчас всё, что можно было уничтожить, лежало в руинах, а огромную площадь, которую занимала постройка, превратили в величайшую свалку. Дворец Эхнатона, располагавшийся неподалеку, стоял среди вырубленного до основания сада и тщательно засыпанных песком бассейнов. Статуи фараона, находившиеся перед дворцом, были разбиты, а их куски валялись возле фасада царской резиденции. Процессия двинулась в рабочие районы. Халосет видел, что было сделано всё, чтобы превратить город Атона в пустыню. Жить здесь запрещалось под страхом смерти, да и без того кому была бы охота селиться на месте, проклятом Амоном? Халосет с трудом узнавал хорошо знакомые ему когда-то постройки и улицы. Вот гостиница, вот зерносклад, а здесь были торговые ряды иноземцев-купцов. И перед его памятью вставали картины иные, когда город был во всем великолепии, и люди в нем знали, что такое счастье. Теперь он понимал глубину пророчества Маабитури. Он понимал, почему после своих видений ее долго сотрясало в рыданиях: она прозревала сквозь время…
Здесь нету никого,
Ландшафт пустыни всё затмил,
Нет жизни на земле в час зноя.
Где тот, кто в земли мертвые
Звезду с небес спустил?
И с неба жизнь пришла
В долину зноя…
Здесь множество домов
По вечерам в огнях.
Увидишь алтари,
Горящие в лучах.
С окрестных диких скал
Под шум песчаных дюн
Пленяет облик твой,
Ахетатон ночной!
Кто видел в свете дня
Твоих дворцов фасады,
Тот восхищен, как я…
Но канул час услады,
Ушел создатель твой.
Десницами убийц
Поруган твой покой.
Века спустились в тень.
Твой прежний блеск в былом.
Но не забыть тебя,
Ахетатон, мой дом.
Они проехали квартал рыбаков, а через некоторое время остановились напротив останков стекольной мастерской, примыкавшей одной стороной к мастерской скульптора Тутмеса.
– Это здесь? – спросил Халосета один из воинов, их начальник.
Тот не ответил.
– Слезай. Фараон велел привезти ему скульптуры Тутмеса, которые остались в его мастерской.
Халосет спустился с коня и подошел к дверям полуразрушенного помещения, когда-то сложенного из сырца. Попасть внутрь не было никакой возможности, вход завалило обрушившейся крышей и засыпало песком.
– Слезайте, – велел воин своим подчиненным. – Надо разобрать проход, чтобы он мог войти.
Воинов было восемь человек. Работая руками и мечами, они быстро очистили дверь, но когда можно было входить, дверь сама упала внутрь помещения, поднимая столб пыли. Воины выругались, отряхивая руки и одежду, и подпихнули Халосета к дверному проему.
Ваятель в сопровождении своих стражей ступил в мастерскую Тутмеса. Ничего тут уже не было: разбитые полки и куча обломков, оставшихся от скульптур.
– Наверное, они разбились, когда рухнула крыша, – предположил Халосет.
– Конечно, крыша! – громко засмеялся начальник маленького отряда. – Нет! Тут было землетрясение!
Отсмеявшись, он серьезно и даже с угрозой сказал ваятелю:
– Ищи. Твой Тутмес не мог всё взять с собой. Наверняка он тут прятал золото, статуэтки с инкрустацией…
Халосет медленно опустился на пол, шаря пальцами среди обломков и надеясь найти что-нибудь уцелевшее. Но чем больше он осматривал осколки, тем сильнее убеждался в том, что работ Тутмеса среди них не было. С холодком в спине он вспомнил, что совсем рядом, в одном из углов мастерской он закопал бюст Нефертити, сработанный рукой Тутмеса. Кто знает, быть может, его уже обнаружили какие-нибудь злоумышленники, успевшие здесь похозяйничать? Но он успокаивался от мысли, что будь это правдой, портрет немедленно бы попал в руки фараона Хоремхеба. Работы Тутмеса невозможно было утаить. Они отличались невероятным мастерством и притягательностью!
– Ищи, ищи! – Повторил воин.
Халосет послушно выполнял приказ, незаметно зажав между пальцами осколок стекла.
Спустилась ночь. Воины спали, накрывшись кусками шерстяной ткани, которую всегда возили с собой. Египетские ночи были так же холодны, как день жарок. В небе горели далекие острые звезды. Прохлада заставляла выдыхать пар. Халосет поднялся с земли, на которой лежал со связанными впереди рукам неподалеку от своего сопровождения и потрогал узел связывающей его веревки, затем выплюнул на ладонь кусок стекла, найденного в мастерской, и потихоньку принялся пилить путы. Через несколько минут он был свободен. Халосет осторожно встал на ноги и, крадучись, чтобы не встревожить полусонных лошадей, бесшумно покинул спящих.
Добравшись до Хапи, он отыскал ствол рухнувшей пальмы, привязал к нему для устойчивости веток и листьев и переправился через реку на этом своеобразном плоту.
Воины спали. По Хапи сновали крокодилы, разбуженные внезапным всплеском пущенной вниз по течению пальмы.
Халосет шел в сторону пустыни. Он знал, что уже вскоре закончился зеленая долина, где всего лишь несколько лет назад трудились земледельцы, а теперь было пусто, а потом за долиной начнутся пески.
Ему вспомнился недавний разговор с Хоремхебом, прежде чем Халосет отправился в Ахетатон. И тогда фараон был взбешен.
Он кричал:
– Я уничтожу тебя! Ты станешь рабом! Я запрещу тебе лепить! Я заставлю ходить тебя на четвереньках и лаять! Ведь ты же сдохнешь без своего искусства! Ты же помешан на нем, как твой Тутмес! Призна́юсь, все эти годы я желал только о нерасторопности охранника из уасетской резиденции, который не успел выполнить мой приказ… Тогда бы не было скульптора Тутмеса! И тебя бы тогда тоже не было! А теперь Тутмес исчез! Сгинул без следа! Что поделать, если мое сердце жаждет мести! Я отплачу за все тебе, его ученику! За вас обоих! Он так поспешно сбежал, что наверняка оставил половину своих богатств, зарыл где-нибудь в своей мастерской. Ты принесешь мне его сокровища, его шедевры, его богатство! Они должны быть в моем дворце! А после этого решу, что делать с тобой!..
Вот долину вытеснили пески. Это случилось гораздо раньше, чем ожидал Халосет. Когда люди не борются с пустыней, она наступает на людей. Теперь в этих землях противников у нее не было, и она устанавливала здесь свои порядки.
Когда на заре проснулись воины фараона и обнаружили, что их пленник сбежал, они пустились по его следам, отчетливо видным на песке засыпанного города. Но, дойдя до реки, пришлось приостановить преследование, пока не будет найдена лодка.
– Все равно не убежит! – приговаривал главный воин.
Им пришлось латать лодку, строить плот, чтобы переправить коней. Никто не хотел близкого знакомства с крокодилами.
Преследователи шли наугад по долине, где не было никаких следов Халосета. От дальнейшего преследования их удержал невыносимый зной начавшегося дня.
– Он сбежал, но мы его отыщем! – сказал главный воин.
Они переждали день, а на закате продолжили погоню. Проплутав по пустыне до полудня следующего дня, воинам все же удалось наткнуться на след ваятеля. А ближе к вечеру они уже завидели впереди лежащего на песке человека. Был один из дней, которые сжигают все живое, что попадает в лапы пустыни. Халосет лежал лицом вниз, почерневший, с губами в запекшейся крови. Глаза его были закрыты, а лицо, несмотря на мучительную смерть, запечатлело умиротворение и спокойствие. Изнемогающим от жары воинам ничего не оставалось, как водрузить поперек седла его высушенное солнцем тело и отправиться к Хоремхебу…
Эпилог. 1342 год до Р.Х.
На самой вершине крутого холма сидели двое: один – юный, держа на коленях тяжелую прямоугольную доску, куском угля что-то рисовал на гладкой поверхности. Другой был уже немолод, но еще и не стар, и мудрость читалась в его глазах небесного цвета. Время от времени он вставал с земли и, зайдя за плечо рисовальщика, внимательно всматривался в изображенные на доске море, рыбацкие лодки и кипарисы, похожие на пальцы великана.
– Смотри, – говорил он ученику. – Земля сама просится на твой рисунок. Не придумывай того, чего нет. Все просто, надо только слиться глазами и сердцем со всем тем, что изображаешь. Ты должен стать этим морем, воздухом, травой…
– Это невозможно, – возразил рисовальщик. – Я не умею превращаться в воздух.
– Это просто, – ласково произнес учитель. – Ты только найди верное ощущение, и тогда все станет подвластно тебя, – его слова звучали несколько неуклюже, словно он был жителем иных земель.
– Мне нравится то, что я делаю, – сказал молодой человек. – Но боюсь, учитель, мне никогда не достичь того, о чем ты говоришь.
На это мужчина улыбнулся:
– Много лет назад один старик учил меня никогда не высказывать своих сомнений, дабы завистники не использовали их против тебя. Я хочу, чтобы ты запомнил это правило и следовал ему.
– А кто этот старик, что учил тебя много лет назад? – немедленно полюбопытствовал юноша.
– Мастер по имени Ну-от-хаби.
– Нотхабий? – удивленно переспросил ученик. – Какое странное имя.
– Китайское… – отозвался Тотмий, невольно погрузившись в воспоминания.
Лицо старика без единой морщины встало перед глазами, потом на его месте возник суровый аскетичный Эхнатон с грубыми, жесткими чертами, так хорошо известными его придворному скульптору-иноземцу. Промелькнул Халосет, первый и самый лучший ученик Тутмеса, а за ним явилась Нефертити. Она была молода, и так прекрасна, что глаз не оторвать. Он видел тех, кого любил, к кому был равнодушен. Они мелькали, эти лица, сменяя друг друга. И последним среди них был образ Мааби, маленькой девочки с Нила, однажды явившейся ему, чтобы предупредить об опасности… Он вспомнил их первую встречу у бассейна и ее взгляд, когда она заговорила с ним, предрекая его скитания и вечные поиски прекрасного. Откуда в тот миг она могла знать, что, подобно проклятью, всю жизнь будет преследовать Тотмия образ Нефертити, идеальный, неземной, затмевающий собою любую человеческую красоту? Сейчас Мааби смотрела на него так, словно была с ним рядом и во время его путешествий из Египта в Китай, растянувшегося на три года, и когда жестокий и жадный китайский владыка обрушил свой гнев на головы Ну-от-хаби и его преданного ученика-скульптора. Она знала всю его жизнь, видела поспешное бегство ювелира и Тотмия в заснеженный Тибет и то, как они укрылись в тайных пещерах высокогорного монастыря, и даже их встречу с тем самым стариком, который однажды спас жизнь ей самой и удержал от преждевременной гибели египетского мальчика Халосета. Она слышала каждое слово, с которым обратился к Тотмию Хануахет, рассказывая о его предназначении, и радовалась решению ваятеля вернуться к делу, без которого он не мог существовать… Мааби с такой нежностью смотрела сейчас в глаза Тотмию, что сердце скульптора обожгла внезапная догадка: она всегда любила только его. Любила тем непонятным чувством, которым сам он страстно, преданно и безнадежно боготворил царицу Нефертити.
– Это правда? – спрашивал он теперь.
Она не отвечала, глядя прямо в его душу, точно прощаясь, и Тотмий понял, что ее давно уже нет на свете. Она смотрела ему в глаза, и в этот миг что-то творилось с ним, будто она на короткое время дарила Тотмию свой неведомый дар. Он начинал видеть людей, которых никогда не знал, с кем его не сводила судьба. Он наблюдал их жизнь, точно кто-то ему показывал ее со стороны. Он знал, что Мааби умерла, как и предвидела, во дворце Меннефера, куда юный владыка Египта Тутанхамон перевез весь двор, испугавшись натиска сплотившегося жречества. Он видел отчаянную борьбу за власть вдовы фараона, Анхесенамон, и ее поражение. Он не мог сдержать досаду, узнав о том, что Хоремхеб, долгие годы возглавлявший тайные касты, наконец, был провозглашен фараоном и разрушил до основания великий город Ахетатон, а вдову Тутанхамона, царицу, взял в свой гарем. Он видел смерть Эхнатона, Нефертити, наблюдал, как в пустыне погибал Халосет, как уничтожалась память о великом фараоне, и страна погружалась во мрак, и готов был кричать от отчаянья и бессилия. Но Мааби спокойно смотрела ему в глаза, согревая своей любовью…
– Рисуй, рисуй, – услышал он свой голос.
Тотмий по-прежнему стоял за плечом юноши, корпевшего над доской.
– Видишь большую лодку под прямоугольным парусом и с двумя рядами весел по бокам? – спросил он ученика, пристально вглядываясь в морскую даль.
– Где?
– Почти у горизонта.
Молодой человек прекратил рисовать и прищурил глаза, ладонью отгородившись от солнца.
– Это не критское судно, – сказал он уверенно.
– Да, – подтвердил Тотмий. – Оно идет от порогов священного Хапи, из той сказочной страны, где люди называют себя богами и считают себя бессмертными, – в его голосе звучала грусть.
– Какие смешные люди, – неожиданно заявил ученик. – Почему они позволяют себе такое?
– Им можно многое, – задумчиво проговорил учитель, не отрывая взгляда от далекого пятнышка среди морской синевы. – Может, они и вправду спустились с небес?..
Куда держит путь египетский корабль? Достигнет ли он этих берегов или пройдет мимо? И не ищет ли он меня?..
Зажглась печальная звезда
Над памятью моей.
В ней нет добра и нет вреда,
Но я душою с ней.
Зачем меня призвал к себе
Луч памяти опять?
И для чего в моей судьбе
О прошлом вспоминать?
Кем был я там, чего гадать
И сердце теребить,
И мозг от тела отрывать,
И вновь ее любить?..
Попробуй сердце сохранить
В любви и в чистоте,
И горе, словно воду, пить,
И боль души похоронить
Навечно – в красоте.
Море, отливающее всеми оттенками синевы, омывало высокий холм, на вершине которого среди перекатывающейся волнами травы затерялись двое: учитель и ученик. Где-то над ними, в ослепительно голубом небе величаво плыли белоснежные облака. И, казалось, сама природа слагает гимн человеческому дару, таланту, гению – тому самому БОГУ, который находится в сердце каждого настоящего художника.
