Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу
Небесный Хапи – подарок твой
Чужеземным народам
И стадам их, что шествуют на своих ногах.
Но истинный Хапи вытекает
Из подземного царства».
Атон с улыбкой наблюдал, как люди, получившие новые имена, спешили похвастаться ими перед сородичами, а те, в свою очередь, тоже бежали в храмы. Ими двигало простое любопытство, а не благоговение, но все больше людей волновались происходящими в Египте событиями, все больше земель откликалось на реформы Эхнатона.
«Питают лучи твои каждое поле;
Когда ты восходишь,
Все поля живут и цветут для тебя.
Создавая зиму с ее холодами
И лето с его жарой,
Все ты сделал себе по вкусу.
Ты создал небеса высоко над землей,
Чтобы с них сиять и с них видеть
Все, тобой сотворенное.
Ты – один, восходящий над всеми
В своем облике диска, живой Атон,
Восходящий высоко, сияющий издалека,
И одинаково близкий.
Все глаза тебя видят воочию,
Ибо ты – Атон, сияющий днем над землей».
Слова искренности лились в поднебесье из самого сердца Эхнатона и звучали так громко, что были слышны там, где среди звезд шевелило лучами желтое мохнатое солнце.
«Ты в сердце моем,
И никто не знает, как твой сын,
Неферхепрура, Ваэнра.
Ты дал ему мудрость и мощь свою,
Дал постичь свои замыслы.
Земля существует в твоей руке,
Какой ты ее сделал.
Когда ты восходишь, она живет,
Когда ты заходишь, она умирает,
Ибо ты сам – творение дня,
С тобою люди живут.
Доступна глазам красота,
Пока ты на небе».
И видел бог-солнце, как слова фараона охватывают землю египетскую, как они, подобно следу от камня, брошенного в воду, расходятся по стране. И люди сами свергали звероподобных богов, стирали со стен надписи, прославляющие Амона, Мут, Сета, Птаха. Но со скорбью взирал Атон с высоты своей на людской разбой, когда толпа громила храм, забирая драгоценности и соскабливая позолоту со священных стен. И когда жрец этого храма хотел остановить их, он был убит брошенными в него камнями, выломанными из пола. И упал он с пробитой головой на светлый камень ступеней. И двое всадников на быстрых лошадях доставили его тело к хозяину прекрасного особняка, соседствующего с храмом. И был разгневан хозяин-аристократ, и собрал он всех воинов своей охраны, и двинулся вместе с ними к разграбляемому храму, где обезумевшие от жадности люди выковыривали драгоценные камни из глаз изваяний. И принялся он рубить нечестивцев, посягнувших на то, что еще вчера было свято. И падали они, истекая кровью и моля о пощаде, на вывороченный пол, и обращались к солнцу, изувеченные и полные страданий. Но не отвечал им бог Атон, отводя свой взгляд от тех, кто был корыстолюбив и вероломен. И знал Атон, что в одночасье не изменить людей, и сын его Эхнатон тоже ведал об этом.
«Ты сотворил все для сына,
Возникшего из плоти твоей,
Для Владыки Верхнего и Нижнего Египта,
Живущего в праведности,
Для повелителя Двух Земель,
Неферхепрура, Ваэнра, сына Ра,
Живущего в праведности,
Для властелина корон, Эхнатона,
Да живет он вечно,
И для великой жены фараона, его возлюбленной,
Повелительницы Обеих Земель,
Нефернефруатон, Нефертити,
Да живет она и останется юной
На веки веков».
И свет солнца лился с небес в сердца каждого, кто был открыт ему. И возносились дворцы, и возводились сады, и струились каналы, и счастье окружало людей в городе Атона, где главным законом и мерилом всего сущего была правда.
Глава 18. 1361 год до Р. Х.
Египет. Ахетатон.
В ворота резиденции фараона в Ахетатоне настойчиво постучал молодой человек в одежде ремесленника с огромным мешком в руках.
– Кто? – лаконично осведомился стражник, находящийся с внутренней стороны.
– Подарок для фараона! – выкрикнул в ответ юноша, потрясая мешком.
Ворота медленно отворились, и перед посетителем возникла гигантская фигура Пхута, который оценивающим взглядом смерил незваного гостя и, не проронив ни звука, закрыл перед ним створы ворот. Огромные статуи Эхнатона, украшающие двор перед дворцом, смотрели на него сверху.
– Откройте! – потребовал молодой человек. – Мне необходимо к фараону. Я хочу его видеть!
Но никто не отвечал ему.
Тогда Халосет поставил мешок на землю и, повернувшись спиной к воротам, стал ногами бить по бронзе, покрывающей их массивную деревянную основу.
– Что у вас происходит? – вдруг раздался за стеной ровный мужской голос, услышав который, Халосет принялся стучать еще сильнее.
– Какой-то помешанный хочет пройти к фараону, – ответил грубый голос Пхута.
– Да, да, – моментально перестав колотить, выкрикнул молодой человек. – У меня подарок для повелителя Египта!
– Кто это там? – спросил мужской голос у стражников.
– Какой-нибудь бедняк, крестьянин или ремесленник, а, может быть, нищий, – предположили те.
– Я не нищий! – поспешно воскликнул Халосет и опять взялся стучать.
– Введите его, – приказал голос, в котором ощущалось раздражение.
Ворота немедленно открылись, и два стражника появились перед юношей, едва успевшим повернуться к ним лицом. Жестом они пригласили его войти. И Халосет, обхватив обеими руками свой мешок, с замиранием сердца вступил в тот мир, где обитали царица Нефертити и фараон Египта Эхнатон. Юноша увидел подле Пхута статного мужчину лет тридцати пяти, явно принадлежащего к аристократическому клану, одежда которого выдавала в нем военачальника.
Хоремхеб, в свою очередь, с брезгливостью осмотрел юношу и спросил, указывая на пыльный мешок в его руках:
– Это ты хочешь подарить фараону?
– О да, господин, я сделал для владыки чудесный трон, я так долго над ним работал… – затараторил Халосет, отдавая себе отчет, кто находится перед ним.
– Трон? – Хоремхеб удивленно приподнял одну бровь. – Из чего же ты его сделал? Из золота? Из железа? Из камня?
– О нет, почтеннейший, мне не по зубам такие драгоценности! Я боготворю фараона и хотел создать для него трон, на котором он бы восседал, когда Атон спускается к нему с небес. Почти год я трудился, забывая про еду, сон – сделал это…
– Из воздуха? – высокомерно уточнил Хоремхеб. – Ведь твой мешок почти ничего не весит.
– Да, почтеннейший, мой подарок не тяжел, ибо он деревянный.
– Что? Я не ослышался? Военачальник зло и громко захохотал. – Деревянный? Но почему же ты не сплел его из прутьев или соломы? Покажи мне его.
Юноша поспешно извлек из мешка необычное ажурное сооружение из дерева, на поверхности которого лежал такой толстый слой пыли, что оценить его достоинства было невозможно, и с самодовольным видом утер лицо грязной ладонью.
Хоремхеб взглянул на «подарок», перевел взор на Халосета, ожидающего похвалы, и вновь обратил внимание на трон.
– Уберите эту дрянь, – вдруг резко велел он стражникам. – А оборванца вышвырните вон и палками гоните прочь отсюда.
Он неожиданности Халосет на миг остолбенел, но тут же вцепился в трон такой крепкой хваткой, что не было никакой возможности его оторвать.
– О нет, почтеннейший! – в отчаянии закричал он. – Я хочу, чтобы фараон увидел мою работу. Я прошу, я молю тебя, почтеннейший!
– Возьмите этого бродягу, – спокойно сказал Хоремхеб начальнику стражи.
– Подожди, Пхут, – приказал не менее спокойный голос человек, неожиданно выросшего за спиной военачальника. – Досточтимый Паатонемхеб, – обратился он к Хоремхебу. – Я прошу оставить юношу.
Халосета удивило странное произношение незнакомца, но в тот момент он был больше обеспокоен участью своего детища.
Стража отступила и, видя это, военачальник гневно вскричал:
– Тутмес! Что ты вмешиваешься не в свои дела? С каких это пор ты распоряжаешься полицией фараона?
– О, почтенный Паатонемхеб, это дело не касается полиции, ведь делами художников и скульпторов поручено заниматься мне, – Тутмес был невозмутим.
– Уж не хочешь ли ты отнести этого оборванца к почетной касте мастеров? – зло засмеялся военачальник.
– Прежде чем делать поспешные выводы и гнать прочь этого юношу, необходимо уделить ему внимание, – мило улыбнулся Хоремхебу Тутмес.
– Кто будет с ним разговаривать? – усмехнулся тот. – Кому есть дело до этого ублюдка?
– Вот и я утверждаю, почтеннейший, – спокойно продолжал скульптор. – У меня времени больше, чем у тебя, военачальника фараона. И мне безразлично, позволишь ли ты этому юноше остаться или нет, я доложу о нем повелителю, – твердо закончил он.
– Ты заплатишь мне за эти слова! – пригрозил Хоремхеб, медленно повернулся, стараясь скрыть свой гнев, и проследовал прочь от ворот, а Тутмес, как ни в чем не бывало, обратился к незнакомцу:
– Пойдем со мной.
Тот еще был потрясен случившимся и неподвижно стоял в обнимку с троном.
– Пошли, – повторил Тутмес, легонько дотрагиваясь до плеча юноши.
Тот вздрогнул, будто очнулся, и поспешно сказал, крепче прижимая к себе трон:
– Мне нужно к фараону.
– Я знаю, – кивнул Тутмес. – Но не думаешь ли ты, уважаемый, что фараон порадует твой неопрятный вид?
Молодой человек оглядел себя и поник головой:
– Да…
Тогда скульптор взял его за локоть и повел куда-то вглубь огромного тенистого сада, туда, где среди зелени опутавшего его плюща стоял маленький павильон.
Они оказались в мастерской ваятеля, напоминающей ту, что осталась за тысячи плефров от Ахетатона, в покинутой уасетской резиденции. И смешной кот с черной кляксой на носу все так же спал под скамейкой, но при звуке шагов Тутмеса немедленно открыл глаза и смачно зевнул, показывая безупречно розовую пасть с белыми зубами.
– Кто это? – по-детски спросил Халосет, тыча пальцем в потягивающегося кота.
– Палий, – небрежно бросил Тутмес и что-то быстро проговорил на непонятном языке, обращаясь к животному.
Кот, уловив смысл сказанного, немедленно направился к выходу.
– А куда он? – удивился гость.
– Я попросил его не путаться под ногами, – объяснил ваятель.
– А почему он Палий? – последовал новый вопрос.
– Это в традициях фараона, – усмехнулся Тутмес. – Эхнатону нравится давать новые имена, и я следую его примеру. Раньше моего приятеля звали попрошайкой и гнали прочь. Но он слишком солиден и мудр для такого ветреного имени. Он не котенок. Палий – это достойно звучит. Не так ли?
– Но это же не египетское имя.
– Да. Но ему нравится. Он вообще отказывается говорить со мной по-египетски.
– Кот не может говорить! – засмеялся Халосет.
Тутмес в ответ промолчал, сделав вид, что не заметил колкостей гостя, он подошел к юноше с глубоким тазом, наполненным водой, и с тряпкой.
– Отмывай свой подарок, – дружелюбно сказал он юноше, а сам принялся разбирать в мастерской.
Халосет молча взялся за работу и все оглядывался вокруг, глаза его при этом горели мальчишеским любопытством.
Наконец он не выдержал:
– Скажи, почтеннейший, ты здесь живешь?
Тутмес на мгновение остановился и искоса взглянул на вопрошавшего. Халосет в ожидании ответа смотрел на него.
– Нет, – наконец нехотя произнес ваятель. – Мой дом находится за пределами Ахетатона, в зарослях рукотворных садов. Но я часто ночую в мастерской и по секрету скажу тебе, что, наверное, у тех, кто служит искусству, вообще не бывает дома, как нет успокоения. Моя душа в вечном странствии, в поисках идеала и счастья, – он усмехнулся невысказанным мыслям и весело спросил. – Ну что ж, готов ли ты, уважаемый, показать мне то, над чем работал, как я слышал, около года?
Халосет с тряпкой в руках неуверенно отступил от трона на пару шагов.
– Он деревянный? – уточнил Тутмес, удобно усаживаясь на ту самую скамью, под которой спал Палий и откуда открывался наилучший обзор. – Кто надоумил тебя создать подобную вещь?
– Я… – заикаясь от волнения, начал юноша. – Я родом из деревушки поблизости от Ахетатона. Я… видел первые часы рождения города. Я сам здесь работал. И я понял, что тот, кто повелел построить всю эту красоту, человек необыкновенный, – Тутмес молча кивнул в знак согласия, а Халосет продолжал, с каждым словом обретая уверенность. – Однажды я пришел в тот храм, что находится рядом со дворцом, он еще строился. И я увидел, как работают скульпторы. Я так мечтал о ремесле ваятеля.
– Интересно, – вставил Тутмес, меняя позу и наклоняясь ближе к говорившему.
– Я увидел, как работают настоящие мастера. И я просил скульптора Юти научить меня всему, что он умеет…
– И что же Юти?
– Он не смог мне помочь, – вздохнул Халосет, пожимая плечами. – Мой отец всего лишь ремесленник, а не скульптор, от которого я мог бы унаследовать ремесло ваятеля. И денег на обучение у меня не было.
– Так сказал Юти? – нахмурился Тутмес.
Халосет кивнул и добавил:
– Я перерос тот возраст, когда он мог меня учить.
– Сколько тебе было? – уточнил ваятель.
– Почти четырнадцать, – угрюмо молвил юноша, и перед его глазами в один миг промелькнул весь тот день, когда он подрался с Беком, побежал по улицам, ища смерти, и был остановлен странным стариком.
– Юти, Юти, – медленно произнес Тутмес, вставая с места. – Я уже сталкивался с подобными вещами… – и, повернувшись к Халосету, поинтересовался. – И что же ты?
– Я? – молодой человек припомнил слова старика и твердо произнес. – Когда нельзя добиться цели сразу, можно действовать постепенно. Я решил, что сам стану собственным учителем.
– Правильно, – поддержал его Тутмес. – Но иногда учитель все же необходим.
– Я хочу учиться, – горячо выпалил юноша.
– Это похвально. А как твое имя?
– Халосет. А как зовут тебя? – бесцеремонно спросил он.
Ваятель улыбнулся, вспомнив собственное невежество, но ответил, сохраняя радушие:
– Мое имя Тутмес, я начальник скульпторов фараона Эхнатона.
– Я о тебе знаю! – вскричал юноша. – Ты ведь иноземец!
– Был иноземцем, – поправил его скульптор. – Но фараон захотел, чтобы я стал египтянином. Я свято чту его волю и позволяю лишь коту слышать мой родной язык.
– Но какой же ты египтянин? – хихикнул Халосет. – Ты слишком отличаешься от других. И глаза у тебя какие-то ненастоящие!
– Ненастоящие? – удивленно переспросил Тутмес. – Возможно, ты и прав, но я вижу ими все, особенно то, что неладно. Например, пыль, покрывающую тебя с ног до головы. Так не годится идти к фараону. Ведь тебе придется к нему идти.
У Халосета сердце сжалось от волнения:
– Мне?
– Да, и нужно не только помылься, но и переодеться.
Молодой человек тяжело вздохнул:
– Всего лишь три года назад я был богат и носил отличный схенти. Я заработал золото на строительстве, – он вновь вздохнул. – Но за это время пришлось расстаться и с дебенами, и с праздничной одеждой.
– Не огорчайся, – успокоил его Тутмес. – Главное, у тебя есть мечта, и ты еще молод. Ты многого добьешься. Я обещаю тебе.
– Эй, – осторожно спросил юноша. – А после встречи с фараоном ты мне расскажешь, как делать скульптуры?
– Что? – недоуменно переспросил ваятель. – Ты думаешь, что достаточно всего лишь хорошенько обо всем расспросить, и можно стать скульптором?
Халосет не отвечал, уставившись в пол.
– Одного разговора недостаточно. Но можно попробовать учиться. И если ты не боишься работы, я мог бы тебя научить всему, что я знаю о ваянии.
Точно молнией прожгли Халосета слова старика, сказанные более пяти лет назад: «Ищи того, кто будет достоин тебя. Юти – не единственный человек, способный осуществить твою мечту…»
Словно в бреду, юноша медленно поднял глаза на собеседника и услышал свой голос:
– Да! Я хочу стать твоим учеником!
– Моим учеником? Какие слова! – Тутмес засмеялся. – Это мне нравится!
– О! – Приходя в себя, воскликнул восхищенный Халосет. – Стать учеником такого мастера! О тебе ходит легенда, что ты за одну ночь высек из скалы одну из тех огромных статуй фараона, что стоят напротив дворца.
В ответ на слова юноши Тутмес беззвучно затрясся от смеха, а когда его прорвало на хохот, он с трудом проговорил:
– А почему же не все статуи?
– Как? Ты сделал за одну ночь их все? – Проникаясь благоговением к великому скульптору, промолвил Халосет.
Новый приступ хохота потряс начальника скульпторов. Он громко смеялся, а в это время его гость недоуменно молчал и смотрел, как смеется великий мастер.
Отсмеявшись, Тутмес сказал:
– Никогда не думал, что можно так исказить действительность. И кто сочиняет подобные истории? Уж не ты ли, Халосет?
Юноша поспешно замотал головой, отрицая предположение ваятеля.
– Халосет… – Задумчиво проговорил скульптор. – Почему у тебя имя, сохранившееся с прежних времен? Ты не чтишь указов фараона?
– О нет, – быстро возразил молодой человек. – Ведь повелитель хотел, чтобы имена менялись по доброй воле, именно поэтому я и остался с прежним именем. Я почитаю фараона и его приказы.
– Понятно, какой ты, – Тутмес дружелюбно хлопнул юношу по плечу. – А теперь пойди умойся.
Тот медлил.
– Что-то не так?
– Я хочу спросить, – осторожно произнес Халосет. – Не посмеялся ли надо мной мастер, когда сказал, что будет учить меня?
– Мне показалось, что это дело уже решено. Главное, чтобы ты не передумал, – Тутмес хитро посмотрел на молодого человека. – Ты можешь стать моим первым учеником.
– Благодарю тебя, почтеннейший! – Тот низко поклонился и вдруг спросил. – А что, ты еще никого не учил? Сколько же тебе лет?
Ваятель опешил от такой бесцеремонности:
– Я же не спрашиваю о твоем возрасте.
– А я и не скрываю, – Халосет лукаво прищурился. – Мне три раза по шести и потом еще один год.
– Да? – Начальник скульпторов покачал головой, делая вид, что озадачен, но тут же ответил, подражая гостю. – В таком случае, я открою тебе тайну: мне на восемь лет больше.
Спустя несколько минут Тутмес уже стоял перед фараоном в той комнате, что выходила в сад, где блестел под солнцем прекрасный водоем, и была расписана изображениями зарослей Хапи с птицами и животными, которые словно продолжали зелень и прохладу сада, а тишину помещения нарушало только щебетание птиц в саду.
– О, фараон, – начал Тутмес, кланяясь. – Я знаю, что ты ценишь искусство…
– Да, почтенный Тутмес, – степенно отвечал Эхнатон, неподвижно сидя на золоченом троне.
– Тогда я сообщу тебе, что привело меня сюда в знойный час отдохновения, – ваятель с поклоном сложил руки на груди. – Мне поручено передать тебе подарок от одного искусного мастера.
– Кто он?
– О, могущественный, он молод и ты не слышал о нем, потому что он всему научился сам.
– Он неуч? – удивился Эхнатон. – Но ты назвал его мастером?
– Да, мой фараон. Вели вынести сюда его работу, и ты поймешь, что я не ошибся.
Эхнатон молча кивнул, с некоторым недоверием глядя на начальника скульпторов, который в это время быстро вышел из комнаты и тотчас вернулся. За ним вошел темнокожий слуга, в руках которого был какой-то предмет, громоздкий и легкий одновременно. Фараон сделал знак, чтобы слуга приблизился. Тот поставил предмет почти у самых ног повелителя и, совершив целую серию церемониальных поклонов, удалился.
Эхнатон взглянул на то, что внес слуга, и уже не смог оторваться. Его внимание полностью поглотило чудесное кресло, составленное из цилиндрических гладко отшлифованных веточек, хитросплетение которых представляло загадку и главную прелесть работы Халосета. Они переплетались, создавая неповторимые фигуры строгой симметрии. Верхняя часть кресла не была высокой, так что сидящий не смог бы прислониться затылком к спинке, но это не нарушало общей гармонии. Ручки кресла, гладкие и удобные, выточенные по форме руки и локтя, переходили в нижнюю, самую удивительную часть трона. Она казалась головоломкой, блистающей свежо и радостно, как гладь бассейна, и излучала тепло души своего создателя.
Глаза фараона загорелись тем наивным восторженным блеском, какой бывает у ребенка.
– Что это? – завороженный, спросил он, не смея оторваться от стоящего перед ним предмета.
– Это трон, повелитель, – степенно ответил Тутмес.
– Трон? – удивленно переспросил фараон.
– Да. И хотя он не покрыт золотом и драгоценными инкрустациями, его место в твоем дворце! – молвил Тутмес.
– Ты верно сказал, – Эхнатон все еще не сводил глаз с подарка. – И если существуют другие троны, блистающие позолотой, то этот, простой деревянный – настоящий фараон среди них. Кто создатель того чуда? Я не знаю при дворе ни одного мастера, который был бы способен так тонко работать с деревом. Этот человек настоящий ювелир по дереву, как ты – по камню.
– Благодарю, владыка, – ваятель сдержанно поклонился.
– Но дерево требует совсем иной техники, чем камень, не так ли?
– Да, фараон.
– Неужели этот человек сему научился сам, презрев опыт мастеров?
– О, повелитель, – начал Тутмес. – Он хотел познать секреты ваяния и однажды осмелился просить об этом кого-то из именитых скульпторов, но получил отказ.
– Мне знакомо это, – перебил Эхнатон. – Нищие стремятся вверх, как ростки к солнцу, уповая на чье-то милосердие, и получив помощь, добиваются богатства и признания. Но дети их, выросшие в достатке, забывают о том, что есть кто-то, кому так же нелегко, как когда-то было их отцам. Ты слышал, достославный Тутмес, что рожденный крестьянином должен подчиниться своей судьбе и обрабатывать землю всю жизнь?
– Слышал.
– А говорят, что ваятелем может стать лишь тот, кто родился в семье скульптора. Про таких думают, что они иначе видят краски мира и слышат звуки природы. Согласен ли ты с этим?
– Мне трудно говорить, мой фараон, потому что мой отец был рыбаком. Я жил на берегу моря и мечтал найти человека, который научил бы меня делать из глины живые лица людей. Наверное, дело в тебе самом, а не в окружении. И еще я не поддерживаю тех, кто определяет возраст, при котором рано или поздно учиться. Главное, усердие и способности человека. Например, этот юноша, что прислал тебе трон, только видел со стороны, как работают мастера.
– Покажи мне его, – велел Эхнатон.
Повинуясь словам фараона, Тутмес вышел прочь и вскоре ввел в комнату оробевшего молодого человека, взглядом скользящего по диковинным росписям стен, и увидев фараона, и вовсе окоченевшего от благоговения.
– Вот этот юноша, – смиренно сказал ваятель, отходя в сторону.
Халосет дернулся следом, словно боясь остаться без надежного защитника, но нашел в себе силы остаться на месте. Эхнатон рассматривал вошедшего, и морщины на лбу и вокруг глаз расправлялись; это означало, что молодой человек ему нравился. Халосет же чувствовал себя неловко в чужой одежде, одолженной у Тутмеса, и боялся показаться смешным.
– Кто ты? – прозвучал вопрос фараона.
– Халосет, – отвечал юноша, краснея до ушей, что было не слишком заметно под густым загаром, но сам он ощущал, как пылают щеки.
– Ты сделал это? – Эхнатон жестом руки показал на трон.
– О да, несравненный владыка!
– Как удалось тебе создать столь совершенную вещь? Много ли ты сделал ей подобных?
– Ни одной, – Халосет опустил глаза, Эхнатон с Тутмесом переглянулись, ваятель пожал плечами на немой вопрос фараона. – Это моя первая работа, и я хочу подарить ее тебе, повелитель Египта!
– А может, ты выдаешь за свое то, что сделано не тобой?
– О нет, могущественнейший! – Халосет взглянул на Тутмеса, ища поддержки.
– Я это спросил не для того, чтобы выказать тебе недоверие вместо благодарности. Я хочу, чтобы ты остался во дворце и учился ваянию. Ты заслужил это право, но хочешь ли этого сам?
– О фараон! Я… – у Халосета перехватило дыхание, и он не смог продолжить.
– Достославный Тутмес, – обратился повелитель к начальнику скульпторов. – Готов ли ты взяться за обучение этого юноши, чтобы сделать из него хорошего мастера?
– О, почтеннейший фараон! – сдержанно отвечал ваятель. – Мы уже обо всем договорились между собой. Я буду учить Халосета, даже если он окажется непослушен, ленив, нагловат и не захочет называться моим учеником, как воспротивился стремлению Сменкхары дать ему новое имя.
– Сменкхара в Уасете, – задумчиво проговорил Эхнатон, не замечая иронии Тутмеса. – Я благодарю тебя, преданный юноша! Твой трон не только займет главное место в моем дворце, он станет символом власти фараона Эхнатона, для которого опорой является немху и кому не к лицу сидеть на золоченом троне. Ты получишь деньги и одежду в знак моей признательности.
– Мне не надо! – поспешно сказал Халосет. – Я уже награжден сверх ожидания, ведь я буду учиться ваянию.
– Ты юн и пылок. Душа твоя открыта, но не отвергай того, что дарят от чистого сердца.
Фараон достал из шкатулки несколько золотых слитков и протянул молодому человеку. После некоторых колебаний тот принял их из рук Эхнатона.
– Это только малая часть цены твоей работы. Я назначу тебе постоянное жалованье, которого будет более чем достаточно для твоего пропитания.
– Благодарю тебя, могущественный!
– Ступай; и когда придешь ко мне снова, я хочу, чтобы ты уже был мастером.
Тутмес и Халосет поклонились и вышли из комнаты, и юноша во всех движениях старательно копировал ваятеля.
Оставшись наедине с чудесным подарком, фараон бережно провел рукой по его гладкой поверхности, затем перенес трон поближе к окну и сел на него, устремляя свой взор туда, где блестело рукотворное озеро и где под пенье птиц шелестели зеленые ветви.
А Тутмес и Халосет направлялись к воротам резиденции.
– Ты доволен? – спросил скульптор у молодого человека.
– О, я даже не смогу выразить словами всего, что чувствую! – воскликнул тот.
– Это хорошо. Когда не хватает слов, начинается поиск чувств, того, что составляет основу работы ваятеля, художника, архитектора, музыканта. Человек запечатлевает в подвластной ему форме то, чем живет его душа. Слов нет, есть только чувства. Сейчас они меня переполняют и мне не терпится начать наш первый урок. Надеюсь, ты мне не откажешь? – Тутмес лукаво посмотрел на собеседника. – Мы пройдемся по городу, поговорим о тех вещах, которые важны для скульптора. Как ты на это смотришь?
Халосет смутился:
– О, почтеннейший, это я должен спрашивать тебя, не откажешь ли ты…
– Довольно любезностей, – произнес ваятель, и оставшийся плефр до ворот они прошли молча.
Подойдя к охранникам, Тутмес обратился к самому огромному из них:
– Досточтимый Пхут. Этот юноша, – он указал на Халосета. – С сегодняшнего дня будет приходить сюда, потому что он – мой ученик. И если до меня дойдет, что стража не пускала этого молодого человека или подвергала его насмешкам, в тот же миг об этом узнает фараон. А ему подобные известия не нравятся. Понял ли ты меня, почтенный Пхут? – и Тутмес добродушно улыбнулся начальнику стражи.
– Понял, досточтимый мастер, – ответил тот хрипловатым голосом.
– Этот юноша носит имя Халосет, запомни, Пхут, ведь он так назовет себя, когда в следующий раз постучит в ворота, – добавил ваятель, незаметно подмигивая молодому человеку.
Стражник-гигант тихо крякнул.
– Как, ты говоришь, его зовут?
– Халосет, но это не важно, уважаемый, – сжалился над ним Тутмес. – Вполне достаточно, что ты знаешь его в лицо.
– Халосет, Халосет… – забормотал себе под нос Пхут, стараясь запомнить новое звукосочетание.
Стража открыла ворота, и ваятель с учеником отправились бродить по улицам Ахетатона.
Был разгар дня и многочисленные бассейны, питаемые водой из каналов, связанных с Хапи, не пустовали. Жилые постройки с плоскими крышами составляли основную часть города, площадь которого была поистине велика.
Тутмес привел Халосета к одному из тех рукотворных водоемов, что были окружены зарослями, и жестом предложил сесть на раскаленный камень бортика. Вода в бассейне была искристой, и блики солнца весело скакали по его дну и стенкам. На противоположной стороне от того места, где расположились Халосет и Тутмес, стояли две девушки, одетые во все белое, и смотрели на двух молодых людей, плещущихся в воде и что-то выкрикивающих им. По углам водоема резвились дети, подскакивая и поднимая фонтаны брызг. Всякий раз девушки у бортика вздрагивали и начинали смеяться, если на них попадали брызги. Им тоже хотелось освежиться.
Халосет засмотрелся на эту незатейливую сценку и, не сводя глаз со смеющихся девушек, обратился к скульптору:
– Скажи, учитель, что за люди купаются в этом водоеме?
– До чего же странно слышать, когда ты меня назвал «учителем»! – усмехнулся Тутмес. – Ну что ж, смотри. Вот эти дети предоставлены самим себе, они такие же, каким был ты, дети бедняков и ремесленников. Юноши – достаточно зажиточны, чтобы не работать, но не настолько, чтобы иметь свой собственный бассейн. А эти девушки – наверняка их невесты. Видишь, как соревнуются в ловкости их будущие мужья? Когда они поженятся, подобного уже не будет. Им незачем тогда соревноваться…
Он уловил на себе взгляд Халосета и осведомился:
– Ты думаешь, я знаю этих людей?
Тот молча кивнул в знак согласия.
– Ошибаешься, я их вижу впервые, как и ты. Но я должен уметь видеть и проникать в суть вещей. Это самая начальная ступень для художника. И ты ее быстро осилишь.
– О, учитель, это очень сложно.
– Не говори так, потому что подобными словами ты закрываешь себе путь к развитию. Ты можешь видеть, ибо тебе даны глаза, запоминать, ведь у тебя есть память, и ты способен чувствовать сердцем, – это дано тебе от рождения, твоя работа тому подтверждение.
Они некоторое время сидели, не разговаривая. Девушки с женихами ушли, прибыли новые люди, но среди них не было ни одного крестьянина или ремесленника. Халосет сказал об этом Тутмесу.
– Ты заметил? – восхищенно переспросил тот. – Верно, ни ремесленники, ни крестьяне не бегут к бассейну в разгар дня. Они, пользуясь дневным светом, дарованным Атоном, спешат работать и сделать как можно больше, чтобы прокормить семью.
– Они трудятся, а мы сидим тут… – вдруг уронил Халосет.
– Что ты сказал? – удивился Тутмес.
Юноша не ответил.
И тогда скульптор сдержанно произнес:
– Ты прав, мой ученик. Мы действительно сидим в прохладе в то время, как крестьянин машет кетменем, стоя по колено в едкой воде, а стражник не сходит со своего поста и слепнет от солнца. Мы сидим здесь, но есть земли, где люди убивают друг друга. Где-то на другом конце Египта повальная болезнь уносит человеческие жизни, а мы сидим и смотрим на воду и на купающихся людей, не знающих горя в этот короткий миг. Ты прав, но прав лишь отчасти, ведь в тебе идет кропотливая работа мысли и ощущений, цепь образов и стремление запомнить это навсегда. Ты занят делом, ты трудишься, несмотря на то, что сидишь неподвижно. Думал ли ты об этом?
– Нет, – пробормотал Халосет.
– Конечно! – Тутмес разошелся. – Ты не мог об этом думать, и ты не видишь ничего вокруг. Вон там прекрасный египтянин вышел из воды и сейчас утирается белым полотнищем. Посмотри на его тело. Какие линии! Когда я вижу подобное совершенство, пальцы мои так и просятся запечатлеть в камне эти формы. Нога его, словно вылепленная искусным мастером, еще хранит на себе влагу бассейна. Что может сравниться с красотой человеческого тела? Бронзовая кожа, смягчающая для глаза переплетения чудесных упругих мускулов, игра солнечного света и этот разворот тела! Что может быть прекрасней естественности? Вот почему я порой прихожу сюда и издали смотрю на купающихся. Сверкающее тело – совсем не то, что матовое: выразительнее и весомее становятся все мышцы, каждая форма, объем. Это отличный материал для скульптора, его учеба. Смотри, смотри во все глаза и запоминай!..
