Павел Владимирович Лешинский
На горизонте Мраморного моря
– Ну как же так можно, Алешенька? Что они там, с ума сошли?!
Мать Алексея, Ирина Николаевна была убеждена в гениальности сына, с его самого раннего детства. Во время его учебы в школе, она окончательно закрепилась в этом своем мнении. Она, наверное, болезненнее, чем даже он сам, переживала его неудачи на работе. К ее расстройству, впрочем, не примешивалось чувство озлобленности на более успешное окружение сына, но лишь, простодушное недоумение. И она все так же, как и прежде, свято верила в то, что правда, все равно, восторжествует.
– Евдокимов и Рябченко сейчас внедряют у нас устаревшее оборудование. То, от которого в Германии отказались уже пять лет назад. Мои же инновационные предложения в области переработки нефти никого здесь не интересуют! И вот увидишь, лет через двадцать, когда мой проект на Западе займет достойное место, они будут договариваться о том, чтобы перекупить у тех же немцев или американцев установки, которыми те пользуются сейчас!
– Что говорить! Твои Рябченко и Евдокимов прекрасно знают, что ты опасен для них. Кто они? Недоучки, проныры. Если б только знали в министерстве и академии наук, как обстоят дела, на самом деле.
– Узнают, мама. Узнают… Со следующей недели сажусь за диссертацию. Так подготовлюсь, что ни одна самая враждебная комиссия меня не завалит. Потом пойду в министерство. Пусть только попробуют не принять! Включи, мам, новости.
– Ой. Мне кажется, телевизор то – все. Лампа перегорела.
Алексей недовольно закряхтел.
– Ладно. Куплю, как обещал. Но не сейчас, месяца через два. Я еще долг Шаповалову не отдал. А пообедаем, мам, когда Света придет. Слава Богу, что, хоть в нашей комнате, телек показывает. Светочка, вот – тоже, без зимних сапог ходит, мерзнет. Что делать? Будь все проклято!
– Не переживай, Лешенька. Я давно хотела сказать, что скопила немного. Ей на сапожки хватит. Возьми и не думай. Об этом твоя голова болеть не должна. Ее ждут вещи позначительнее.
– Правда?.. – Алексей, в первый раз, улыбнулся. Он встал во весь свой казавшийся гигантским рост и, приблизившись к матери, ласково поцеловал ее в дряблую щеку.
– Все у нас будет хорошо. И у тебя, и у Светы. Ты, только, занимайся. Правда она откроется, твой талант не останется незамеченным.
– Ой, мама, я уже на себя, на тебя, на мой талант, на эти разговоры злиться начинаю. Что он мне дал, талант? Нищету и несбыточные надежды? Что я вижу вокруг?… Никому я не нужен с моим талантом и идеями. Серости нужнее. Они заполонили все. Деньги и власть у них, а я на обочине. Правда ли что талант ценен? Или, может быть, талант – это нечто иное?
– Что ты, Леша! Да если б ты жил в Германии, давно бы в золоте купался. Только наша, твоя судьба, жить – здесь. Мы же русские, мы должны отдать себя, все без остатка, нашей стране. Чтобы, наконец, и нас уважали, чтобы и у нас жизнь была не хуже, а лучше.
– Ой, наслушался я, мама, от тебя и папы этих сказок, и до сих пор, не могу в себя прийти. А правда ли то, чему вы меня учили? Нужна ли здесь моя личность, мои способности? Чем тебя, к примеру, вознаградила родина за 40 лет беззаветного труда, в качестве педагога?
– Да… Не знаю, что ответить тебе. Но знаю, что место наше – здесь. Все, что могла, отдала я нашим людям. Мою любовь, мои знания.
– И перед кем ты метала бисер? Кто получил эти знания? Не те ли жлобы, что сейчас всем заправляют? Или безграмотная коммунистическая номенклатура были страстными любителями литературы, которую ты преподавала?
– Да, ладно, мама. Это я так. В общем, я с тобой согласен.
Ирина Николаевна удовлетворенно закивала головой и вздохнула. Противоречивые чувства боролись в душе Алексея. С одной стороны, он тешил себя мыслью, что он патриот, поэтому не ведется на позорные посулы в зеленой валюте. С другой стороны, он чувствовал, что, наверное, было бы отнюдь не неприятно продаться с потрохами тем, кто его оценил бы по достоинству и кататься, как сыр в масле в заграничном раю. Но червоточина, безотчетная неуверенность в собственной ценности удерживала его даже от попыток воплотить тайное и вожделенное в жизнь. Ведь немцы, ошивающиеся вокруг предприятия, где он работал, не выказали никакого интереса к его персоне. Так холодно и безучастно, возможно, даже со снисходительностью, смотрели они на него, во время встреч с коллективом фирмы. Страх оказаться отвергнутым, тем более публично, был велик. У него проступал холодный пот, от одной мысли об этом. Но при этом ему также страшно было признаться в собственной трусости. Поэтому он окунался в успокаивающие его самолюбие грезы. Ему виделось, как его разрывают на части самые видные мировые фирмы, узнав о его неординарных способностях. Нет, он не будет унижаться до саморекламы, он будет убежденным патриотом, а когда доведет свою работу над диссертацией до конца, то пусть все они: Рябченко, Евдокимовы, немцы лопнут от зависти. Они и их европейские хозяева будут предлагать ему сумасшедшие гонорары. А он еще десять раз подумает, сотрудничать ли с их жалкими конторами.
В прихожей послышался шум, – пришла Света, высокая брюнетка с бледным вытянутым лицом.
– Как дела, Светик? – заискивающе осведомился он. Вопрос, однако, не помог скрыть упаднические нотки в его голосе.
– У меня то все нормально, устала вот только смертельно… И зарплату обещали только через две недели выплатить. Дотянем ли?
– Дотянем. Куда деваться. Консервы есть еще. Макароны купим. Проживем.
– Что-то не так? Как на работе?
– Все будет в порядке, золотые мои, – вклинилась Ирина Николаевна. – Проходите обедать. Уже готово. А Лешенька за диссертацию сядет, на днях!
– Да. Сажусь за диссертацию. Хватит глупостями заниматься, – ободренный словами матери подтвердил Алексей, уже гораздо более решительным тоном.
– Ну, что-ж, пусть будет так. Как я поняла, ты уже не начальник отдела. Этого и следовало ожидать.
Алексей, сконфузившись, опустил лицо.
– А я, знаешь, сейчас, кого встретила? Ну-ка, угадай.
– Не знаю, без энтузиазма откликнулся он.
– Петра.
– Ну. Нашла чем удивить.
– А ты недавно его видел?
– Ну, не то что бы. Иногда вижу машину его на Суворовском. Пару раз сталкивался лично, полгода назад.
– Что же вы так? Говорил, в школе были друзьями.
– Вроде, были.
– Мы с ним поболтали. Он приглашал нас к себе. А я уговорила его зайти к нам.
– И когда он пожалует?
– В воскресенье. Со своей девушкой. Ты, что? Недоволен?
– Да, нет. Почему. Только, чем мы его потчевать будем? Он, вроде как, товарищ из новых. Ему что попало – не поставь.
– А мы, что попало и не поставим. Что я готовить не умею? Или Ирина Николаевна?
– Вообще то, чтоб приглашать – посоветоваться не мешало. У меня же тоже могут быть дела. Разве так делается?
– Знала бы, не приглашала. Какие у тебя дела в воскресенье?
– Да, ладно. Никаких. Это я так. Разнервничался сегодня. Прости, Светик. И знаешь, у нас с мамой для тебя сюрприз есть.
– Да? – Света выжидающе посмотрела на Алексея и свекровь. В ее глазах блеснула искорка интереса, но в серьезности мужниного заявления она засомневалась.
– Да, – твердо и торжественно продолжил он. – Мамочка хочет подарить тебе сапоги. Специально для этого деньги скопила. В субботу, например, можем пойти выбирать.
– Неужели, Ирина Николаевна, это правда?
– Конечно, Светочка, я так хочу, чтоб тебя были красивые тепленькие сапожки.
Еще минут пятнадцать Света благодарила свекровь, выказывая притворную нерешительность и крайнюю признательность.
После обеда Алексей проявил желание, запереться в комнате – поработать над диссертацией. Эта комната служила одновременно и спальней супругам и кабинетом главе семьи. Стол, старая настольная лампа с надтреснутым абажуром, кипы папок, технических журналов, документаций – атрибуты уголка, в котором пытался уединиться Алексей. Света знала, что если он садился за стол, лучше ему не докучать. Еще лучше побыть с Ириной Николаевной и не заходить вовсе. В этот раз женщины остались на кухне. Алексей, развалившись, в ветхом старомодном кресле, свесил голову, прикрыл глаза и задумался. Бесконечная нищета угнетала его. Он любил Свету, нежно относился к матери. Сознание своей неспособности облегчить и украсить им жизнь больно ранило его.
В свете последних событий страдало не только его профессиональное самолюбие. Под ударом стояла и его мужская состоятельность. Того и гляди, Света тоже будет смотреть на него, как на неудачника и недотепу. Она уже, наверное, так его воспринимает, только не подает виду. Конечно, зачем ей это? Зачем усложнять, куда она пойдет? Приходится мириться, с чем есть. Если бы он честно посмотрел в бездну своей души, он, вероятно, быстро бы понял, что Света никогда не нравилась ему как женщина, он просто терпел и был благодарен ей за то, что она терпела его. Но и в этом он никогда не признается себе. Страшно избавиться от иллюзии, что у тебя есть любимая и любящая жена. Стоит только начать избавляться от иллюзий. Увлечешься, глядишь останешься и вовсе жалким и ничтожным. Он боялся, таким образом, истребить самого себя, как личность. – Я люблю мою дорогую, единственную. Она со мной. Моя опора и близкий человек. И не беда, что как женщина, не все понимает. Ничего страшного, что не так красива и эффектна, как некоторые. Не такая сексапильная. Зато она – моя.
Что ж тут возразить? Резоны находить он умел. – Никогда бы я не предал ее, и она б меня не предала. Это основа порядочности, которая начинается в семье. У нас она есть. И у Светы, и у меня. А такие хлыщи как Рябченко, что дома подлец,( не поддается подсчету, какой раз женат), что на работе… Червяк. И как червь везде пролезает. Как только ему удается? Ничего-ничего. У них у рябченков своя дорога, у меня своя. Они еще заговорят обо мне.
Сердце забило в груди как молоточек, лицо покраснело, поднялось давление. Стараясь успокоиться, он сделал несколько глубоких вдохов.
– Сколько же развелось мерзавцев. Ради того чтобы набить карманы, готовы всякий хлам в страну тащить. Отсюда же, увозят лес, нефть, цветмет, алмазы. Богатства, которые должны бы послужить не одному поколению честных граждан! Сволочи! А мы, люди… должны с женой и матерью копейки считать! Вся Россия с хлеба на воду перебивается, а у них – чуть зад скоро не треснет. Почему так? Где справедливость? Хваленая демократия? Как же допустили, что подонки присваивают народное добро? Решают все за нас? Почему им всегда достается право решать за других, давать или не давать? Честное слово, берет зло. Неужели же так мало толковых людей у нас? Не могут выбрать достойных правителей?… Ей богу, сам хочу избираться в депутаты, чтоб бороться с этой трясиной. По крайней мере, знал бы за что страдаю, имел бы шанс повлиять на положение. Да кто ж меня выберет? Зато уверен, если Рябченко или Евдокимов захотят в депутаты, не долог тот день, когда я смогу лицезреть их по телевизору, горланящих с трибуны.
Так он раздумывал. Мысли беспорядочно роились в черепной коробке, сбивались в кучу, спутывались в клубок, разбегались в разные стороны, исчезали. Им вслед возникали новые. Но ни одной, касающейся будущего труда. Ни одной…
************************************************************************
Пронзительный звонок раздался в тихой квартире Алексея.
– Идет, – лицо Светы приняло озабоченное выражение. Неловко семеня ножками, обутыми в старые шлепанцы, она побежала к входной двери. За ней, сутулясь, проследовала нескладная фигура Алексея. Дверь распахнулась, на пороге стоял Петр. Он широко улыбался, вид имел самый цветущий, в правой руке держал интригующе массивный пакет.
– Ну, вот. Наконец. Заходи, – Света заговорила первой.
– Приветствую честную компанию, – Петр поцеловал Свету в щечку, пожал руку хозяину.
– Что ж ты пропал совсем, Леха? – Петр обнял его рукой, в которой держал пакет. Раздался характерный звон стеклянной тары. Алексей приветливо ухмылялся в ответ.
– Джентельменский набор принес?
– Он самый. Мукузани и Арарат. Надеюсь, есть возможность вспрыснуть встречу?
– Петенька, здравствуй дорогой! Давненько ты к нам не захаживал.– Голос Ирины Николаевны прозвучал ласково и любезно. Проходите на кухню, общайтесь, не забывайте друг друга.
Все собрались вокруг небольшого стола. Он едва вмещал приготовленные яства. Салаты, горячее, копченая рыба. Принимающая сторона не поскупилась. Петру оставалось лишь дополнить вином и коньяком.
– А что ж ты один пришел? Наташа не смогла? – тихо произнес Алексей.
– И вправду, взял бы Наташу, – поддержала Света.
– С Наташей у нас капут.
– В смысле?
– Расстались уже как год. От так. – Петр отпустил легкий вздох, затем, немного разволновавшись, чтоб чем-то себя занять, засунул в рот дольку соленого огурца.
На несколько секунд повисло неопределенное молчание.
– Как же так, Петенька? На совсем? – не смогла сдержать себя Ирина Николаевна.
– Хотелось бы верить, что да.
Расчувствовавшись, Ирина Николаевна предпочла удалиться.
– Вы, за меня ребята, не беспокойтесь. Жизнь идет своим чередом. Все также работаю. Живу, правда, в другом месте, конечно. Открою карты, живу не один. Есть пассия – Лора. В общем, все течет, все меняется и на месте не стоит. – Петр немного смутился.
Алексей продолжал молчать. Его большие, почти на выкате, голубые глаза внимательно следили за собеседником. Краткий интервал прервала Света.
– Вот тебе раз! Такие перемены в судьбе, а нам ничего неизвестно! Пришел бы тогда со своей новой спутницей, с Лорой. Познакомились бы. Правда, Леша?
– Конечно, неуверенно подтвердил тот.
– Я хотела бы увидеть ее. Кто она? Молодая, красивая?
– Наверное, можно и так сказать. Работает в парикмахерской, в салоне на Суворовском. Там, и познакомились. Очень уж умело стригла. Тем и покорила.
– Симу то видишь? – серьезно поинтересовался Алексей.
– Не очень часто. Раза два в месяц.
– Ну что ж, за встречу. Три бокала, звеняще стукнулись краями, и поднесли красное сухое вино каждый своему хозяину.
– А что с Наташей?… Получается, ты оставил ее ради этой девушки, Лоры? – Алексей словно окатил Петра голубым холодом своего неповторимого взгляда. Петру показалась, что эти выразительные тяжелые глаза читали ему приговор. Ему стало неуютно.
– Леша, прекрати. Что за вопросы? Если бы Петр хотел, он бы сам нам рассказал. Или расскажет еще, – Света была раздосадована бестактностью мужа.
– Нет. Отчего же? Он же мой друг. Хоть, и не очень дружественно настроен. – Лицо Петра стало грустным. – Хочет знать – имеет право. Я вам скажу: и да и нет. Откровенно говоря, если бы Лоры не было, я бы, наверное, не ушел от Наташи, во всяком случае, так скоро. Но ушел я, не потому что ее встретил, или вернее, не только поэтому. Наш брак с Наташей, если так можно выразиться, был обречен. Я тяготился им… Любовь, если была – умерла. А сейчас, я уже даже не помню, была она или нет.
– Легко у тебя получается, – уже плохо владея собой от раздражения, пробурчал Алексей.
Петр заметил негодование друга. Но он уже успел привыкнуть к неприятию его отношений с Лорой. В очередной раз, он делал над собой усилие преодолеть очевидное нерасположение близких.
– Леша, успокойся. Почем ты знаешь, что и как у них было? – вступилась Света за Петра. – Может, он сам тебе все расскажет. Я специально оставлю вас. Говорите, сколько душе угодно.
– Света, прошу тебя, не сразу. Посидим немного вместе. В конце концов, у нас сегодня скорее праздник. Столько не виделись. – Петр отодвинул отбивное мясо и налил всем по рюмке коньяка. – А сейчас, предлагаю тост за вас. За ваш дом. За счастье в нем. И чтобы мы всегда оставались друзьями.
– Хороший тост, – одобрил Алексей. Все трое выпили до дна.
– Ну, а вы-то, как поживаете? Пополнение семейства не ожидается? Страна нуждается в новом поколении. Как ты думаешь?
Света смущенно поежилась, но ничего не ответила.
– Дела, сейчас, наши – дрянь. С деньгами туго. Не платят, ни черта. Ни мне, ни Светочке. Ублюдочная жизнь пошла. – Леша заметно погрустнел.
– Что? Действительно, так погано?
Леша горько усмехнулся:
– Тебе, как вижу, в это трудно поверить, Петя. А ты поверь. Посмотри не себе в карман, и на свою торговлю, но и вокруг. Наука гибнет. Производство гибнет. Если уже не погибло. Страшные слова. Но это так! Раздолье мошенникам и спекулянтам. Ничегошеньки не создаем. Ни материального, ни научного.
– Не кипятись, Леша. Ни я же в этом виноват. Сам знаю, что ситуация хреновая. Но ведь к этому шли почти семьдесят лет.
– Ой, не ври! Не береди рану. Люди работали и не голодали! Газа и нефти, при этом столько не продавали. Продуктами питания, почти полностью, страну обеспечивали. Худые, но квартиры, все получали. И пенсии, и космос, и спорт – все было!
– Значит, о политике говорить будем?
– Это, Петя, жизнь. Жизнь моя. Всех наших людей. Интеллигенции. Всех, кого вышвырнули на улицу. Оставили без куска хлеба.
– Только, не надо, Леха, так убиваться. Найди себе левый заработок. Так многие делают из твоей братии.
– Поучи жену щи варить!
– Спокойно! Давайте еще подеритесь! – опять встряла Света.
– Все претензии к супругу – оправдался Петр шутливым тоном.
– И ты хорош, Петя. Мог не спорить с ним. Видишь, как разнервничался лапушка. – Она ласково обняла, окаменевшие от напряжения, Лешины сутулые плечи.
– Ладно. Я молчу, – Петр флегматично откинулся на спинку стула.
– Дорогие мои! Беседуете? – послышался блеющий голос Ирины Николаевны. – Знаете, Петя, какие они у меня молодцы, – вдруг, ни с того ни с сего начала она. – Вот Светочка. Я так рада за нее. Она ведь теперь и на английском в Русском музее экскурсии водит. Да и какие экскурсии! Заслушаешься! Настоящий творческий подход. Сколько неизвестных фактов! Истинный мастер своего дела! Она и вас проведет. С женой или друзьями. Индивидуально. Будет незабываемо.
– Вы меня прямо захвалили, Ирина Николаевна. А что? Действительно, Петя, приходите как-нибудь с Лорой к нам в музей. Ей нравится живопись?
– Бу-у… – в итальянской манере выразил неведение Петр. – Но почему бы и нет? Мне, например, очень нравится.
– Очень хорошо! – обрадовалась Ирина Николаевна. Она почему-то благоволила Петру. – Светочка, у нас, и хозяюшка в доме первая. Нисколько не стесняюсь в этом признаться. И готовит, и шьет, и чистоту наводит. Я спокойна за Лешу. У него крепкий тыл.
– А он это осознает? – с напускной серьезностью осведомился Петр.
– Ну, что вы, Петенька! Конечно. Он на нее не надышится. И любит и лелеет голубушку свою.
Алексей, с неудовольствием, посмотрел на мать.
– Что так смотришь? Разве неправду говорю?
– Правду, правду, – Леша улыбнулся. Взгляд его стал мягче. Лицо как будто даже засветилось. Слова матери были для него, как бальзам на разболевшееся сердце.
– И сыночка мой, умница тоже, – она прижалась к оттаявшему Алексею. – Работает, занимается. Еще чуть-чуть и доктором станет. Я в этом ни капельки не сомневаюсь. Сейчас снова садится за диссертацию. Ведь бездари-начальники, отсталые людишки, ни дня не оставляли ему на то, чтоб погрузиться в науку. Высасывали из него последние силы. Он же, наивный, глупенький, чистая душа, тратил на них себя, только для того, чтобы оказаться на улице. Попользовались и выкинули. Вот как бывает. Но не беда. Вернее беда им. Какого специалиста сами себя лишили!
– В самом деле? Я сижу с будущим светилом, доктором, академиком, членом корреспондентом? Бывает же! Может, пока никто, кроме меня и вас, об этом не знает, воспользоваться моментом и хотя бы автограф взять. А то потом, глядишь, и не узнает меня. Захлопнет перед носом дверцу правительственного лимузина и – только его и видели. – Петр явно балагурил, на него никто не обиделся. Для всех, может быть, за исключением самого Петра, нарисованная им картина правдоподобно отображала славное будущее Алексея. Они были довольны уже тем, что Петр, пусть даже шутя, дал возможность прикоснуться к заслуженному им почету.
– Я, видишь ли, Петя, работаю над новым топливом, также, получаемым, на основе природной нефти, но намного более экономичным и эффективным. Кроме того, оно будет безопаснее, в сравнении с такими источниками энергии, как бензин, газ и электричество. Применение его будет возможно, не только в самых разных отраслях народного хозяйства, но и в быту.
Каким образом, спросишь ты, это возможно? – Алексей, возбужденный вскочил со стула. – Я сейчас тебе чиркну пару выкладок, и потом кое-что объясню. Только ты держись крепче, чтоб не упасть.
Ирина Николаевна и Света по-английски удалились, предоставив мужчинам продолжить разговор наедине. Алексей схватил, лежавший на буфете, лист бумаги и принялся с остервенением что-то царапать на нем, плохо писавшей ручкой. Беглого взгляда на творчество друга, Петру было достаточно, чтобы понять, что он и за неделю не разберется в хитросплетениях химических и физических формул.
– Не трудись. Мне не дано постичь всей гениальности твоего открытия. По крайней мере, на данном этапе.
– Как же так? Ты же инженер. Ну не должен же ты, черт побери, ничего не понять!
– Не должен, – согласился Петр, – но не понимаю. Я, во-первых, никогда не был химиком, а если изучал ее – ничегошеньки не помню. Я, даже не помню ничего из моей специальности. Как это тебе понравиться? Хоть убей. Как будто и не учился в институте.
Алексей вновь поменялся в лице. Он казался глубоко разочарованным и расстроенным. Теперь, в его глазах читалось нечто сродни презрению к Петру.
– Знаешь, Петя, кто страну губит?
– Кто? – как будто, ничего не подозревая, откликнулся тот.
– Ты и тебе подобные, – Алексей говорил спокойно и холодно. Пять лет вы просидели в ВУЗах не пойми для чего. Государство потратило на вас деньги, а вы за это развалили его экономику и промышленность. Потому, что вас не интересовало благо страны, а только ваше личное. И места вы занимали, которое было предназначено не для вас! А сейчас, такие вот выскочки разграбили страну. Только хапать и потреблять умеете! Больше не шиша. Вся ваша деятельность – обман и жульничество.
– Может, будешь осторожней на поворотах?
– Угрожаешь мне?
– Бог с тобой. Я, просто, не могу понять, какое право ты имеешь меня оскорблять.
– Я неправду сказал? А правда оскорблением не бывает.
– Если тут и есть правда, то точно не вся. Значит, в целом, неправда это. Ты, знаешь прекрасно, в институте я место ни у кого не отбирал. Поступил честно. Наряду с остальными, кем лучше, кем хуже. В том, что образование было бесплатным я не виноват. Прости, у нас и зарплаты были символическими. И сейчас ни у кого не ворую и не граблю. Деньги люди платят за то, в чем испытывают потребность. Значит, я делаю общественно полезное дело.
– А я не общественно полезное дело делаю?
– Это сказать не берусь. Не компетентен. Но если так, ты должен суметь свой дивиденд с этого поиметь. А в данный момент, для поддержки штанов, так сказать, тебе было бы полезно найти понимающих в твоей сфере людей с деньгами. В общем, выбирай: или сам, или делиться придется.
– Да пошел ты…– огрызнулся Алексей. Но недолго помолчав, вновь завел, оставленную было, тему. – Ладно, извини. Тебя лично я обижать не хотел. Но, тем не менее, ты не задумываешься над тем, что творишь. Что произошло у тебя с Наташей? Как ты мог бросить ее и Симу? Уйти непонятно к кому! К другой бабе.
– Не очень-то я связь усек между профессионализмом и личной жизнью, но если ты решил разобрать меня по косточкам, и здесь, уклоняться не буду. Положим, как друга тебя волнует моя судьба, и я постараюсь тебе объяснить. Для меня самого этот вопрос – болезненный. Переживаю… Бывает, ночами не сплю. Сомневаюсь что ли. Правильно сделал что ушел? Так и не развелись, кстати. Бывает, ночью придушит. Сны и тому подобное. Но на утро просыпаюсь и чувствую себя свободным человеком. С любимой женщиной рядом. Там же, каждый день, словно ярмо на шее и угрызения совести. Скажи, разве можно и нужно жить только чувством долга?
– Только? Ты же любил ее, Петя?
– … Да. Наверное, любил. Но что такое ранняя влюбленность? Какое-то время парил. Мечтал. Но это не то. Если можно так сказать, была первая проба пера. Разминка души. Игра. Несерьезное увлечение неопытного юноши.
– А она? Как же она? Что для нее твоя разминка?!… Жестоко. Жестоко это, Петя.
– Да. Здесь не отопрешься. Выходит, я способен на жестокость. Может быть, потому, что молод и страстен? В этой жестокости жажда жизни. Что-то произошло со мной. Я имею в виду Лору. И обратного хода нет. Весь я – с ней. Я, ее мужчина. Она моя. И это тоже есть. И этим я живу. Вернуться к жене, означало бы именно измену. Измену самому себе.
– Эгоизм. Причуды, Петя. Я ведь, видел Наташу. Мне было больно смотреть на нее. Нельзя так. Нельзя причинять боль человеку ради собственной прихоти. Идти по трупам нельзя. Жестоко. Очень жестоко. Ты говоришь, не видишь связи между работой и личными отношениями? Врешь, Петя, есть очевидная связь. В обоих случаях ты ищешь удовольствий для себя и не видишь страданий других.
– Что ты терзаешь меня? Кто тебя уполномочил? Или ты Господь Бог?…Не знаю. Больно мне. Видать, и впрямь, есть в твоих словах правда. Но только пойми ж меня. Разве не счастья ищут люди, женясь и живя? Разве мучений хотят они? А если так? Почему винишь меня за то, что я, такой, как есть? Потому, что ни такой, как ты? Потому, что могу жить только любя? А влюбляясь, забываю все на свете? И тогда, я счастлив?
– Почему ты решил, что я живу не любя? Как раз я – люблю. – Алексей поднял руку и величественно потряс ей над головой. – Потому, что я думаю и забочусь о любимой. И никогда. Слышишь, никогда не поступлю так, как ты.
Петр грустно улыбнулся.
– И ты каждый раз горишь желанием, встречая свою Свету? Прости. Не очень то верится.
– А это вовсе и не главное, дурачок.
– А что главное? Грелку друг другу подкладывать?
– Главное – чувство. Знать, что о тебе заботятся, что существует человек, для которого ты сам живешь. И он может на тебя положиться так же, как и ты на него.
– На счет положиться это ты в точку. Но только вопрос – хотите ли вы друг на друга ложиться? – он горько усмехнулся.
– Пошло, сухо отрезал Алексей.
– За то, правда. Это конечно не все, но без этих, как ты выразился пошлых отношений, у мужчины и женщины ничего значительного не складывается. Не сам факт близости – самое ценное в этих отношениях, а ореол, который его окружает, дурманящее стремление к слиянию тел и душ. Бесконечная радость от пребывания вместе. То, что неведомым нам образом, делает нас счастливыми.
– И у меня эта радость есть, – упрямо, но отнюдь не радостно настоял Алексей.
– Что ж. Поздравляю тебя. Тогда, тебе должно быть понятно, как нужна была она мне.
– У тебя были жена и ребенок. Это разве не ценность? Не предмет любви? Разве можно любить, а потом выбросить, словно опостылевшие игрушки, живых людей?
– Не выбрасывал я их, – мрачно произнес Петр. – Мне очень жаль, что ты меня не понимаешь. Видно, по натуре, мы слишком с тобой разные люди. Для меня, остаться с той моей семьей означало стать ханжой. Прелестная картина: разыгрывать счастливое семейство, любящего мужа, который украдкой вздыхает по другой. По-твоему, это честно?
– Зачем так уж и разыгрывать… Все бы забылось в конце концов. Твое увлечение. Переборол бы свой кобелиный инстинкт, и все было бы в порядке.
– Ничего бы в порядке не было. И не инстинкт это кобелиный, а вполне человеческое чувство. Не из худших. Да. И плотское, и духовное. Окрыляющее, если хочешь. Жить же, следуя твоим советам – просто ханжество.
– Значит так? Я, ханжа?
– Не исключено. Утверждать не берусь. Есть так же вариант, что ты эмоционально закрепощен, т.е. боишься чувств.
– ? Это ты, как раз, и есть бесчувственный. Твое единственное чувство – сексуальное влечение, и за не именем лучшего, ты превозносишь его и приносишь ему в жертву все остальное.
– Не обижайся. Возможно, ты просто обладаешь темпераментом много отличным от моего. В этом случае ты не ханжа, жаль только, что не пытаешься меня понять.
– Я отлично понимаю тебя и таких, как ты. По мне, это – обычный кобелизм, а никакая не любовь.
– А что любовь? Союз несмотря ни на что? Лицемерие?
– Но почему лицемерие?
– Потому, что ханжество, и как следствие, лицемерие. Если у молодых супругов нет влечения друг к другу, они подавляют свою сексуальность или ищут выплеска на стороне.
– Я против подобных выплесков. Их нужно перебороть. И это я очень ценю. Я не рассержен на тебя. Не думай. Мне просто жаль. Помнишь, кстати, нашего школьного историка, Адама?
– Конечно. Как забудешь. Один из немногих учителей, кого я, да и ты, наверное, в свое время, уважали. Единственный, который сумел стать нам другом. Он был по-настоящему талантлив, и как рассказчик, и как человек. Ведь я даже из-за него хотел всерьез заняться историей… Да как-то все поменялось. Бедный Адам, его же выгнали из школы, когда мы кончали десятый. Помнишь?
– Сволота и тогда была. Эта порода живуча. Я несколько раз порывался сходить к нему в гости, да одному неудобно. Может, сходим с тобой как нибудь? Я видел его пару месяцев назад, на остановке. Приглашал. Мне почему-то так его жалко стало. Он сказал, что скоро переедет работать на Кубань, поближе к родителям. Здесь, в Питере, его и из другой школы выперли. Странно. Время, вроде, поменялось. Свобода слова и так далее.
– Не удивляйся. К таким, как он, время всегда беспощадно. Слишком уж правду любил. А она, как известно, глаза колет. Тогда, религиозность его не нравилась комунячему начальству, а ученики любимые накапали на него. Теперь, тоже, под власть новую не ляжет, тем более, что во власти перекрасившиеся подлецы. Ты молодец, что вспомнил его. Обязательно навестим. Заодно поинтересуемся, что он думает и по поводу нашего бесплодного спора.
– Договор, – торжественно согласился Алексей.
– А сейчас выпьем за дружбу, мир и согласие. – Петр налил им обоим коньяка.
************************************************************************
Париж переливался калейдоскопом огней. Среди величественной архитектуры старинных дворцов, площадей и мостов, за стеклами витринных окон, приютились множество ресторанов, кафетериев и бутиков. Три дня назад пришел Новый год. По всему городу рождественские елки и просто деревья стояли украшенные искусственным снегом и огнями светящихся гирлянд. Пестрая разноязыкая толпа туристов и парижан наводняла бульвары, осаждала, манящие новогодними скидками, универмаги. Сена, не обращая внимания на праздничную суету, все также невозмутимо, как и много веков назад, несла свои серые воды, вдоль одетой в гранит красивейшей набережной Европы. Нотрдам наполовину укрыт строительными лесами, но это не умаляло его величия .
Судьба подарила Лоре и Петру случай провести первую неделю наступившего 1996 года в Париже. Погода их не баловала, но сама атмосфера города овеянного славой и легендами помогала забыть о холодном ветре и промозглом воздухе. Они были вместе, и они были счастливы. Прогуливаясь по прославленным бульварам и площадям, они ощущали себя действующими лицами рукотворной каменной поэмы, под названием Париж. Вести долгие разговоры у них не получалось. Пространные, размышления Петра редко встречали со стороны Лоры отклик и интерес. Он часто ловил себя на том, что спектр его рефлексий и настроений выходил за границы Лориного восприятия. Мир ее чувств и устремлений не простирался в призрачные дали, так его манившие. Но, тем не менее, она всегда была настоящей и очень часто неожиданной, нетривиальной. Это заставляло Петра восхищаться ей. Впрочем, иногда, ему казалось, что она несла несусветную чушь и сплошь и рядом демонстрировала невежество. Тогда, в отчаянии, он упрекал себя, что, вообще, поднимал сколько-нибудь серьезные темы в общении с ней. Он предположил, что ему стоит придерживаться понятного только ему и ей языка. Языка ласки, терпения и любви. Но как только он забывался ситуация повторялась. Лоре, с ее стороны, часто было неприятно оттого, что Петр выставлял ее невежей, посмеивался над ней. Она злилась, обзывала его сухарем, понимающим только неизвестные ей и совсем неважные, с ее точки зрения, вещи. В безмятежность их пребывания вклинилась также и простуда, которую Лора, к сожалению, подхватила. Длительные прогулки стали недоступны.