Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу
Китай. Провинция Хэнань.
Китаец, несколько постаревший, но все с таким же быстрым взглядом, обычно несвойственным людям его возраста, стоял посредине своей мастерской и наблюдал за тем, как четверо слуг императора копошатся в его вещах.
– Император велел взять у тебя твое золото.
Китаец чуть заметно улыбнулся:
– Ему придется вместо этого взять меня.
– Что ты мелешь, негодник! – закричал один из слуг. – Где ты спрятал свои украшения?
– Свои? – деланно удивился Ну-от-хаби. – Я не ношу на себе украшения. Мне это не к лицу.
– Ты хочешь сказать, что у тебя их нет?
– Именно так!
– Ты хочешь, чтобы мы передали твои слова императору? – с угрозой в голосе спросил приземистый слуга с плоской головой и вплотную подошел к китайцу. – Тебе надоело ползать по земле? – он взял китайца за воротник халата. – Отвечай, где ты их хранишь!
– Ничего не выйдет, – спокойно ответил Ну-от-хаби, отстраняя от себя взбешенного слугу и ласково ему улыбаясь. – Ведите меня самого к императору, только так мы сможешь с вами договориться.
– Чего ты упрямишься? – загомонили слуги наперебой. – Ты хочешь славы, да? Но император и без того прекрасно осведомлен о тебе. А твоя золотая девушка стоит подле императорского ложа и радует глаз нашего повелителя. Ведь ты стар, зачем тебе еще большая слава? Зачем тебе утруждать себя дорогой до дворца?
– Вы исполняете приказ императора, повелителя, – сказал Ну-от-хаби. – А я повинуюсь воле своего бога, который повелевает мной.
– Что-что? Какого бога? – переглянулись слуги.
– Он, верно, сумасшедший!
– Хорошо, – китаец хитро посмотрел на императорских слуг. – Вижу, что вы нуждаетесь в том, чтобы вам все разъясняли, как малым детям, поясняя речь движениями рук, – он с готовностью засучил рукава халата и начал говорить нарочито внятно, сопровождая речь жестикуляцией. – Моя бог – он не тот, которому вы привыкли молиться. Он – мой собственный, и он находится внутри меня. Он совершенно безобиден для вас, но абсолютно беспощаден ко мне. Это именно он заставляет меня, старого человека, каждый день садиться к своему рабочему столу и создавать украшения для неизвестных мне людей. Мой бог не знает ко мне пощады, а имя ему – мой дар.
Слуги с открытыми ртами, как завороженные, слушали Ну-от-хаби, а когда он закончил, опомнились и вновь засуетились.
– Довольно болтать! – приземистый прикрикнул на китайца и обратился к своим товарищам. – Если он действительно припрятал золото, и мы не можем сами его найти, нам надлежит привести к императору самого наглеца , иначе нам несдобровать.
– Да, правильно, – согласились с собратом остальные слуги. – Пусть повелитель сам решает, как с ним поступить. Может, этот старик скажет императору, где спрятал золото.
– Вот именно! – согласился с ними Ну-от-хаби.
– Хватайте его! – скомандовал приземистый.
– Наконец-то! – с удовлетворением произнес китаец.
Слуги подхватили его под локти и потащили вон из дома.
– Если вы донесете меня так до самого дворца, – сказал Ну-от-хаби. – То мои ноги будут вас очень благодарны!
– Заткнись, старая лиса! – огрызнулся плоскоголовый, вынося ювелира за дверь.
Дом опустел. Голоса стихли.
Египет. Ахетатон.
Высокий очень худой жрец с густыми черными бровями и пронзительными недобрыми глазами стоял на ступенях храма Атона, и у ног его бушевало море народа: знатных и бедных, молодых людей и древних стариков. Солнечный диск клонился к горизонту, ознаменовывая конец дня. Как теперь величать бога солнца, не знал никто. Потому и собрались люди послушать нового верховного жреца Египта.
– Народ! – начал тот довольно высоким резким голосом. – Вы долго пребывали в темноте и неведении, были обмануты сумасшедшим самозванцем, который хитростью своей и коварством захватил власть в стране, убрав с дороги законного наследника трона. Младший сын фараона Амонхотепа III был убит слугами Эхнатона вместе с его матерью, а тела их были порублены на куски и брошены в священный Хапи. Но безумцу было недостаточно власти фараона. Он решил уничтожить мудрость и могущество египетской земли! Он покусился на жречество, на святыни храмов и на исконных богов, хранивших Египет тысячелетия с тех пор, когда боги спустились на землю и стали править этими землями! Но и этого не хватило властолюбцу! – надрывался жрец. – Ему вздумалось заменить всех богов одним новым богом, и выбрал низшего из всех божественных покровителей! Он назвал его Атоном и провозгласил себя его единственным сыном и его же верховным жрецом. Боги не могли простить измены! Они не дали Эхнатону долгих лет правления и отняли у него жизнь! Они наказали неблагодарного безумца! А в мои уста боги вложили весь свой гнев! Они поручили мне вернуть народ египетский к прежней вере, с которой мы жили столетиями. Мы все должны принести жертвы Амону-Ра в благодарность за то, что он не допустел гибели Египта от руки нечестивца Эхнатона. И в знак принятия прежней веры в старых богов я сжигаю то, что для всех вас являлось символом власти осквернителя Эхнатона, да не будет впредь упомянаться это имя, словно никогда и не существовало такого правителя!
– Что он собирается делать? – прошуршало по толпе.
В это время рядом со жрецом двое его помощником стали складывать в кучу солому и сухие палки.
– Что он будет жечь? – опять пронеслось среди народа.
– Неужели он станет сжигать каменные изображения бога Атона? – недоумевали некоторые.
Среди толпы стоял Халосет. Его лицо было неподвижно и мертво, как у статуи. Он, казалось, не дышал. Но глаза пылали. Он, неотрывно и почти не мигая, следил за действиями верховного жреца.
Тот в это время дождался, пока сложили костер, и объявил:
– Символом царской власти у каждого фараона Египта является священный урей. Но Эхнатон нарушил и этот закон. Он посмеялся даже над древней символикой, наплевал на наши традиции! А правил он нами, сидя на троне из обыкновенного дерева! И именно этот трон стал символом его власти! Во имя священных традиций нашей земли, во имя памяти предков и в знак почтения попранных нечестивцем богов – принесите трон Эхнатона! Его мы и принесем в жертву главному нашему богу и защитнику Обеих Земель, Амону-Ра!
Халосет вздрогнул.
Вынесли трон.
Халосет смотрел на него, чувствуя, как холодеет. Будто лед растекался по его телу.
Помощники верховного жреца по сигналу зажгли костер и поставили в центр пламени деревянный шедевр, созданный руками мальчишки-египтянина из деревушки в Верхнем Египте. Его руками. Халосет, не мигая, смотрел на костер.
– Вместе с этим троном боги проклинают того, кто сидел на нем. Пусть имя нечестивца Амонхотепа IV, назвавшего себя Эхнатоном, будет забыто и никогда не произносится людьми. Так хотят боги.
Солнце почти скрылось, бросая на землю кроваво-красные отблески. Пылал оранжевый костер. Трон великого фараона Эхнатона уже занимался и немного чадил. Языки пламени отражались в отшлифованной поверхности дерева.
Халосету казалось, что он поднимается над толпой все выше и выше. Вот он стоит рядом с костром, глотая красный дым и утопая в багряном свете заходящего солнца. Он стоит возле костра, и никого поблизости нет, только он и занимающийся пламенем трон, его творение, воплощение надежд и иллюзий, всего хорошего и доброго, что было в его жизни, его любви, его души…
Но что это? Или слезы от дыма затуманили его взор? Каждая деталь трона вдруг ожила, начала двигаться, видоизменяться и превращалась в отдельную ветку, разрастаясь и переплетаясь между собой. Они становились подобием раскидистого дерева, пуская корни и нависая раскидистой кроной над огнем, и впитывая его в себя. Вот уже не маленький трон, а огромная акация, переливаясь всеми оттенками пламени, торжествующе сияла и тянула свои ветви к небу. Ее полыхающие листья летели вверх, подобно звездам.
Халосет стоял в толпе. Он смотрел на костер…
Китай. Провинция Хэнань.
Тотмий шел по знакомой деревне и с интересом замечал, что почти ничего не изменилось во внешнем ее облике за годы его отсутствия. И только внутреннее чутье улавливало едва различимый холод душевной опустошенности, сквозившей из каждой двери, из каждого окна. Люди чего-то опасались и, хотя страх был знаком им и раньше, теперь к обычному страху примешивалось что-то еще. Тотмий не знал, что к власти в этой стране пришел новый император, который сразу же поверг в трепет свой народ, начав с жестоких реформ и наказаний непокорных, распущенных мягкотелым старым правителем, отцом нынешнего.
Круглый домик Ну-от-хаби Тотмий узнал сразу, еще издалека. И пока дошел, сотни воспоминаний промелькнули в его голове, таких живых и ярких, что, вставая перед мысленным взором, они загораживали реальность.
Он остановился у порога и отворил дверь. Внутри было темно и пустынно. Но все находящееся в этом доме показалось Тотмию таким родным, когда-то утраченным и вновь обретенным сейчас, что он не замедлил войти внутрь. Чувства переполняли его.
Когда глаза привыкли к полумраку, Тотмий разглядел, что все в домике осталось на своих старинных местах. Только отсутствовала скульптура, отлитая из золота, которую они с Ну=от-хаби сделали вдвоем. Круглые окошки закрывались маленькими деревянными шторками, собранными из тонких щепочек и великолепно расписанными художником, изобразившим цветущие ветви мандаринового дерева. Тотмий потянул за шелковую кисточку, висевшую с краю шторки, и жалюзи поднялись вверх, пропустив в комнату солнечный свет. Тотмий подошел к тому месту, где до сир пор стоял его станок со скульптурным портретом Ну-от-хаби. Каменная физиономия китайцы приветствовала его лукавой улыбкой. Работа показалась Тотмию несовершенной и какой-то детской.
Он сел на скамейку перед станком и задумался.
Неожиданно в доме стало светло. Дверь отворилась и вошел Ну-от-хаби. Не замечая гостя, он спустился по винтовой лестнице и направился прямиком к столу, озабоченный каким-то делом.
– Учитель, – тихо позвал Тотмий.
Китаец содрогнулся всем телом и медленно обернулся. Его ученик стоял перед ним в потрепанной, кое-где порванной одежде, принадлежащей неизвестной китайцу стране. Тотмий улыбался счастливой широкой улыбкой. Взрослый мужчина…
– Ты все-таки решил вернуться? – взяв себя в руки, как ни в чем не бывало, спросил Ну-от-хаби с иронией, свойственной только ему одному.
– Да, учитель, – Тотмий был действительно счастлив.
– Ну, а ты был в Догонять-пыль?
– Где? – не понял Тотмий.
– Ну, в той стране, куда ты направлялся?
– Ах, да, – скульптор улыбнулся. – «Догонять-пыль». Египет.
– Еги-пет… – пробуя на язык новое слово, переспросил Ну-от-хаби. – Значит, так она называется?
– Да.
– Прекрасно. И, надо думать, ты бывал там?
– Да, довелось. Я жил там тринадцать лет.
– Понятно, – китаец копался на своем столе и делал вид, что очень занят. – Тринадцать лет – срок порядочный. Надеюсь, за это время ты нашел денек, чтобы выполнить мое поручение?
– Какое поручение? – Тотмий решил подыграть своему учителю.
Ну-от-хаби взглянул на ученика, как тому показалось, с детской обидой:
– Я помнится, просил тебя отнести два моих браслета во дворец тамошнего императора. Ты сделал это или забыл?
Тотмий не стал мучить старика и ответил со всей искренностью, на которую был способен:
– Конечно, это ведь было моей целью.
– Кому ты их вручил? – ревниво допытывался китаец.
Тотмий узнавал своего учителя.
– Царице Египта, самой прекрасной женщине на свете, – он старался не подавать вида, насколько он взволнован, даже на мгновение перехватило голос и пришлось откашляться.
Китаец внимательно посмотрел на своего ученика:
– Ей понравилось?
– О, учитель, это целая история…
Ну-от-хаби был верен себе, а потому поспешил перебить Тотмия:
– Историю ты расскажешь после, а пока я хочу знать, понравился ли ей мой подарок?
– Она была потрясена, учитель, и сразу же примерила его!
– А поскольку ты забыл ей сказать, как открывается замок, царица и по сей день ходит в драгоценностях Ну-от-хаби, – потирая руки, пошутил китаец, но тут же заметил перемену в лице ученика.
– Нет, учитель, – ответил сразу помрачневший Тотмий. – Царица умерла три года назад, пока я добирался сюда. Я ушел из Египта как раз накануне этих событий и узнал обо всем в дороге.
– Вижу, мой мальчик, ты был неравнодушен к этой женщине.
– Это не так, – попробовал возразить Тотмий, но китаец его не слушал, он задавал все новые и новые вопросы.
– Ты хорошо знал ее?
– Неплохо. Учитель, я тринадцать лет прожил при дворе фараона. Так называется император Египта.
– Неплохо, неплохо, – понимающе закивал китаец. – Значит, жил при дворе. Служил охранником или был отгонятелем мух? А, может, ты был рабом?
Тотмий едва улыбнулся:
– Я делал портреты царицы и всего двора. В Египте очень ценится искусство скульптуры, и я кое-чего достиг.
– Значит, твой наставник был прозорлив и находчив, отправляя тебя именно в эту страну? – самодовольно потирая ладони, сказал Ну-от-хаби.
– Да, учитель.
– Я не однажды слышал о начальствующем там скульпторе Тут-мет-сиу… или как там его зовут, – китаец задумался, припоминая имя, потом с досадой махнул рукой. – Не вспомню точно, как-то так. Слава о нем не год и не два отдается по всему миру. Ты был в Египте и должен о нем знать.
Вопрос застал Тотмия врасплох.
– Как его зовут? – придумывая на ходу, что ответить, уточнил он.
– Какая разница! Самый лучший скульптор «Догонять-пыль»! Тот-месау или Тут-сет-мис… Это ты должен мне сказать его имя, ты там жил тринадцать лет! – Ну-от-хаби посмотрел прямо в глаза своему ученику. – Или ты что-то от меня утаиваешь? Ты был там?
– Да, – ответил ваятель не сразу, а после некоторого раздумья. – В пору моего пребывания в стране фараонов при дворе действительно существовал такой человек, его звали Тутмес. О его славе судить не мне. Работал он честно, со всей страстью своего сердца. Он стремился не к почету и богатству. Он не только хотел добиться в камне наибольшего сходства с теми, кого изображал. Ему было нужно выразить внутренний мир человека…
– Его внутреннего бога, – подхватил, понимающе кивая, Ну-от-хаби. – Это великолепно!
– Говорят, что этот человек оживлял камень, – Тотмий усмехнулся. – Может быть, за это его и поставили начальником над всеми скульпторами.
– И он там ими правит? – удивленно причмокнул губами китаец и принялся развивать свою мысль. – Учит их своему искусству, наказывает нерадивых и непослушных, как это везде принято?..
– Нет, он ушел, – перебил его Тотмий.
– Почему? – еще больше удивился Ну-от-хаби. – Ты ведь сказал, он не стремился к славе? Он же имел все, о чем даже мечтать нельзя: он был самым главным! А это что значит? Когда ты главный – только ты решаешь, что тебе делать. Никаких советчиков! Никаких преград! Возможно, ты ошибаешься, и он не был чужд тщеславию, ему оказалось мало оставаться первым в стране?
– Нет, причина кроется в другом. Фараон, который понимал его, как самого себя, умер. – Тотмий тяжело вздохнул, прежде чем продолжить. – Вековые традиции Египта суровы и постоянны. Лишь один фараон посмел пойти против всех. Эхнатон. И создал удивительный мир, и страна его узнала, что такое счастье для всех. Он не побоялся открыть путь талантливым беднякам и иноземцам. Никогда до этого не было такого расцвета искусства, как в годы его правления. Но с его смертью настал конец и его делам… Хотя все шло к закату еще при жизни фараона…
Тотмий замолчал.
Ну-от-хаби тоже выждал паузу, прежде чем задать вопрос:
– А твой… Тут-мес, он что, бедняк или не египтянин?
– Он иноземец, учитель.
– Понятно. И после смерти фараона он отправился на родину, куда звали его предки?
– Нет, – Тотмий посмотрел на Ну-от-хаби, как сын смотрит на отца. – Он не мог оставаться в Египте, потому что его внутренний бог требовал от него перемен. Он задыхался в однообразии дней и рутины. И бог подсказал ему, что нужно возвращаться в Китай к своему учителю.
Ну-от-хаби поднял брови. В глазах промелькнула лукавая икорка.
–Занятно, – молвил он. – Уж не хочешь ли ты сказать, что все это время мы говорили о тебе? Тут-мес – это ты?
– При дворе фараона Эхнатона было принято менять имена, – ответил Тотмий.
Ну-от-хаби с восторгом принялся обнимать своего ученика:
– Я знал! Я был уверен, что ты себя прославишь! Но то, что ты сказал… Это превосходит все мои ожидания! Если, конечно, ты не обманул своего учителя!
В глазах китайца блеснули слезы счастья и гордости.
– Скажи, мастер, – неожиданно спросил Тотмий. – Почему в Египте не знают о существовании Китая? Хотя здесь о Египте прекрасно осведомлены? В чем причина?
– Каждый знает то, что хочет знать, – мудро ответил Ну-от-хаби. – Кому-то необходимо, чтобы фараон считал себя самым могущественным правителей на земле, не думая о том, что есть и другие великие властители, отнюдь не хуже него. И государства с великой культурой, выдающимися умельцами и мыслителями. Наверное, есть в таком неведении некая польза? Как считаешь?
– Да, кому-то это выгодно, – подтвердил Тотмий.
– Но ты не забыл обратной дороги в неизвестную страну, – китаец подмигнул ему. – И тебе вновь придется помогать мне.
– С радостью.
– Представь себе, император взял меня на службу, – не без хвастовства произнес Ну-от-хаби. – Видишь, твой учитель не отстает от ученика! Но скажу по секрету, – китаец приблизился к уху Тотмия. – У нас в стране очень большие перемены. И это большие перемены к худшему. Старый безобидный болванчик скончался пару лет назад, и его место занял самодур и палач. Он до безумия жаден, гребет к себе золото отовсюду. Трусость не позволяет ему вести войны с соседями, поэтому богатства он выжимает из собственного народа, готовый съесть его живьем. Но, представь себе, – китаец самодовольно хихикнул. – Я заставил его взять меня на службу. И это вместо того, чтобы отдавать ему последнее золото, которое было в моем доме. Иначе я не смогу работать, у меня не осталось бы материала. Он и так забрал себе нашу статую девушки, и не сказал не единого слова благодарности!!!
– Так вот почему я ее здесь не вижу! – воскликнул Тотмий.
– Да, да, она стоит в спальне императора. И он все время пялится на нее – любуется! Бедная Ниу-девочка! Каково ей смотреть на нашего императора! – с горечью воскликнул Ну-от-хаби и тут же спокойно продолжал. – Ничего не поделаешь. Сегодня император заказал мне золотые перстни на каждый палец и два золотых футляра для его длинных ногтей, которыми он стучит по полу, когда ему скучно.
– Что за уродство! – не выдержал Тотмий, представив ногти длиной до пола.
– Но я думаю, вскоре этому глупцу понадобится и золотая статуя юноши (мало ли, какие у него фантазии), и вот тогда мне без тебя не обойтись.
– Будем работать, как прежде, – ответил Тотмий.
Китаец одобрительно положил ему руку на плечо.
Азиатские территории Египта.
Сорокадевятилетний Суппиллулиума победоносно въезжал на белоснежном коне в Кадеш, город, отвоеванный хеттами у прежнего захватчика Сирии – Египта. Суппиллулиума сильно располнел, что придавало его виду еще большую торжественность, но совсем не радовало коня, вынужденного таскать на себе год от года все тяжелеющую ношу. Чуть позади владыки в числе царских сыновей ехал хмурый Рабсун.
Улучив момент, когда Суппиллулиума неуклюже развернулся, чтобы приветствовать воинов движением руки, Рабсун подскакал к дяде и быстро сквозь зубы проговорил:
– Не время ликовать. Сирия теперь вся в твоих руках, о солнце! Но Сирия – еще не Египет!
– Ничего, мой сын, – спокойно отвечал царь. – Зато теперь фараону придется считаться с нами.
– Я – фараон Египта! – заявил Рабсун.
Он думал смутить своего царственного дядю таким выпадом, но тот лишь усмехнулся.
– Возможно, – умиротворенно произнес Суппиллулиума. – Только в Египте никто об этом не догадывается. Я уверен, про тебя забыли, как и про ту когда-то сочиненную легенду о том, как ты вместе с матерью еще ребенком пал жертвой борьбы за престол.
– Но я жив! – не унимался Рабсун и даже приподнялся в стременах. – И я не младенец!
– Это ничего не дает ни тебе, ни Египту!
– Но я завоюю эту проклятую страну, если ты дашь мне войско! – горячился племянник.
– Мы завоюем, мы, – поправил его царь. – Не следует тебе указывать своему владыке на то, что ему следует или не следует делать, а я не должен советоваться с тобой и ставить тебя в известность относительно своих планов. Ты не имеешь на это права ни по возрасту, ни по крови. Но кое-что ты можешь знать. Это будет тяжелая война! И если ты отличишься храбростью и преданностью мне, повелителю-солнцу, я, возможно, подумаю насчет того, посадить ли тебя на трон страны, где ты родился, или отдать его одному из моих сыновей.
Рабсун зло взглянул в лицо Суппиллулиуме, с криком пришпорил коня и поскакал прочь.
Царь с нескрываемой ненавистью смотрел ему вслед.
