Павел Владимирович Лешинский
На горизонте Мраморного моря
– Как все ж таки хорошо, что, сейчас, такой шанс отсутствует. А то иметь такого фрукта, как ты, за поверенное лицо – нет уж, увольте!
Саша, тут подумал, что этот ловкач Олег, и сейчас, не так уж честен, как заливает. Он дьявольски хитер, нахален и врет, напропалую, всем. И что характерно, отнюдь, не по крупному, а просто для гладкого обтяпывания своих текущих комбинаций.
– Не бери в голову, – Гройзберг обернулся к Петру,– Любой скажет, да и ты сам
знаешь, что я человек надежный. Но такова жизнь. Люди стремятся в ней урвать что-нибудь для себя. А если ты будешь мешаться у них на дороге, поверь мне, церемониться с тобой не станут… Конечно, если сила на их стороне. Такова природа человека. Эра социалистической лапши кончилась. Привыкайте, ребята, к белоснежному оскалу капитализма! Но мы ведь не слабого десятка! Мы еще будем на коне!
– Может быть, да. А может быть, и нет. На коня желающих – вдоволь, а вот пешком
ходить, – мало охотников. К тому же, тот кто с конем, другим не позволяет своею скотиной обзавестись. Боится конкуренции. Так что, те кто безлошадные, до того злы на всадников, что готовы даже своих более удачливых собратьев – пешеходов убрать с дороги. – Петр перешел на язык метафор. – Кстати , омоновцы ни на ком из вас удары не отрабатывали?
– О-о! Про этих зверюг лучше не вспоминать. К ним только попадись в лапы! Бить –
Бог миловал, но товар, как-то, на Витебском, чуть не приватизировали. Еле откупились. Гриша помнит, он был в ту ездку.
– Помню, помню. Но это еще, что! Они моих родственников, на Апрашке, тут, прихватили.
Родня, только 3 дня назад, как из Грузии приехала. Ну, естественно, ни прописки, ни регистрации. Я говорил им: на рынок не суйтесь! Нет. Притащились.
– Вот – вот! – Петр оживился. – В броневик их забирали?
– Затащили. Обшмонали там. Деньги отобрали, поиздевались и выкинули наружу.
Говорят, – обычная практика, для ОМОНа.
– И я там побывал. В их казенном транспорте. Хотел дурак долларов подешевле купить. Бакс к палатке прикрепил. Жду – может, кто предложит. Вижу – камуфляжные бойцы – тут как тут. Я резко дергаюсь, срываю бакс – на всякий случай. Чтоб к товару не привязались и т. п. Не тут-то было. Лучше б тихо стоял! Живо скрутили меня, в машину поволокли. Их беспредел известен. Поэтому, как только отвлеклись они, пока вели меня к машине, я живенько, имеющиеся при себе три сотни бакинских припрятал в боты. По дороге, к их зловещему транспорту, эти бравые бойцы согнали в кучу целую толпу несчастных чумазых иммигрантов из Азии. Эта публика, для них, обычная добыча. Они им просто необходимы, как для самоутверждения, так и для пополнения собственного бюджета. И садизм и подспорье. Все что нужно для их маленьких мозгов. Вот в этой-то разношерстной компании жертв милицейского беспредела оказался и я. Меня забросили в фургон и вывезли на задворки Апрашки, для экзекуции. Здоровенные амбалы, пинками и грозной бранью, заставили всех отвернуться от выхода. Сами же, выдергивая из плотной толпы по узнику, наслаждаясь его жалким положением. Опустошали карманы и брезгливо вышвыривали наружу. Что меня тогда удивило, так это, то, что все иноземцы беспрекословно и смиренно подчинялись омоновцам, при том, что по-русски, и двух слов связать не могли. Когда дошла очередь до меня, дегенерат в форме, без труда, обнаружил спрятанные в башмаках деньги. Его соратнику, что стоял сзади, не понравилось, что я хотел утаить от них валюту и он, не раздумывая, засадил мне локтем в позвоночник. Удар был неслабый. Почувствовал, что теряю сознание. При падении на пол, я очнулся. Позвоночник, слава Богу, остался цел. Баксы, слава Богу, тоже остались при мне. Обошелся рублевой взяткой. Плавненько так намекнул, что мою личность, здесь, многие знают и прекрасно видели, кто и куда меня повел. Сам я – питерский и если обижусь, могу жаловаться побежать, а в их деликатном деле, лишнее внимание не требуется. Они, конечно, не испугались. Степень отмороженности их более, чем высокая. Но, из-за мелочи, заморочки им не нужны. Им ведь еще долго хотелось потрошить безропотных нелегалов. Дешевле избавиться от меня. Тем более, на деньги я и так попал. Самолюбие их удовлетворено. Вот, такой эпизод из жизни российского гражданина.
– А меня родственники все в Израиль зовут. Да, только сомневаюсь я. Бизнес имею здесь, пока. В гости повидаться с ними – не проблема. Когда приезжаю, такой праздник для них и для меня! Подарками их засыпаю. Они меня слезами. Куда там! Богатый дядя из России приехал! Они, там, конечно, тоже не бедствуют. Но я, пока, здесь. Креплюсь. Припрет – тогда уеду.
– А из Грузии то родня уехала?
– Да. Те, уже тоже, как год, в Израиле. Они – мои дядя с тетей.
– Вам легче, – вступил Саша. Мне – ехать некуда. Какая ни есть страна, а моя. Здесь выйду – у каждого ларька меня поймут. Все свое – родное. И уроды и нормальные люди. Я так думаю: в каждой среде есть и свои гандоны, и нормальные. Это касается и нас барыг, и бандитов, и ментов, кого угодно.
– Может, они и люди. Я имею в виду бандитов с ментами, но общение с ними мне не улыбается.
– Ну и зря. Зря ежишься, Петя! В одиночку в жизни трудно и такое общение могло бы быть полезно.
– Это общение – вынужденное. Нормальному, как ты говоришь, человеку, нечего делать ни там, ни там. – поддержал Петра Олег. Если разобраться, кто туда идет? В менты – кто делать ничего не умеет и не хочет. Молодежь романтическая еще. Но они, очень быстро, превращаются в тех же взяточников или уголовников в форме. А если нет, то уходят или их «уходят». Ну а бандюганы кто? Молодняк – спортивные бездельники и отморозки. Старики – людоеды закоренелые. Так, что большого удовольствия от их компании не получишь. И не забудь, каждый из них смотрит на тебя, как на потенциальный десерт. А про взятки… Что уж про них говорить… Кто в институте не учился? Даже там. Казалось бы, – воспитывать должны. Оно и есть. После того, как преподавателям – первым учителям жизни, денег за зачеты и экзамены зашлешь, разве не понятно, что тебя ждет впереди? Даже неудобно вспоминать, как даже уважаемые преподы, как дети выкручивали, в виде надбавки к зарплате, лишнюю двадцатку, под предлогом научной работы со студентами. Умные люди, вроде бы. Так, нет же! Был со мной один случай. Меня с моим дружком, наш препод по вышке пригласил заниматься якобы какими-то научными изысканиями. Мол, подготовка к аспирантуре и вообще полезно. Обещал по 10 рублей на брата. Отношения у нас с ним были хорошие. Ходили к нему раз в неделю, после лекций. Шуточки шутили. А в промежутках, он нам занимательные задачки демонстрировал. Попытки выяснить, что это за работа такая научная, которой мы занимаемся, долго оставались безуспешными. Но потом, он нас огорошил заявлением, что оказывается, наши посиделки имеют отношение к проектировке Бурана. Не слабо? Вот и я говорю. Так и ходили на эти занятия. Это продлилось до момента, когда, случайно не услышали, как в соседней аудитории, он со своим коллегой делит выделенные бухгалтерией, для нас, деньги. Толи 30, толи 40 рублей. Мы хоть и студенты были, посчитали, что нас дурят и завязали с этим грязным делом. Так, что Буран допроэктировали без нас.
– И в самом деле, зачем тебе этот Буран? Ты шеф одного из лучших в городе турагентств. А то был бы рахитичным конструктором, на ничтожной ставке.
– Кто знает, может быть, Нобеля получил бы.
– Ну, это навряд ли.
– Это почему же? Не верите в мои выдающиеся способности? Думаете провозить вас
через все таможни легко? Мучиться с такими, как пластмассница и косоглазая Тонька?
– Верим-верим. Поэтому, лучше оставайся на своем месте. Оно и нам спокойней и тебе прибыльней. Да, ты и сам никуда не уйдешь. Оттого, что не дурак. – Петр отглотнул остывшего чая. – После таких речей, не заедает никого мысль, что живем не в особенно удачной стране?
– А что толку? – вновь взялся отвечать Олег. – Страдай – не страдай, а изменить положение, кто сможет?
– Почему нет? Не для того ли нам и демократия нужна, чтоб общими усилиями менять жизнь к лучшему?
– Может, и так. Но мы научены хорошо, что демократии у нас не было, и нет. Как правили нами цари и группировки, так и правят. Да, и изменения, что пошли сейчас начались по воле одного из них. Правда, ход событий вышел из под его единоличного контроля. И это не стало благом для страны. Буза началась, безвластие, как следствие – войны на национальных окраинах. К высшей власти стремились те, что ранее были в ее вторых эшелонах. Почему? Потому, что освободил поводья неумело. Не были готовы люди к новому раскладу. Да и того, чего он хотел, нигде в мире не существует. Демократический социализм с компартией во главе! Ха-ха!
– Но ведь и наш совковый социализм нигде до этого не существовал… Впрочем, я с тобой согласен.
– Социализм? Обычная тирания. Завуалированная, когда-то, новой идеологией. И все.
А к тираниям, в России, издревле, народ привычный. А что случается, когда по воле одного самодержца-фантазера, власть теряет свою силу? Когда система рушится, как таковая? Когда нет сильной и понятной альтернативы?
– То, что имеем. И чем, наверное, многие пользуются, – воровство, инфляция, беспредел.
– Вот именно. И нам, пока нет ясности, то бишь хозяина, надо воспользоваться ситуацией и отхватить в этой драке свой кусок.
– Хочешь сказать: все временно. И наши заработки и капитализм зарождающийся?
– Как сказать. Не пророк. Не знаю. Но чувствую, что, как только с властью разберутся, определится хозяин, разделят торт и будет ясно какой кусок чей, начнут давить людей. Сделают из них верноподданных и будут драть как липку.
– А я, все же, надеюсь на цивилизованное капиталистическое будущее. Мне трудно
поверить, что люди, глотнувшие свободы, захотят, так просто, от нее отказаться. Я не представляю для себя возвращения в тот Союз.
– Я не говорил, что будет то же самое. Они там наверху понимают, что миф о великом и ужасном Союзе благополучно развалился, а если, кто не понимает – все равно – дважды в одну воду не войти. Не будет больше, того самого, развитого социализма, но есть и очень большая опасность того, что и западной демократии нам не светит.
– Но почему?!
– …Огромная страна. Очень пестрая. Но главное – народ. Народ, особенно в регионах
очень отсталый и инертный. Привык, что им помыкают. Хотят быть зависимыми, разучились думать и управлять своей жизнью. Работать не умеют и не хотят. Система их сделала такими. Им лучше быть зависимыми. А на первоначальном этапе, нужны инициативные трудяги, в массе своей. Дармового хлеба больше не будет. Его, кто пошустрей подберет и социалистическим рабам ничего не останется. Те, кто по настоящему жаждет подобия западной демократии – молодая интеллигенция крупных городов и, вообще, продвинутая молодежь. Остальные, лишь хотят улучшить благосостояние, но без каких либо особенных затрат труда и перемены образа жизни.
– Вроде бы правильно говоришь, но выводы – чересчур пессимистичны. Ну а молодежь, о которой только что сказал, сбрасываешь со счетов? Они-то ведь, хотят наконец, жить как люди!
– Все хотят жить как люди. Вопрос: что под этим понимают? Воспитание то ведь и у нашей молодежи еще пока то. Старое. Менталитет родом из совка, как не крути. Хотя на них, только, и надежда. Если молодые не возьмутся менять страну шаг за шагом, скатимся в нечто подобное тому, где были.
– Иначе говоря, в дерьмо. Но дадут ли нам изменить страну, как мы хотим? И не забывайте, что наша липовая демократия, сейчас, фактически, держится на одном человеке. Большинство в парламенте – коммунисты! Исходя из этого, демократический выбор нашего народа – отказ от демократии, хоть липовой, хоть настоящей! При том, что о настоящей, народ, вероятно, даже и представления не имеет.
– Молодежь… – продолжал Гройзберг. – Вот взять хотя бы нас. Оценим честно
ситуацию. Ездим – деньги зарабатываем. А верим ли мы в государство? Конкретнее, его представителям? Уж так ли хотим жить по закону? Как бы не так! Мы привыкли не уважать ни закон, ни тем более того, кто ему служит. Может быть, потому, что те служат либо лично себе, либо дяде, прикрываясь законом. Но и мы, лично, менять ничего не хотим. Нам бы обтяпать наши дела, пока есть шанс, а там хоть трава не расти. И, если что – можно тягу дать. Донкихотов не богато.
– Да. Ты прав. А мы ведь не самые худшие люди в России. Но не герои. Не патриоты.
Наше дело – свое собственное маленькое счастье и закрыться в будку. Каждый, сам за себя. Каждый по отдельности. И нет веры в солидарность честных людей.
– Каких еще честных? Пафос. Так мир устроен: ты не утопишь – тебя утопят. Помогаем друг другу, до тех пор, пока нам это на руку.
– В этом, с тобой не соглашусь. А то, что в себя не верим, в достижение победы здравого смысла и справедливости, это – факт. Правда и то, что перемены пошли после знака сверху и сопровождались потерей порядка потому, что закон еще меньше стал весить. И опасность, я чувствую тоже. Как только те, кто посильнее, подомнут под себя страну, – снова окажемся в клетке. Не хочется верить в это. И трудно представить, как я смогу прожить в такой стране свою оставшуюся жизнь.
– Все дым. Ты молод, Петя. И, может быть поэтому , еще думаешь, что перемена места жительства откроет тебе новые горизонты, возможности, а то и свободу, которая поможет осуществить твои мечты. А я уже боюсь. Как бы не потерял того единственно дорогого, что есть в моей жизни. – Наконец, заговорил Гриша. – Возможность уехать у меня уже давно была. Но я, все здесь, и не трогаюсь. Зачем? Кто знает, как сложится там. Согласен: и здесь не сладко, но и там не просто. А если до сих пор не уехал, несмотря, на обещанную поддержку от родных и тамошних властей, значит, это чего ни будь да стоит. Сомневался и не решился. Может, кто подумает, – струсил или дурак. Может, и так. Но мне кажется, есть здесь какая-то мудрость, не всеобщая, но присущая именно мне. Одни говорят: мы евреи, наш дом Израиль. Другие: наш дом, где мы можем чувствовать себя людьми. При этом, намекают на штаты или Германию. А я вам скажу, хоть и очень многие, десятки лет, пытаются убедить меня в обратном, что только это – моя страна. Я здесь вырос, учился, работал, завел детей, похоронил отца. Здесь, я говорю на моем языке и, только здесь, чувствую себя дома. Уезжать, чтобы горе мыкать? Этого я и тут хапнул. Ведь русские, если они даже евреи, – Гриша печально улыбнулся, – всегда, останутся русскими евреями.
Петр тоже расплылся в улыбке:
– Я даже думаю: многие евреи, понимают, что они – русские, уже покинув Россию.
– Ты прав, Петя… Хоть и не еврей. – глаза Гриши повеселели.
– Такое тоже случается.
– Не знаю, как вы, но я думаю, вряд ли кто станет счастлив, покинув свою страну, свой дом. Во всяком случае, я на это не способен. Скрывать не буду: натерпелся я за свою жизнь и унижений, и коммунистического бреда. Что уж. Такова наша еврейская доля. Нет. Я не осуждаю моих, что сейчас в Израиле. Наоборот: грущу по ним. А они там плачут по России. Не все, конечно. Может, это болезнь – привязаться сердцем, к тому месту, где рос гадким утенком, мерз, мучился? Ведь говорят, и любишь больше всего того, с кем выпало больше всего перенести. Может это неправильно? Никому не желаю той участи, что выпала нашему советскому народу. Я не говорю, сейчас, о тех, кто не испытывал похожих чувств. Кому-то же был нужен, этот идиотизм. Но я к ним не отношусь. И все равно. Все равно, с болью наблюдаю за тем, как рушится здание, в котором я родился, прожил свое детство и молодость. И я не знаю, чего и ждать. Но что не говори, мы народ терпеливый. И русские, и евреи. Что будет – то будет. А мы, тем временем, будем работать и откладывать на черный день. Кто знает, как все повернется. Может, и впрямь, придется уезжать. Думаю, только, что молодым, это предприятие, много легче дается. Но ни тебе, Петя, ни Саше, такой перспективы не желаю.
– Да, я, ни за какие коврижки не уеду. – пробасил Саша.
– А Олегу? – ехидно поинтересовался Петр.
– Да и Олегу тоже. Но, он – отдельный случай. Все-таки, еврей.
Олег ничего не ответил. Он был не из тех, кто любил вспоминать о своей национальности.
– Какой-то сионизм получается. Если мы не евреи, то и права у нас не те.
– Да, нет. Это я так. Нам же хуже. Вы, у себя дома. А мы, и дома не дома. Во всех домах чужие. Я говорю о том, к чему лежит сердце. А поступать, конечно, каждый волен, как пожелает.
– Еще немного и я разрыдаюсь – с доброй издевкой произнес Саша. – Россию любишь как женщину. И уже не ясно извечная еврейская тоска в твоих глазах или русская… Я тоже привязан к нашей земле. Что и говорить: женщина – на пока, Россия – навсегда.
– Это как? – с интересом в голосе откликнулся Петр.
– Жену свою так не люблю, наверное. Хоть с каждым месяцем, привыкаю к ней все
больше и больше. Если так пойдет и дальше, то и без нее своей жизни представить не смогу. Поверите ли? Когда женился, был как к бабе, к ней равнодушен, честно говоря. Ну не то, чтобы совсем меня не привлекала. Но предложи мне еще, что-нибудь стоящее, на тот момент, – предложение бы рассмотрел. В общем, она была просто лучшим из того, что подвернулось мне под руку. Девка – не дура, симпатичная, с бабульками. Меня устроило. Когда жить стали – все вроде бы клево – и материальный уровень подтянул, и то и се. Но душе стало тесно. Иной раз, специально своих корешей гопников созову. Набухаемся дома, пока ее нет, орем, бутылки раскидаем. Один раз окно разбили. Она придет – шок, истерика, скандал. Выгонит нас взашей. А мне нужно это было. Как пар из котла выпустить. Потом, конечно, прощения прошу, любовь, ласки. Это она у меня очень даже любит – в момент оттаивает. А у меня на душе осадок поганый. Никак не мог поначалу приспособиться и отказаться от того, что было моей жизнью до нее. Да и сейчас, честно говоря, не очень-то я отказался. Накось выкуси! Чтоб я отказался от моих корешей, матери, брата, и просиживал бы только штаны с ее понтовыми подругами и папашиными знакомыми!
Как бы там ни было, все пошло своим чередом, и сейчас, уже могу оценить достоинства семейной жизни и хорошей жены. Нет–нет, не только в меркантильном смысле говорю. Я уже и сам кое-что зарабатываю. Просто приятно вернуться уставшим домой, где тебя встретит, обогреет, накормит и приласкает жена. Что не говори, женщина создает твой дом, уют…Нет, не хочу сказать, что у нас прямо так все гладко. Недавно, например, она стала быковать и выкидывать разные непотребности. Даже меня перещеголяла. Раньше, надо сказать, это я себя по-свински вел. А она, если пыталась пресечь такое мое поведение, всерьез даже ответа не получала. Теперь, напротив – в семье оплот я. Она скандалить – я спокоен, и ее успокоить стараюсь. Верите, даже если ни в чем не виноват, – прошу прощения. Правда, иногда мне кажется, что это тоже не совсем правильно. Она ведь еще больше наглеет. Бывает, хочется даже двинуть ей в дыню. Но сдерживаюсь. Баба все-таки. Да и если сорвусь, кто знает, чем закончится? Побежит к папе, развод! Как сейчас вижу: Не хочу с этой скотиной жить и т.д.! Нет уж. Я как-нибудь потихоньку. Я понял: для меня, спокойная жизнь – важнее остального. Так, что если ей нужно егозить – пусть егозит. Мне на это наплевать. Ну не наплевать, конечно, но я стараюсь делать вид, что меня это не касается. Если она хочет себе нервы трепать – ее дело. Мне – не выйдет. Несмотря на все перипетии, могу сказать, что доволен своей семейной жизнью. Жена может со мной не соглашаться – ее право. А у меня все необходимое есть: квартира упакована полностью, тачка нормальная, с папашей ее дела делаю без нее. С ней тоже все нормально, когда у нее нет заскоков. Любить она вполне мастерица. Так, что живу – не жужжу. Как сыр в масле валяюсь. Тем более, если сравнить с тем, как жил до свадьбы. Мне даже, если честно, и в Стамбул то ездить в лом. Да, что говорить, даже из дому, ломает выходить, бывает! Лежал бы все время на печи да ел калачи, книжки читал. А вы говорите: ехать не ехать!
– Это я говорю ехать? – удивился Гриша.
– Ну, не ты. А кто там говорит? Не важно. Для меня, лучше моей квартиры, жены, ее папани – ничего лучше нету. Здесь моя мамаша, братья, вся родня. А там, что делать? Бандитствовать? Или посуду мыть за копейки?
Вот я и говорю – любовь к Родине нечто похожее на любовь к жене, к своему дому. Привычно все здесь. Здесь тебя поймут даже без слов. Обогреют, накормят и без денег любовью обеспечат. Там такое получишь? Шиш!
Да и раздражают меня все эти иностранцы! А как можно жить не слушая своих любимых песен? ДДТ, Высоцкого, Северного? А их язык, я себя знаю, я в жизни не выучу! Они нас не понимают, а я их. Захочу, к примеру, поприкалываться, пошутить – тупые морды не воткнуться в юмор. Если я им нужен – посмеются для вида, а если нет – уставятся, как на недоделанного. С кем бы я общался, если б очутился, вдруг, в Англии, что бы там делал? Даже представить не могу. Вот дерьмо то! Если б только наших, там, нашел и вляпался бы в какой криминал. Нет уж.
Вы скажете, например, магазин открыть, как некоторые из наших, в Стамбуле делали? А что? Выходило? Сколько раз их там кидали? Или разорялись они потому, что местной кухни не знали. Что, куда и почем? Да если даже и есть смысл, ради чего? Чтоб сидеть в этой грязной шашлычнице? Вот уж, увольте, работать с турками! Лучше у нас, тогда. Чем хуже? Нет. Я все-таки доволен, что у меня – жена, дом. Может, от этого Россию еще больше люблю. А ты, Григорий, женат?
–Уже нет. Был женат 5 лет назад.
– Что так? Прошла любовь? Нашел бы себе кого другого – веселей бы жилось.
– Уже не тот жеребец, чтоб вот так – запросто найти жену. Да и к чему? Меня эта кутерьма уже не веселит.
– Ну, поделись с нами, Григорий, своим личным опытом, если конечно не больная тема. Мне, сейчас, интересно на тебя примерить мою теорию о женщине и родине. Ты намного старше меня, нас разделяет целая жизнь, поэтому и любопытно мне проверить, верна ли моя гипотеза, в отношении тебя, например. Своего рода, научный эксперимент. Я вижу, родину ты любишь не меньше моего, вот и хочется узнать, как у тебя по женской части.
– По женской части, раньше, у меня было все нормально. Огромное разнообразие. Даже и не нужно было, наверное, столько. Но женат я был только однажды. Чтоб сразу все стало ясно – жена моя бывшая с дочкой, сейчас, в Израиле живет. А познакомились мы с ней уже лет 20 назад. Ты еще, Сашок, ходил пешком под стол…
Саша смущенно заухмылялся.
– Она, дочь коллег моих родителей. Точнее, профессора физики в ЛГУ. А я, учитель литературы, несколько лет тому назад, закончивший тот же университет. Риву, так ее зовут, видел во время учебы, только мельком. На мой взгляд, надо признаться, она была очень красива. Но в студенческие годы я, почему-то, был слишком робок, чтобы хоть как то приблизиться к ней. Она же меня вовсе не замечала. Учились мы в параллельных группах. После окончания вуза, прошло года 4, но не я, и как ни странно, ни она, не нашли себе спутника жизни. Родители наши, как я сообщил, были добрыми знакомыми, плюс сослуживцами. Тогда, они, втихомолку от нас, сговорились о нашем браке. Мне было 26. За годы вынужденного воздержания в универе, я отыгрался по его окончании. Не знаю, что со мной произошло. Может быть, почувствовал себя мужчиной в женском окружении, в школе. Без преувеличения скажу: все молоденькие симпатичные учительницы у нас, были мои. Одна раньше, другая позже. Кроме того, я и на стороне, не отставал. Мои последние интриги, представьте себе, стали известны завучу. Две молоденькие учительницы поочередно плакали в учительской, вели уроки с красными припухшими от слез или бессонницы глазами. Наш завуч, дама «синий чулок» с железными нервами, развившая в себе ненависть к всякого рода донжуанам, из-за того, наверное, что они не обращали на нее никакого внимания, провела дежурное расследование. С легкостью сотрудника гестапо, вывела бедняжек училок на чистую воду. А значит и меня. В школу, после этого, я приходил чуть ли не в холодном поту. Зарекся там следить. Чувствовал затылком, идя по коридору, развевающийся за мной шлейф сплетен. С перепуга, вновь, стал пай-мальчиком. Прилежно работал и даже ушел в творчество, точнее, в исследование жизни и творчества Льва Толстого. Несмотря на бурный темперамент, а может, благодаря ему, я страстно любил мою работу. Любил и сам процесс преподавания, и литературу, как таковую. Дети ко мне тянулись. Мой рабочий порыв был оценен. Благодаря строгому контролю, в том числе и со стороны РОНО, мои уроки были признаны лучшими. Нередко, приезжали учителя из других школ и всевозможные методисты, чтобы послушать меня. Меня, однако, это даже, несколько нервировало. Но куда же деться от славы! С Божьей помощью, как преподаватель, я был реабилитирован. Наконец, мои бестолковые похождения надоели, не только моим родителям, но и мне самому. Посему, папа с мамой решили меня женить. В тайне, они опасались, что я найду себе русскую, если они будут мешкать. Поэтому подсуетились и остановили свой выбор на Риве. Если бы мне на полгода раньше объявили, что меня хотят женить, я бы упирался изо всех сил и, конечно бы, не позволил произвести над собой такое насилие. Но в данных обстоятельствах, предложение моих родителей, виделось мне разумным. Я устал от мелких пошлых любовных дрязг и захотел иметь прочный и приятный во всех отношениях тыл. Упоминание о Риве пробудило во мне юношескую робость, и даже неуверенность в себе. На какие-то минуты, представив себя в роли сватаемого, вся затея мне показалась глупейшей. Но я быстро овладел собой. Припомнив свои многочисленные подвиги на любовном фронте, я подумал, что очаровать засидевшуюся в девках еврейскую девушку, не составит никакого труда. На пасху я с моими родителями был приглашен официально в гости к Риве. Кроме ее матери и отца, там, была еще одна пожилая пара. Все проходило чинно благородно, как и задумали обе стороны. Мы с Ривой мило беседовали. Она меня просто очаровала, и я диву давался, что до сих пор, никто не сорвал этот чудный цветок. Тут, надо заметить, что, несмотря на томный взгляд и возбуждающие формы, она выказывала себя весьма умной и эрудированной девушкой. Тогда, я подумал: она, именно она должна стать моей женой. Красивая, воспитанная, с большими завораживающими черными глазами. Что я делал до сих пор? Что мы делали? Почему не решались приблизиться? Без всякой натяжки, скажу: если не в первый день, то, по крайней мере, за неделю после этой нашей встречи, я себя довел до такого состояния, что уже не представлял жизни без нее. Наверное, я был бы должен волноваться: а понравился ли я ей? В самом деле, скромный, закрытый, ничем о себе не заявлявший, в студенческие годы, вдруг, огорошивает тебя желанием жениться? Не плохо бы понять, кто он? Тот ли, кто нужен ей? Симпатичен ли хотя бы? Но для меня, ответы на все эти вопросы были очевидны. Она сама была живым свидетельством самого благоприятного, произведенного на нее впечатления. Непостижимым для меня способом, шашка прыгнула в дамки. Она вся искрилась, и каждый хлопок ее длинных ресниц будто бы говорил: я твоя с головы до пят! Как это случается: мы понимали друг друга с полуслова, а иногда и без слов. Казалось бы, счастье привалило… Нет, не могу сказать, что внезапная совместная жизнь внесла дискомфорт в мой быт. Мои ожидания оправдались. Рива стала преданной и любящей женой. Один момент, только один момент, который я уже, тогда, интуитивно почувствовал, но старался гнать прочь из моего сознания: в ней не было того огонька и страстности, которые и являются источником вдохновения у мужчины. Но не подумайте, в том, что считается главным, она меня удовлетворяла. Да, и в остальном, была прилежной женой, домовитой, практичной и аккуратной. Общими усилиями наших родителей, мы получили 3х комнатную квартиру. В доме, все было в образцовом порядке: цветы, коврики, вазочки, прочий жизненный хлам. Чтоб я так жил всегда! О, если б я остался один, в той огромной, обставленной невообразимой мебелью и утварью квартире, можно было бы представить, какое убранство она имела бы теперь. Я человек неприхотливый, не вижу смысла во многом, в чем многие видят единственный смысл. Кроме того, я из тех, о ком говорят: не умеет гвоздя вбить. Сейчас, правда, я, несколько, изменился. И этому способствовала Рива. Но тогда… Потом, я зарабатывал, по ее потребностям, сущие гроши. Что зарабатывают школьные учителя? Наши родители наседали, чтоб я подался в журналистику. О том же мне стала говорить Рива. Но, здесь, я был тверд. Я занимался любимым делом. С ее же точки зрения, я занимался чистой филантропией. Ведь моя зарплата и ее заработок дантиста не шли ни в какое сравнение. Мне же, и тех денег, было более чем достаточно. Что касается журналистики, она меня не привлекала. Писать заказные статьи, вкрапливать туда нужные, нравящиеся кому-то слова, сдабривая все тошнотворной идеологией, мне было противно. Конечно, и в школе все было не так уж гладко, но все же, там, никто меня не мог заставить говорить, то во, что я не верил. И, не смотря на периодически возникающую напряженность между мной и руководством, меня ценили, как талантливого преподавателя. Ну, заигрывается молодое дарование, увлекается либерализмом и свободомыслием, но так это возрастное! На почве моего упрямого нежелания перейти в газету, что было вполне реально, в нашей молодой семье начались систематические перебранки. Разговор скатывался к тому, что я эгоист и не хочу в жизни добиться ничего стоящего. В то же время, она говорила, что я не имею элементарного самолюбия, и что я никакой не мужчина, раз не в состоянии заработать себе имя, а семье денег. Она стала изрядно допекать меня подобными разглагольствованиями. Как-то, я и сам задумался: может, я, действительно, такой неудачник, как она живописует? Дочери стукнуло уже 2 года, но Риве так и не удалось сломить моего сопротивления. Я работал где работал. Написал параллельно книгу о жизни, творчестве и философии Льва Николаевича Толстого, десяток литературоведческих статей. Но дохода со всего этого, по Ривиному выражению, имел как с козла молока. Жизненные интересы у нас рознились сильно. Она дантист, помешана на золоте, быте и красивых безделушках. Я, учитель, литератор, живущий книгами и идеями. Нет, я даже не мечтал найти в жене единомышленника. Но, порой, и просто общий язык было очень сложно найти. Я был согласен на то, чтобы она стала мне обычной домашней женой. Терпеливой и любящей. Но и это оказалось слишком. Как-то разоткровенничавшись, она мне заявила, что я, вовсе не муж, раз не в состоянии ее обеспечивать. Здесь, надо отдать ей должное, она была отчасти права. Ведь весь дом держался на ней. Но настоящая беда началось тогда, когда среди наших знакомых, пролетел шорох о возможности выезда. Обетованная земля и т.д. Куда не приди, везде одно и то же. Гроссманы и Маневичи уехали, Шкляры в Вене. А вы не думаете ехать? Я уже видеть никого не мог. Но сильней остальных меня одолевала жена. Что называется, плешь мне проела с Израилем. Вот, где я пожалел, что взял себе в жены еврейку! Правда, в то время, евреями себя объявили даже те, о ком бы я никогда не подумал. По большому счету, именно тогда, и обозначился у нас раскол. Рива закатывала истерики, говорила, что из-за меня должна будет зачахнуть преждевременно. Что я не желаю счастья своей дочери. Что Бог нам посылает такую удачу! Но дурак есть дурак – он ее никогда не увидит. Вдобавок, моя мама, недавно похоронившая отца, решила выехать с семьей своей сестры. Но прежде, мама взяла слово с Ривы, что та привезет меня и нашу дочь Беллу в Израиль, и как можно скорее… Но я остался неколебим. Развод после безуспешных уговоров не заставил себя ждать. Вот моя семья и в Палестине. Но к этой боли прибавилась другая. Оказывается, Рива отправилась в дорогу не только с нашей дочерью, но и в теплой компании своего коллеги, с которым на репатриантской почве и спелась. Что мне оставалось делать? Посыпать голову пеплом? Я остался один. Квартиру нашу мы разменяли. Деньги забрала Рива. Я остался в однокомнатной, брошенный и никому ненужный. Это было уже наглядно. Никому не пожелаю пережить подобного. На работе, кстати и не кстати, напоминали мне о моей национальности. Ходили пошлые слухи. Ждали моего отъезда. Внушали неуважение моим ученикам. Несколько раз приходилось выслушивать резкую и абсурдную критику в мой адрес на парткоме. И это, притом, что партийным, я никогда не был. Очевидно, что меня хотели выжить. Мне уже и в школе дали понять, что я здесь чужой, что я инородец, не только телом , но и духом. Если бы не мои не многочисленные друзья и мои любимые и любящие меня ученики, я не знаю даже, чем бы закончилась столь печальная история моей жизни. Надо отдать должное администрации нашей школы. Они ушли меня. Я физически почувствовал, что не в состоянии более оставаться в той атмосфере. Искренне верящие мне талантливые ребята, вступали в опасные дискуссии, на уроках истории и классных часах, с тупыми, ограниченными преподавателями. С теми, у кого не было своих мыслей, отродясь, с теми, у кого только страх и был их собственный. Ребята же умело аргументировали свои доводы, в том числе, и выдержками из моих уроков. Но решающую роль в том, чтоб обвинить меня в антисоветской пропаганде сыграли мои статьи. Парадоксально, ведь я писал о творчестве русских классиков! Ко мне прилип ярлык западного ставленника и сиониста. Рива могла бы мной гордиться! Вот так, благополучно в эпоху гласности и перестройки я оказался выдавлен из школы. Теперь, я остался, лишен уже и любимой работы. Вначале, я еще пытался пописывать статьи. Работа сразу с несколькими изданиями. Но статьи мои все меньше и меньше нравились редакторам, а мне все меньше и меньше нравились те издания. Но я не сдался. Я бросил это грязное дело, благо появилась возможность влиться в новое, доселе мне не знакомую, но уважаемую нашими предками коммерцию. Может быть, не последнюю роль сыграло самое тривиальное самолюбие, желание доказать покинувшей меня жене, что и я чего-то стою и тоже могу что-то заработать. Дело наше, сами знаете, требует и сметки и ловкости, можно сказать даже, рисковое. Но без сомнения, оно выгоднее и оно лишено всякой субординации, т. е. наделяет тебя определенной независимостью. Хотя есть и минусы. Оно, не всегда, способствует твоему разностороннему развитию. Тем не менее, я сумел достичь в нем некоторого успеха, и теперь, приезжая в Израиль, как гость, чувствую: взгляды моей родни на меня наполнились новым смыслом. В них нечто. Толи уважение, толи зависть, толи удовлетворение от того, что я одумался. В общем, они смотрят на меня, как на счастливчика. Но я не могу назвать себя таковым. Я вижу лишь, что меня так и не поняли. Я стал еще более чужим для них. Я остался здесь наедине с собой, со своими мыслями и со своим товаром. Утешаю себя тем, что нашел новое место под солнцем, но на этом месте не ощущаю солнечного тепла. Наверное, моя история жизни и любви похожа на многие своей грустной концовкой. – Гриша замолчал.