Павел Владимирович Лешинский
На горизонте Мраморного моря
– У вас, там, было по-другому? – усомнился Петр.
– Представь себе, по-другому. Подлый элемент, конечно, тоже попадался, но я тебя заверю, долго не протягивал. Те из них, кто по собственной воле, как я, за длинным рублем приехали, бежали как ошпаренные до дому. Гнилых осужденных перевоспитывали быстро и эффективно. И видно их было сразу. Там, где в почете честность, сила твоего характера, прочность твоего слова, надежность, стойкость, готовность подставить плечо, а то и жизнь собственную, мразь разная освоиться не могла. Там, где зимой под – 60 так, что птицы падают на лету, без взаимовыручки и взаимоуважения не прожить. Обманешь, сплутуешь – изгой. Труп, иными словами. Машины на ночь не глушили, зимой. Забудешься, заглушишь – утром замучаешься заводить. Ездили всегда – парами. Что случиться в дороге, – все легче отремонтировать машину вдвоем. Но, по любому, пальчиками в -50, не сладко под капотом копаться.
А если уж встали! Одна надежда на Бога, чтоб послал кого по трассе. И тут уж, кто не остановиться? Не помню случаев таких. На дороге остановиться, помочь в беде – дело святое. Как ты проедешь мимо? Ведь те двое, что ты оставишь за бортом, околеют и на совести твоей навсегда останутся. Что говорить. Тут и сравнивать нечего. Кто тебе остановиться, здесь, под Питером, чтоб помочь водителю? Иной раз, легче пешком дойти. Лет пять назад работал под Лугой, на базе. В пути заглох мотор. Из десятков проехавших мимо, притормозил только один. И кто, думаете? Земляк магаданский. Суровый наш край требователен к людям. На все оставшиеся дни заставит правильно поступать.
– Скучаешь? Проведать землицу магаданскую нет желания? – выражения лица у Петра стало серьезным.
– Честно – вернулся бы туда. Охота страшная одолевает. Все здесь мне чужое. Я это понял. Шакалья жизнь. Жадность и подлость. Будете смеяться, наверное, но я когда поутру выхожу в сортир отлить, специально долго стою на свежаке – мерзну. И такая нелепая радость берет оттого, что мерзну! Аж, до слез! Глаза закрою, и сразу, как будто там, на Колыме. Может, кто подумает: жизнь напрасно прожил, скитался по баракам, бичевал на Севере, ни гроша не скопил, в итоге… А мне и не надо ничего, верните мне мой Магадан, друзей моих, таежные дороги…
Мужчины притихшие смотрели на Андрея. В правильных чертах его лица, читалась неуемная тоска и глубокая вера в тот мир, что оставил он за десять тысяч километров отсюда. Петр был поражен, в лучах заходящего солнца, этот простой русский человек показался ему чем-то похожим на героя античных легенд.
– До чего же мы докатились, если жизнь в нечеловеческих условиях, на краю земли, стала для людей их настоящей жизнью, а в обустроенных городах они видят только обман и равнодушие.
– Вот и я говорю, – вмешался Никифорыч, прикуривая у Андрея «приму». Говно, оно завсегда на поверхность всплывает. Там, где хорошему мужику не по себе, там, трепачи, спасители и благодетели. Без них ведь, – никуда! А спроси: нужны они нам? Без них, нам хуже было бы? Только себе и нужны. А переживать не нужно, Андрюха. Дурак ты, если надеялся на золотую звезду героя от правительства и спокойную денежную старость. По капусте, и вовсе, горевать не стоит. Это у них она не переводится, а нам ее, по статусу, не положено иметь. Это и к лучшему. Слишком много от нее хлопот. Они от нее, того и гляди, инфаркт на нервной почве заработают или лопнут с жира. Ты только подумай, что у них за жизнь! Грызутся между собой. Кому шмат оттяпать потолще. Да подавитесь! Сущее наказание в такой шняге вариться… Что смотришь, Петя? Думаешь, не прав я? Думаешь, лучше так, чем быть таким как я? Никому не нужным, алкоголиком и развалиной в 45 лет? Без зубов, без угла. Браться за самую грязную работу?
– И как оно? – скрыв смущение, поинтересовался Петр.
– Не плохо. По мне, – хуже другое… Да, клал я на них всех. И ничего особенного мне не надо. Не волнуюсь из-за того, что не украл больше соседа. И сплю спокойно. А загнусь, ну, и хрен с ним! И за это беспокоиться не стану.
– Не знаю. Нет. По мне, не так. Я бы хотел, чтоб наконец-то появился у нас наверху честный мужик. Который смог бы навести в стране порядок. Долго еще нам этот бардак терпеть? – в словах Андрея слышалась глубинная боль.
– Да брось ты. На что надеешься! Смешно слушать. Всегда нас имели, и будут иметь. Такая уж наша доля. Мы не из их теста слеплены. Поэтому мы под ними. Изменить судьбу нам не по силам. Однако это не значит, что нужно лизать им зад. Не дождутся! Это мы им нужны, а не они нам. Поэтому пусть чешутся. Мне для счастья многого не надо. Это они ненасытны и завистливы. А я и плюнуть могу в любой момент. Ничего не потеряю. Все равно ничего нет. А на пузырь и закусон всегда заработаю. Так что, не жди от них милости, Андрюха. Добрых дяденек среди них не было и не будет. Они злобой и жадностью исходят. Тяжко жить им – соседский суп всегда жирнее. Как же такое пережить? Так и подохнут, в мучениях. Так, что давай радоваться и наслаждаться нашей нищей свободой. В этом, наша сермяжная, правда.
– А дети наши? Внуки? Никифорыч, что же останется им?
– А ни хера им другого не достанется. Да и не надо. И слава боженьке.
– Как это?
– Ну, нет. Конечно, если сынок твой уродился комсомольцем – активистом, отличником боевой и политической, или ворюгой хитрым, что, сейчас, почти одно и тоже, у него все в ажуре будет. В быту. Своего он не упустит. Только хорошо ли это? Я думаю, лучше быть нам такими, какие мы есть, и сыну своему, другого бы я не пожелал.
– Тошно слушать. Беспросветица сплошная. И ни лучика надежды. Как же жить так?
– Очень просто. Живем же. И довольно таки не плохо, я считаю. Пол литра всегда имеем. Что еще нужно простому русскому человеку?
– А я, – Андрей кинул взгляд на Петра, – на себе тоже, по большому счету, крест поставил. Как не горько и противно, но прав Никифорыч. Надеяться, наверное, уже на что-то глупо. А вот, за детей обида берет и сердце щемит. Хотелось бы им и стране нашей, благополучия и справедливости. Чтоб внуки строились, поднимали Россию. Чтоб к черту всю нечисть, с земли нашей вымели. Ведь, сколько, у нас, хороших смышленых людей! Сколько б они смогли создать, здесь, если б упыри и сволочи не мешали! Живет же народ за границей! В Германии, той же самой. А ведь в разрухе лежала. Победили мы ее. Невыносимо думать… Наверное, правильно говорил Альберт: злонамеренность жидов и подонков во власти подтачивает нашу мощь. Спланированное вредительство. Умный все-таки мужик.
– Во-во. – Никифорыч покачал головой. – Совсем съехал старый. Нашел, кого слушать! Вроде нормальный человек, а маешься херней. Мало тебя, наивняк, накалывали такие как Альбертик?
– Накалывали. Твоя правда. Но кто-то же должен положить этому конец! Или беспредел и страдания на веки вечные с нами?
– И кто будет порядок наводить? Альберт?
– Ну и хотя бы… Или кто-нибудь из военных, гбэшников бывших.
– А-а, понятно. Ехидно заухмылялся Никифорыч. – Думаешь, другие тоже по Колыме соскучились?
– Зачем трепаться? Что ты об этом знаешь?
– Кое-что знаю. Не из Америки, небось, приехал.
– Страна была. Люди работали и зарабатывали. Радовались. Детей растили. Да, трудно было. Но из войны вышли победителями. Подняли города из руин. Знаешь, как мог бы я жить сейчас с моими семьюдесятью тысячами?
– Ну, вступай в коммунисты. Им агитаторы нужны. И дураки. Один хрен, тебя твои же коммунисты и кинули.
– Я в партии никогда не числился. Но и подонки эти, что пол страны обчистили, никакие не коммунисты. Сталина не было на них. Разве при нем, могло случиться что-нибудь подобное?
– Ну-ну.
– Я, конечно, не оправдываю все его действия. Но в главном, он прав был. И государство наше, при нем, сил набралось. Великой державой было. Мы это знали и за бугром это знали. И боялись нас. Главное, что потеряли мы вместе с ним – порядок. Один умный и грамотный человек держал в своих руках бескрайние российские просторы, так что ни одна тля не могла высунуться!– И не только тля. Что характерно. Никто не мог безнаказанно пикнуть против курса партии и вождя народов.
– И хорошо. Зато сейчас все глотки дерут направо и налево. Трепло Горбачев открыл кран. Теперь понос этот не остановить. Но только хуже стало. Скажи, нужно нам это было?
–Что притих?
– Ты же у нас политик.
– Телевизор смотреть нет мочи. Из кожи вон лезут, защитники народные. А на самом деле, все себе да себе тащат. А журналисты – или продажны, как проститутки, или за фуфловыми сенсациями гоняются. Славы себе ищут. Никогда не был прихвостнем коммунистов, но годы те ценю за то, что люди простые были хоть как-то защищены, и от смрада этого, и в материальном плане. Живем, сейчас, по волчьим законам. В бардаке. В дикости. Зачем такое государство? Кому от него польза? Уж точно не народу нашему. Обидно, Никифорыч. Обидно. Не за себя. За людей. За землю русскую.
– А ты меньше думай, Андрюха, это бывает полезно для здоровья. А то, не ровен час, сердце прихватит раньше срока.
– Да я стараюсь и не думать. Да только сбежать от этой жизни не получается. Она вокруг нас повсюду. И на улице, и по ящику дома прет.
– Тогда, одна дорога тебе, – после долгой паузы, подал голос Петр, – в край твоих грез. На Колыму.
– Эх! Бля буду! Уехал бы хоть завтра! Да жена взвоет белугой. Она здешняя. Свое Тосно оставить не сможет. Всю жизнь здесь. Дети ее тут. Да и не осилит она колымскую долю. Злится она на меня. Пью мол. С работы не каждый день возвращаюсь. Да кабы могла она меня понять! Она баба домашняя. Для нее хозяйство, дом, уют – на первом месте. Что на душе такого, как я бича, ее не шибко интересует. Жизни моей настоящей она не знает совсем. Сама уже долгую жизнь прожила. Ей этого хватает.
– Гляди, Андрюха, выставит она тебя! Ишь, чего захотел! Чтоб баба твою душу понимала. Это уж ты перегнул! Она же баба. Курица. Куда ей! Проблемы. Проблемы. А почему? Жена. Дети у нее. Дом у вас на двоих. Хозяйство. Мне проще – Никифорыч сипло засмеялся, глаза его озорно заискрились. – Мой совет тебе, Андрюша, – наплюй. Твое ли это? – голос Никифорыча зазвучал непривычно тепло.
– Вот, за что я люблю тебя, Никифорыч, – за правдолюбие твое. Сам чувствую, что чужой я у Наташки, и все там мне опостылело, но сказать себе не решался.
– О! – многозначительно приподнял куцые брови Никифорыч, – до консенсуса договорились. А по сему, Петр Константинович не обидится, ибо уже на сегодня работе капут, идем в магазин.
– Не обижусь. Но только, завтра, чтоб как огурчики. В таком разе, я откланиваюсь.
– Не беспокойтесь, не впервой. Завтра все, как по маслу пойдет. А Вам, всего хорошего! Потому, как Вы – персона ответственная, и наш досуг, вам – не досуг. С зарплатой, вот только, не обмани нас. Очень бы не хотелось.
Прошло около 5 месяцев с момента заключения сделки. В течение этого времени Петр работал с энтузиазмом. Он не ждал скорых сверхдоходов. Официально доли по прибыли распределялись в конце года. Но в договоре между фирмой и Петром были указаны и неплохие премиальные, на которые он, уже сейчас, мог рассчитывать. И он их получил, хотя и не в полном объеме. Несмотря на скрупулезность в финансовых вопросах, этот факт пока его сильно не волновал. В первые недели и даже месяцы, Альберт оказывал действенную помощь и поддержку Петру. Был с ним любезен и предупредителен. Таким образом, Петру было легко и приятно вступить на новое поле деятельности. Он с удовлетворением отметил про себя, что не ошибся в выборе. Но это ощущение длилось не долго. Нет. Он не мог сказать, что что-то изменилось в корне. Однако все более частые и настойчивые попытки Альберта втянуть его в свою политическую деятельность стали раздражать Петра не на шутку. Петр всегда считал себя уживчивым и деликатным человеком. Старался быть корректным и предельно вежливым с людьми самого разного сорта. Но теперь, он должен был признать, что свое привычное поведение в отношениях с Альбертом дается ему все труднее. Чтоб оставаться с Альбертом терпимым и доброжелательным, как с остальными, он должен был творить насилие над собой. Ненависть к персоне шефа стала уже осознанной и отчетливой. Его буквально бесила манера Альберта разыгрывать из себя спасителя Родины, сверхчеловека и потенциального хозяина планеты. Его то и дело подмывало сорваться и где-нибудь (там, где не следует) назвать своего босса параноиком или экстремистом. Дошло до того, что Петр стал просто избегать Альберта. У него, даже выработался условный рефлекс. Достаточно было появиться Альберту в его поле зрения, как настроение мгновенно портилось, Петр больше не чувствовал себя в своей тарелке и искал пути к отступлению. И как Петр не пыжился делать вид, что ничего особенного не происходит, хитрый и внимательный Альберт, в свою очередь, уловил эту перемену. Альберта нисколько не смутила такая реакция. Она как будто даже забавляла его. Он играл с Петром, как кошка играется с мышкой. В ответ, он стал еще более бесцеремонно и жестко давить на своего нового компаньона. Говорил о его членстве в своей партии, как о деле решенном. Это, наконец, возымело действие. В один прекрасный день, Петр не сдержался, и выплеснул на Альберта переполнявшее его возмущение. Вечером того же дня, правда, он уже клял себя за эту неосмотрительность.
– Альберт, с чего ты взял, что я разделяю твои убеждения? По-моему, я уже раз десять, как минимум, сказал, что не желаю иметь ничего общего с политикой. Особенно с той, что проповедуешь ты. Зачем ты хочешь усадить меня в поезд, если мне с ним не по пути? Какой в этом прок? Лозунг: Бей жидов! Спасай Россию! – был всегда чужд мне. Меня вообще не вдохновляют объединения под флагом ненависти. Мне вообще любая агитация осточертела еще с пионерских времен! Разве необходимо, для того, чтоб успешно вести дела, становиться твоим политическим соратником или марионеткой?
Альберт не удивился. Даже не сильно изменился в лице. Немного прищурившись, он окатил Петра колючим холодом бледно-голубых глаз и произнес, недобро улыбаясь:
– Я думаю, это необходимо. К твоему сожалению.
Сказав это, он похлопал обескураженного и порядком сбитого с толку Петра по плечу.
После этого разговора, душевное спокойствие покинуло Петра. Понимая, что со стороны босса последуют дальнейшие шаги, он стал заметно нервничать. Ждать долго не пришлось. Через несколько дней, встретив Петра, Альберт прозрачно намекнул, что для претворения в жизнь его амбициозных планов, партии требуется постоянная подпитка из людских и финансовых ресурсов. То, что работу в этом направлении он хотел навязать Петру, догадаться было не сложно. Петр неуклюже уклонился от развития темы, сославшись на то, что срочно должен ехать на встречу с подрядчиками. Он удалился с тревожно бьющимся сердцем и мыслями о том, как выкарабкаться из создавшегося положения. Мысли эти были путаные и, хаотически пульсируя в его голове, не приносили никакого утешения. Ночь за ночью не приходил сон. Нарастающее нервное напряжение не позволяло полностью расслабиться. Мертвенно бледный лик Альберта вставал перед ним, стоило только закрыть глаза. В холодном поту, Петр ворочался в постели в безуспешных попытках развязать этот гордиев узел. Надо ли говорить, что весь оптимизм от успешно вроде бы начатого дела улетучился. Петр отдал себе отчет в том, что Альберт уже представляет для него угрозу. Он не знал, до каких пределов простирается опасность, исходящая от Альберта, но прекрасно понимал, что с ним лучше не ссориться. Несмотря на это, он пришел к выводу, что дальнейшее сотрудничество с таким как Альберт, невозможно для него. Как бы дорого ни стоил отказ. Однако слишком дорого платить Петр не хотел. Точнее, он не хотел платить вообще. Поэтому, взяв себя в руки, он максимально трезво пробовал проанализировать ситуацию. Как выпутаться из паутины с наименьшими потерями? Остаться целым и невредимым, да еще и выудить вложенные в «Карат» активы? В результате этих раздумий, он решил вынести регистр и другие документы из офиса. Таким образом, он более уверенно сможет вести переговоры с Альбертом и другими учредителями. Сможет отстоять свои интересы в суде, продать с наибольшей выгодой свою долю в фирме. Он поблагодарил судьбу за то, что до сих пор регистр находился в его сейфе. Там ли он и сейчас? Зря он хранил там же акции и некоторые принадлежащие ему лично документы, но если все на месте, это уже не имеет значения.
– Надо постараться ни единым жестом не выдать себя перед Альбертом. Надо выиграть время. Успеть сделать то, что задумал. В противном случае все может кончиться хуже, чем я думаю.
Петр не приезжал в офис каждый день. Хватало работы по инстанциям и на объектах. Поэтому он, чтоб не выглядело подозрительно, пришел туда только через два дня после беседы с шефом. В этот день, он должен был забрать в кассе свой месячный оклад. Было раннее утро. Альберт в такой час никогда не наведывался. Другие Петра волновали мало. Все-таки, я – исполнительный директор. Пока. Набрав код, на массивной входной двери и, войдя внутрь, Петр, кивком головы, поприветствовал Толика. Охранник, против обыкновения, оказал ему большее внимание. Он суетливо вынырнул из своего аквариума и уже в коридоре пробубнил:
– Доброе утро, Петр Константинович. За деньгами? Еще не подвезли.
– Может, ты знаешь и почему задержка?
– Никак нет, – лицо его было растерянным и выглядело глупее, чем всегда.
Петр повернулся и молча проследовал в сторону бухгалтерии. Толик увязался за ним. Это показалось Петру еще более странным, но он никак не выказал удивления.
– Альберт у себя? – кинул Петр, у него появились нехорошие предчувствия.
– Не было еще, – из-за спины отозвался Толик.
С расстояния в несколько шагов, Петр увидел, что от окошка отходит один из менеджеров. Во внутренний карман пиджака он водружал набитый банкнотами бумажник. По роду деятельности, им не приходилось часто пересекаться, поэтому он также ограничился кивком в его адрес.
Через открытый проем окна, он увидел бухгалтера Кащеева.
– Добрый день, Игорь Геннадьевич. Я к вам. Денежки мои как поживают?
– А-а, Петр Константинович! Знаете, на ваш счет распоряжение пока не поступало.
– То есть, как это? – Петр понял, что прямо сейчас, сможет убедиться в силе собственной интуиции. Жаль только, что сработала она поздно.
– Да Вы не волнуйтесь. Премиальные пересчитываются. Точнее сказать не могу.
– Ну, а оклад то?
– Ничего не знаю. Альберт Николаевич сказал, что с Вами чуть позже. – Петру даже показалось, что бухгалтер посмотрел на него с каким то высокомерием.
Петр выругался сквозь зубы и ускоренным шагом устремился к своему кабинету. – Заберу бумаги, а там будет видно. Почти с разбегу он налетел на запертую дверь. За ней находилась его приемная, еще несколько комнат и его кабинет. За все время работы Петра в «Карате» эта дверь была закрыта впервые. Он даже представления не имел о ее существовании. Развернувшись, он встретился глазами с Толиком.
– Может, ты знаешь, что это значит?
– Мякишев распорядился, – пробасил охранник.
– Давай открывай, – категорично заявил Петр.
– Не могу. Мякишев – зам. генерального, как-никак. Мне приказали закрыть – я закрыл.
– Какого черта? – зло прошипел Петр. – Какого черта Мякишеву лезть на мою территорию? Он, вообще, фигура номинальная, и мои дела его не касались и не касаются. Зачем он попросил тебя закрыть эту дверь? Его тоже, конечно, нет в офисе?
– Вы же знаете, он сейчас или на рынке, или в автосалоне.
– Вот именно! Там его место. Он, в принципе, не имеет отношения ни к собственности «Карата», ни к строительству бизнес центров… Открывай, говорю тебе.
– Что я могу? Я охранник. Не имею права.
– Хорошо. Я тогда ее вышибу. Метров с пяти, он всем корпусом навалился на новую, крепкую лоснящуюся белой краской дубовую дверь. Эффект был не велик. Удар гулким эхом прокатился по всем коридорам фирмы. Петр ушиб плечо, но в запале, не заметив боли, решил предпринять вторую попытку. Он отошел на дистанцию, приготовился к броску. Но не тут то было. Смыкающиеся объятия, по-медвежьи сильного Толика, не дали ему сойти с места. Он почувствовал себя в полной беспомощности. Досада переросла в безумную волну гнева. Он сообразил, что единственное, чем он может шевелить, это ноги и в ярости принялся лягать ими великана. От столь активного сопротивления Толик опешил. Он явно не ожидал такой прыти, от маленького Петра. В этот момент, он ослабил хватку, за что и поплатился ударом каблука в пах. Он отпустил противника, согнулся в три погибели, попятился назад, грохнулся на сияющий чистотой плиточный пол.
– Сука, – просипел он.
– Ты зачем здесь поставлен, дебил?
– Зря ты так, Петр. Я же урою тебя. Уйди, подобру-поздорову. До греха не доводи.
Петр, в это мгновение, вспомнил о болтающемся у Толика под пиджаком пистолете. – Надеюсь, до применения оружия дело не дойдет. Но кто ж знает?
Толик, тем временем, тяжело поднялся. Голова соперника оказалась теперь у него на уровне груди. Настолько неравны были силы.
– Вали, Петр! Череп разнесу! – охранник рычал грозно, но Петр уловил в его голосе нотку нерешительности. Это подхлестнуло его к последней отчаянной попытке штурмовать дверь собственного кабинета. Собрав остатки сил, он бросился на нее. Но тщетно. Она была сделана на совесть. Денег своих стоила. Грохот удара, чуть слышный треск. Может быть, треснула ключица у самого Петра, так ему стало больно. Он не успел разобраться. В следующую секунду его накрыло словно лавиной. Он был сбит с ног, подобно тому, как девятый вал сметает с палубы моряка. Сознание погрузилось в туман. Через неопределенный отрезок времени, он почувствовал холод плиточного пола и запах крови. Нос и губы разбиты. Сдерживая кровотечение, он осторожно поднялся. Голову словно стянул пульсирующий обруч. Тупая боль. Изображение прыгает. И тут, как будто в бреду, издалека, он услышал такой знакомый, такой милый и почти родной голос. Ну да, ошибки быть не могло, это Ксения!
– Что происходит?! Господи! Петр? – ее ангельский образ промелькнул перед ним, как в лентах старой кинохроники. Тонкие нежные черты, пушистые ресницы, аромат знакомых духов, – как не гармонировали они с густой красной жижей под ногами, рычащим охранником, скверной историей, в которую он удосужился вляпаться.
– Толик! Зачем ты это сделал? – Петр услышал в этих словах негодование, страх и боль одновременно. Влажная ткань коснулась его щеки. С каждой секундой, он все яснее воспринимал окружающее. Через минуту, он почти полностью восстановился, лишь слегка побаливала голова. Охранник с каменной физиономией стоял у стены, как изваяние.
– Я не сделал ничего лишнего. Зачем дебоширить? Пусть свяжется с Альбертом.
– Свяжусь, не беспокойся, – у Петра отпала всякая охота вступать в перепалку, а тем более в единоборство с охранником.
Ксения стояла совсем близко к нему. Она держала его за руку. С тревогой и участием следила она за каждым его движением. Но Петру показалось это слишком похожим на жалость. Ему стало невыносимо стыдно за свое положение. Он готов был провалиться сквозь землю. Обида за себя, раздражение на собственную глупость готовы были выплеснуться в ряд еще более нелепых поступков. Он понял – надо немедленно уйти.
– Пойдем, посидишь немного у меня. Тебе нужен покой, – произнесла Ксения тихо.
Он грубо вырвал руку из мягких ладоней Ксении
– Я знаю, что мне нужно. Я должен уйти. Все скоро выяснится, – и даже не взглянув на девушку, он направился прочь.
Ее исполненный чувства взгляд провожал его с возрастающей тревогой. Петр мог бы прочесть в ее глазах крик, но он не видел их.
– Куда же ты, Петя? Постой, – сдавлено проронила она. – У тебя же кровотечение…
Стоявший по соседству Толик кисло усмехнулся.
– Что лыбишься, идиот? – Отчужденно и зло выпалила она. – Кому это было нужно? Руки затекли? Он что на тебя напал?
– Ксения, прошу без идиотов. Я сделал то, что от меня просили. Этот шибздик больно шустрый. Вот и схлопотал…Думаешь, Альберт будет недоволен? – вдруг засомневался он, закравшийся испуг сделал выражение его воловьих глаз стеклянным.
– Придурок, – прошипела в ответ красавица и, резко развернувшись на каблуках, удалилась в приемную директора.
На ее столе лежала увесистая стопка документов для исправлений и перепечатки, но она уже не смогла приступить к работе. Она не смогла даже присесть. Заламывая руки, закинув голову назад, наполовину прикрыв веки, она, словно моля о чем-то, металась по кабинету.
Океан сильнейших эмоций бушевал в этом хрупком и прекрасном теле.
***********************************************************************
– Але, Альберт? Наконец-то дозвонился до тебя. Есть время поговорить?
– А, Петр. Что случилось?
– Ничего… Если не считать, что меня сегодня к себе в кабинет не пропустили, денег не дали и даже рожу набили. Вот сижу, в машине, утираюсь. Как тебе такое?
– Да, ты что? Для одного дня многовато. Я, кажется, понял. Подъезжай в «Белый Аист», к двум. Пообедаем. Заодно и поговорим.
************************************************************************
– А, Петр. Сколько лет, сколько зим! – Альберт протянул Петру для приветствия руку. Вид у него был самый благостный. На столе теснились тарелки с салатами, закусками, горячим. Две початые бутылки красного вина дополняли натюрморт. Трапеза была в разгаре. Альберт дымил сигаретой. Светло бежевый костюм тонкого кашемира, отливающий болотной зеленью галстук под брильянтовой заколкой, раскрасневшееся лицо вальяжного барина.
– Присаживайся, рассказывай.
Рядом с Альбертом, чернела гора по прозвищу Калиныч. Так запомнил его погоняло Петр, во время их первой случайной встречи. Да, это был определенно он. Его жуткое плоское лицо не спутаешь ни с кем, раз увидев. Едва заметным кивком, он поприветствовал гостя. В его монгольских глазах блеснул недобрый зеленый огонек. Обстановка не слишком располагала к непринужденной беседе. Скорее еще больше напрягала и без того взвинченного Петра.
– Рассказывать особо нечего, кроме того, что уже сказал. Приехал в офис, как обычно. Причитающееся хотел забрать. Не дали – сослались на особое распоряжение. Надо полагать – твое. Ладно. Хотел к себе в кабинет. Тебе позвонить. Толик, с какой-то радости, запер дверь во все крыло. Сослался на Мякишева. Я попросил открыть, не понимая, какое дело Мякишеву до моего кабинета. Он отказался. Тогда меня разобрала злость. Я попытался сломать эту чертову дверь. Результат видите. Этот слон накинулся на меня. Чуть контуженным не сделал.
– Да… – лениво протянул Альберт, прищурившись, поглядывая то на Петра, то на Калиныча. Последний тоже расплылся в улыбке. Сизые губы расползлись, обнажая ряд кривых желтых зубов.
– А зачем же ты, Петя, дверь стал ломать. Чем она та тебе не угодила?
– Что значит чем?.. Зря, наверное, конечно. Но пойми и ты меня. Никаких объяснений, ни того, ни другого. Да еще и к себе попасть не могу. Или я не имею больше права на свой кабинет?
– Хороший вопрос. Правильный. Ты, Петр, запомни главное – у нас, если что – ко мне обращаются. Имущество ломать – верх неприличия. Пришел бы сразу, позвонил бы, на крайняк. Морда бы целей была.
В интонации Альберта Петр различил доселе не звучавшие недружелюбные нотки. Повеяло холодком и стало неуютно, Петр ясно почувствовал, что перед ним противник. И неприязнь их взаимна. Возможно даже, что неприязнь Альберта к нему, еще более сильная. Смутные сомнения облекали теперь материальные формы. Но он еще тешил себя надеждой выйти сухим из воды. Сейчас, он должен понять насколько серьезно он влип, и, исходя из этого, решить, как нужно действовать.
– Как бы там не было, Альберт, я пришел. Пусть и с разбитым носом. Есть какие-то объяснения происшедшему?
– Есть. Как не быть. Ты, Петр, может быть, расстроился, но поверь мне, – зря. Общество наше, как ты знаешь, акционерное. У меня контрольный пакет, у Щеглова 30%, еще акционеры имеются. Когда подписывал контракт с тобой о найме на работу и продаже акций, перед собой имел определенную задачу. Можно сказать, политическую задачу. Ты должен был сыграть немаловажную роль в нашем общем деле. Да, к чему скрывать, твои инвестиции были не лишними, но я очень рассчитывал на твое содействие в другом плане. Имел основания надеяться, что тебе это по плечу… да, впрочем, и теперь уверен, что ты мог бы оказать мне услугу, за которую, по сути, я и посулил те молочные реки и кисельные берега. Но ты не захотел. Продолжал упрямиться. Я же ждал… Согласись, эти месяцы ты исправно получал неплохие деньги. А почему? Ведь дохода, с еще не сданных торговых комплексов, никто из акционеров не имел. Чудес не бывает. Ты должен был понимать, что обязан мне. Что я жду от тебя большего, чем прописано в контракте. И я надеялся и верил, что придет час, когда ты осознаешь, правильно расценишь твое новое положение. Другие не верили. Я верил. Более того, мне и сейчас хочется верить, что ты одумаешься, но рисковать не хочу. Прости, не хочу. А по сему, кабинет твой опечатан, как исполнительный ты больше не числишься, финансы твои заморожены… естественно. Иными словами, работать можешь, но без должности директора, без доступа к соответствующим документам. Как инженер и менеджер. Ты ведь, более менее разобрался, что к чему? Вот и продолжай в том же духе. Но распоряжений от тебя уже никто принимать не будет. Без моей подписи.
Петр тяжело молчал. Лицо приобрело серый оттенок. Смотреть на него без сожаления было нелегко.
– Вот такой коленкор. Мой тебе совет – не кручинься. Все в твоих руках. Если все пойдет не как до этого момента, а лучше, акции твои, комиссионные и гонорары к тебе вернуться. Прозреешь, будешь помогать в моем продвижении политическом, привлечешь новые инвестиции от дружков твоих барыг, – будет тебе почет и уважение. Понимаю, что в один день это не произойдет, но направление, в котором тебе придется действовать, ясно. Надеюсь, сегодня яснее, чем когда-либо. Давай, хлебни винца и не горюй.
– Спасибо, Альберт Николаевич, объяснил. Значит, ограбил ты меня, говоря по-русски? Я слушал сейчас и не верил своим ушам. Почему я должен соглашаться с тобой, почему должен становиться твоим холуем? Думаешь, на моем месте, ничего невозможно сделать? Ведь я же не подметалой у тебя был. Инвестировал в твой проект. Работал. В курсе многого. Факты и бумаги будут свидетельствовать в мою пользу.
– Какие? Те, что у меня в офисе лежат?
Петр закусил губу.
– Да, и то, что ты в офисе так непредусмотрительно оставил, не дорого стоит. Акции проданы были тебе по номиналу. Сейчас, их рыночная стоимость в 7 раз меньше. Так, что – ерепениться глупо. Не хочешь по-хорошему – останешься без всего, – равнодушно произнес Альберт.