Павел Владимирович Лешинский
На горизонте Мраморного моря
Уже там, в камерной атмосфере, беседа продолжилась:
– Нам даже адреса твоего не понадобилось. Добрым людям – спасибо. Ими земля русская богата. Старушечка, та же подсказала. Да, ты товарищ учитель, не волнуйся. Мы только подопечного твоего разыщем. Всего и делов. Ты-то нам, как собаке пятая нога нужен. Дома он у тебя отсиживается?
Адам молчал.
– Молчи-молчи. Где ж ему быть то, родимому!
Бандиты отыскали хату учителя, на удивление быстро. Дом закрыт на замок. Дворняжка, увидев пришельцев, недовольно зарычала.
– Как будто никого. Отворяй, хозяин! И шавку свою уйми! Не буди зверя во мне.
Адам, все также безмолвно, успокоил недоверчиво глядевшего на посетителей Тузика. Даже на цепь посадил его, для надежности. Все трое зашли в хату и расположились за овальным столом светлого дерева.
– Ну, что, ученый друг? – ухмыляясь, пробасил Калиныч. Колись. Где постояльцы твои? А то что-то мы с товарищем их не наблюдаем. А мне ведь, знаешь, не терпится получить удовольствие от беседы с ними.
Горелый глупо захихикал. Потом приблизившись лицом к лицу, к Адаму, тоном психически неуравновешенного завизжал:
– Что притих, гнида? Отмолчаться надеешься? А как ты относишься к отбивной в собственном соку? Я приготовлю ее из тебя. Поверь, по части такой кулинарии, я мастер.
Ледяной взгляд его безумных серых глаз добавлял ужаса к высказанной угрозе.
– Зачем же так, друг мой Горелый? – с притворным сокрушением протянул Калиныч. Культурный человек, учитель, тебя в дом привел. А ты сразу с дикостями своими. Прошу прощения, господин учитель, за моего невоспитанного коллегу. Он, как понимаете, в университетах не обучался. Детство провел голоштанное. Отца не помнит. Мать, алкоголичка.
– Че ты гонишь, Калина? – возмутился напарник.
– Но парень он не плохой, – не обратив на него никакого внимания, продолжал бандит. – Я, можно сказать, даже люблю его. Бытие у него, как, впрочем, и у меня, было не сахар. А ведь именно оно определяет сознание. Поэтому, наверное, он слегка жесток. Быстр на расправу. Но и его понять можно. Побуждения то у него правильные. Ведь нужен то ему, всего лишь, простой и внятный ответ на вопрос. И все… Кстати, пожевать то у тебя найдется? А то мы с дороги.
– В холодильнике грибной суп. Берите все, что найдете. – Произнес безразлично хозяин.
– Во! Это уже больше похоже на радушный прием. Калиныч тяжело встал, вышел на веранду, туда, где стоял холодильник. Кастрюли поставил на плиту. В руках он принес целую охапку овощей, сыр и молоко.
– Это, брат Горелый, конечно, не твои любимые отбивные, но сейчас и такое меню за милую душу умнем.
Адам сидел неподвижно, словно статуя. Ни один мускул не шевельнулся на его лице. Тем временем, два непрошеных гостя смачно поглощали суп, закусывали хлебом с сыром, по очереди, прикладывались к молоку.
– Хозяин, как вижу, обедать не хочет, – продолжил, наконец, ненадолго прерванный монолог Калиныч. – И правильно, наверное. Сперва, с делом покончить надо, а потом, с чистой совестью, уже и подкрепиться можно. Ну, Адам. Друг Евы. Разъясни нам, куда дел Петруху с девчонкой?
Учитель невозмутимо молчал.
– Я жду… И думается мне уже, что ты хоть и интеллигент, но тоже не шибко вежливый. Когда спрашивают, ведь не красиво как-то не отвечать. А когда спрашиваю я, отвечать надо быстро и правду. А то ведь, кореш мой Горелый терпение потеряет. Так ведь, Горелый?
Тот мигом оторвался от тарелки, вытер скатертью губы и принял стойку. Пока он не уразумел, – пора набрасываться на жертву, или Калиныч продолжает свою замысловатую, ему одному ведомую, игру.
Адам оставался непреклонен.
– Ну, это уже грубость. Мне, знаешь ли, наскучило распинаться перед тобой. – Калиныч подмигнул приятелю. Тот, расценил его жест как руководство к действию. Горелый поднялся из за стола. Вразвалочку, развязно прошелся по комнате. Неторопливо приблизился к учителю и вдруг резко, словно распрямившаяся тугая пружина бросился на Адама. Его костистый кулак, буквально расплющил нос гуманиста и книгочея. Удар оказался по-настоящему сильным. Адам с грохотом упал вместе со стулом. Несколько минут, он не мог прийти в себя. Сосуды головы судорожно пульсировали, картина происходящего поплыла. Бандиты о чем-то переговаривались, но он не смог разобрать ни слова. Наконец, предметы обрели большую четкость. Он услышал гулкие шаги расхаживающего по комнате Горелого. Для него осталось загадкой, сколько времени он пролежал без сознания. Голова раскалывалась от боли, нос горел, во рту – приторно соленый вкус крови.
– Вы, что же, гости, убить меня пришли? – прохрипел он тяжело.
– А, это? Адам, мы еще не решили. Будет видно. Как будешь себя вести. – Охотно ответил Калиныч. – Сейчас, пока, ведешь себя неудовлетворительно. – Но просто так, как понимаешь, убивать тебя, резона нет. Сперва, хоть помучаем от души. Ведь у нас, еще и проблемка есть. Этого мудака, Петра, нам найти надо? Надо. Так что ты его, брат Горелый, уработать не торопись. А то человек, может, с нами поделиться захочет, а ты его уже кончил. Это ж, какой прокол выйдет! Да? Адам? Ну, что? Подумал немного? Прикинул? Поговорим?
– Говорить с вами, мне – не под силу. Вы дикие звери. Нет. Наверное, даже хуже. Изменить я это не могу.
– Чудак-человек, – заулыбался Калиныч. – Как раз ты-то, сейчас, как волшебник, можешь все… Ну, раз не осознал, будем внушать и внушать.
Калиныч, из карманов широких спортивных штанов, извлек моток бечевки. Адама привязали к металлической спинке панцирной кровати, что стояла в маленькой комнате. Горелый поднес к лицу жертвы внушительных размеров охотничий кинжал. Холодное лезвие царапнуло веко.
– Че, профессор, развлечемся? Опыт проведем? Ты когда-нибудь видел свой глаз со стороны? В моей руке, например? – Горелый жутко захохотал.
Черный ужас, словно свинцовым грузом, придавил все существо учителя. Адам зажмурился и мысленно прощался сам с собой. – Главное – не цепляться за жизнь, не думать о боли, не искать лазеек, не оправдывать слабость. Господи, дай мне мужества, – произнес он про себя.
– Не торопись! – вмешался Калиныч. Он взял кочергу, что стояла у печки, и бесстрастно пошел нагревать ее над газовой горелкой. Когда он вернулся, накалившийся конец кочерги приобрел завораживающе алый тон. Так, если бы его обрабатывал кузнец или сталевар. Он потускнел довольно быстро, но предмет сей недвусмысленно предрекал адские муки несчастному историку.
– Вот этим инструментом, я думаю, добьешься большего. А тебе – все лишь бы калечить. – Калиныч снисходительно улыбнулся.
– Открой глаза, Адам. А то самое интересное пропустишь. Сейчас жарить будем тебя. – Горелый предвкушал удовольствие. Как человеку не только с садистскими наклонностями, но и компанейскому, ему хотелось, чтобы как можно больше публики сопереживали предстоящему действу.
– Ну? Не передумал? – без особой надежды, осведомился Калиныч.
– Этот вопрос – я должен тебе задать, – тихо парировал Адам.
Бандит медленным движением приблизил кусок раскаленного металла к волосатой груди несчастного. Резкий запах паленой шерсти и жженого мяса распространился по комнате, ударил в нос всем троим. Кочерга задымилась, оставив, бурый след на теле. Калиныч не спешил ее убирать. Неописуемая боль разрывала мужчину на части. Вены набухли, от напряжения он побагровел. Еще секунда и потеряет сознание. Но Калиныч, казалось, предугадал такую развязку и вовремя отстранил орудие пытки. Адам ревел как смертельно раненое животное. Боль не оставляла его.
– Но, что же ты, мил человек? Мне и самому не хочется больше жарить тебя. Пожалей себя, наконец. Детишек своих. Учеников. Скажи, где они, и останешься зализывать свою рану. Я тебе, даже маслица из холодильника достану. Ты вел себя достойно. Можно сказать, – героически, но пора и честь знать. Никто не обязан терпеть такие мучения за урода, что вырвал кусок из кормящей его же самого руки. Ты сделал много больше, чем должен… Говори…
Адам, казалось, уже распрощался с окружающим его миром. Он глухо стонал. Бормоча что-то себе под нос.
– Молю Тебя, Господи! Забери меня. Пощади. Смилуйся надо мной. Не так я силен. Не так силен… Прости, что прошу Тебя. Все, что пошлешь мне, я приму с благодарностью. И выдержу. С Твоей помощью. С Тобой я смогу и невозможное.
– Что ты там лопочешь? Ты в состоянии говорить? – Что-то похожее на беспокойство мелькнуло в интонации толстяка.
– Да, он дурачит нас! Отдыхает! Не видишь, что ли? – Горелый выхватил кочергу из рук напарника и осыпал Адама частыми ударами по шее и в грудь. В хате одинокого учителя разразились душераздирающие крики. Во дворе, истошно залаял пес.
– Брось! Так, ты убьешь его раньше времени. Дай! – Калиныч забрал себе злосчастную кочергу. – Пойду, прибью эту суку. – Хлопнув дверью, он вышел наружу.
Лай перешел в хриплый визг. Визг – в слабый скулеж. После чего наступила тишина. Калиныч вернулся. Лицо его было вспотевшим. К кочерге прилипли клочья шерсти. Бордовые капли медленно скатывались по черному металлу на пол.
Адам так и не открыл глаз. Судорожно сжав губы, он исступленно молился.
– Меня этот святоша всерьез начинает злить, – Калиныч, в сердцах, пнул стул.
– Калина, дай мне! Я вытащу правду из этой твари! – Горелый, с просьбой во взгляде, посмотрел на старшего товарища. Предвкушение близкого наслаждения стимулировало приток адреналина. Он ждал сигнала, – разрешения от бугра, расправиться с Адамом собственными руками и по своему усмотрению. А это значит, еще море боли, еще море страданий должно было пролиться на голову ни в чем неповинного сельского учителя.
– Действуй, только аккуратно. – Уступил Калиныч. Он, в последний момент, сам не сдержался, и раздосадованный собственным бессильем, обрушил сокрушительный удар по грудной клетке, распятого на спинке кровати мученика. Бил все той же злополучной кочергой. Хруст костей и стон.
– Э-э! – моя очередь. – В голосе Горелого чувствовалась обида. Выхватив железяку из рук напарника, он метнулся к плите, чтобы нагреть инструмент до нужной кондиции. Движения его были торопливы, даже суетливы. Он, словно боялся куда-то опоздать.
Истязание было прервано ненадолго. Слабоумный садист, с нескрываемым удовольствием, вновь принялся жечь тело несчастного. Его восторг питался страданиями жертвы. Спазмы, конвульсии, боль в глазах Адама – все больше распаляли его. Но вот, изнуренный учитель, все меньше и меньше отзывается на муки. Глаза потеряли ясность, он угасал. Похоже, пришло время покинуть ему и этот мир, и своих палачей. Горелый раздраженно заметил, что веселье заканчивается, а он, даже не успел услышать мольбы о пощаде. Не успел насладиться, в полной мере, а главное, не смог унизить и сломить этого человека. В порыве бессильной ярости, он схватил свой охотничий нож, и лишил уже потерявшего сознание Адама глаза.
После этого выпада учитель перестал подавать видимые признаки жизни.
– Чтой- то он того… Капут, кажись… – Горелый, виновато ухмыляясь, покосился на Калиныча.
– Ну, не идиот! Я же сказал – аккуратно! – Калиныч бросился к распростертому изувеченному телу.
– Ну! Мужик! Мужик! – ты не умрешь, не бойся! – басом ревел он. Этот урод, больше тебя пальцем не тронет. Это я тебе говорю! Ну, сумасшедший, скажи же – где Петр?! Ты будешь жить! Я все для тебя сделаю! Бля буду!
На удивление присутствующим, учитель едва приоткрыв губы прохрипел:
– Жизнь мне подарит Он… А вы – сгинете… – Это были его последние слова.
– Притих. Неужели, кранты? – Калиныч выглядел встревоженным.
– Каюк. – равнодушно подтвердил Горелый.
– Это ты, кретин! Дорвался! Гестаповец херов! Надо было что ли жарить его как котлету? Ты, что, его жрать собрался? А глаз, зачем выдернул? Маньяк недобитый!
– Че ты кипишь поднял, Калина? Что я накосячил? Что мне с ним целоваться надо было? Гонишь на меня. Может это он оттого, что ты его этой железякой огрел загнулся? Я-то, ему косметику, можно сказать, только сделал.
– Косметику! Что теперь делать то? Где Петра искать? Труп есть, Петра нет. Делаа… Абзац нам полный, если не найдем его. Этот Петр на нас всех собак навешает. На Альберта заявит, а тот, если успеет, пустит нас в расход. В лучшем случае, зону топтать будем, или в бегах. – Ах, кретины, мы кретины! – Толстяк обхватил свою арбузообразную голову колодками ладоней.
– Да, покладисто согласился Горелый. – Надо было ему пальцы да колени раздробить. Больше толку было бы. Да и не крякнулся бы так. Забыл я впопыхах этот метод.
– Лопухнулись мы с тобой конкретно, брат Горелый. Не подумавши, пытать стали. Не грамотно… Да, честно говоря, и не сдался бы он. Крепче стали оказался этот ученый. Никогда таких не видал. Надо было хитростью его брать, или просто обождать. Все само собой бы решилось. Да, что теперь мусолить! Сели в лужу!
– Постой, а чего это он гундосил, что ему кто- то жизнь подарит? И тебе еще грозил падла? Ты въехал?
Калиныч махнул рукой:
– Поди, пойми его. Повредился рассудком от боли.
– А может это он про Петра. Он у него, наверное, за пахана.
– Что ты несешь! Петр – барыга. А этот – учитель.
– Ну, не знаю. Зачем же эта сволочь так его выгораживала? За бабки? Мы ж его резали живьем! Не понимаю… Нее.. Этот Петр, у него, впрямь, в авторитете. Надо так запугать! Помер, но не раскололся. Боялся его больше нас. Это факт. Вот она, уважуха!. Может, есть чего бояться и нам?
– Кто его знает. Я уже ни в чем не уверен. Такая твердость любому вору честь сделает. Неспокойно мне что-то. Если за Петра такие люди стоят, видать, и сам он – не фунт изюма. Не нравится мне все это. Алек нам явно всего не сказал. И зря, могли бы действовать осмотрительнее.
– А теперь, что? Обратно в Питер? Что Алеку скажем?
– Подожди. Еще не все потеряно. Дождемся вечера, пораспрашиваем кого в сумерках. Тут – село, все проще. Может, кто и подскажет. Уезжать просто так – нельзя. Война началась. Надо ее закончить, иначе нам и от Петра, и от Альберта беда придет. Я нутром чую, Петруха где-то близко. Он же к учителю приехал. Объявится как миленький.
– А если он сумасшедший похуже этого ученого? Тогда что?
– Не трухай! Управу на него найдем! Может, ты забыл, с ним же девчонка.
– Что, позабавимся?
– Ну, тупой! Это-то без проблем. И на этом можно сыграть, конечно, чтоб получить от него то, что нам требуется. Если, что пригрозим ему. Скажем, что похороним ее рядом с этим педагогом. Метод надежный. В крайнем случае, отвезем его, как барана связанного, к Алеку. Пусть сам разбирается.
– Ловко! – восхитился напарник Калиныча.
– Тихо! – в полголоса одернул толстяк. Он замер на месте, уставившись, через занавешенное тюлем окно, на улицу.
– Бомба едет прямо на нас! Они! Они! Бля буду! Калиныч выглядел возбужденным.
– Собаку я убрал. Машина спрятана за сараем. Они, наверняка, сюда. – Бандиты притаились у дверей.
– Адам! Где ты спрятался? – послышался раскатистый голос Петра. Ради приличия, он раза два стукнул в дверь.
Ответа, естественно, не последовало. Удивленно приподняв брови, он бросил взгляд на Ксению. Та, только пожала плечами. Он, все-таки, решил войти. Но не успел он это сделать, как невидимою силой оказался припечатанным к стене. Его лицо ощутило металлическую прохладу оружия. Ствол пистолета недвусмысленно уперся в подбородок.
Скованный в движениях, придавленный тяжелой десницей громилы, он оказался, парализован морально и физически. Через десять секунд, грохот и последующий за ним визг Ксении дали ему ясно понять, что его возлюбленной тоже не удалось улизнуть. Калиныч ослабил напор. Его каменная ладонь пробежала по телу Петра, в поиске оружия. И лишь после того, как бандит убедился, что Петр безоружен, он отстранился.
– Вот и встретились. Беглец ты наш. – Калиныч отошел еще на шаг, дав возможность Петру оглядеться. Что Петр и сделал. Первое, на что он обратил внимание, была Ксения, испуганно съежившаяся на стуле. Ее щеки успевшие загореть заметно побледнели. В глазах застыл ужас загнанной лани. Под леденящим взглядом Горелого она начала тихонько дрожать. Горелый, играя охотничьим ножом, довольно ухмылялся.
– Что-ж. Садись, Петруха. – Калиныч, движением косматой головы, пригласил Петра за овальный стол.
Петр послушно уселся.
– Ты не представляешь, Петя, как рады мы вас найти! Пол страны проехали. Соскучились, что я, что Горелый – сил нет.
– Ага! – весело загоготал напарник.
– А как, Альберт Николаевич соскучился! – многозначительно произнес Калиныч. Его азиатские глаза блеснули недобрым огоньком. – Но, ладно. Главное – мы встретились. А ведь друзьям всегда есть о чем поговорить, при встрече. Верно?
– Как вы нашли нас? Где Адам? – наконец, выдавил из себя Петр.
– Вот, уже и заговорил. Прогресс! Хоть, вижу, что и не очень ты нам рад, я буду вежливым, поэтому отвечу: Адам. Сухомлинский твой, лежит в соседней комнате. И, судя по всему, приказал тебе и Ксюше долго жить. Чего, я вам, собственно, и желаю.
У Петра расширились зрачки, он рывком, бросился в комнату, где стояла кровать. Душераздирающее зрелище предстало перед ним. Бросило в жар. Затем в холод. Сердце застучало, как поршень двигателя, работающего на пределе. В какой-то момент, он не мог поверить в реальность происходящего. Ему захотелось, в припадке дикой ярости растерзать пришельцев…. Но он остановил себя. Первый порыв не принес бы ничего, кроме поражения.
– Ну что? Увидел? Похоронить его тебе доверим, если, конечно, правильно все сделаешь. Выполнишь наказ своего ученого друга. Выходи. Садись. Что ты там? Остолбенел что ли?
Петр вернулся к бандитам. Калиныч, расслабившись, уселся по соседству с Петром. Здесь произошло неожиданное. Делая вид, что садится, Петр, в мгновение ока, со всей мочи, обрушил резной деревянный стул на тыквообразную голову гиганта. С грохотом, Калиныч сполз на пол, сломав под собой собственный стул. В следующую секунду, громоздкий стол полетел, в оторопевшего Горелого. Тот, не успел сгруппироваться и с криком отлетел к стене. Тяжелый стол, повредил ему ногу. Петр, с необычайной энергией, вновь налетел, на Калиныча. Массивная голова бандита сыграла в этот раз роль боксерской груши. Все описанное, произошло в считанные секунды. Петр протянул руку к нагрудному карману толстяка. Здесь удача ему изменила. Стальная хватка, словно тисками, сдавила его запястье. Еще чуть-чуть и ему просто ее раздавят. Но вместо этого, его поразил удар в голову. Сильный и внезапный, он лишил Петра сознания. Так, что он уже не был свидетелем града последующих ударов, сыпавшихся на него.
– Ладно. Хорош его вултузить, – мягко сказал Калиныч, поднимаясь с обломков мебели. А то еще и этот концы отдаст.
Ксения дрожала, как осиновый лист. Она судорожно вцепилась в стул и была не в состоянии произнести ни слова.
– Тащи этого бойца на место педагога, – спокойно приказал Калиныч.
– Эта падла, мне чуть ногу не сломала! Ступать не могу! Гнида. Но он мне отплатит по полной! Не долго ждать.
– Остынь. Прежде дело.
Горелый сноровисто освободил от пут погибшего учителя и оттащил его в угол. Петр занял место друга. Он пришел в себя, и теперь, с болью в сердце, мог наблюдать, искаженные пытками, почти неузнаваемые черты человека, величием души, которого он не стеснялся восхищаться. Свою боль почти не замечал. Смятение мыслей и чувств. Наверное, как-то так должен был выглядеть конец света. Фигуры бандитов не воспринимались им как человеческие. Он видел в них фантомы зла. И они сейчас безраздельно властвовали над ним и над самыми близкими и дорогими ему людьми. И он сам, и Ксения беззащитны, перед этими мерзкими чудовищами в человеческом обличье. Подтверждение этому – леденящая кровь участь Адама. Что может сделать он? Что можно сделать в столь отчаянной ситуации? Теперь, он был накрепко, до онемения конечностей, привязан к злосчастной кровати…Но! О радость! Он заметил, как Адам сделал едва заметное движение! Да! Да! Он пошевелился! Хвала небесам! Он все-таки жив! Конечно, разве было бы справедливо, чтобы он умер?! Ведь он оказался втянутым в эту историю только потому, что знал его, Петра! – Нет, никогда не прощу себе того, во что вылилась моя близорукость… Конечно, если сам останусь в живых.
Окрик Горелого оторвал Петра от размышлений:
– Как? Проснулся? Будем испытывать тебя, как твоего дружка покойного или сразу документы отдашь? Ты свеженький. Есть где разгуляться.
– Отвечай, – повелительно пробасил Калиныч. Мы изрядно потрудились над этим чудаком и устали. Поэтому и тебе и нам будет легче, если ты не захочешь долгих и жестоких пыток, а будешь покладистым и разговорчивым. В общем, если будешь умненьким, останешься не только живым, но и целеньким, и симпатичненьким…
– Молчишь? Ну-ну. Тот, тоже молчал. Хочешь что ли, повторить его подвиг? Только награды за него никто не даст. Погубишь и себя и девчонку. Вот и весь результат.
Так, как какой-бы то ни было, реакции не последовало, Калиныч, состроив кислую мину, дал добро на злодейство своему подручному.
– Готовь инструмент.
Горелый, в приподнятом настроении, удалился, прихватив с собой остывшую кочергу.
– А теперь, Петруша, придется тебя огорчить. Тобой мы сейчас заниматься не будем. Как бы тебе этого не хотелось. Ты ведь, как я понимаю, не прочь в героя поиграть, по примеру своего учителя. У нас Ксения – на очереди. – Калиныч со смаком протянул имя девушки, пытливо вглядываясь Петру в глаза. Тот, моментально переменился в лице.
– Причем здесь она? Она ничего не знает! К тому же она – женщина Альберта. – Он, в отчаянии привел этот последний аргумент, надеясь, что быть может, имя мерзавца их остановит.
– Она больше не нужна ему. Я справлялся. Ты понял меня?
– Ваша взяла. Я отдам вам все, что вы хотите.
Но, тут, неожиданно для всех, полный негодования женский голос заполнил помещение.
– Не отдавай! Не отдавай этим подонкам ничего! Альберт не спустит этим животным, если они, хоть пальцем до меня дотронутся! – По лицу Ксении катились слезы. Ее последние слова захлебнулись в потоке рыданий.
– Инструмент готов к употреблению. – Горелый радостно улыбнулся лошадиными зубами. – Я приступаю.
Калиныч, молча кивнул, в сторону Ксении.
– Калиныч? – обескураженный Горелый встрепенулся. – А оттащиться? Приторчать? То есть трахнуть эту кралю? Что? Потом? Как-то не прикольно девчонку с опаленной рожей иметь. Ты ничего не перепутал?
– Тьфу ты! Ну, трахай ее сейчас. Эстет хренов!
– Нет! – пронзительно закричала девушка. Она метнулась к окну. Однако свобода ее передвижения быстро была ограничена сильными руками бандита. Железные объятия сомкнулись со спины. Ее потащили на кровать.
– Отставить! – Злобно, окрикнул Петр. – Убери его! – Он обращался к Калинычу. Я все расскажу. Все отдам.
Горелый, не обратил на его реплику никакого внимания. Он уже бросил женщину на постель.
– Если это отродье, не оставит ее в покое, вы никогда ничего не узнаете. И вам надо будет покончить со мной, иначе вас самих достанет страшная смерть. Это, – я вам обещаю.
– Горелый, отойди и остынь. – Громила тяжелой рукой отстранил соратника.
Ксения забилась в угол. В ее зрачках собрался вселенский страх.
– Толкуй дальше, – уже несколько удовлетворенный, Калиныч приготовился слушать.
– Что-ж, я решил. Я отдам вам все. Все, что нужно Альберту. Это не стоит того, что произошло и может произойти. Вы зря надругались над Адамом. Я бы отдал вам все и так. Но вы должны понять, что не все просто. Нам нужны гарантии безопасности.
– Что он несет, Калина? Какие еще гарантии? Он же в наших руках! Мы же схаваем его! А бабу эту, я все-таки трахну!
– Помолчи. Нам не нужно крови… Но каких гарантий ты хочешь?
– На честность вашу я не поставлю ломанного гроша. Поэтому, чтобы быть уверенным, что ни с ней, ни со мной вы ничего не сделаете, я прошу: Ксению отпустить. После этого я передам вам документы и откажусь от любых претензий. Ксения позвонит мне через несколько часов, из безопасного места. К этому времени, вы тоже будете должны уже уехать. Уедете, после нее, спустя час. Так, что если вам придет в голову причинить мне вред, она просто заявит в угро, и вас, ребята, объявят в розыск.
На несколько секунд в доме стало тихо. Горелый нахмурился. Предложение показалось ему наглым, ничего подобного он не ждал. Однако, он решил не торопиться и, по обыкновению, понадеялся на старшего товарища.
Калиныч замер. Он размышлял. Немного спустя, он поднес правую руку к голове и принялся скрежетать по ней ногтями. Он почти доставал пальцами до левого уха. Поза придала ему удивительное сходство с крупными приматами. Наконец, он удостоил Петра ответом:
– Почему ты решил, что можешь хоть что-то просить у нас? Нам ничего не мешает поступить и с тобой, и с девчонкой, как нам заблагорассудится. Неужели ты будешь выкобениваться и тогда, когда Горелый примется за самые любимые свои занятия – секс и насилие?
– В этом случае – все, что вы сможете услышать от меня – проклятия. Вы не узнаете ничего. Потому, что я не верю вам. Не верю, что вы просто уйдете, получив документы. Так лучше нам умереть достойно и обеспечить вам наказание, чем быть замученными после того, как вы получите все что хотите.
Калиныч замялся. Да.. не прост этот жучара Петр. И черт нас дери, если он окажется таким же упертым, как учитель, – подумал он.
– Хорошо, – продолжил он вслух. Я, конечно, не знаю, насколько толста твоя кишка, но пожелания твои учтутся. Каждый имеет право быть уверен, что он получит, то за что заплатил.
– Калина! Ты отпустишь ее? Но ведь она, сука поганая нас заложит! Ты что? – Горелого даже перекосило от возмущения.
– Не волнэ! Не заложит. Иначе миленка своего ей придется хоронить. – Здоровяк бросил взгляд на часы. – Сейчас, пол одиннадцатого, пусть дует отсюда. И живо. А ты, через час нам вручишь все, что забрал из сейфа.
– Пойдет. – Петр посмотрел на девушку: Ксюша соберись. Все будет нормально. Вот увидишь. Подойди ко мне. Я шепну, как уйти отсюда.
Ксения, на подкашивающихся ногах приблизилась и буквально упала ему на колени.
– Держись, девочка. Ты справишься. Я знаю. – он едва слышно прошептал эти слова в ее мокрое от слез лицо. Спускайся к трассе. Лови первую попавшуюся машину и за любые деньги просись до Белореченска. Там, – на первый поезд – на север. Позвони мне, через час. Они должны будут убраться отсюда. Потом еще позвони. Будем на связи все время. Я буду дома. Вызову скорую для Адама. Может быть, еще будет не поздно. Все. Теперь, иди.
Ксения не сказала ни слова. Она покорно взяла свою сумочку и нетвердыми, но быстрыми шагами, ринулась прочь из дома. Бандиты ей не препятствовали.
На дворе уже стояла иссини черная тьма. Дорога из белого известняка слабо отражала лунный свет. Звезды таинственно мерцали. Она, со всей прыти, кинулась вниз, в долину. Она то и дело спотыкалась, проваливалась в ухабы, наскакивала на булыжники. Ее элегантные, великолепной кожи, туфли быстро оббились.
Воздух, после знойного дня, заметно посвежел. Легкий ветерок ласкал ее щеки. Трели цикад стали заметно тише, но их все же еще было отчетливо слышно. Изредка, вспыхивали желтые огоньки светлячков. Она добежала до первых хат. Собаки встретили ее ожесточенным заливистым лаем. Она бежала все дальше и дальше вниз. Она еще толком не могла понять, хочет она или нет покинуть, этот, ставший почти родным, дом учителя. А самое главное, хочет ли оставить Петра, в этой ужасной ситуации, одного. Но он сказал, что так надо. Значит, так тому и быть. Наверное, действительно, это – единственный шанс сохранить жизни им обоим. Ужасное волнение не давало ей возможности собраться, взять себя в руки. Окровавленное, изувеченное лицо человека, который был по-отечески добр к ней. И Петр. Ее Петр. С которым, еще сегодня днем, так беззаботно гуляли и смеялись. С ними сейчас. Жуткая, с печатью морального уродства, физиономия Горелого. Его звериные повадки и намерения…Жестокие, лишающие всякой воли к сопротивлению, наполненные необъятной силой, лукавые глаза Калиныча. Эти картины, словно слайды, мелькали в возбужденном сознании девушки. – Еще немного и я на дороге! На ночных улицах поселка она не встретила не души. Только однажды, издали, послышался разговор, какой-то парочки. Но было слишком темно, и она их даже не разглядела. Но вот она преодолела железнодорожные пути. Разгоряченная, выбиваясь из сил, наконец, выбежала на шоссе.
Никого! Ни одной живой души. Ни одной машины. Дыхание стало тяжелым и хриплым. Ноги отказывались бежать. Она перешла на шаг. Мокрая от пота и слез, она добрела до развилки на станицу Абадзеховская. Казалось бы, никакой надежды на попутного нет. Черная асфальтовая лента дороги была отчаянно пустынна и, как будто бы и вовсе не была предназначена для того, чтобы по ней двигались автомобили. Но что это за свет, там, впереди? О чудо! Неужели кто-то едет? Как же его задержать? Молю тебя. Остановись! Ты – мое единственное спасение! Она выбежала на середину дороги, протянула вперед руки. Она просила водителя. Просила о величайшей милости. Сердце сумасшедшее забилось. Он еще далеко. Но он и не думает скидывать скорость! Вот еще несколько секунд и он равнодушно пронесется мимо, голосующей на ночном шоссе девчонки. Он спешит к горячей домашней пище и теплу перин. Ксению ослепил невыносимо яркий свет фар. От неожиданности и испуга, она прекратила размахивать руками. Она шарахнулась назад и закрыла ладонями глаза. Водитель, только сейчас, заметил ее. Белая нива плавно снизила скорость и затормозила у обочины. Из приоткрытого окна, появилось черное от загара и ночной мглы лицо мужчины. Ему было лет сорок. Небрит, с глубокими морщинами.
– Кто же ходит по шоссе, да еще среди ночи? Жить надоело или глупее коровы?
Ксения опешила. На какое-то время, дар речи ее покинул.
– Надо-то куда? – спокойно поинтересовался мужик, на лице у него появилось подобие улыбки.
– Надо, надо. Очень надо. – нелепо повторила она, судорожно кивая головой. Срочно нужно в Белореченск. 2 тыс даю. Только отвезите. Я пропала, если без меня уедете.
– Хм. Вообще-то, я чертовски устал. Но раз уж так приспичило, – садись. Две штуки на дороге не валяются.
Ксения запрыгнула в машину. Нива, скрипуче развернулась, и с ревом набирая скорость, понеслась во мрак.
– Откуда ты тут взялась? Не местная, к тому же. Так?
– Я была в гостях… в гостях.
– У кого? В Абадзеховской или Хаджохе?
– В Хаджохе. У Адама Владиславовича.
– У Адама? – Водитель оживился. На лице нарисовалось искреннее удивление. – Вот это да !
– Вы его знаете?
– Да кто ж его не знает? Да, только девчушки типа тебя, к нему в гости не захаживают.
– Долгая история. Я ведь не одна приехала, а с другом. Он раньше учился у Адама, когда тот в Питере преподавал. Приехали на время. Нужда заставила. Но случилось несчастье…