Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу
Разве он крался? Он убрал из города Такенса, поставил жрецов Амона на место. Он строил новый город, где будет справедливо править и учреждать новые законы, несущие людям счастье. Неужели все это называется «красться»? Амонхотеп лишился душевного равновесия. Он прекрасно понимал, что дерзкий скульптор был прав. Надолго ли затихли служители богов? До тех пор, пока не появился новый Такенс. А если ничего не делать, он появится довольно скоро, пока фараон будет обосновывать причину, заставящую жречество прислушаться к интересам государства. Не лучше ли самому занять место верховного служителя культа? Амонхотеп снова и снова обдумывал это. Не исполнит ли он тем самым тайные чаянья тех, кто пять лет назад возвел его на трон, и так настойчиво хотел посвятить в высший жреческий сан? Времена прошли, и сейчас среди них нет их вдохновителя. Но это только в храме Амона, а таких культов в Египте множество, из них Амон является высшим божеством, и его верховный жрец считается главным над всеми остальными. Надолго ли? – Взгляд фараона упал на окно. На внешней его стороне рос плющ, и солнечные лучи косыми прядями падали через окно внутрь павильона.
Солнце – это бог, которому возносит молитвы все живое.
Амонхотеп закрыл глаза и сжал пальцами переносицу.
Египту нужен новый бог, у которого не будет божественных родственников, чьи служители начнут грабить народ и подталкивать его к возвеличиванию над другими народами. Этот бог будет защищать и объединять, дарить правду и справедливость каждому жителю страны. И этим богом будет солнце. Не Хепри, не Амон и не Ра. Не нужны идолы-животные, кровь на алтарях. Богом будет само солнце, светящийся шар, который виден на небе любому зрячему, а слепец ощущает на себе тепло его ласковых рук. И фараон неумело стал рисовать на чистом папирусе круг, от которого во все стороны расходились прямые линии- лучи, каждый из которых оканчивался подобием человеческой руки. Он больше не хотел красться по темным коридорам, его не тревожили честолюбивые замыслы, он знал, что для осуществления его дела нужна нечеловеческая храбрость. Он хотел стать для Тотмия тем, ради кого тот совершил свой долгий путь, и Амонхотеп уже знал, что поддержит ваятеля в его стремлениях. Он знал, что только иноземец, свободный от канонов, способен будет их сломать, чтобы создать свои шедевры и научить других новому искусству. И он уже представлял строящиеся храмы нового города, увенчанные рельефами бога солнца, повторяющими то изображение, которое только что появилось на его папирусе.
А уже через считанные недели великая по своему размаху и дерзкая по замыслу мечта начала осуществляться. И никому не приходило в голову оспорить волю фараона, ибо сам бог Солнца непроторенной тропой вел своего сына к свету.
Глава 13.
Египет. Ахетатон.
Над отделкой одного из храмов нового города работали мастера. Немолодой скульптор делал рельеф: на гладкой поверхности шлифованного камня с помощью какого-то инструмента чертил круг, все больше углубляясь в камень. Это был Юти, занимающий должность главного скульптора при дворе Амонхотепа IV. У противоположной стены на высоком сооружении, похожем на огромную скамью, трудился другой человек. Он был моложе Юти, худощав, с очень сильными жилистыми руками. Он стучал по камню специальным приспособлением, высекая пыль и крошку, а порой и желтоватые искры, бледные в свете дня. На стене начинало появляться какое-то изображение. Линия, глубокая и четкая, тянулась и изгибалась, образуя очертания человека с поднятыми вверх руками. Оно напоминало изображение жреца, возносящего хвалу богу солнца. Босой грязный мальчишка, в котором угадывался сын бедняка, уже давно следил за работой мастеров, прячась за колоннами. Юти сразу приметил его, но не подавал виду, лишь изредка поглядывал в его сторону, проверяя, не ушел ли босоногий зритель. Изображение в рельефе человека привело мальчишку в восторг, он не мог оторвать взгляда от работающих мастеров, и уже совсем забыл, что надо прятаться, чтобы его не прогнали. Он никогда не видел картинок в камне, хотя его отец и рассказывал ему, что в больших городах так принято украшать храмы и гробницы. И сейчас ощущал себя внутри какого-то удивительного мира, где сбываются его мечты.
Неожиданно чья-то рука легла ему на плечо. Вздрогнув, но еще не приходя в себя, мальчишка обернулся. Он увидел перед собой невысокого щуплого паренька примерно его лет, который с нескрываемым презрением его разглядывал.
– Ты чего здесь? – наконец спросил незнакомец. – Чего тебе тут нужно?
Мальчишка удивлялся нахальству парня и не посчитал нужным робеть:
– А тебе что до этого? – с вызовом произнес он, поднимая брови и пытаясь смотреть на собеседника с большей независимостью.
– Ничего таким здесь околачиваться, – не смутился парень. – Мешаете работать.
– Ха! – засмеялся босоногий. – Что ты сам-то понимаешь в этом?
– Да уж больше твоего. Я – скульптор, как и мой отец. Видишь того, что работает на козлах? Это Мен, скульптор фараона, а я Бек, его сын.
– Врешь! – неуверенно произнес мальчишка и осекся.
– Уходи отсюда, – приказал Бек. – Нечего тебе тут делать.
Тут он заметил, как босоногий сжал кулаки.
– Хочешь подраться? Заняться нечем? – подначивал его юный скульптор. – Лучше сходи умойся, а то на тебя тошно смотреть…
Он не успел договорить, как мальчишка бросился на него и повалил на пол. Они покатились, сцепившись клубком, хрипя от ярости и отчаянья. Увидев драку, Мен спрыгнул вниз и попытался их разнять, но ему это не удалось, и он позвал Юти. С большим трудом они вдвоем разняли дерущихся и растащили их в стороны.
– Чего ты кинулся на моего сына? – принялся браниться Мен. – Ты болен бешенством?
Мальчишка исподлобья косился на говорившего.
– Откуда ты взялся? – продолжал скульптор. – Затеял драку в священном месте, поднял шум. Убирайся!
Его голос отразили колонны недостроенного храма, и последнее слово прозвучало, как проклятье. Мальчишка втянул голову в плечи. Юти, доселе державший его за руки, отпустил его, и он понял, что ему придется уйти из этого сказочного мира, подарившего ему сегодня несколько часов счастья.
Поникнув головой, медленно пошел он по направлению выхода и услышал за своей спиной негромкую речь Юти:
– Бек поступил неправильно, решив прогнать его прочь. Я наблюдал за ним. Он долго стоял и смотрел на нашу работу.
Мальчишка в надежде обернулся.
Мен, Юти и несколько сникший Бек смотрели на него. Он воспринял это, как разрешение остаться или сказать несколько слов перед уходом.
Он приблизился к скульпторам и, преодолевая смущение, произнес:
– Я виноват, уважаемые… Но позвольте мне объяснить, почему я пришел сюда…
– Да, мы слушаем тебя, – спокойно сказал Юти. – Говори.
Мен молча кивнул головой. Бек поджал разбитые губы.
– Уважаемые, я сын простого ремесленника, но мне бы хотелось работать так, как вы. Я хочу научиться вашему делу. Я мечтаю назваться вашим учеником, уважаемые. Я хочу стать скульптором.
Мен отвел глаза и при этом замотал головой: «Нет». Бек, заметив это, затаил в губах усмешку. Юти молчал.
– Нельзя? Мальчишка еще лелеял надежду. – Но почему, скажите, уважаемые!
– Пойми, мальчик, – попытался ему объяснить главный скульптор. – Наше искусство доступно не для каждого. Видишь ли, чтобы сделаться ваятелем, недостаточно одного желания. Необходимо иметь особую одаренность, расположенность к этому ремеслу: как физическую, так и умственную. Ты должен по-особому видеть мир, а это очень сложно. И этому долго учатся.
– Я готов долго учиться! – с пылом воскликнул мальчишка, но Юти, словно не замечая этого, продолжал:
– Мы учились этому ремеслу с раннего детства, воспитывались иначе, чем дети ремесленников и крестьян. Скульптор – это другой мир, в который не войти без особой подготовки. И мало получить воспитание, нужна еще и память предков. Ты хочешь знать, что это? – Юти говорил так, будто утешал безнадежного больного. – Это то необъяснимое, когда потомственный скотовод с младенчества находит общих язык с животными, сын военачальника с рождения способен вести за собой людей… Мой дед занимался ваянием и научил этому моего отца, от которого знания и мастерство неминуемо перешли ко мне. Ты видишь Бека? – мальчишка кинул завистливый взгляд на своего недруга, а тот с презрением посмотрел в ответ. – Он хоть и кичлив, но ему на роду написано быть скульптором, и здесь ничего не изменишь. Это, конечно, кажется несправедливым, потому что ты должен вернуться к отцу и научиться у него тому, что умеет он. Пойми, я говорю это, сочувствуя тебе. Но участь человека определена богами, и если боги сделали тебя сыном ремесленника, значит, так тому и быть.
Мальчишка почувствовал, как огромные горячие капли наплывают ему на глаза. Он глубоко вздохнул, слезы отступили, но в носу от этого сделалось мокро.
– Не огорчайся, – продолжал Юти. – Ты перерос тот возраст, когда еще было не поздно браться за твое обучение. Тебе ведь уже лет тринадцать?
– Четырнадцать, – буркнул мальчишка.
– Тем более! И, как я вижу, ты беден. А для того, чтобы учиться, необходимо платить за полученные знания. Поэтому тебе остается только смириться с судьбой. Ничего не изменишь.
Мальчишка молча повернулся и, ни на кого не глядя, побрел из храма, низко опустив голову. Он старался скрыть слезы, безудержно бежавшие из глаз и падающие на каменные плиты пола.
– Постой! – ласково позвал его Юти.
Тот медленно обернулся.
– Если тебе так уж нравится наша работа, приходи, смотри, сколько пожелаешь, – как можно более доброжелательно произнес Юти. – Как твое имя?
– Халосет, – не сразу сказал мальчишка слегка охрипшим голосом.
– Приходи, Халосет.
Он не ответил, еще больше втянул голову в плечи и побрел прочь от группы скульпторов, которые молча смотрели ему вслед, пока его фигурка не потерялась из виду в лучах слепящего солнца, а потом вновь принялись за работу.
Оказавшись на улице, Халосет побрел в сторону Хапи, и шаги его все учащались. И вот он уже бежал, а его скорость наталкивала на мысль о погоне. Но никто не преследовал грязного подростка, хлюпающего носом и то и дело растирающего по лицу влагу, сочившуюся из-под густых длинных ресниц, не знавших мустайма. Это были слезы обиды и боли. Он не мог с ними справиться и от досады бежал все быстрее. Он несся, не разбирая дороги, не глядя под ноги, благо, людей ему на пути попадалось немного, и каждый предусмотрительно отступал в сторону.
Недостроенные улицы сменяли одна другую, какие-то вели к центру, иные – к руслу Хапи, и мальчишка, знавший здесь каждый плефр, бежал к реке. Но тут кто-то крепко схватил его за руку и удержал с силой, достойной воина. Резко развернувшись, подросток уже хотел укусить того, кто помешал ему, но слегка обомлел, не ожидая увидеть перед собой тщедушного старика, прямого, как его палка, которую он держал в одной руке, в то время как другой продолжал сжимать запястье мальчишки. Сила у старика, казалось, бралась из ниоткуда. Но сухие пальцы до боли стиснули запястье парнишки.
– Подожди, юноша, – тихо и внятно сказал старик.
От его слов повеяло умиротворением, заставившим мальчишку немного успокоиться: – Присядь со мной.
Повинуясь неведомой воле, паренек последовал за незнакомцем. Они сели на камни. Мальчишка поймал себя на ощущении, что когда-то видел этого старика. Но при каких обстоятельствах? Где?
– Ты решил, что не стоит продолжать эту жизнь? – вдруг спросил старик.
Парнишка вскинул на него глаза, в тот же миг щеки его вспыхнули, и даже грязные разводы не сумели скрыть румянца.
– Нельзя сдаваться сразу только из-за того, что кто-то отказал тебе в участии, – продолжал старик. – Ты хотел не славы, а прикосновения к красоте, ведь так?
Мальчишка заворожено смотрел на старика и не понимал, откуда тот знает о нем так много и почему говорит об этом здесь, сейчас?
– Ты пытался расшевелить черствую душу, оторвать от работы того, для которого ничего не существует вокруг, пока есть он и его труд? А ты спросил себя, тот ли это человек, который достоин того, чтобы учить тебя?
Халосет не замечал, что его лицо постепенно вытягивается от удивления, а глаза достигают чудовищной ширины. Рот открылся, но ни звука не сорвалось с губ.
– Как ты мог подумать, что мнение Юти – единственное на свете? Кто научил тебя такой глупости? Я рад, что оказался поблизости и сумел предотвратить твою бессмысленную гибель. Я продлил тебе жизнь и, быть может, тем самым поступил жестоко, потому что тебе предстоит нелегкий путь разочарований, предательства и отчаянья. Но поверь, твоей душе полагается испытать и боль, и радость, и любовь, чтобы разобраться в справедливости и коварстве. Ты должен пройти все до конца, стать мудрее и разумнее, оставив после себя добрые дела, и только после всего этого решать собственную участь. Я знаю, тебе уготована не жизнь ремесленника. Нужно быть стойким. На земле Египта Юти не единственный человек, способный осуществить твою мечту. Твой разум и чувства подскажут тебе, что делать. И никогда не отчаивайся. Не думай о смерти до последнего мига, пока она сама не позовет тебя в ту пустыню, где живут души художников, этих вечных странников, и тогда посмейся над смертью. Но и она не избавляет от боли и терзаний. А впрочем, – старик усмехнулся и посмотрел на мальчишку. – Может, это только моя фантазия и я говорю тебе о будущем, которому не суждено осуществиться?
Мальчишка молчал. Что он мог ответить?
– Я очень многое знаю о тебе, – продолжал старик. – И вижу, что напрасно рассказал о твоей судьбе. Ты все равно построишь ее так, как требует наш бог.
– Какой бог? – впервые подал голос Халосет.
– Бог нового Египта, Атон-солнечный диск, – старик прищурил глаза и посмотрел на стоящее в небе светило. – Именно ему ты будешь служить отныне и до смерти. Я не могу ошибиться, так сказал сам Атон, – с этими словами старик встал и, опираясь на свою палку, неторопливо отправился прочь.
Мальчишка остался сидеть, обдумывая слова странного собеседника. Некоторые из них его пугали, кое-что казалось бредом, но так или иначе нельзя было не признать, что старик говорил ерунду. Взять хотя бы бога Атона. Он оговорился – Амона! Нет главнее Амон-Ра среди богов Египта, это Халосет знал точно.
Старик уходил, мальчишка посматривал в его сторону и совершенно забыл о том горе, которое привело его на эту пустынную улицу, ведущую к Хапи. Старик же тем временем дошел до угла недостроенного дома и скрылся за поворотом. А паренек так и не вспомнил, где и когда видел этого человека. Он уже обдумывал план своих новых действий, согласно которому он во что бы то ни стало сделается лучшим скульптором Египта, как Юти! От этой мысли он развеселился и, бодро вскочив на ноги, побежал к водам Хапи… умывать щипавшее от недавних слез лицо.
Египет. Уасет.
Тотмий поставил перед собой на столик маленькое изваяние, стилизованное под куб. Бока статуи покрывали надписи, которые не были интересны скульптору. Он разглядывал лицо изображенного, то и дело поворачивая фигурку разными сторонами. Затем в раздумье погладил подбородок и потянулся за инструментами.
– Что ты собираешься делать? – строго спросил его Махрос, ревностно следящий за каждым движением неучтивого иноземца.
– Хочу исправить недоделки скульптора, – как бы между прочим, ответил молодой человек и уже занес над физиономией статуи резец, но тут прозвучал властный голос мастера:
– Остановись, невежа! Как ты смеешь покушаться на то, к чему не прикасалась твоя рука, что не тобой сотворено? Почему ты считаешь себя вправе вмешиваться в работы других мастеров?
– О, досточтимый Махрос, фараон разрешил мне вести любые поиски, – и резец вновь навис над каменной фигуркой.
– Стой! – велел египтянин, и Тотмий, взглянув на его грозно горящие глаза, был вынужден подчиниться. – Я все знаю, – продолжал Махрос, немного успокоившись. – Почему ты не исправляешь свои собственные статуи, сделанные раньше, а берешься за чужие?
– Но, мастер, у других ошибки заметны сразу, я их прекрасно вижу. А к своим глаз привык, и трудно распознать те изъяны, которые вкрапливаются в работу с самого начала.
– А! – злорадно воскликнул египтянин. – Ты хочешь идти самым легким путем и наивно полагаешь, что именно он приведет тебя к совершенству? Ты ошибаешься! Искать чужие промахи – не труд, а забава. Но умение сделать совершенной свою работу – вот высшее мастерство. Сними копию со статуи и глумись над ней.
– О да, мастер, – задумчиво пробормотал молодой ваятель. – Это было бы правильно. Мне необходимо сравнивать конечный результат с начальным.
– Ты иногда умеешь признавать ошибки, – с довольным видом произнес Махрос.
Тотмий взял кусок желтого песчаника и принялся его обрабатывать. Махрос со стороны наблюдал за его действиями.
– Скажи, досточтимый мастер, – не отрываясь от работы, спросил Тотмий. – Зачем на статуе иероглифы? Это что, те самые знаменитые надписи, указующие на точное имя изображенного человека?
– Да будет тебе известно, что это магические заклинания, – величественно отвечал египтянин. – Если поливать такую статую водой, получишь целебный напиток, излечивающий от болезней.
– Что? – засмеялся Тотмий. – Целебная вода?
– Да, вода, впитавшая силу заклинаний, – Махрос готов был рассердиться. – Только не думай, что все так просто. Тебе не под силу совершить подобное чудо. Для этого нужен жрец с его знаниями тайн магии предков; только ему дано сотворить небывалое. А для тебя это простая статуя, почти кусок камня, который ты собрался использовать в своих нуждах.
– Прости же меня, мастер, – попросил Тотмий. – Я признал свою ошибку. Лучше объясни, почему в Египте так распространены подобные статуи? Я много раз видел их, правда, не столь примитивные и маленькие. Хотя, на мой взгляд, примитивность уже есть в кубическом изображении человеческой фигуры. Взять хотя бы статую архитектора Сенмута с принцессой Нефрурой на коленях…
– О, ты знаешь о великом Сенмуте? – удивился Махрос. – Неужели ты интересуешься египетским искусством? Это же не свойственно тебе.
Тотмий решил подыграть мастеру и ответил в том же тоне:
– Да, досточтимый Махрос, несмотря на то, что меня не учат тайнам ремесла, я изредка пополняю свои скудные знания.
Египтянин поджал губы, поняв, что это камень в его огород. Ведь с момента ссоры он так и не начал обещанных занятий с молодым иноземцем. Поэтому тут же постарался изменить ход разговора.
– В первую очередь египетские скульпторы стремились к наибольшей прочности статуи, к предельной простоте формы. Так повелось с древности. Целостность, нерасчлененный блок, уравновешенность композиции – разве это не путь к красоте? И если б ты смог проявить свою наблюдательность, ты бы заметил, что это тоже один из канонических типов скульптуры Египта.
Тотмий сидел спиной с Махросом и не смотрел на него, но не мог удержаться от улыбки, отразившейся даже в его позе и движениях. На его счастье, старый скульптор ничего этого не заметил, иначе не миновать бедному иноземцу новой взбучки.
– Кого изображаешь? – с какой-то непонятной ревностью наконец спросил Махрос, когда Тотмий заканчивал работу над изменением облика копии кубической статуи. Оригинал стоял напротив, и молодой скульптор то и дело поглядывал на него, сверяя с деянием собственных рук.
– Я не знаю, кого я делаю, – не отрываясь от работы, ответил Тотмий, и ему тут же пришлось пожалеть о сказанном.
– Постой-ка, – возмутился египтянин. – А как же ты можешь делать статую человека, не имея на это его согласия?
– О, досточтимый Махрос, – устало сопротивлялся молодой ваятель.– Как я буду искать этого человека, когда его, быть может, не существует в этом мире? Я создаю его облик здесь, сейчас, я сам выбираю, как ему выглядеть…
– Это более, чем странно, – не успокаивался мастер. – Я еще и еще раз должен сказать тебе, что ты – нечестивец, невежа и не имеешь права прикасаться к священному искусству моей страны, пока не проникнешься уважением к его вековым законам.
– Благодарю тебя, мастер, я это уже слышал и давно все осмыслил. Ты совершенно прав. Но скажи, как узнать о внутреннем мире статуи, не соприкоснувшись с нею, не сросшись своей душой с сердцем камня?
– Я не могу слушать тебя, – с досадой молвил Махрос. – Ты так еще плохо изъясняешься, что тебя трудно понять.
Тотмий в ответ на это повернул голову и через плечо с усмешкой посмотрел на мастера, в то время занимающегося раскраской статуи какого-то человека в богатой одежде.
– Не воображай себя творцом. Это все то, что находится за пределами твоего разума. Я полагаю, в камне достаточно внутренней силы, чтобы самому вылиться в определенный образ, – торопливо говорил Махрос в такт движениям кисти. – Ты не задавался вопросом, почему именно камень – материал скульптора?
– Потому что он долговечен, – невозмутимо отвечал Тотмий.
– Не только. Внутри камня густая, емкая энергия, воля, сжатая в кулак. Ты смотришь на камень и думаешь, что это лишь средство для достижения твоих замыслов, но ведь это не так. Прежде чем браться за работу, спроси у камня, согласен ли он?
– Ты рассказываешь притчу? – уточнил Тотмий.
– Я привык к твоим дерзостям, – снисходительно ответил Махрос. – А потому позволю себе продолжить. Ты никогда не задумывался над происхождением камня, который держишь в руках?
– Задумывался. Его откололи от скалы или добыли в каменоломнях.
– У тебя убогое воображение! Я говорю об иных вещах. Как ты думаешь, откуда в маленьком кусочке столько силы, чтобы воздействовать на тонкую душу скульптора?
– Откуда?
– Ты не знаешь. Да и я могу только догадываться, – Махрос оторвался от раскраски и мечтательно продолжал. – Когда я вижу бесформенный кусок каменистой породы, мне почему-то представляется огромный мир, необъятные пространства пустынь, гор, зеленых долин и садов, люди, горизонт, звезды… Я понимаю, что все это заключено в камне, нужно только уметь раскрыть это для себя. В нем – божественная воля.
– А не кажется ли мастеру, что только его фантазия ухитряется наделить безжизненный камень необыкновенной силой? Почему ты думаешь, что божественная воля находится внутри какого-то камня, а не в тебе самом? Не перебивай меня! – Тотмий развернулся к египтянину всем корпусом и вперился в него взглядом. – Кто, кроме тебя, сделает камень тем произведением, на которое люди будут любоваться, молиться, радоваться? Если в камне такая неподдельно чудесная сила, что же он сам не принимает формы, соответствующие его внутренней энергии? Или он считает это ниже своего каменного достоинства? А, мастер? Разве скульптор – жалкий придаток, слуга, раб камня?
– Что ты говоришь, я не успеваю понять тебя, – попробовал вставить Махрос, но Тотмий не дал ему продолжить:
– Напротив, без скульптора вся хваленая воля, сила камня превращается в ничто. Нет ваятеля – и божественный камень вынужден служить жерновами крестьянской мельницы вместо того, чтобы красоваться в каком-нибудь храме в виде статуи бога или богини.
– Не переступай черты моего терпения, – с долей угрозы произнес Махрос.
Тотмий остановился и перевел дух.
– Я не стану дальше спорить с тобой, досточтимый мастер. Ты мудрее, опытнее и лучше знаешь эту страну, чем я. Но, прости, я не согласен считаться исполнителем чьей-то воли. Я хочу и могу сам превращать камень в плоть, преодолевая его сопротивление. Я видел скульптуры последних лет, и я нашел в них то, что мне необходимо. Я понял, что не одинок в моих поисках и желании изображать живые лица. Были ваятели и до меня, но, судя по небрежному отношению к их работам, они были отвергнуты, потому что не отвечали вековым устоям.
– Мне нечего ответить тебе, – коротко сказал Махрос. – Ты сам сделал правильный вывод на их примере. Было бы хорошо, если б ты ему последовал.
– Да, я последую своему выводу, но совсем не так, как ты думаешь. Я буду искать развитие поискам моих пытливых предшественников, которым судьба не подарила признания.
– Боюсь, ты кончишь плохо, иноземец, – сдержанно сказал мастер.
– Мне это безразлично. Лишь бы успеть сделать то, что я хочу, – Тотмий опять занялся работой.
Махрос смотрел на него и думал, машинально опуская небольшую кисточку в баночку с краской: «А ведь он и вправду ни перед чем не остановится, если будет уверен в своей правоте. И он многого достигнет. Жаль, что он не египтянин». – Тут он вздохнул, раздувая щеки, и продолжил раскраску статуи богача.
