Павел Владимирович Лешинский
На горизонте Мраморного моря
– Ну-ка, подымайся! Белья не взял, а на матрас улегся!
– Да, что я делаю? Сплю, просто, – пролепетал пацан.
Проводник только разъярился от сказанного. Непонятливость и неповиновение мальчишки прямо-таки взбесили его. Без дальнейших уговоров, он сунул полусонному хлопчику кулаком в лицо.
– Вставай, отродье, – рычал проводник.
Шокированный парень покорно поднялся. И в дальнейшем, в общем, сидел тихо.
Я же еще долго не мог уснуть. Провалявшись около часа, вконец околевший, я открыл глаза. По коридору мирно бегали серые мышки. Меня это, отнюдь, не развеселило. От холода спать было, просто, невозможно. Во мне стало нарастать справедливое возмущение. – Где это видано, чтобы не выдавали одеял? Ведь это – их прямая обязанность! Я поднялся и поплелся в купе к жестокому распорядителю вагона. Постучал. Тот, скрипучим голосом, откликнулся:
– Открыто.
Вошел. Предо мной предстала, разомлевшая от водки и тепла, рожа проводника. Сам он лежал аж под тремя одеялами! На полке над ним, покоилась нетронутой целая кипа одеял, явно предназначенная для пассажиров. Я начал:
– Жутко холодно. Одеяло я возьму?
Образина расширила глаза, приподнявшись со своего ложа:
– Ты чего? Холодно?! Весна! У меня вон дети без одеял едут!, – даже с какой-то гордостью за себя и, как будто даже стыдя меня, – воскликнул этот служитель залызныцы.
– Я не знаю, кто там и как едет – устало возразил я, – но у меня есть право накрываться одеялом.
– Тебе дам одеяло, другому – так все захотят. Где я их потом буду искать? Растащат -
платить мне, – логично рассудил он.
– Не переживай, я никому не скажу, – мне стало смешно, – если кто с меня его стянет во сне, я выплачу.
Этот человек, конечно, не был в состоянии осознать трагикомизм ситуации.
– Возьми, – с недовольством, согласился он.
Вот такой был веселый поезд! Так что, у нас, сейчас, просто курорт.
Тем временем, состав приближался к Бухаресту. Румынскую границу прошли на ура. Откупились от мелочных таможенников free-шоповскими сигаретами и бутылкой водки. Для румын это было шикарной данью, и те быстренько испарились. Румынские таможенные чины, официальные лица одной из самых нищих стран Европы были хоть и обидчивы, но и непритязательны. Остановка в Бухаресте совсем небольшая – минут пятнадцать.
Толик подошел к распахнутому настежь окну в проходе. Из него он мог преспокойно любоваться привокзальной станцией. Вдоль поезда бегали толпы чумазых, одетых в обноски детей. Он живо приметил, что это были, в основном, девчонки лет 13-15. Они заливались звонким беспричинным, заразительным смехом. Судя по всему, они что-то клянчили у пассажиров. Толик, от нечего делать, вступил с ними в разговор:
– Что, девчонки, нужно-то?
Горстка ребятишек, услышав голос, мигом подбежала к окну. Но в этот момент, состав тронулся и медленно пополз. Толик, затею не оставил.
– Эй, девчонки! Водки хотите? – весело кинул он.
– Да-а-а! – раздался дружный детский хор, и все побежали вслед за удаляющимся Толиком.
– Тогда открывайте рты! – Он выдернул в оконный проем руку. В ней красовалась такая желанная бутылка водки. Из горлышка на платформу полились драгоценные капли. Девочки усилили темп, стремясь настигнуть и поймать ртами живительную струю. Одной было, удалось сделать нечто вроде глотка.
– По-русски понимают! – Удивился Саша.
– Водку кто по-русски не поймет? – пояснил Толик. – А эти, вообще, все понимают. На вокзале живут.
– Несчастные дети, – задумчиво произнес Петр.
Все снова разошлись по купе. Саша с Петром вернулись к студентам. Там они расслаблено и задумчиво продолжили свой путь. Длилось это, однако, не долго. Их покой пришло в голову нарушить девице, изнасиловавшей, по словам Саши, его в автобусе.
– Где мой кролик спрятался? – ласково проблеяла она, едва войдя.
Саша приподнял веки, выматерился про себя, но ответил:
– Кролик устал… и хочет теперь отдохнуть.
– Не шали, – приторно кокетничая, она придвинула свое пышное тело поближе к Саше. Ее пухленькая ручонка обвилась вокруг его шеи.
– Юля, иди к себе – в прохладце Сашиного голоса можно было угадать просыпающуюся злобу. – Что за дела? Видишь, с пацанами разговариваем! – Одним движением, он освободился от докучливых объятий.
Юля оставалась обескураженной не дольше пары секунд. Затем, она, мужественно, втянула на прежнее место оттопыренную от обиды губу, и предприняла вторую попытку. Покидать купе так просто, как видно было, не в ее правилах.
– Ну, дуся! Сашенька! Я не могу тебя бросить! Мне скучно.
Денис, Слава и Петр сидели молча. Зрелище, хоть и забавное, заставляло их чувствовать дискомфорт. Они охотно оставили бы приятеля наедине с обольстительницей, но пойти было некуда и им ничего не оставалось, как сидеть и молчать.
– Так. Юля, все. Иди к себе. Я сейчас приду. Буквально 5 минут.
– Честно?
– Честно. Иди-иди. Куда я денусь?
– Ну, я тебя жду, – мягко, выкатилось ее обильное тело из купе и скрылось за створкой двери.
– Пожалуй, пойду, поищу себе убежища. А то ведь эта прошмандовка покоя не даст. Надо поторапливаться, – чтоб не успела вернуться. – Саша поднялся со своего ложа.
– Везунок, от своего счастья бежишь! – Петр не смог не подколоть друга.
– Хочешь, я тебе подарю это счастье?– тут же нашелся Саша.– Это будет совсем не трудно. Дай только знак, и я вас благословлю.
– Это было бы нечестно и не благородно по отношению к тебе.
– Я побег. Скажите, что пошел в сортир, – с этими словами Саша скрылся.
Возвращения Юлии долго ждать не пришлось. Ее глубоко не задело исчезновение Саши, но недовольство капризного ребенка все-таки читалось на ее лице. Она с завидным упорством пустилась на поиски сбежавшего любовника.
– Вот она – невинная порочность! – театрально воскликнул Слава, как только мужчины вновь остались одни.
– Именно, – поддержал Петр. – Она ведь абсолютно не ощущает себя развратной. Не чувствует какого-либо неудобства или обиды. Просто ищет того, что хочет. Natura pura. Чистая природа.
Спустя час, круглая личина Саши вновь возникла в дверном проеме купе.
– Петя, пошли со мной через вагон. Там благодать – никого нет. Нам с тобой целое купе выделили. Что ты замер? Пошли! Почитаем спокойно. Спать ляжем как белые люди.
– С какой это радости нам купе предоставили пустое?
– Проводника помнишь, с которым я базарил в Русе?
– Ну?
– Вот он. Слава Бизон поспособствовал.
Упоминание о Бизоне резко убавило, вдруг было вспыхнувший, энтузиазм Петра. Ехать два дня в обществе столь одиозной личности вовсе не улыбалось.
– Что-то не очень хочется вместе с этим людоедом.
– Да перестань! Нормальный мужик. Ты с ним и не поедешь. У него свои дела. Вдвоем будем. Только давай поторапливайся, а то прибежит эта маньячка.
Петр, неуверенно собрав свои пожитки, последовал за другом. В вагоне зловещего проводника оказалось, и в самом деле, на удивление пусто. Ребята, усевшись на одинокие диванные полки, умиротворенно выдохнули. В такой обстановке даже можно забыть, что едешь из Турции навьюченный как ишак, и представить себе, что путь твой лежит из Петербурга в Москву. Саша извлек откуда-то томик Довлатова и объявил, что час чтения наступил.
– Люблю Довлатова. Легко, приятно пишет. А у тебя что?
– Да вот Куприна взял. Не привык еще, если честно, ко многим из тех кто сейчас на волне. Имею в виду Набокова, Бердяева, Бродского, Пастернака, Аксенова и т.д. Вкус мой, наверное, устаревший еще. Булгакова люблю, Куприна, Мэриме, Моэма.
– Ну, это ты зря. Почитай-ка Довлатова, Веллера… Я, знаешь, и стихи люблю.. Даже сам кое-что сочинил.
– Да-а?! Ну, не томи. Выдай что-нибудь из последнего, неизданного. Для Петра стало откровением то, что за этим грубым обличьем бывшего курсанта, могла скрываться любовь к поэзии и литературе.
Саша, выдержав небольшую паузу, начал:
Зима, проснулся медленно Босфор,
Наутро все окутало туманом.
Лишь едва слышно, как поет мотор
С рыбачьей лодки турка оттомана.
Вставая лениво с постели,
Откинул я створку окна.
Питерской нет здесь метели –
Только лишь сырость одна.
Здесь рыбу жарят и каштаны.
И воздух это подтвердит.
За шашлыки, что дарят нам бараны
Аллах изжогой наградит.
А впереди нас ждут дороги,
Паромы, самолеты, поезда.
Таможен жадных вереницы,
И разных континентов города.
На горизонте Мраморного моря,
В душе, вот также одинок,
Мой тезка и собрат по доле,
Качается товарищ мой – челнок.
– Душевно.. Не намного хуже лермонтовского паруса. Только гораздо актуальнее.
Нечего и добавить.. И, все же, что это ты Санек так от Юли ускакал? Не мила? Дорога – длинная, может, пригодилась бы еще?
– Нее. Мне агрессора дома хватает – Маринки. Если и здесь допекать будут – совсем вешалка.
– А Маринка, тоже горяча?
– Еще как! Удовольствие, конечно, может доставить. Но когда чересчур, сам понимаешь. Я, человек спокойный. Дома люблю уют, тишину. Посидеть, как сейчас, почитать, покалякать с пацанами за кружкой пива. Мне драматизм, там всякий, не по нутру. Сейчас Маринка, скажу по секрету, забеременела. Вроде как, месяц должен быть. Ну что? Родит. Морока конечно. Но хочу. Помогать буду. С детьми привык, слава богу. Троих младших братьев выходил. А за нее переживаю, – сможет ли? Ей все глупости всякие интересны. Подружки вечно шляются домой. А когда и парень какой зайдет. То бывший друг, то бывший одноклассник. Да, я нормально отношусь, в общем. Хоть и знаю точно, один – бывший хахаль ее.
– Эко! – удивился Петр.
– Да-а-а. А что? Мне – по барабану. Посидим, попьем чайку, за жизнь потолкуем. Он, кстати, – бандит, тоже. На день рождения придет, поздравит и т.д. У меня с ним отношения еще лучше, чем у нее. Ну, если, конечно, что-нибудь произошло бы там между ней и кем-нибудь, я бы, конечно, возразил. – Саша придал своим шаровидным серым глазам возмущенное выражение. – А так, – все нормально. Думаю только, – как она будет с ребенком? Ей все чего-то не хватает, дома не сидится ей. И меня допекает: что ты мол все лежишь да лежишь? Я, должен с ее дурами трепаться что ли? Не нравится мне все это. А что делать? За то – живу относительно спокойно. В плане, что квартира есть, работа тоже. Со сбытом товара – сеть магазинов государственных. Через свекра все схвачено – только наличку получаю. – Саша ненадолго задумался. – Я детей люблю. По своим братьям скучаю. Жду, когда Маринка родит. Обязательно пацана. В последнее время, не очень то у нас с ней гладко.. Придирается постоянно ко мне… Мудаки какие-то – ее знакомые приходят. Типа с работы, по делу, папины друзья и т.п. Знаю я этих друзей-знакомых!
– И ты терпишь?
– Да, мне до балды, говорю же. Я ребенка хочу и нормальной жизни. Она мне, вполне откровенно, иногда намекает, что мол, вон, какие хорошие – пригожие другие и какой я – раздолбай. У меня на это, для нее, ответ заготовлен. Как начнет свою старую песню, я ей сразу: не хочешь в Турцию за меня? Замолкает на раз. Хороший ход нашел. Для нее Турция – пугало настоящее. Намеки, попреки – одно. А расстаться – ей слабо… А я уходить не собираюсь, пусть не мечтает! Я дома сам все своими руками прибивал, ремонтировал, да и, тут, пашу, как проклятый. Фигус два! Выкуси! Никуда просто так не уйду!
– Что так плохо дело?
– Да, нет…Иногда бывает. Клинит ее. Сам тоже, случается, заверну налево. Кстати,
она уже на это спокойно смотрит. Гляди, – говорит, – если узнаю что, или другие мне расскажут! Грозит. А так, – все тихо. Любовь горячая на сон грядущий. Да кому она нужна, кроме меня, на самом деле?! Мал помалу, заработаю капусты, и кто будет бояться развода больше – неизвестно. Петр вспомнил Сашину жену, девушку хоть, и как говорится, из хорошей семьи, но отнюдь не симпатичную. Полная, в очках. Взгляд, всегда, как будто оценивающий, надменный. Возможно, и правда, что ей не так-то просто было найти более выгодную партию, чем Саша. Сказать, что Петр понимал схему подобных браков нельзя. Для него, отношения с женщинами всегда подразумевали нечто романтичное, яркое, страстное, томящее, захватывающее, дающее силы жить, быть счастливым. Не будет преувеличением сказать, что смысл жизни скрывался, для него, в этих отношениях. И, конечно, отношения эти должны были быть искренними, лишенными какого бы то ни было налета меркантильности. Во все времена, широко распространенное представление, среди молодых и пламенных юношей. Любое проявление чего-то чуждого идеалу коробило его. Да, он признавал за людьми различные манеры любить, но за любовь принимал всегда только чувство, а не рациональный подход. Он, как молодой романтик, был бескомпромиссен и не допускал никакого смешения жанров. И он, Петр, был женат. История его женитьбы – может быть, банальная история любви идеалиста, попавшегося в собственный капкан. Он долго не осознавал этого. И тогда, слушая Сашу, он не понимал его переживаний. Не понимал, так называемой, его любви, как и всякий раз не понимал прозу жизни. В своем браке, имея 4 –х годовалого сына, он уже выдохся в чувствах к жене. Он уже тяготился своим семейным положением. Ему казалось, что жена его вовсе и не любит, и что вообще их брак поспешен и нелеп. Да, она, вроде бы, получила то, чего хотела. Но он-то, ведь, в свое время, не имел, начисто, желания жениться. Как возвышенная натура, он отодвигал, в своем воображении, эту торжественную церемонию на недостижимо отдаленный срок. Но хитроватая девчонка закрутила этого простофилю, певца чувств, а в данном случае, просто лопуха, и женила на себе, используя добрый верный бабушкин метод. Надавила на слабое место парня, его жалостливое сердце и ветхозаветные идеалы – объявила о беременности и категорическом отказе от аборта. И, разумеется, Петр счел за долг соединить их судьбы. Ни угроз, ни иного давления, Боже упаси! Смиренный вид, дрожащий голос – и он, юный болван, разве мог бросить беременное чудо? Ха-ха. Над ним посмеивались, его отговаривали, у него самого не лежало сердце, но раз будет ребенок – он обязан, по принятым им самим законам чести, взять ее в жены. Его пробивал холодный пот от надвигающейся перспективы, но он был тверд. Вероятно, он полагал, что любит ее. Но, сейчас уже, говорить об этом всерьез слишком сложно. С уверенностью, лишь можно утверждать, что связать себя с ней узами Гименея, он не имел ни малейшего желания. Только чувство долга. Неосознанные чувства и незрелые убеждения обманули его ожидания. Природа его противилась сделанному выбору, но природное же упорство одолело все остальное. Но что теперь? Он уже досадовал сам на себя. Для него – очевидно, что жена не питала к нему того, что он называл любовью. Воспользовавшись ситуацией, она овладела им, как материалом для построения собственной жизни. Разве такой он видел свою судьбу несколько лет назад? Певец личной свободы и неисправимый идеалист томился ярмом, которое он сам на себя водрузил. Цепкая девчонка впилась в него как пиявка. А эфемерно-прекрасная птица-любовь, на поиски которой пустился Петр, была умело использована, словно козырная карта. Девушка из провинции приняла правила Петра, разыграла эту карту, и тем самым, казалось бы, выиграла, заполучив то, к чему стремилась. Ее первые амбициозные цели удовлетворены. Она добилась лучшего, о чем могла бы мечтать на тот момент. Задел для будущего счастья есть. И теперь, есть силы для достижения новых вершин. Прагматичный не по годам подход. Петр долго не хотел видеть правды. Он видел то, что хотел и как всякий слепец получал пощечины от жизни. И сейчас, сидя в несущемся на север поезде, он все еще не отдает себе отчет в том, что происходит в его жизни. Что есть для него его дом и семья? Что с ними станет несколько лет спустя? Он, как и прежде, имеет идеалы и мечты. Сложнее только с их воплощением. Может быть, поэтому, он до сих пор верит в благородство жены и свое собственное благородство, рисует розовыми красками непростые их отношения.
Еще раз подивился он рассказу Саши, молча, посмотрел в окно. И вспомнилась ему … нет, не жена. А вспомнилась та сказочная девушка, с которой недавно познакомился на Невском. Она стояла у метро такая стройная, в черном приталенном пальто, с распущенными черными волосами и огромными карими глазами. В тот день была обычная гнусная питерская погода. Праздно шатающийся Петр, вдруг, ни с того, ни с сего, решил завести с ней знакомство. Тут, надо заметить, что, для него, это всегда было не очень-то просто. Несмотря на это, он сделал над собой усилие и произнес первые, вроде бы, ничего не значащие, но приятные для женского уха фразы. Ее глаза заискрились – она улыбнулась. Дальше все поплыло как по течению. Она – студентка и тоже не имела определенных занятий на вечер. Они гуляли допоздна. Он был опьянен ее запахом. Его сводила с ума белоснежная улыбка маленького красивого рта и удивительные миндалевидные глаза. Они виделись только один день. Через неделю Петр улетел в Стамбул. Он так и не позвонил ей перед отлетом. Вспоминать о ней было мучительно и сладко. Жена же висела на шее жалостливым и тяжким грузом. Торжествующая обманщица. А его свобода? Где она? Разве, что только сейчас, когда он в Стамбуле. А для чего он мотался в эти края так часто? Семья. Это, прежде всего, – жертвовать собой. Но если жизнь превращается в постоянную жертву? Где тогда счастье? Но нет! Не надо сгущать краски. Все не так уж плохо. Семья семьей. Но почему ты должен запрещать себе любить эту прекрасную незнакомку в кашемировом пальто?
Петр отвернулся от окна, бросил взгляд на Сашу. Тот читал. Тогда он решил предаться тому же занятию и взял томик Куприна.
Поезд тихонько тащился, мирно постукивали колеса. В купе непривычно тихо. Идиллия. Но продлилась она недолго. Не успел Петр дочитать «С улицы», а Саша «Иностранку», как им посчастливилось лицезреть, до боли знакомое, лицо Юли. Саша безмолвствовал. Тайная злоба омрачила его чело.
– Сашенька, что же ты от меня сбежал? – начала она тем же слащавым тоном.
– Да пойми ты, мы хотим посидеть в тишине, почитать!
– Фу! Какой противный! Что ты там читаешь? Умненький! Дома почитаешь.
– Да можешь ты отвязаться?! Что ты душишь меня? Я, что? Тебе должен что-нибудь?
– Ну, Са-аша! Нельзя же так. Ты же мой жених по Стамбулу!
Здесь, необходимо заметить, что в некоторых челночных кругах, существовали понятия квази семейные, или, может быть, любовные. Это – «мужья» и «жены», «женихи» и «невесты» по Стамбулу.
Для кого-то, такие отношения могли бы показаться весьма циничными потому, как ограничивались исключительно рамками вояжей. Справедливости ради, надо добавить, что, в те времена, когда челноки были вынуждены мотаться в Турцию на многих перекладных, поездки приобретали характер эпический, многотрудный и потому календарная неделя такого путешествия, психологически, весила порой больше, чем иной месяц дома. Юля, конечно, не была челночницей. Что очевидно. Скорее, залетная.
– Найди себе другого жениха. Мало их что ли? – огрызнулся Саша.
– Сашенька, я так не могу! – Юля, неумело, притворилась обиженной. – За одну
поездку – два жениха! За кого ты меня принимаешь! – идея, все же, заставила ее улыбнуться.
– Какая безупречная мораль! Кто бы мог подумать! – подал голос Петр, на глазах
которого, уже второй раз, разворачивалась почти та же самая сцена. В отличие от Саши, она его забавила.
Юля, как и в первый раз, проигнорировала Петра. Подсела к своему «жениху», с явным намерением, продолжить в том же духе. Она беззастенчиво лезла губами в лицо, загнанного в угол парня, ее грудь жарко прижималась к его плечу, ноги сами собой стремились к нему на колени, руки душно обвили шею. Тут уже, Саша тоже перестал стесняться. Он сделал резкое движение в попытке вырваться. Попытка удалась с первого раза. Выпрямился, смахнул еще цепляющиеся пухленькие руки Юли и, раздраженно, грубым, немного гнусавым голосом, продекламировал:
– Да оставишь ты меня в покое, шлюха! Я тебя звал?! Не видишь, я специально сюда ушел, чтоб ты ко мне не лезла! Давай! Убирайся отсюда, пока не выкинул!
– Ну, Саша.. – жалостливо и безнадежно заныла девица.
Петра даже растрогал ее беспомощный вид. На мгновение, ему даже стало неудобно за приятеля. Саша, со своей стороны, похоже, уже не испытывал ни угрызений, ни сочувствия. Гнев и раздражение овладели им. Перестав тратить время на уговоры, он сгреб свою стамбульскую невесту в охапку и без церемоний выпихнул ее, словно нетяжелый чувал, из купе. Дверь закрылась на защелку. Снаружи, еще с минуту слышался ее слабый, всхлипывающий, причитающий голос. Но вот, наконец, удаляющиеся шаги и тишина.
Друзья молча приходили в себя после внезапного, но успешно отраженного вторжения. Саша подумал, что чай скрасит их незатейливый челночный быт. С этим, он отправился к проводнику. Исчезновение затянулось, и хотя Петр не отрывался от книги, оно показалось ему странным. Когда приятель вернулся, он выглядел воодушевленным, серые хитрые глаза улыбались.
– Где ты был?
– Давай, вставай. Потом почитаешь. Пойдем, перекусим. Там пацаны едут. Двое бандитов. Я, сейчас, одного из них в шахматы наказал. Приглашают к столу. Отобедать, так сказать.
Тут, Петр вспомнил, что на какой-то станции откуда-то снаружи, он услышал резкие хриплые голоса. Вагон – пустой и голоса принадлежали не иначе, как Сашиным новым товарищам.
– Везет тебе на левые знакомства. А надо ли туда идти?
– Пойдем. Чего здесь все время сидеть-то? Перекусим того – сего, да вернемся. Возьми с собой тоже какой-нибудь нашей снеди.
Петр, неохотно, согласился и направился за другом в другой конец вагона.
Они вошли в купе. Уселись напротив друг друга. Петр назвал себя, протянул руку. Сашины знакомые представились Игорем и Олегом. Внешний вид хозяев купе достоин некоторого описания. Игорь – высокий коротко стриженый парень, лицо бледное со шрамом, глаза холодные. Нос у него был когда-то сломан и сейчас имел форму типичную для боксеров. Выражение лица туповатое. Общее впечатление – молодой отморозок, но не без шарма. Олег же, обладатель того самого, хриплого скрипучего, как будто пропитого голоса, оказался темноволосым, смуглым и небритым крепышом. Глаза его имели странноватый, возможно, болезненный блеск. Он был заметно ниже Игоря ростом, но плотнее. Нос был в порядке, а вот суставы, на руках, сбиты.
– Доставайте, хлопци, провизию, – заскрипел Олег. – Игорек, и наше, давай, все на стол мечи.
За минуту, маленький столик поместил на себя консервы, колбасы, маринованные помидоры, вареную картошку, болгарские пряности, печенье, и даже, неполная бутылка коньяка венчала его.
– Е-е-е гали-гали – весело запел скрипучим голосом Олег. – По рюмашке!
Быстро разлился коньяк по стаканам и столь же быстро покинул их, отправившись в утробы.
– Что вы там сидели-то так долго? Давно бы уже к нам пришли! – Игорь сделал движение, снял нимб наушников с почти бритой головы. До этого он слушал плеер. – В шахматишки, Сашок, я все-таки тебя надеру. А ты, Петя, не играешь?
– Нет, – односложно ответил Петр, хотя на любительском уровне играть умел.
– Игоря хлебом не корми – дай фишки подвигать. – снова проскрипел Олег.
– А я тоже люблю это дело, – поддержал Саша.
– Что ты понимаешь, олух! – ласково обратился бритый к хриплому. – очень милое
занятие. Вот ,когда меня в Мюнхене бундеса замели, знаешь, что я делал все то время, в тюряге?
– Всех зэков немецких обыграл? – Олег смеялся.
– Всех ни всех, но время прошло незаметно… Да.. Прикольнулись мы в Германии.
Меня на вокзале сцапали. Этот-то хмырь отмазался. – Игорь кивнул в сторону дружка. Тот хитро сощурил воспаленные карие глаза и безмятежно засмеялся.
– Этот шахматист там двоих полицаев загасил. Его вся полиция привокзальная
ловила! Хорошо еще наркоту успел мне скинуть. Сам обдолбанный был. – Олег помотал черной и грязной шевелюрой. Так он воспроизвел состояние Игоря.
– Заломали меня гады, все-таки! Месяц провалялся в мюнхенской тюрьме. Вели меня
под белы рученьки вчетвером. А я, в натуре, обдолбанный, на ходу спал. Потом по ящику показывали. Сам, правда, я этого не помню – Игорь заулыбался. Видно, что вспоминал он о тех днях с теплотой, как о веселых похождениях, о чем-то естественном и славном, как о событии, которым можно было скорее гордиться, чем стесняться его.
– А помнишь, – живо откликнулся Олег – ехали в Италии с какими-то американцами?
– А, точно! – Игорь тоже принялся смеяться, но до странности жутковатым, беззвучным смехом. Его тело, при этом, словно в судорогах, потряхивало, как у припадочного, а мертвенно белое лицо морщилось от удовольствия.
– Ехали в поезде, а американка, наша соседка, нам все – Эй гайз! Френдс! Жирная
такая. Ржала все. Раша! Перестройка! Горбачев! Ей во Флоренции надо было сойти. А в Италии этот город как-то по-другому пишется. Она нам: это – Флоренция? – Мы жмемся: нет, мол, еще. Проехали потом еще часа полтора и я ей признался: Флоренция то тю-тю! – И так мы расхохотались. Видели бы вы ее рожу!! Что с них взять америкоз? Юмора вообще не понимают!
Саша, на экстравагантные байки новых друзей отреагировал дипломатичной ухмылкой. Петр почувствовал себя не в своей тарелке и не очень понимал, как себя следует вести, в этом случае.
– А тут, в Бухаресте, сейчас случай ржачный тоже – заскрежетал захлебываясь от непонятного счастья Олег. – Стоим мы в очереди в киоск-кафе что-то купить, и вдруг, с поезда какой-то барыга – скок! И бегом, мол, опаздывает, нужно срочно что-то и ему. Прикинь Сашок, барыга косяки кидает! Так это ж нам в кайф! Мы его нежно под руку, и в сортир от буфета. Игорь ему перышко засветил – тот, сразу, и перетрухался. Знаешь, кем оказался фраер этот? Сын какого-то видного московского коммерса. Мы это, по его лопатнику, вычислили. Ну, выпотрошили его, конечно, вчистую. Плакал, стенал так жалостливо.. слизняк. Игорь загибался от беззвучного смеха.
– Вот барыганы! Все есть у папаши! Нет, заслал своего цыпленка в Румынию за обувью. – вставил Игорь наконец.
Саша, на удивление Петра, соглашательским тоном добавил:
– А как же! Они своих детей приучают – пусть, мол, отведают сами, что почем.
– Во! – Игорь с многозначительным видом поднял вверх палец, – сам пусть
зарабатывает. Не даст своему же сыну просто так ничего. Жлобская душа!
– А нам только в кайф душить эту породу!
Петру стало не по себе. Под мышками выступила влага. Не хотелось выказывать какого бы то ни было волнения, но притворство ему претило. И тем не менее, насколько было в его силах, он постарался сохранить самый непринужденный и безразличный вид.
– Жуки навозные. Недодавленные, – вступил снова Игорь – Ползают, копошатся, в своем дерьме. Что видят они в жизни, кроме своего барахла? За копейку друг дружку сдадут с потрохами. Что? Не веришь? Масть не пойдет, или привидится, что его собрат лучше живет, да еще и конкурент, – с превеликим удовольствием отдадут нам на съедение. Нас боятся… и ненавидят. А чуть что, не поделят чего – живо, к нам бегут – губить вчерашних корешей. Жалкие твари.
–Да пусть себе растут буйным цветом! Чем же нам питаться, как не ими?! – скрипнул Олег.
– Это-то, конечно. Но взглянешь на то, как они существуют.. тьфу! Для них же грОши
всего дороже. Только и делают, что считают доход-расход. И все время расстраиваются. Все мало. Разве же можно себя, после этого, за человека держать? У нас, к примеру, как? Придешь из тюрьмы – примут с распростертыми объятьями. Оденут, накормят, напоят, в дело возьмут.
– Это точно. – подтвердил Олег.
– Мы вот сейчас едем. Нас на вокзале будут наши старики встречать, люди все
серьезные, засиженные, у каждого лет по 15 зоны за плечами. Потрешься с ними, поймешь – кто чего стоит.
– И как вы с ними? – заинтересовался Саша.
Олег распластался в улыбке, Игорь закачал головой.
– Не-е, мы с ними в уважихе. У нас строго в этом отношении. С ними – в полной уважихе.
– Там, что не так ляпнешь, – перо проглотишь – сообразить не успеешь. Один папа у нас, так очень резкий чел. Дисциплину и воспитание ценит высоко. И если за рамки выскочишь – рискуешь. Ему человека убить – что муху прихлопнуть.
– Нам еще до них далеко, – пояснил Игорь. – Воры настоящие – настоящие люди. Разве из наших кто, так, по дешевому сдаст своего?! Настоящий вор – кремень. Перед кем мы ползаем на пузе? Мы – сами себе господа! Наши старики – воры в законе. Все, как надо у них. Не так, как у многих новых. Тех, что тащат под себя, как барыги. Таких, мы не во что не ставим. Раз вор в законе, дерьмо житейское связывать его не должно. Вот, к примеру, дом, особняк купил. Обставил антикваром разным, шестисотый взял, жена, дети; Сможешь потом по-воровски жить? Никого не бояться и класть на власти? Человек привыкает ко всему. Всего жалко становится… Он, скорей, себя предаст, честь свою воровскую, корешей подставит, чем собственностью своей пожертвует и семьей. Зачем такая жизнь? Под ментов поганых ложиться, чинуш ничтожных? Нет, не для человека это, не для вора. Если, все-же имеет вор навороты разные, да еще и семью, но в нужный момент, не покривив душой, от всего отказаться сможет, тогда, конечно – базара нет. Но все это – очень затруднительно, поэтому, по-нашему, предосудительно. Закон не фраера выдумывали. Одни думают – они на свободе, а воры по тюрьмам мыкаются. На самом деле, вор, он и в тюрьме человеком остается, а те другие, на свободе яко бы, мучаются, как ужи на сковороде извиваются, от комплексов своих и проблем. А свобода для нас, пацаны, самое, что ни на есть, основное. Поэтому, и сажают нас. Время от времени…. Вот, недавно, на Темного, менты облаву натуральную устроили. И что? Наши его укрыли по всем правилам. Оставлять ему нечего было. Семьи нет, квартиру снимает. Ксиву новую сделает, общак – пользуйся. Но и Темный не такой человек, чтоб только за счет общака жить. С его руки сколько ели? Последней сукой стал бы тот, кто продал бы его ментам или Красноярской братве.
– Ну, здесь-то еще, все путем. Вот, за кордоном, конкретно, недоделанный народ живет.
Как зомби бегают на работу-с работы. Ничего не понимают кроме зарплаты, повышений и страховок. Разводить их, – сам бог велел. Трусливые, как шакалы. Посидеть с ними, просто, выпить, поржать – большой напряг. Так что по России мы соскучились. Да и воровского нашего брата там мало. Коррупционеры – мафиози и шпана дешевая – вот и весь их букет.
– Может и здесь, у нас вскоре что-нибудь подобное будет, – в первый раз включился в разговор Петр.
Игорь, как будто оценивающе, остановил на нем ледяной взгляд:
– В России? … Нет, это вряд ли. Здесь народ, все-таки, другой. Расплодилось, конечно, нового барыжьего племени нам на съеденье, но как на Западе, еще долго не будет. Может, и никогда. У нас, барыги, кто такие? Трусливые и жадные, понятно, как на Западе. Но ведь и друг друга готовы подставить при удобном случае. Не людей, ни собрата своего барыгу не жалуют. В ментовку пойдут, но ментам не верят и опасаются их. И правильно делают. К нам пойдут – и тоже опасаются. И тоже правильно. Живут – дрожат. Как зайцы. Но закон, ясно дело, тоже не уважают. Россия! Их дави не сильно – они тебе будут исправно отстегивать – лишь бы все сразу не отняли. Другого такого же, как он – опусти, молчать будут, а то и радоваться. У нас, барыга – вроде, как бандит, только трусливый и подлый. Паскудство сплошное… У них же – чуть что, – сразу в полицию. Мол, режут – убивают. Полиция не церемониться. А покупается она много тяжелей. Одного добропорядочного коммерсанта тронь – остальные за него. Профсоюзы работают активно. Мафиози ихние недаром через профсоюзы работали испокон веку. Сознание, что ли, классовое другое. Если считают, кого из своих, несправедливо обиженным, – организованно в защиту выступают. А у нас, каждый барыган, в душе, себя жуликом считает и не верит, что кто-нибудь за него заступится.