Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу
Нижний Египет.
Маленькая покосившаяся хижина, стоящая на отшибе деревушки в дельте священного Хапи, где когда-то лечил девочку Хануахет, была переполнена народом. Кто не смог войти, толкался в дверях, то и дело подпрыгивая, вставая на цыпочки, вытягивая шею от любопытства и шепчась с теми, кто стоял впереди и слышал то, чего не слышали дальние.
– Это она про кого сказала?
– Неужели правда?
– Да откуда ей-то знать?
На полу убогого плохо освещенного помещения среди обступивших ее со всех сторон людей, в неестественной позе сидела Маабитури: голова запрокинута так, что затылок почти касался спины, глаза полузакрыты, руки обращены ладонями вверх, ноги подобраны под себя. При всем неудобстве позы девочка еще умудрялась говорить. Негромкий, сдавленный и по-старушечьи скрипучий голос ровно лился из ее шевелящихся губ. Лицо Мааби было расслаблено, и она походила на спящую.
– Я говорю вам: величайшие перемены ожидают Египет вскоре. Старые боги падут, уйдут из нашей жизни, а их место займет единый бог, Атон, солнечный диск. И возблагодарите вы своего фараон, единственного сына нового бога и его верховного служителя, за все благодеяния, которые он пошлет народу египетскому.
– Какие благодеяния? – невольно вырвалось у мужчины в первых рядах.
– Воля Атона милостива к вам, бедные египтяне. Он спустил на землю своего фараона, угодного ему человека, и начнется время благодати: не будет войн, жестокости и смерти, бедным станет легче жить. Новый фараон не любит знать, он ее прогонит от себя. Сейчас он входит в силу, и все складывается так, как того требует великий Атон. Люди, не предайте своего фараона – просит вас мой бог-солнце, не отвергайте его, будьте преданы ему, ибо не было никогда и не родится впредь до скончания царства египетского другого такого фараона. Верьте его делу, помогайте ему. Отправляйтесь вдоль русла священного Хапи в сторону Верхнего Египта. Там, на левом берегу возводится великий город, которому суждено стать оплотом бога Атона. Идите, люди, туда, к своему фараону! Заселяйте дома, обживайте земли! Вслед за вами в этот город придет ваш покровитель, могущественный фараон Эхнатон, ибо его силу дает ему солнечный диск Атона…
– Она сказала «Эхнатон»? – зашептались в толпе. – Но имя нашего фараона Амонхотеп. Кто будет зваться Эхнатоном? – загомонили, загалдели люди.
– Истинное имя повелителя Обеих Земель дано не жрецами, – перекрывая людские голоса, сказала Мааби. – Оно определено самим богом. И это имя – Эхнатон… Ступайте же в новый город, спешите, люди, – и девочка замолчала, медленно приходя в себя.
Откуда она могла знать замыслы Амонхотепа IV, если он не раскрывал их даже близким людям? Он еще взвешивал, с чего начать решительные действия, а в это время крестьянское дитя уже направляло людей в строящийся город. Услышав странные речи Мааби, люди шли домой в глубоком раздумье, кто смеялся, а кто молчал. Но уже вскоре эти крестьяне примут решение совершить паломничество в мифический город. И встречные люди, узнав о цели их пути, будут слышать о странной девочке-загадке, вещательнице нового бога и фараона египетского Амонхотепа IV, а потом и сами присоединятся к тем, кто направил свои стопы в сторону нового города. И будет час от часу расти их число, потому как неистребима и велика людская вера в вечное счастье, в справедливость, в благодать земную.
Глава 14.
Египет.
Дочери фараона, Мекетатон, был почти год, и ее счастливая мать день ото дня делалась все прекраснее, как казалось скульптору Тотмию, в чью мастерскую царица изредка наведывалась, чтобы справиться о своем подопечном. Иноземца восхищало совершенство Нефру, ее нежный румянец на щеках, чудесный живой блеск в глазах, а царице нравилась та энергия, которую источала каждая частица пространства, заключенная в мастерской Тотмия. Эта энергия шла от самого ваятеля.
Молодой человек с неподдельным восторгом увлеченно рассказывал о своей работе, а Нефру внимательно слушала, порой давая дельные советы или вступая в спор.
Однажды он загорелся желанием сделать для царицы чудесную статую, на которую было бы можно надевать одежду и украшения, и чья фигура повторяла бы облик Нефру. Царице эта идея понравилась, и она поддержала Тотмия, лишь попросила оставить статую с голым черепом, чтобы самой, по желанию, менять на ней парики.
И вот спустя всего несколько недель в комнату царицы во дворце четыре раба внесли каменную статую, сделанную из песчаника и так искусно раскрашенную, что с двух шагов ее можно было принять за живого человека. Следом за рабами вошел Тотмий, одетый в праздничный наряд египтянина. Рабы поставили статую обнаженной женщины посреди комнаты и по знаку ваятеля с поклоном покинули помещение.
Нефру была поражена увиденным. Фигура из песчаника приходилась бы вровень с царицей Египта, если бы не маленькая прямоугольная подставка, позволяющая статуе удерживать равновесие. Во всем остальном женщина, созданная руками Тотмия, казалась живой. Ее лицо не было похоже на облик царицы, но определенные черты нашли отражение в каменном портрете.
На голову изваяния был надет парик из овечьей шерсти.
Нефру несколько раз обошла вокруг статуи, не решаясь к ней прикоснуться, и, наконец, спросила:
– Из чего ты сделал глаза?
– Камень, – коротко ответил молодой человек.
– Инкрустация?
– Нет, обыкновенный раскрашенный камень. Вся фигура сделана из цельного куска.
Нефру удивилась еще больше и уже не могла сдержать восторженного вздоха:
– О, ты гений, чужеземец! Как удалось тебе сделать такой живой взгляд? И лицо! Оно полно жизни!
– Я посчитал, что инкрустация придаст глазам статуи ненатуральный вид. Эдакая палка о двух концах: прозрачные камни вроде бы и создают иллюзию человеческого взгляда, но делают его мертвым, направленным в пустоту! – Тотмий усмехнулся и добавил. – А с этим я борюсь.
– О, ты интересно говоришь, – почти не слушая его, произнесла Нефру, продолжая заворожено разглядывать статую. – А почему у нее руки и ноги отставлены?
– Чтобы ты, о прекраснейшая, могла забавлять себя и своих дочерей тем, что будешь наряжать изваяние и примерять на него любые украшения и одежды.
– Так это та самая статуя? – удивилась Нефру и радостно засмеялась.
Тотмий не понял причины ее смеха и решил, что царице не понравился его подарок.
– Я могу разбить это изваяние, только прикажи, – быстро проговорил он, заметно розовея.
– Я не стану отдавать подобных распоряжений, – весело ответила царица. – Мне очень нравится твоя работа. При дворе я видела много мастеров, но ты поразительно отличаешься от них.
– Потому что я не египтянин, – привычно сказал Тотмий; некоторые именно этим объясняли его удачи и поражения.
Но царица, похоже, не разделяла общее мнение.
– Кто знает, Тотмий, – она пожала плечами. – Быть может, твои голубые глаза видят мир иначе, чем глаза жителей моей страны?
– А руки вступают с ними в сговор и делают то, что другим не приходит в голову?
Нефру засмеялась:
– Знаешь, Тотмий, я полагаю, ты достиг такого мастерства, – она помолчала и закончила. – Что вполне бы мог сделать портрет фараона.
– Да, мог бы, – ничуть не смущаясь, ответил молодой человек. – И давно бы это сделал, но на это у меня нет права. Я пока всего лишь иноземец, ученик мастера Махроса, а не придворный скульптор фараона.
– Если дело только в титулах, то уже сегодня ты станешь придворным ваятелем, Амонхотеп превосходно осведомлен о тебе и не откажет.
Тотмий не ожидал такого поворота событий и в знак благодарности склонил голову перед царицей:
– О прекраснейшая! У тебя щедрое сердце, но ведь для того, чтобы заслужить подобную честь, недостаточно жить при дворе, необходимы определенные заслуги.
– О каких заслугах идет речь? – не поняла царица. – Ты думаешь, что внимания фараона недостаточно?
– Я пока не оправдал…
– А эта статуя, которую ты мне только что подарил, и по которой будут создаваться наряды для царицы Египта, разве этого мало?
– Она не отняла у меня большого количества душевных сил. А то, что дается мне легко, я не ценю.
– Вот как? – Нефру внимательно посмотрела на Тотмия, будто видела его впервые. – Что же ты собираешься сделать, чтобы достаточно измучить себя и стать достойным титула придворного скульптора?
– Может быть, ты дашь мне задание, о прекраснейшая? – предложил молодой человек.
Нефру на мгновение задумалась, но тут же ее взгляд озорно вспыхнул:
– Я дам тебе непосильную задачу, – прошептала она, стараясь своим тоном запугать иноземца. – Ты пожалеешь о том, что попросил об этом меня! Откажись лучше сразу!
Тотмий, уверенный в своих силах, улыбнулся:
– Я давно мечтаю о тяжелой работе. Скажи мне, о прекраснейшая, что предстоит выполнить?
– Хорошо, – царица присела на скамью, – Там, у тебя в мастерской, я видела большой неотесанный камень.
– Известняк?
– Да, – кивнула Нефру. – Что ты собирался с ним сделать?
– О, прекраснейшая, мастер хотел забрать этот камень для своих нужд…
– Значит, я поговорю с ним, и права на камень останутся за тобой. А ты, в свою очередь, выполнишь из этой глыбы портрет фараона.
– Но, прекраснейшая! Обыкновенный скульптор не имеет на это права, и мы только что об этом говорили!
– Почему же? – быстро спросила царица.
– Фараон не станет отрываться от государственных дел, позируя, кому попало.
– Ах, только поэтому? – засмеялась Нефру. – Тем лучше! Ты создашь портрет фараона по памяти, не заставляя его позировать тебе. Более того, я сама прослежу, чтобы с этой минуты ты не встречался с ним до самого окончания работ.
– Но… прекраснейшая, – слова застряли в горле Тотмия.
– Да, теперь я вижу, что задание действительно трудновато, – заметила царица. – Но не столь невыполнимо, как кажется на первый взгляд. А потому неплохо было бы немного усложнить задачу, определив сроки выполнения – два месяца.
– Да, да… – Тотмий не на шутку растерялся, взгляд его блуждал, он что-то мучительно соображал. – Два месяца… Хорошо, царица.
Нефру наблюдала за молодым человеком, и его растерянность забавляла ее.
– Через два месяца, не глядя на фараона, я должен представить на суд портрет повелителя, – бормоча себе под нос условия задания, скульптор направился к выходу, но, не доходя до двери, обернулся и уточнил. – Портрет в полный рост?
– Конечно, нет! – спохватилась Нефру. – Только голова и плечи.
– Из той громады? – ужаснулся Тотмий. – Это сколько придется отсекать! Может, выбрать камень поменьше? – он с надеждой посмотрел на царицу, но та словно не заметила:
– Нет, лучше увеличить размеры портрета по размеру глыбы.
– Но ведь тогда каждая неточность будет так видна, так исказит облик изображаемого… Я боюсь, что не смогу добиться похожести, – казалось, Тотмий разговаривает сам собой.
– А ты добейся! – Не унималась Нефру. – Это будет хорошее испытание, трудное – не только для твоего мастерства, но и для характера. Я верю в тебя, иноземец.
– Благодарю тебя, прекраснейшая, – с этими словами, забыв поклониться перед уходом, скульптор вышел от царицы.
Не успел он скрыться, как Нефру немедленно сняла с себя нашейное украшение и примерила на статую. Камни весело переливались, Нефру осталась довольной подарком скульптора.
В то время как Тотмий с озадаченным лицом направился в свою мастерскую, обдумывая новое задание, мимо него по дорожкам сада к павильону фараона в сопровождении начальника охраны Пхута шел невысокий человек в пыльном парике и дорожной накидке. Тотмий машинально отметил про себя, что человек только что прибыл в столицу, но не обратил внимания на его лицо, которое не было знакомо скульптору-иноземцу.
Пхут проводил гостя до порога павильона, где что-то негромко шепнул на ухо несущему вахту слуге, который вопросительно посмотрел на начальника охраны. Пхут кивнул. Слуга скрылся в дверях и через несколько мгновений вернулся обратно.
– Фараон ждет тебя, почтенный Паренеффер, – сказал слуга, низко кланяясь.
Гость вошел в павильон.
Амонхотеп IV сидел на плетеном стуле с высокой спинкой в том помещении, где обычно занимался государственными делами.
– Что случилось, почтенный Паренеффер? Почему ты тут? – в этот момент он почувствовал, что его сердце сдавила глухая боль, как в предчувствии чего-то плохого.
– О божественный! – делая легкий поклон головой, отвечал гость. – Строительство города приостановлено: не хватает рабочей силы. Рабы не могут выполнять все, а нанять крестьян и ремесленников я не могу – мне нечем им заплатить. Из-за отсутствия средств скульпторы под главенством Юти не имеют возможности вести работы по отделке храмов. Поэтому я, как начальник строительства, не нашел иного выхода и обращаюсь к тебе, о божественный.
– Я хорошо понимаю тебя, досточтимый Паренеффер, – после небольшого раздумья сказал фараон. – Мне печально слышать твои слова, тем более, что в моей казне нет столько золота, чтобы заплатить за наемный труд на строительстве нового города.
– Что же делать?
– Продолжать строить, и как можно быстрее.
– Но божественный… – растерялся Паренеффер.
– У тебя будет золото, – решительно произнес фараон. – Столько, сколько понадобится для полного завершения работ. Назови, сколько нужно?
– О божественный, я не знаю этого, потому что работы только начаты. Но на первое время нужно не менее пяти тысяч дебенов.
– А на отделку храмов?
– Я имел в виду и эти затраты.
– Ты не ошибаешься? – с подозрением спросил Амонхотеп IV.
– Нет, о божественный, – не совсем уверенно ответил Паренеффер.
– Тогда ступай, отдохни после тяжелой дороги. Когда будет необходимо, я позову тебя.
– Благодарю, повелитель, – с низким поклоном произнес гость. – Путь длиною в десять тысяч плефров действительно требует небольшого отдыха в тени и прохладе.
Когда Паренеффер ушел, фараон тотчас велел послать за верховным жрецом храма Амона-Ра.
Куш, занимающий эту должность чуть более года, пришел в замешательство и не на шутку струсил, узнав, что Амонхотеп IV требует его к себе. Судорожно припоминая все свои провинности, прошлые и настоящие, трясясь от ужаса, верховный жрец Амона-Ра предстал перед ликом повелителя Обеих Земель.
– Знаешь ли ты, мудрый Куш, что ниже по течению Хапи строится новый город? – изучая блуждающий взгляд верховного, спросил фараон.
– Да, я знаю об этом, – промямлил Куш.
– Тогда скажи, нужен ли Египту этот город?
– О, безусловно, божественный! Если так повелел владыка…
– Ты прав, город необходим. Всякий властитель оставляет память о себе в камне и постройках. Великие Хуфу, Менкаура и Хафры выстроили огромные пирамиды близ Меннефера, царица Хатасу вырубила для себя храм в скале, мой отец, Амонхотеп IV, сделал каменной нашу столицу…
Куш сочувственно и понимающе кивал на каждом слове, но страх мешал ему постичь все до конца.
– Я хочу построить прекрасный город на берегу Хапи, – продолжал фараон. – Кто способен осудить меня за это?
– Никто, о божественный, – трусливо пролепетал Куш.
– А скажи, мудрейший, можно ли построить город, не имея на это средств?
– Нельзя, о божественный.
– Но начатые дела нужно завершать, ведь так?
– О, да! – Куш и не заметил, как попал в ловушку.
– Тогда скажи, насколько богат храм Амона, покровителя Уасета?
– Его богатства неисчислимы на благо сына Амона, божественного повелителя Ваэнра! – счастливо говорил все еще ни о чем не подозревающий жрец, думая тем самым отвести от себя возможный гнев фараона.
Но вдруг он наткнулся на сверлящий взгляд Амонхотепа IV, и его обожгла страшная догадка:
– Как, неужели божественный повелитель хочет сказать, что храм Амона-Ра должен пожертвовать часть своих богатств на строительство нового города?
– Ты действительно мудр, досточтимый Куш. Именно об этом я и желал говорить с тобой.
– Но божественный! Ни нам, ни тебе не дано распоряжаться богатствами бога Амона-Ра! Это неприкосновенные средства, пожертвованные храму знатными людьми и простым народом.
– А принудительные поборы с населения в пользу бога Амона? – напомнил фараон. – Ведь твои помощники регулярно отбирают у бедняков их последние крохи, на которые они существуют! Вы привыкли, что правда всегда остается за сильным. Конечно, беднякам не на что жаловаться, они никогда не жили хорошо и потому не представляют себе иного существования. Они не ропщут, а только умирают с голоду, но тебя это уже не заботит.
Куш беззвучно зашевелил губами.
– Что ты хочешь мне сказать? Что так заведено предками твоих предков, мудрыми жрецами, которые пришли на землю Египта еще до того, как была построена первая пирамида? – под ледяным взглядом фараона верховный и вовсе оцепенел.
– Ты грабил народ и складывал в бесчисленные подземелья храма горы сокровищ! Ты и твои помощники, лишившиеся политической власти, решили задавить меня нищетой! Моя казна не получает доходов, потому что твои жрецы обходным путем обирают ее. Мне не на что строить город, а твои подземелья ломятся от обилия золота и серебра.
– Неправда! – слабо вскричал Куш.
– Правда! – твердо сказал фараон.
– Казна всегда пополнялась за счет завоевания новых государств, – задребезжал верховный, потому что с его голосом что-то случилось. – Те правители, которые заботились о богатстве, вели войны…
– Конечно. Я знал, что миролюбивые служители Амона всегда жаждут людской крови. Вы – лгуны и льстецы! Вспомни, мудрейший, какую подлость вы замыслили в ту пору, когда еще верховным жрецом был Такенс. Я ничего не забыл, но хотел простить причиненное мне зло, да, видно, вы сами не желаете этого.
– О божественный! – Куш почувствовал, что его колени подгибаются.
– Я в любой миг могу отдать распоряжение изгнать тебя из храма, и ты последуешь за Такенсом.
– О нет!
– Но у тебя есть выбор. Отдай часть своих сокровищ и пришли сюда Асахадона, чтобы он мог все пересчитать и сопроводить золото в строящийся город.
– О фараон! – верховный был готов пасть на колени, и Амонхотеп уже не мог на это смотреть, он отвернулся, слегка прикрыв глаза рукой, и поспешно сказал:
– Ступай и пришли мне пять тысяч дебенов золота.
Куш остолбенел окончательно. Он подозревал, что сумма будет несоразмеримо больше. Пять тысяч для сокровищниц Амона не были серьезной потерей. Фараон был прав: все подвалы и подземелья заполняли драгоценности. Куш с трудом удержался от возгласа ликования, быстро состроил страдальческую гримасу и, съежившись, засеменил к выходу.
От Амонхотепа же не ускользнула тень радости, промелькнувшая на лице верховного. Это только подтвердило его предположение о несметных сокровищах храмов, и он отлично понимал, что настоящая власть заключена в богатстве, и она пока еще не в его руках.
В его воображении зрел план. Он почему-то представил себя стоящим посреди темного очень просторного помещения, внутрь которого извне били тонкие и яркие солнечные лучи. Амонхотеп пошел между ними вперед, и их острые нити мелькали по его лицу, плечам, ногам. Он шел туда, где все лучи пересекались, образуя переплетения, подобные паутине. Фараон вступил в самый их центр, и в тот же миг силуэт его вспыхнул, охваченный со всех сторон потоками направленных на него солнечных стрел. От обилия жесткого света Амонхотеп закрыл глаза, но в тот же момент низкий голос, двигающийся ему навстречу, заставил его раскрыть веки и вглядеться в темное пространство. Но темноты уже не было. Все вокруг источало свет, его столбы били отовсюду, воздух горел, он был прозрачен и вязок. И в нем грохотал знакомый фараону голос: «Амонхотеп! Ты сделаешь то, за чем пришел в этот мир! Не останавливайся, иди вперед». И он сделал шаг, выпав из потока солнечных пересечений. Но увидел перед собой не темноту, а прекрасный храм так, как если бы смотрел на него сверху, с высокой горы. Вдалеке виднелись жилые постройки, и фараон догадался, что перед ним Уасет. В столице Египта возвышался новый храм. И к нему тянулась длинная вереница людей с опущенными, поблескивающими на солнце бритыми головами; каждый влачил какую-то тяжелую ношу, это было золото, драгоценные камни, серебро… Люди понуро брели, едва переставляя ноги, словно кто-то невидимый с бичом заставлял их двигаться к новому храму. Это были жрецы. И они сами отдавали свои богатства.
Амонхотеп очнулся и понял, что сидит на стуле в своем павильоне. Но ощущение реальности только что увиденного долго не покидало его.
Нижний Египет.
А в тот миг, когда в Уасете фараон слышал странный рокочущий голос, в Нижнем Египте маленькая Маабитури играла с другими детьми и неожиданно остановилась.
– Теперь он знает все, – сказала она, ни к кому не обращаясь.
– Догоняй! Чего ты там встала? – закричали мальчишки.
– Он узнал волю бога! – попыталась объясниться Мааби, но дети подняли ее на смех, обзывая глупышкой и дурой и водя вокруг нее хороводы.
– Она больная, чего с нее взять? – громче всех кричал самый маленький чумазый мальчуган со сбитыми коленками.
– С ней даже играть нельзя. Она бегать не умеет!
– Глупая Мааби!
– Дурочка!
– Пойди в тень, полегчает! – надрывался мальчишка со сбитыми коленками.
Маабитури, будто не замечая обидных слов, что-то говорила им, и сквозь громкий гомон прорывались ее отдельные фразы:
– Это правда!.. Он слышал… Новая жизнь!.. Скажите родителям… Наш бог…
Но тут кто-то подскочил к ней и ударил ее по щеке. Мааби не видела, кто это сделал, но неожиданная боль переполнила вдруг ее терпение, и она разрыдалась, пряча в ладонях горящее от обиды лицо. Дети хохотали так звонко, что взрослым не было слышно, как плачет девочка, способная знать о происходящем в это время с фараоном в уасетской резиденции.
