Татьяна Евгеньевна Шаляпина
Угодный богу
Глава 17. 1364 год до Р. Х.
Египет.
У последней жены Анхота шли роды. Молодая и замечательно прекрасная женщина, произведшая не свет двух девочек, которым было три и два года, теперь никак не могла разрешиться от бремени и мучилась с момента заката солнца всю долгую атирскую ночь. Женщины, столпившиеся вокруг ложа роженицы, сочувствовали бедняжке, издавая при этом такие вздохи и крики, что она была уверена, – этих родов ей не пережить. И в ужасе шептала слова молитвы, обращаясь к богине Нехбет, способной облегчить страдания матери в тяжелый час рождения младенца.
– О, великая Нехбет, – срывалось с ее губ. – Помоги мне, сделай так, чтоб он увидел свет! Я молю тебя, пусть это будет мальчик, я назову его в твою честь… О, великая Нехбет! Мой сын будет верен тебе и прежним богам, которым теперь нет места в Египте! Сжалься надо мной, милосердная…
В комнате стало светлее, и все предметы и лица приобрели синий предутренний оттенок.
Наконец луч Хепри ворвался в помещение и скользнул к ложу несчастной, но в тот же момент слуги закрыли окно плотной тканью, чтобы солнце не потревожило госпожу.
И вот тут-то роженица, вцепившись в чью-то руку, отчаянно взвыла, точно ее рвали на части. Все дружно и громко закричали вместе с ней, но никто не сдвинулся с места. И лишь спустя несколько минут кто-то из женщин сообразил, что это уже не истерика госпожи, а настоящие роды – ребенок просился на свет.
Вскоре он появился – длинное нелепое тело, веревками висящие ручки и ножки, запрокинутая голова со сморщенным багровым личиком. Он оказался в цепких руках маленькой женщины, которая обмыла его в душистой воде, любуясь им.
– Мальчик! – сказала она матери.
– Да, да, точно, мальчик! – дружно поддержали ее другие женщины.
Но роженица, покрытая крупными каплями пота, не слышала их, погрузившись в глубокий сон, похожий на обморок. Эта ночь истощила ее.
– Какой красивый мальчик! – квохтали над ребенком женщины. – Хорошенький, маленький!
И тут одна из них, самая молодая, скорее из любопытства. Чем из-за тревоги, спросила остальных:
– А почему он до сих пор не кричит?
Все разом замолчали, уставившись на новорожденного, а потом закричали. Все, кроме младенца. Его переворачивали вверх ногами, трясли; ему давили на крошечную грудь, дабы помочь душе зажечь в нем жизнь. Но все было тщетным.
И вот в отчаянии и злости кто-то из женщин схватил с огня горячую воду, плеснул в сосуд и, не помня себя, бросил туда ребенка.
– Вот тебе, негодник! Получай за то, что всю ночь не давал нам спать и извел свою мать!
Ребенок ушел под воду, даже не шевельнувшись.
– Поделом тебе! – крикнула злючка.
Но самая молодая, обжигаясь, выхватила мальчика из кипятка и окунула его в холодную воду.
– Хочешь, чтобы он остудился? – зло хохотала та, что бросала его в кипяток. – Гляди, он еще простудится. Лучше б ты его не трогала! Дай мне его сюда!
И она схватила ребенка, желая бросить опять в кипяток, но самая молодая не желала уступать мальчика и вцепилась в него с другой стороны. Они тискали и тягали его, рвали из рук, и никто не мог их разнять. И вдруг ребенок под их руками закричал.
Все разом замерли, остолбенев. А малыш плакал, дергая ручками и ножками, сжимая в комок свое уродливое багровое личико.
– О, какой красавец! – воскликнула старуха.
– А какой громкоголосый! – поддержала ее другая.
– Выкарабкался! – удивилась злючка. – Прямо-таки чудо!
– Слава богине Нехбет! – сказала самая молодая. – Надо сказать хозяину, чтобы назвал мальчика в честь покровительницы царской власти, которой молилась госпожа, Нехбетумом.
– Как бы не навлечь немилости фараона, – напомнил кто-то из женщин.
– Владыка не будет вредить младенцу, – ответила старуха. – Нехбетум – красивое имя. Вот какой он! – и она подняла ребенка над головой.
А он плакал от боли в вывернутой ножке и от одиночества. Ему хотелось, чтобы его перестали трогать и мучить. Он мечтал вернуться туда, где было так хорошо и спокойно, к чему он привык. Он отчаянно плакал, взывая к защите. Но та, которая могла оградить его от врагов и людского зла, неподвижно распростерлась на ложе в стороне от него, и он не видел ее, как и солнца, ласкового и яркого. Наверное, потому он и плакал так горько, и ничто, казалось, не могло его утешить.
Египет. Уасет.
По знойным улицам Уасета шел высокий человек, завернутый в длинную походную накидку. По его обуви и одежде можно было понять, что он принадлежит к свите фараона. Миновав кварталы зажиточных египтян, он очутился среди скромных построек ремесленников. Там человек слегка замедлил движение, словно пытаясь сориентироваться на месте, но вскоре решительно направился к одному из домов и, отворив дверь, скрылся внутри.
Косые лучи солнца падали на постель, затерявшуюся среди груды каких-то черепков и каменных глыб. Пахло пылью и крысами. Вошедший чуть не упал, споткнувшись о брошенные на дороге обломки скамейки. Дремавший на постели человек встрепенулся и, повернув лицо, спросил слабым голосом: «Кто здесь?»
– Это я, – ответил гость. – Твой ученик Тотмий.
– Тотмий? – переспросил старик. – Что тебя привело сюда?
– О, досточтимый Махрос! – воскликнул молодой человек, подходя к больному. – Наверное, ты знаешь о новом городе, в который переезжает весь двор, в том числе и я.
– Куда? – переспросил старик.
– В Ахетатон, так фараону было угодно назвать его.
– И ты пришел проститься?
– Нет, мастер, я хочу просить тебя поехать вместе со мной.
– Зачем?
– О, почтенный Махрос! Неужели тебе необходимы объяснения? Ты нужен нам!
– Кому?
– Мне нужен, досточтимый Махрос.
– В чем эта необходимость?
– В твоем опыте, я хочу учиться у старейшего скульптора двора.
– Я давно уже не придворный.
– Но, – Тотмий замялся. – Я знаю, что ты одинок и болен, и я хочу, чтобы ты не чувствовал себя брошенным.
– У тебя еще нет учеников? – осведомился старик.
– Нет, но сейчас это неважно.
– Ты хочешь научить своим премудростям меня?
– Нет, о, мастер! Я не смею!
– Юноша, – произнес старик. – Я открою тебе историю своей жизни. Может, она окажется в чем-то полезной тебе…
– Я готов слушать, почтеннейший, – Тотмий присел подле постели на полуразвалившуюся скамейку, а Махрос возвел глаза к потолку и начал:
– Когда я был молод, меня тоже посещали дерзкие замыслы. Я хотел перевернуть устои, бросить вызов жреческим канонам. Действительно! Какое отношение к моему искусству имеют жрецы? Кто лучше меня знает тонкости моего мастерства?.. Я спорил, дерзил… Это было еще в ту пору, когда на троне Египта сидел Мемноний III, отец нынешнего фараона. Я состоял при нем придворным ваятелем и надеялся, что мои опыты будут поддержаны и защищены владыкой. Но я ошибся. Фараон не позаботился о том, чтобы отвести от меня нападки жречества. Он не хотел борьбы, он слыл дипломатом. И служители богов напустились на меня, грозили карой… – он тяжело вздохнул. – Да, они умели убеждать! И они отбили у меня всю охоту к поиску. Безрассудный юнец, с тех пор я стал бояться всего, что могло бы угрожать моей жизни. Я дрожал и постоянно оглядывался на авторитеты. Это вошло в привычку. Вот почему я всякий раз распекал тебя, Тотмий. Я пытался внушить и твоему сердцу тот страх, что на протяжении долгих лет жил в моем теле.
– Поэтому ты ушел? – спросил Тотмий. – Ты не хотел учиться у меня?
– Нет, – старик подумал и продолжал. – Когда палка вырастает кривой, ее выпрямляют, долго отмачивая в воде. Но если кто-нибудь захочет вновь искривить ее, не отмачивая, памятуя, что такой она была когда-то, палка сломается…
– О мастер! Ты же не палка! Кто собирается ломать тебя?
– Я сам. Я решил отойти от ремесла, и мне это было нелегко.
– Но зачем?
– Когда-то я предал себя. Вот уже три с лишним года я не брал в руки инструменты ваятеля. А когда мне попалась на глаза одна из моих старых работ, я решил ее повторить и не смог! Я не смог… Тотмий! – голос старика дрогнул, из глаз по щекам покатились слезы. – Значит, я зря дожил до таких лет. Нет того человека, который боролся со жречеством тридцать лет назад! Я умер гораздо раньше, чем понял это. И не осталось ничего взамен. Ни настоящих учеников, ни стоящих работа, лишь те, которые так поразили тебя однажды – маленькие робкие попытки, до которых жречество не добралось и не уничтожило их.
– О, почтенный мастер! – удивленно воскликнул молодой человек. – Если я понял правильно, мне довелось учиться на скульптурах, созданных тобой?
– Да.
– Тогда я могу действительно считать себя учеником мастера Махроса.
– Это было бы несправедливо. Ты учился без моей помощи.
– Но я восхищен тобой, почтеннейший! Почему же ты раньше ничего не говорил? Я мог бы знать о твоем подвиге!
– Что ты говоришь, юноша? – старик с досадой отвернулся к стене. – Это самый постыдный период в моей жизни.
– Ты поедешь со мной.
– Куда мне ехать, если лодка моей жизни вскоре прибьется к берегам страны мертвых?
– Нет, ты просто болен.
– Увы, мой друг, – проговорил старик. – Когда художник бездействует, когда он видит, что не нужен никому, он оставляет привычные вещи и живых людей и, воссоединившись с Осирисом, уходит, чтобы обрести вечный покой. Так говорили древние. Не перебивай! Не учи меня, что Атон – единственный бог Египта. Когда-нибудь он закатится, подобно солнцу, ибо богов объявляют люди. Они так поступают, чтобы стать сильнее. Наш фараон умен и властен. Да пошлют ему боги удачу и долголетие! А теперь, Тотмий, ступай к своему повелителю. Не думай обо мне. Ты поступил честно, но ты должен идти дальше. Пусть тебе повезет больше, чем мне.
Тотмий медленно поднялся и повернулся, чтобы уйти.
– Подожди, – остановил его старик; тот повиновался. – Скажи, мальчик, кто учил тебя скульптуре?
– Ты, мастер.
– Нет, кто был до меня? Как имя того человека?
– Ну-от-хаби, – после паузы ответил Тотмий.
– Нуатхаба? – переспросил Махрос, пробуя имя на слух. – Он, вероятно, величайший ваятель!
– Нет, он ювелир.
– Кто?
– Мастер, создавший прекрасные браслеты для царицы Египта, – пояснил молодой человек.
– Видел, – прошептал старик. – Но я не могу понять, как мог ювелир научить скульптура ваянию. Значит, был еще кто-то до него. Кто?
– До него? – Тотмий усмехнулся, вспоминая мастера-гончара и его бестолковые уроки. –Поверь, почтеннейший, этот человек не имел ни малейшего представления об искусстве. Он был простым гончаром по имени Плоний.
– Тогда, значит, Нуатхаба твой учитель? – старик задумался. – Кто он? Где его дом?
– В Китае. Это очень далеко отсюда. Он купил меня на рынке рабов и научил всему, что знал о ваянии.
Махрос долго молчал, обдумывая услышанное, и, наконец, сказал:
– Если ты проделал путь в Египет из той страны, что находится где-то за краем света, значит, так было угодно богам. Иди же, чужеземец, я благословляю тебя. У тебя очень много работы, – и с этими словами старик закрыл глаза.
Стараясь не шуметь, Тотмий вышел на улицу, на яркий свет, и только здесь сообразил, что старого Махроса больше нет. Он вернулся в комнату, подошел к постели. Мастер не дышал и не двигался.
– Благодарю тебя, учитель, за твое благословение, – тихо сказал Тотмий, глядя на то, что еще несколько минут назад было Махросом.
Постояв еще немного, молодой человек отправился к поселку Ипет-Рес, где жили мастера бальзамирования, и, заплатив несколько дебенов, вместе с одним из параситов отправился к дому умершего.
Убедившись, что с телом будет сделано все необходимое, Тотмий поспешил во дворец. Его узнавали на улицах, приветствовали, а он, не замечая слов и криков в свой адрес, проходил дальше, потрясенный смертью Махроса и тем, что тот сказал ему.
А Амонхотеп IV со своим двором переезжал в новый город, который был построен на левом берегу Хапи всего за три года. И объявил фараон о том, что отныне столица Египта – Ахетатон, прекрасный город, построенный тысячами людей, воинами и рабами, крестьянами и ремесленниками. И главные улицы его струились, словно реки, вдоль течения Хапи, а в центре располагался превосходный дворец, разделенный на две половины. В одной из них поселилась семья фараона, в тени огромных садов, где в самый жаркий полдень среди свежести водоемов и зелени деревьев лежала благодатная прохлада. И был дворец обрамлен колоннами и отделан поливными фаянсовыми плитками и прекрасными росписями. И основание его было каменным, а колонны – деревянными, а сам он строился из сырца, как и весь Ахетатон. Главный фасад дворца выходил на передних двор, украшенный великими статуями Амонхотепа IV. А рядом со дворцом находился храм. И множество других храмов города, открытых и огромных, как дворы, были готовы к религиозному церемониалу в честь нового бога Египта.
И наступил тот день, когда на ступенях дворцового храма, уносящего в небо гладкие колонны, фараон сказал народу:
– О, люди Египта! Вы, истинные египтяне, и вы, пришлые иноземцы: палестинцы и семиты, эфиопы и сирийцы, нубийцы и финикияне! Я, царь Верхнего и Нижнего Египта, владыка Обеих Земель, нарек этот город Ахетатоном, что означает «Горизонт Атона», во имя моего бога и бога всего Египта. Единственный покровитель мира – солнце. Без него ничего на земле не существует, и природа умирает по ночам. Каждый зверь или птица, человек или насекомое ждут наступления утра; тогда вновь проснутся вокруг, оживут, запоют птицы, и люди вознесут молитвы к небу, туда, где среди зноя живет он – бог-солнце, могущественные и справедливый Атон, покровитель всех народов, населяющих мою страну.
И, заметив оживление среди собравшихся, фараон продолжал:
– Да, бог Атон – создатель земли, неба и всего сущего! Он прекрасен, как луч света, он щедр, как солнце, он мудр и справедлив и отныне он – бог каждого из вас. Он – покровитель этого города, куда не войдут старые боги, где им, проникшимся лжи, нет места. Отныне не прославляйте никого, кроме Атона, ибо таково имя истинного покровителя Египта. И я – его единственный сын, у которого никогда не было матери, теперь его верховный жрец. Я отвергаю свою прежнее имя «Амон доволен» и беру другое – «Угодный Атону», Эхнатон, «Свет Атона», владыка венцов, властитель Египта…
На лицах у многих из слушателей было написано недоумение. Среди собравшихся были и люди фараона, и Нефру, вся светящаяся радостью, с обожанием смотрящая на своего божественного супруга. Выражение лица Хоремхеба напоминало застывшую гипсовую маску. Другие слушали фараона с почтительным удивлением: Юти, Паренеффер, Тотмий, Асахадон, архитекторы и ваятели, стражники и ученые. Они пытались скрыть то волнение и дрожь, вдруг охватившую их и пронизывающую насквозь, до озноба. Но настоящим потрясением для всех стало сообщение о перемене имени повелителя. Кое-кто даже переспросил у соседа, думая, что ослышался. И фараон подтвердил свою волю, и каждый понимал, что он задумал нечто великое. Все ждали продолжения событий. И фараон не обманул их ожиданий.
Выждав паузу, он сказал:
– Все служили старым богам, и имена ваши носят на себе отпечатки их имен. Но как жить в городе Атона с именами ложных богов? Как освободиться от гнета предательских культов и вступить в новые храмы с новой верой в единого бога?
Голос его лился звучно, рассекая знойный воздух и достигая самых отдаленных уголков храмового двора. Люди заполняли обширный двор и пространство около него. Все внимательно слушали фараона. Даже бедняки и инородцы не гомонили. А кому не было слышно, тот тихонько спрашивал впереди стоящих и от них знал о том, что происходит у алтаря.
– Мой бог Атон хочет, чтобы мои приближенные последовали примеру своего фараона и отреклись от старых имен, взяв взамен другие. Кто готов по доброй воле принять нового бога вместе с тем именем, которое буду давать я?
Он вновь посмотрел на собравшихся, но никто не изъявил желания сменить имя. Фараон был спокоен и великодушен.
– Я не принуждаю никого. Я не угрожаю карой Атона, величайшими бедами и болезнями, как это сделали бы жрецы Амона. Я не хочу уподобляться им, погрязшим в злобе и жадности. Мой бог ждет, когда в Ахетатоне загорится свет любви и милосердия – начало всех начал в человеке. Пусть не будет боязни и зависти, корысти и недоброжелательности. Каждый из вас должен построить новый город в своем сердце. Под знаком солнца с сотнями лучей-рук нам предстоит творить добро, согревать мир, успокаивать отчаявшихся, выполнять свой долг перед людьми, своим даром и тем богом, что в сердце каждого честного человека. Так пусть же тот, кто хочет жить по-другому, закроет дверь в прошлую жизнь и отречется от старого имени. И пусть никто не попрекает его прошлым, как и не благодарит за его отважное решение измениться, ведь никто не благодарит воду за то, что она течет…
В толпе зашумели.
–…Не говорит спасибо птице за то, что она летает… Лишь солнечный диск Атона, дающий нам жизнь, имеет право на благодарность, – фараон перевел дыхание. – Так кто же из вас, мои приближенные, по собственной воле готов принять имя, угодное Атону?
На несколько мгновений все застыли. Но вот медленным и твердым шагом вперед выступил Асахадон. Голову его покрывал пышный парик моды времен прошлого фараона – уши наполовину закрыты. И ничто в этом двадцатипятилетнем человеке не напоминало того робкого юношу, младшего жреца храма Амона, кем он был всего три года назад.
– О божественный! – степенно обратился он к повелителю, но тот перебил его:
– Нет, Асахадон, не надо так более называть меня. Я по-прежнему фараон Египта и жрец Атона, но в отличие от моего божественного отца, сияющего на небо, телесен и смертен.
Асахадон растерялся, не зная, как обратиться к фараону. Зависла пауза, полная неловкости. Простолюдины уже начинали посмеиваться. Нефру беспомощно смотрела на молодого человека, переводя взгляд на супруга, неотрывно следящего за Асахадоном и готового в любой момент прийти ему на помощь.
Но этого не понадобилось.
Молодой человек решительно подошел почти вплотную к повелителю и, встав на одно колено, склонил голову в знак почтения.
– О, мой старший брат! – сказал он громко, упираясь взглядом в стопы фараона. – Я называю тебя так, потому что ты верховный жрец нового бога, а я тоже когда-то был жрецом. Я принимаю Атона, принимаю все, что ты сегодня сказал. Я хочу идти за тобой, мой старший брат, Эхнатон.
В народе зашумели.
Фараон простер руки к солнцу, совсем как в тех статуях возле резиденции и, подняв вверх лицо, звучно произнес:
– О, сотворивший мир, Атон, бог земли и мой божественный отец! Повинуясь твоей воле и исполняя свой долг, я нарекаю стоящего передо мной человека новым именем, как если бы он родился только сегодня. Отныне Асахадон будет зваться Сменкхарой, и станет он моим бессмертным помощником и вторым жрецом отца моего Атона.
Фараон рассчитывал, что среди собравшихся разразится буря; но этого не произошло. Простолюдины шептались, приближенные с недоверием взирали на нового жреца. Эхнатон, ища поддержки, взглянул на Нефру, и она улыбнулась ему.
Асахадон быдл растерян не меньше повелителя, но тот, взяв себя в руки, положил ладонь ему на плечо и сказал:
– Сменкхара! Встань и займи свое место подле меня в храме Атона, – и жестом указал налево от себя; тот повиновался.
Видя это, Хоремхеб закусил нижнюю губу, но тут же услышал обращенные к нему слова фараона:
– Почтенный военачальник. Бог Египта ждет тебя.
– О, мой повелитель! – кланяясь, ответил Хоремхеб. – Я слишком занят войной, чтобы думать о мирной жизни, а ведь новый бог призывает к милосердию.
– Атон опечален вместе со мной, – сказал фараон. – Но он милостив и моими устами нарекает тебе имя Паатонемхеб, в знак благодарности и уважения к своему преданному слуге.
Хоремхеб не нашелся, чем возразить.
– Тотмий, – вдруг позвал Эхнатон.
Начальник скульпторов вздрогнул и оглянулся на Паренеффера. Тот молча сделал ему одобрительный знак.
– Подойди, Тотмий, – велел фараон.
Молодой человек повиновался. Он подошел и остановился перед повелителем, широкоплечий высокий иноземец с голубыми глазами.
Эхнатон некоторое время смотрел в эти глаза, а затем повернулся к собравшимся и сказал:
– Вы знаете, что этот человек не египтянин. Он не похож на жителя моей страны, а напоминает тех, кто живет за морем, на островах Хаунебу. Тотмий слушал внимательно, слегка насторожившись, стараясь запомнить незнакомые названия.
– Но этот человек пришел не из-за моря, а с той стороны, откуда встает солнце. Он великий мастер и заслужил право быть начальником всех скульпторов Египта, – величественно продолжал властелин Земель Нембаатра. – Так я хочу, чтобы скульптор Тотмий считался египтянином, и как того требует Атон, отныне он будет носить египетское имя.
Движением руки фараон заставил молодого человека встать на одно колено и преклонить голову.
– Тотмий, – сказал Эхнатон почти ласково. – Я нарекаю тебя Тутмесом, чтобы никто не мог более назвать тебя чужеземцем. Тем лучше, что Тотмий и Тутмес по-египетски пишутся одинаково.
Молодой человек поднял на фараона глаза, в которых читалась признательность.
– Встань, Тутмес, – велел Эхнатон, и ваятель выполнил приказ владыки, вернувшись в ряды собравшихся.
На него смотрели как-то странно, словно впервые видели, а сам он был погружен в собственные мысли и слушал биение своего сердца.
И вдруг над двором раздался звонкий женский голос:
– О, мой супруг! Позволь и мне выразить почтение к богу Атону, – это говорила царица.
Эхнатон улыбнулся. Никто не догадывался, что царственная чета обо всем договорилась заранее. Фараон величественно подошел к Нефру и вывел ее на место, где совершался обряд переименования.
– Я готов совершить посвящение, – сообщил Эхнатон. – Я хочу, чтобы имя твое, прекраснейшая, было таким же изысканным, как и ты сама. В Египте был бог, покровитель растительности по имени Нефертум. Сама же ты, царица, прекрасна, как цветок лотоса, и по праву можешь зваться повелительницей трав и цветов, Нефертити.
– Нефертити, Нефертити, – зашелестело по толпе.
Все повторяли новое имя царицы, будто хотели получше его запомнить.
– О, брат мой, Сменкхара, – обратился к жрецу фараон. – Я хочу, чтобы ты продолжил мое дело и дал новое имя всякому, кто того захочет. Будь терпелив и милосерден, как повелевает Атон, и никого не принуждай. Это твое первое задание как жреца нового бога.
По знаку фараона выли два красавца-раба, в руках которых были папирусы, развернув которые, они принялись поочередно читать:
– Имя, содержащее в себе наименование старого бога Амона, либо подлежит полной замене, либо обмену на имя Атона.
Фараон с царицей двинулись прочь вместе со своим двором, а толпа разделилась на несколько потоков, то бросаясь к храму, то сопровождая свиту фараона. Среди лиц, мечущихся в толпе, мелькнула физиономия юноши с пылким взглядом иссиня-черных глаз. Он старался увидеть удаляющийся двор и, в то же время, протиснуться поближе к алтарю Атона.
Неожиданно людская волна поднесла его к самым ступеням храма и тут же отхлынула, оставив юношу стоять напротив Сменкхары. Молодой человек с трудом удержался, чтобы не упасть. А когда выпрямился и поднял глаза на жреца Атона, первым его порывом было убежать прочь. Желая предупредить это, Сменкхара быстро сделал шаг навстречу юноше и тихонько коснулся своими пальцами его руки.
Люди стояли вокруг плотной стеной, полуоткрыв рты и следя за происходящим, как за каким-то чудом.
– Как твое имя? – тихо спросил Сменкхара, но акустика храмового двора, спроектированного Майа, позволила услышать сказанное в самых отдаленных уголках.
Юноша посмотрел вниз, на обувь жреца, и ничего не ответил.
– Как тебя зовут? – чуть громче повторил свой вопрос Сменкхара.
В ответ молодой человек лукаво улыбнулся:
– Ты, почтеннейший, хочешь одарить меня новым именем? Но зачем?
– Чтобы ничто не тревожило твою память.
– Мне шестнадцать, – отвечал юноша. – И я еще не накопил воспоминаний, терзающих совесть.
– Кто ты? – вновь спросил Сменкхара. – Твои слова выдают ум. Ты знатен?
– О, почтеннейший! Я сын ремесленника из окрестностей этого города, – молодой человек перехватил удивленный взгляд жреца, с каким он осматривал его одежду, и пояснил. – Теперь я выгляжу богато. Но если бы не ты, почтеннейший, нанявший меня на работу год назад, я бы в жизни не смог так одеться.
Сменкхара промолчал. Он хотел вернуться к цели начатого разговора.
– Если ты строил Ахетатон, – осторожно начал он. – То должен поддерживать начинания фараона Египта. Назови свое имя.
Но юноша был упрям:
– Я не хочу его менять, я к нему достаточно привык.
– Ну хорошо, – сдался Сменкхара. – Я обещаю не давать тебе нового имени, но скажи, не содержит ли твое наименования презренного бога Амона?
– Нет, не содержит! – громко воскликнул молодой человек под общий смех собравшихся. – Я – Халосет.
– Я обещал тебе и не буду нарушить данное слово, – стараясь сохранять спокойствие, сказал Сменкхара. – Но ты должен знать, что другой бог, еще более жестокий и завистливый, чем Амон, поселился в тебе через твое имя.
– Спасибо тебе, почтеннейший, – Халосет смешно раскланялся, прижимая правую руку к сердцу. – Но я желаю остаться с прежним именем.
Новый шквал хохота обрушился на Сменкхару, но он, взяв себя в руки, степенно сказал юноше:
– Ступай, ты слишком молод, чтобы все постичь.
Халосет понял, что его ничто не удерживает на ступенях храма, и поспешил смешаться с толпой. И хотя он упорно не желал подчиняться Сменкхаре, на какой-то миг он вдруг задумался, почему в его имя проникло созвучие, связанное с мрачным богом Сетом? Но размышлять об этом он не стал, спеша домой.
И с этого благословенного дня во дворе храма зазвучала музыка, бывшая до этого достоянием богатых и знатных людей, а теперь, по воле фараона, ставшая доступной для любого жителя Ахетатона. Лучшие музыканты исполняли прекрасные мелодии, посвященные новому богу. И музыка лилась, завораживая души людские, а вместе с музыкой текли слова Великого Гимна Атона. И каждый знал, что сочинил этот гимн сам фараон:
«Ты восходишь, прекрасный, на горизонте неба,
О, живой Атон, дарующий жизнь!
Когда появляешься на востоке неба,
Ты озаряешь все земли своей красотой.
Ты прекрасен, велик и сияешь высоко над каждой страной,
И пути твои обнимают все земли, тобой сотворенные,
Ты – солнце, и даешь им все,
И даруешь все своему благонравному сыну.
Ты далек от земли, но лучи твои греют землю,
Ты озаряешь все лики, но никто не знает твоих путей», -
эти слова поднимались над раскаленной землей и устремлялись к солнцу. Атон в ответ сдержанно улыбался, пряча улыбку за светом лучей, простирающихся до самой почвы. Он стремился обнять ее, сделать счастливым каждого, кто жил в тот момент на земле, и быть справедливым и милосердным.
«Ты всех поселил на своих местах
И всем дал, что нужно.
Дана каждому пища на каждый день,
И дни каждого сочтены.
Различны их речь и обличья их различны;
Ибо ты разделил народы.
Сотворил ты Хапи, и в Подземном царстве,
Чтобы люди Египта жили,
Повинуясь воле твоей,
Ибо ты их создал для себя,
О Владыка всего на свете!
Утомляют они тебя,
О Владыка всех стран, над которыми ты
Каждый день сияешь для всех,
Ты, исполненный благодати Диск Дня».
Атон смотрел вниз с поднебесья, глаза его были открыты и светились радостью от начинаний, происходивших в Ахетатоне.
«И далеким землям даешь ты жизнь.
Сотворил для них Хапи ты в небесах,
Дабы мог он спуститься к ним
И разлиться разливом в горах,
Словно море.
И поля напоить во всех городах,
Превосходим твои замыслы,
О, Владыка Вечности!
