полная версия

Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу

– О, могущественный владыка Обеих Земель, – сухо сказал он. – Я осмелился войти к тебе, не дожидаясь, пока ты освободишься, но ко мне только что прибыл человек с посланием от моего тестя, знатного нома Анхота.

– Что случилось? – не выражая недовольства и вообще ничего не выражая, кроме спокойного равнодушия, спросил Эхнатон.

– О, повелитель! Необходимо собрать войско и сегодня же отправиться в бывшую столицу, проверив все на месте.

– Что случилось? – вновь повторил фараон.

Хоремхеб искоса взглянул на скульптора, ни на миг не прерывающего работу, и, подумав, ответил:

– В Уасете знать поднимается против тебя, повелитель. Она хочет силой заставить фараона действовать в угоду ей. Мой тесть сообщает об этом.

Тутмес перестал стучать и тревожно посмотрел на военачальника.

Эхнатон же, не изменившись в лице, в течение нескольких мгновений обдумывал услышанное и повелел:

– Отправляйся.

Хоремхеб молча поклонился и вышел прочь.

Взгляд фараона оставался невозмутимым.

Вечером того же дня Тутмес после занятий провожал Халосета до ворот. На огромном дворцовом дворе им повстречался главный скульптор Юти. Халосет низко поклонился ему в знак приветствия, прижимая к груди правую руку. Тутмес и Юти обменялись легкими поклонами.

Когда молодой человек вышел за ворота, а ваятель отправился в павильон-мастерскую, думая продолжить работу над портретом фараона, он вдруг обнаружил Юти на том же самом месте, где его повстречал давеча. Удивление Тутмеса было тем сильнее, что главный скульптор, как известно, никогда не стоял без дела. Он настолько был занят заказами, что его порой даже трудно было отыскать.

Но теперь он преграждал Тутмесу путь и, казалось, хотел о чем-то говорить. Пришлось замедлить шаг. Как только ваятель сделал это, Юти немедленно подошел к нему и, ступая с ним в ногу, проследовал рядышком до самого павильона.

– О, досточтимый Тутмес, позволительно мне будет узнать, кто этот юноша, что покинул дворец?

– Это мой ученик, – невозмутимо отвечал ваятель.

– Он сын кого-нибудь из мастеров? Я что-то не узнаю его…

– Нет, хотя ты и мог видеть его раньше; он родился в семье ремесленника.

На некоторое время воцарилось молчание. Казалось, Юти стремился осмыслить услышанное.

Наконец он произнес:

– Я хочу задать тебе еще вопрос, почтеннейший.

– Я слушаю, достославный Юти.

– Разве этот юноша с детства постигал наше ремесло с каким-нибудь именитым мастером?

Тутмес пристально взглянул на главного скульптора, уже понимая, о чем будет разговор:

– Нет, почтеннейший.

На этот раз пауза оказалась длиннее предыдущей. Юти что-то основательно обдумывал.

– Скажи, уважаемый Тутмес, что заставило тебя взять учеником человека, которого нельзя ничему научить, кто безнадежно упущен для искусства?..

– Почему ты так уверен? – возразил скульптор. – У юноши прекрасная память, хорошая наблюдательность и твердые руки, приученные к кропотливой работе.

– А сколько ему лет? – задал встречный вопрос главный скульптор.

– Девятнадцать. Это что-то меняет?

– О! Он еще старше, чем я думал! – воскликнул Юти. – Конечно, тебе, досточтимый Тутмес, молодому человеку, у которого нет опыта работы с учениками, тебе все одно, сколько лет этому юноше. Ты хочешь учить и ты учишь. Другое дело, чему ты сможешь научить и не разочаруешься ли, когда увидишь, что твой самоотверженный труд не приносит плодов? Ведь ты, мой друг, во всем будешь обвинять себя, потому что это твой первый ученик, тебе не с кем его сравнить. Ты потеряешь веру в собственные силы, тогда как этот юноша не потеряет ничего. Даже, наверняка, что-то возьмет от тебя. Ведь ты величайший мастер!

– К чему ты клонишь, почтеннейший? – Тутмес начинал раздражаться.

– Пока не поздно, оставь эту затею. Если тебе необходимо кого-то учить, возьми достойного юношу, у которого есть опыт в ремесле, или мальчика из семьи ваятеля. Это будет гораздо плодотворнее. Поверь мне.

– А если этого ученика мне поручил сам фараон? – спросил Тутмес, в упор глядя на собеседника.

Юти выдержал его взгляд и мягко улыбнулся:

– Поручить можно все, что угодно. Но это не значит, что выбор фараона всегда верен. Разве повелитель владеет нашим искусством и способен разбираться в тонкостях ремесла?

– Ты подвергаешь сомнению волю фараона? – рассердился Тутмес.

– Зачем же? Я лишь хочу предостеречь тебя, объяснив тщетность твоей затеи с этим юношей.

– Почтенный Юти, – начал скульптор. – Не утруждай себя красноречием, ибо мне знакомо это древнейшее мнение, которое ты только что изложил. Принято считать, что не получится скульптора из того, кто родился не в той среде, и, уж тем более, из того, кто поздно приступил к учебе. Так ли это?

– Да, и я настаиваю на этом, потому что еще не было противоречий вековым наблюдениям.

– Ты, почтеннейший, проверил каждого скульптора Египта? – Тутмес хитро взглянул на ваятеля.

– Я не занимаюсь изысканиями. Истина видна сразу, и она такова, что из людей, подобных твоему ученику, не выходит больших мастеров.

– Значит, ты считаешь, это невозможно?

– Я убежден! – Юти гордо вскинул голову.

Тутмес сделал вид, что озадачен.

– Что же мне теперь думать о себе, почтеннейший? Как воспринимать твои слова на мой счет?

– Какие слова? – не понял тот.

– Совсем недавно ты назвал меня величайшим скульптором, а только что убедил, что я никак не могу быть большим мастером.

– Что-то я не понимаю твою речь?

– Дело в том, – с расстановкой начал Тутмес. – Что я не отвечаю правилам, выведенным в вашем мире. Мало того, что с детства рядом со мной не было никого, кто обучал бы меня по-особому мыслить, но и ремеслу я начал учиться настолько поздно, что ты никогда бы не взялся за это гиблое дело.

– Я… – Юти подыскивал слова, а Тутмес продолжал:

– Хвала тому, что я, ища Египет, был заброшен в совершенно другие земли, где и постиг тайны мастерства. Случись мне оказаться в вашей благословенной стране раньше, никогда не дождаться бы мне милости от почтеннейшего Юти, как не смог добиться твоего снисхождения этот юноша, что просил тебя стать его учителем еще пять лет назад. Кто знает, что бы сейчас он уже умел, не откажись ты тогда…

На лбу главного скульптора появились морщины. Он вспомнил, о каких событиях рассказывает Тутмес. И он, безусловно, вспомнил все: мальчишка, кубарем катающийся по полу, сцепившись с Беком, его настойчивая просьба научить его ваянию… Юти стряхнул с себя груз навязчивых картин, вставших перед ним, и сделал вид, что не понял, о чем говорил Тутмес.

– Я вижу, ты желаешь показать, что не помнишь мальчишку? – бесцеремонно произнес скульптор. – Действительно, время упущено, и теперь уже не столь важно, вспомнишь ты это или нет. Я же, в свою очередь, сделаю все, чтобы воспитать из Халосета настоящего мастера, – с этими словами Тутмес прибавил шагу и почти бегом влетел в мастерскую.

Юти некоторое время оставался на месте, а затем крикнул вдогонку Тутмесу:

– Он все равно не добьется высокого положения среди скульпторов! Он не получит признания! Это закон!

И сказав так, отправился в обратный путь, ни разу не оглянувшись на павильон, в котором скрылся упрямец Тутмес.

Египет.

Наваленное грудами на полу золото сдержанно поблескивало в свете мерцающих факелов, расположенных возле кучки сидящих в кружок людей, чьи головы покрывала непрозрачная ткань.

– О, великий Амон-Ра! – начал было один из присутствующих, но другой, сидящий напротив него, тут же прервал его резким тоном:

– Что за надежда на Амона! Наш путь – не молитва, а действие! = из-под покрывала блеснули злые глаза. – Если до сих пор в этой стране у власти находится спятивший, то только потому, что жрецы Амона забились по норам и заняты молитвами.

– Ты не смеешь так говорить! – зашипел на него первый.

Остальные предпочитали молчать.

– О, мудрый Куш! – с долей иронии сказал второй. – Я чту твои года, но у меня есть подозрения, что все сделанное тобой направлено на пользу Эхнатону и в помощь ему. А если в храме и остались хоть какие-то сокровища, то это не более, чем твоя уловка с целью отвести от себя подозрения в нечестности и предательстве бога, которому ты служишь. А что молчите вы, мудрецы Амона? – обратился он к присутствующим. – Вы не знаете, что сказать, или боитесь Куша?

– Ты клевещешь! – взорвался верховный жрец. – Ты!..

– Я не стремлюсь наживать врагов, – бесстрастно ответил странный собеседник. – Я ничуть не лучше любого из вас. Но мой бог с утра до заката шепчет мне: все, что делается в борьбе с врагами веры, все правильно. Моему и вашему богу необходима помощь, а не глупые мольбы! Вы трусливы и недальновидны! Асахадон, этот оборванец, оказался куда проворнее и хитрее мудрецов Амона-Ра! Где сейчас этот выскочка? Наравне с фараоном правит в Уасете! Он забыл все прежние клятвы своему богу и взял новое имя. Ради своих целей он презрел все! Так что же удерживает вас от борьбы за высшую справедливость?

Десяток глаз устремились на говорившего.

– Амон не простит нам бездействия! – продолжал тот. – Хватит трусить, пора взяться за дело, имя которому – борьба.

– Что ты говоришь! – Вздыхая, возразил Куш. – Мы не в силах. Земля под ногами потеряна. Зачем какие-то нелепые мечты? На кого опираться?

– Хоремхеб, – коротко сказал жрец с колючим взглядом.

– Это глупость! – вспылил бывший верховный. – Что может связывать жречество с человеком, подавившим восстание знати? Ведь ничто не остановило его, даже то, что он один из них. Аристократ по рождению. Нет, – продолжал вслух размышлять Куш. – Лучше набраться терпения и дождаться смерти Амонхотепа…

– А можно ее ускорить, – заметил собеседник.

Среди жрецов послышались возгласы:

– Что ты говоришь! Смерть!.. Хоремхеб!.. Эхнатон…

– Тем лучше для нас. Через Хоремхеба будет легче дотянуться до недосягаемого и оторванного от жизни фараона, запершегося в Ахетатоне. Эхнатон ничего не заподозрит.

– О нет! – Куш опять вздохнул. – Связываться с Хоремхебом? Он чрезвычайно тщеславен и умен. Нам нечем зацепить его, он неуязвим.

– Зачем же так думать? – удивился жрец, зло взглянув на Куша из-под покрывала. – Ты сам сказал, мудрейший, что Хоремхеб тщеславен. А это уже слабость.

– Твоими устами говорит Амон… – изрек Куш, немного поразмыслив.

Злые глаза жреца смеялись в ответ Кушу, но ничто не выдавало подлинных мыслей незнакомца.

– Надо действовать через Хоремхеба. – вкрадчиво сказал он. – Пообещай сделать его фараоном, и он пойдет на все.

– Даже не убийство? – Куш охнул.

Его собеседник не отвечал, и бывший верховный жрец с дрожью в голове договорил вместо него:

– У нас еще недостаточно сокровищ, чтобы осуществить любое дело во благо великого Амона-Ра.

Глава 19.

1360 год до Р. Х.

Египет. Ахетатон.

В столице поселилась предсказательница, способная за несколько лет предвидеть грядущие события, и слухи о ней распространились молниеносно, привлекая к ее нищей хижине толпы людей. Каждый хотел знать свою судьбу и готов был выстаивать в очереди под палящим солнцем хоть целый день, а кто-то приходил уже не в первый раз, в надежде вымолить у прорицательницы иную судьбу.

В один из дней, когда толпа осаждала жилище ясновидящей, среди народа появились люди фараона. Очередь расступилась, давая дорогу полиции, и многие вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, что происходит во мраке хижины.

– Фараон хочет видеть тебя! – донеслись до них слова Пхута.

В тот же миг толпа распалась на маленькие группки, которые вначале взялись обсуждать услышанное, а потом и вовсе разбежались в разные стороны.

Знаменитая предсказательница была вскоре доставлена во дворец, и Эхнатон немало удивился, увидев перед собой маленькую хрупкую девочку с огромными черными глазами и копной собственных волос, которые превосходили самые роскошные парики придворных.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга: фараон и крестьянская девочка из Нижнего Египта.

Первым заговорил Эхнатон:

– Приветствую тебя. Великая прорицательница. Слава о тебе достигла моих ушей, и я захотел взглянуть на тебя. Ты удивлена?

– Отчего мне удивляться, если я давно ждала нашей встречи? – ответила девочка мягким глубоким голосом, который показался фараону странно знакомым.

– Это дар предвидения? – стараясь не показать вида, что заинтересовался, произнес Эхнатон.

– Нет, повелитель. У меня есть могущественный покровитель, ведущий меня по жизни. Он время от времени сообщает мне, что ожидает меня впереди. Наша встреча предопределена, и ради нее я совершила долгий переход в Ахетатон от дельты Хапи.

– Ты пришла одна? – удивился фараон.

– Нет, моя мать сопровождала меня.

– Скажи, девочка, неужели ты преодолела этот путь только ради встречи со мной? Не влекло ли тебя что-то иное?

– О, повелитель, – с чрезвычайной простотой отвечала Мааби. – Мне поручено сказать тебе о том, то чего зависит твоя судьба, а вместе с ней участь всего Египта.

– Сколько тебе лет и как твое имя? – словно не замечая слов девочки, спросил фараон.

– Ты интересуешься другими, не стремясь узнать о себе? – она покачала головой и ответила. – Мне тринадцать лет и у меня два имени: Мааби меня назвали при рождении, Маабитури – когда я обрела свой дар.

– Кто же дал тебе второе имя? – скорее из любезности, чем от любопытства, поинтересовался повелитель.

– Мой бог устами человека, спасшего меня от смерти. Кто он, я не знаю, но он хорошо знаком тебе.

– Да?

– Он старик, похожий на жреца, – продолжала Мааби, а фараона на миг пронзил холод от мысли, что она говорит о Хануахете. – Теперь он не здесь, не в Египте, а где-то в чужой, очень далекой стране, расположенный высоко в горах, где всегда так холодно, как никогда не бывает в твоих землях. Человек этот очень далек. Но его влияние я чувствую и поныне, хотя он давно покинул пределы Египта и лишь изредка приходит сюда в призрачном теле, столь плотном, что его можно принять за тело живого человека. Он каким-то образом влияет и на тебя.

Она взглянула на фараона, который в это время пытался отогнать от себя мысли об учителе, который покоился в мастабах близ Уасета.

– Ты сомневаешься о моих словах? – улыбнулась Эхнатону Мааби. – Но я знаю все, о чем говорю. В голову приходит просто понимание, это данность, которую необходимо принять, ведь она все равно свершится.

– Ты так считаешь? – фараон глубоко вздохнул.

– Да, все уже свершилось задолго до нашего рождения.

– Я это понимаю, – кивнул Эхнатон. – То, что ты сказала, напоминает то, что порой чувствую я.

– Да, я это знаю, он говорил мне о тебе, – подтвердила девочка.

– Кто говорил? Тот человек?

– Мой бог. Я часто слышу его рокочущий голос, от которого гаснет пламя и трясутся стены.

Эхнатон едва сдерживался, чтобы не вскрикнуть: «Как? И тебе тоже знаком этот неземной голос?»

Но сказал только:

– У меня порой бывают сны, где я тоже слышу голоса.

– Это способ воздействия на твой разум, повелитель, отражение грядущей опасности, которую можно предотвратить, если действовать правильно.

– Опасности? – Эхнатон вспомнил о чем-то и нахмурился.

– Это случилось несколько лет назад, той самой ночью, когда чуть не свершилось убийство, задуманное твоим злейшим врагом? – спокойно спросила Мааби.

Эхнатон вздрогнул, но привычка скрывать свои чувства и здесь взяла верх.

– О какой ночи ты говоришь? – как ни в чем не бывало, спросил он.

– Мы оба знаем, о чем идет речь. В ту ночь ты спал в ажурной постройке, заплетенной растениями и спрятанной среди огромного сада. Царице грозила опасность, и мне было нелегко сообщить тебе о том, что высокий человек в накидке подкрадывался с ножом к твоей супруге.

– Довольно! – остановил девочку фараон. – Я понял, откуда мне знаком твой голос.

– Мне пришлось позвать тебя.

– Это был сон, внушенный тобой?

– Это был единственный способ воздействия на тебя, могущественный, – Маабитури опустила глаза.

– И на многих ты действуешь подобным образом? – холодно осведомился Эхнатон.

– Нет, только тогда… на тебя, мой повелитель… – казалось, девочка вот-вот начнет всхлипывать. – Это исходило не от меня. Я лишь помогла тебе спасти царицу. Может, мой бог проверял меня или учил тому, что я теперь умею? Не знаю. Но больше подобное не повторялось.

– Да? – фараон оставался серьезен.

– Рядом с тобой человек, кто родился и живет только ради тебя, – она замолчала.

– Кто этот человек?

– Тот, кого в ту ночь мы оба спасали.

Фараон смягчился:

– Ну хорошо, Маабитури, я верю, что вещаешь будущее. Но теперь я хочу услышать то сообщение, ради которого ты пришла в Ахетатон.

– Я уже говорю об этом, – Мааби распахнула на Эхнатона свои огромные глаза. – Ведь ты чувствуешь, что тебя окружают люди, которые охраняют тебя и твое дело? – фараон промолчал на это. – Быть может, я из числа избранных? – девочка вновь взглянула на него и, поклонившись, тихо проговорила. – С детства меня преследует видение: прекрасный город, засыпанный песком, пустынный и заброшенный. Я знала этот город еще до того, как ты построил его, и я смогла его посетить.

– Ты говоришь об Ахетатоне?

– Да, повелитель.

– Продолжай.

– Раньше я думала, что это будущее нельзя исправить, – смахнув слезу с ресниц, сказала Мааби и вновь подняла глаза на Эхнатона. – Но он сказал мне, что можно изменить се, если действовать правильно. Для этого я пришла в Ахетатон, где во дворце фараона сообщу все, что ты должен узнать для принятия верных решений.

– Я слушаю тебя.

– О, повелитель, ничему не удивляйся, только слушай и запоминай… – она закрыла глаза, опустила голову, а потом стала медленно ее поднимать, запрокидывая назад.

Голос ее, сдавленный и неестественный, полился в уши Эхнатона, заставляя сердце содрогнуться:

– Ты правишь мудро и разбираешься в людях. Но однажды ты можешь ошибиться, поменяв местами друга и друга, и угодная богу гармония распадется уже через пять лет и восемь месяцев, неся с собой неслыханные бедствия для тебя и твоего дела, порученного самим Атоном. Не хватит света, чтобы увидеть темные замыслы, уже давно затеваемые вокруг тебя. И ты падешь от руки убийцы, который не будет знать, что он убивает. Тогда все перевернется для земли твоей. Все дела, тобой созданные, будут уничтожены. Город Атона, великий и процветающий, оставят люди и занесут пески. Имя твое нечестивцы сотрут со стен и надругаются над твоей памятью. Враг, которого ты ошибочно приблизишь, как своего друга, будет управлять этой страной, объявив себя сыном отца твоего. Он будет тайно преследовать твоих сторонников, но открыто – защищать их и брать под свою опеку. А друг, который отдалится, останется верен тебе даже на самом далеком расстоянии, он простит тебе твои ошибки и попытается сказать тебе о них, но город… Город уже пустынен, нет людей… смертная тишина поселилась среди прекрасных улиц и садов, высохших от горя и забвенья… – она замолчала; от полузакрытых глаз по щекам пролегли две мокрые дорожки. – Не отдаляй того, чей свет подобен солнцу. Не лишай себя любви и помощи.

– Кто мой друг и мой враг? – сдержанно молвил фараон.

– Ты знаешь это лучше меня, взгляни в свое сердце.

– Как сделать, чтобы не случилось всего того, с чем ты сказала? – опять задал вопрос Эхнатон.

– Не доверяйся мимолетному гневу, он губит людей.

– Как скоро я умру? – неожиданно спросил он.

– Вскоре после того, как совершишь свою страшную ошибку, – бесстрастно ответила девочка, все еще находясь в том необъяснимом состоянии.

– Через пять лет и восемь месяцев, да? – невесело усмехнулся Эхнатон.

– Нет, позже. Но это тесно связано с цепью событий и с теми людьми, которые сейчас тебя окружают. Никто из твоих врагов не способен разорвать магическую гармонию, очерченную вокруг тебя сиянием Атона. Лишь твои неправильные действия…

– Где похоронят меня? – Эхнатон будто нарочно задавал такие вопросы, от которых Мааби начинало лихорадить.

Но она говорила:

– Тела твоего нет среди гробниц Ахетатона, нет его и среди усыпальниц Ипет-Реса и в других городах мертвых. Оно исчезло, его не существует. Я не вижу его. Кто сделал это?

Последние ее слова рассердили фараона.

– Открой глаза и убедись, что я перед тобой! – громким голосом приказал он. – Я жив!

Мааби сильно вздрогнула и открыла испуганные глаза:

– Прости, о, повелитель! Тебя что-то разгневало. Прости, если я наговорила чего-то неприятного, я не отвечаю за свои слова, я их не помню. Только неясные образы… Ты сердит? Что обидело тебя? Мной двигал он – мой бог, ты не можешь на него сердиться.

– Я не разгневан, – ответил Эхнатон, вновь овладевая собой. – Но ты, боюсь, ошиблась, ибо мое тело будет покоиться рядом с Ахетатоном. Там строятся гробницы для меня и моей семьи, лучшие ваятели работают там, чтобы сделать место отдохновения достойным царей.

– Но тебе не лежать там, о, повелитель, – настаивала Мааби. – Тело твое будет изъято из гробницы и уничтожено.

– Это противоречит законам Египта! – воскликнул Эхнатон и после паузы, во время которой взвесил слова девочки, произнес. – Я не хочу с тобой спорить. Тебе лучше знать, что будет, ты – ясновидящая. Но способна ли ты предвидеть, что станет с твоим собственным телом?

– Я знаю, что не доживу до тридцати, – стоически отвечала Мааби.

– И это все? – удивился фараон.

– Я умру во дворце, но не здесь и не в Уасете.

– Где же?

– Возможно, в Менеффере.

– Кто же пустит тебя во дворцы Менеффера, чтобы ты приняла там смерть? – Эхнатон решил подшутить над девочкой, но в ответ прозвучало, как приговор:

– После твоей кончины весь двор переедет в древнюю столицу Египта, и я в его числе.

– Ты хорошо осведомлена, – повелитель покачал головой. – А теперь послушай меня, – добавил он почти зловеще. – Ты наверняка слышала, что я – один из посвященных. И мне под силу умчаться во времени так далеко, как не дано никому из смертных. Так слушай же и смирись.

Мааби взглянула на фараона и невольно отшатнулась, точно ее ударили по лицу.

Он поднял обе руки, согнутые в локтях, ладонями вверх, и устремил свой пронзительный взор в центр лба предсказательницы. Казалось, глаза его прожигали череп насквозь. Мааби почувствовала ломящую боль в этом месте головы. Послышался какой-то суховатый треск, и от ладоней фараона отскочили голубые искорки.

Эхнатон заговорил низким голосом, чем-то напоминающим голос самого бога, и это повергло несчастную в еще больший трепет:

– Маабитури! Я вижу! Тело твое, заключенное в тяжелый ящик из темного дерева, находится в черном туманном море, где маячат в темноте плавающие белые горы. Тебя несет гигантская лодка, сделанная не из дерева, у которой нет весел, и не гребцы дают ей движение. Она плывет навстречу своей гибели и похожа на город, затерявшийся среди ночного тумана. Но вот город тонет, беспомощный в мертвом холоде моря. Ты тонешь, и люди, спасающиеся на маленьких лодочках, не вспоминают о тебе. Города больше нет, как нет и тебя. Лишь мрачное море и белая влага, рассеянная в воздухе.

Эхнатон встряхнул головой, отгоняя видение.

Мааби стояла перед ним, как вкопанная.

– Я видел, как твое тело поглотили волны, – безжалостно сказал он. – Таково будущее. Прости, если я обидел тебя.

Мааби вдруг затряслась всем телом, закрыла лицо руками и стремительно выбежала из зала. Она была потрясена не только тем, что сказал фараон о ее гибели, хотя ее бог не мог ошибаться, и показывал ей совсем иные картины. Но то, что путешествие в Ахетатон и разговор с повелителем не принес желаемого, волновал ее больше, чем мысли о смерти. Насмешливый тон, снисходительные вопросы, – фараон не воспринял ее всерьез, а ведь от слов Маабитури и от этой встречи зависело будущее Египта.

Так думала девочка, сидя на краю бассейна в одной из отдаленных частей дворцового сада, горько рыдая и роняя крупные слезы на ровную поверхность глубокого водоема, в котором отражались блики солнца.

Неожиданно позади себя она услышала негромкие шаги и голоса:

– Смотри, Халосет, какая милая девочка.

– И парик у нее, как у взрослой!

– Какой же это парик! Присмотрись получше!

– О, кажется, она намеревается сделать воду этого бассейна соленой…

Мааби обернулась.

Два египтянина в одеждах придворных стояли перед ней и с нескрываемым интересом ее рассматривали, при этом добродушно улыбаясь ей.

Она тоже принялась их рассматривать, но переведя взгляд на одного из них, беззвучно вскрикнула и всем корпусом подалась назад.

– Осторожнее! – воскликнул тот, хватая ее за руку и удерживая на бортике. – Так ведь можно упасть в воду и утонуть.

– Утонуть? – еле слышно повторила Мааби. – Мне все равно это суждено.

– Конечно, если ты не умеешь плавать! – кивнул тот, кого назвали Халосетом.

– А ты-то умеешь? – подначил его второй, на которого, не отрываясь, смотрела девочка.

Тутмеса не удивило, что его голубые глаза приковали ее внимание, такое случалось с ним повсеместно уже много лет.

– Ты говоришь, тебе суждено утонуть? – обратился к девочке Халосет, оставив без ответа колкость Тутмеса. – Тебе тоже предсказал будущее? Говорят, сегодня к фараону приводили прорицательницу, которая все ему о нем рассказала. Хорошо бы узнать, что тебя ожидает!

– Она взбаламутила своими пророчествами весь город, – возразил Тутмес. – Говорят, она удивительная.

Мааби молчала.

– Не она ли предсказала тебе такое безрадостное будущее? – не унимался Халосет.

– Не она, – все так же тихо ответила девочка, не отрывая глаз от Тутмеса.

– А кто? Ну скажи!

Мааби перевела взгляд на Халосета и, прямо глядя ему в зрачки, ответила:

– Оказывается, я не могу предсказывать собственное будущее. Только сегодня узнала об этом.

– Как? Ты и есть та самая прорицательница? – несказанно удивился юноша.

– Я Маабитури, – она вновь обратила взор на начальника скульпторов.

– Ты мне что-то хочешь сказать? – не выдержал Тутмес.

– Да, я хочу спросить тебя, иноземец, почему ты пришел в Египет, минуя дельту?

Такой вопрос вызвал изумление на лице Тутмеса.

– Ты не знаешь, что ответить? – спросила Мааби, не дожидаясь, пока скульптор соберется с мыслями. – Ты все сделал правильно, но ничего не оставил для себя, – она вздохнула. – Тебе не обрести настоящего, плотского счастья. Ты будешь жить мечтами и надеждами, а все потому, что пошел в Уасет другой дорогой, которая навсегда изменила твою жизнь.

– А я обрету счастье? – встрял Халосет.

Мааби посмотрела на него с тем снисхождением, с которым мать смотрит на провинившегося ребенка.

– Тебе будет казаться, что ты счастлив, – сказала она, грустно улыбаясь. – Но счастье твое окажется мимолетным, ведь твоя женщина не сможет полюбить тебя.

– Почему?

– Потому что создана для другого человека, – Халосет обиженно хмыкнул, а Мааби добавила, ласково глядя на него. – Ты же, хоть красив и умен, к сожалению, не получишь тепла, которого заслуживаешь. Твой выбор предопределен.

– Зачем мне такое счастье? – деланно засмеялся юноша.

– Ты сам этого захочешь, – Маабитури оставалась серьезной.

– А кто та женщина? – опять спросил молодой человек. – Я ее знаю?

– Да, – как в тумане, отвечала Мааби. – К сожалению, это свершилось, – прибавила она, повернувшись к ваятелю.

– Девочка, а почему ты назвала меня иноземцем? – нехотя вымолвил Тутмес. – Тебя смутил цвет моих глаз?

– Ты не египтянин, – сказала та, уставясь в одну точку. – Я знаю, где ты родился. Я вижу огромные пространства голубой пустыни. Нет, это вода.

– Море, – подсказал Тутмес, дивясь проницательности девочки.

– Да, и оно окружает с трех сторон то место на высоком зеленом холме, где под деревьями, названий которым я не знаю, стоит хижина. И хотя там очень хорошо, ты не хочешь возвращаться к этим воспоминаниям. Ты целиком посвятил себя делу, отвергнув все, что мешает.

– Откуда ты знаешь про дом под деревьями? – осторожно спросил ваятель, тогда как Халосет стоял, полуоткрыв рот от изумления.

– Я вижу это. Ведь таковы картины твоего прошлого, – как само собой разумеющееся, пояснила Мааби. – Гораздо труднее видеть будущее. Но оно уже начинает смутно мерцать, обретая четкие очертания, – она задумалась. – Ты проживешь долгую жизнь, я вижу тебя счастливым от чувства выполненного долга среди учеников, которым ты передашь свои знания. Но ты будешь несчастным, потому что тебе никогда не оказаться с той, которая для тебя – сама жизнь. Ты еще очень долго будешь слеп этой любовью, не замечая тех, кто любит тебя. Ты за это поплатишься, и до конца жизни во многих женщинах тебе будет мерещиться она – единственная, идеальная, ради которой ты сломал свою судьбу и сделал несчастной ту, что теперь должна прожить жизнь впустую.

– Ты преувеличиваешь! – воскликнул Халосет. – Зачем так много мрачных пророчеств. Ведь некоторые могут и осуществиться? Ты не боишься?

– Жизнь так печальна, – ответила Мааби, приходя в себя.

Тутмес выглядел смущенным и взволнованным.

– Ты хочешь, чтобы я еще что-нибудь сказала тебе? – обратилась к нему девочка.

– Нет, нет, не надо, – поспешно ответил ваятель. – Я прошу больше не говорить о грядущем, а тем более, о прошлом, оно слишком ранит.

– Я знаю, – с грустью в голосе отозвалась Мааби.

– А я хочу узнать о своей судьбе подробнее! – провозгласил Халосет, присаживаясь на бортик бассейна и готовясь слушать, но девочка объявила ему:

– Я уже не могу, прости.

– Почему? – возмутился юноша.

– Закрылось окно, через которое я смотрю сквозь время.

– Удивительная девчонка! – негромко шепнул он на ухо Тутмесу. – Упрямая!

Но Мааби возразила, словно подслушав его речь:

– Это не упрямство. Но не каждому надлежит знать будущее. Что же касается тебя, то если бы ты знал о грядущем, ты бы держался подальше от фараонов и дворцов. Когда ты поймешь это, будет уже поздно. Но я предупредила тебя.

Улыбка Халосета медленно сползла с его лица.

– Будь благоразумным, – подытожила девочка, а затем обратилась к Тутмесу. – Чего ты смотришь на меня? Ведь моя внешность не столь необычна, как твоя?

Сейчас она казалась самой обычной девчонкой. И то, что происходило у бассейна всего минуту назад, показалось Тутмесу волшебным сном. Он засмеялся тому, как могла эта девочка так всколыхнуть его чувства, вызвав далекие воспоминания детства… Он понял, что проснулся, и засмеялся еще сильнее.

В мастерской Тутмеса Мааби понравилось. Она медленно переходила от одного предмета к другому, подолгу рассматривала каждую работу, точно не желая расставаться с внезапно обретенным другом. Но вот новый объект завладел ее вниманием, и она совершенно отрешилась от всего, что за мгновение до этого было для нее дороже всего на свете. Халосета забавляло выражение лица, с которым девочка смотрела на окружающие предметы. Он видел ее восторженный взгляд, горящие восхищением огромные глаза. И, сам того не ведая, отражал все в своем сердце, чтобы когда-нибудь увидеть ее новыми чувствами. А сейчас Мааби была для него занятным существом, сочетающим в себе наивное и заурядное с непостижимым и необыкновенным. Среди работ Тутмеса затерялись и его работы, сделанные из камня. Но Мааби они не заинтересовали, что вызвало у юноши чувство, подобное детской обидчивости. Тутмес же наблюдал за обоими, поэтому ничто не ускользнуло от его проницательного взгляда. Видя смущение Халосета и его ревнивое недовольство тем вниманием, которым Мааби одаривала работы Тутмеса, не замечая его поделок, скульптор понимал, что это станет подспорьем в учебе, куда более сильным, чем замечания мастера. Мааби здесь было очень хорошо, она ощущала себя свободной и легкой, словно птица, научившаяся летать. Такого она не испытывала с той самой ночи, когда во сне увидела, что царица Египта спасена, а, может, и еще раньше…