Ася Ливен
Чаги
– Была сегодня у нашей красавицы, – начала она без предисловий. – Скажу тебе – дурит девка.
– В смысле? – не поняла Настя. Она только вернулась с работы. Ее мысли и заботы были нацелены на решение насущных, сиюминутных проблем, что существенно затрудняло восприятие сторонней информации.
– Поверь моему слову – у нее начались эти послеродовые завихрения. Ничего хорошего в этом нет.
– Какие еще завихрения? – удивилась Настя.
– Это когда крыша едет. Ты знаешь, я человек простой, а потому и скажу тебе по-простому – если сейчас запустить, потом только хуже будет. Видала я баб, у которых реально после рождения ребенка в голове что-то переклинивало. Кто по полу в истерике катался, а кто и в окошко норовил сигануть, это, знаешь ли. дело нешуточное.
– Да ты что, теть Лид! – воскликнула Настя. – С чего это Аньке с ума сходить? Понятно, она устала, расстроена, стресс и все такое, но не смертельно же!
– Ну, как знаешь, – сказала Лидия Андреевна, – но потом не удивляйся, если что… Жалко девку. Ни за что пропала! А что мужик-то ее? Ты ведь мне так и не сказала. Наверняка у него семья есть, и вот сейчас самое время им появиться и взять ответственность, а то воспитают таких вот прохиндеев, те наделают делов – и след простыл!
– Теть Лид, у меня голова раскалывается, – устало отвечала Настя. – Давай в другой раз поговорим. Аня поправится. Подлечится, приведет голову в порядок, и все наладится. Ты знаешь, уж насколько я человек малоэмоциональный и не впечатлительный, а и я бы на ее месте погрустнела.
– От тебя бы так просто мужик не сбежал, – презрительно бросила Лидия Андреевна. – Матери бы твоей такой характер, глядишь, получше бы в жизни устроилась.
– Ну, опять ты за свое. Все, мне пора – дел по горло.
– В общем, вот тебе мое слово, затем и звоню – к подружке своей приглядись и, если чего, отправляй ее прямиком к психиатру.
– Боже, тетя Лида!..
– Будь здорова!
Настя в недоумении покачала головой и отложила телефон.
Несмотря на обещание приехать как можно скорее, она вырвалась к Анне только в конце недели. Та вышла к ней еще более худая и осунувшаяся, чем казалась в роддоме.
Настя с хмурым неудовольствием оглядывала длинный коридор с выкрашенными стенами и рядом дверей, некоторые из них были открыты и являли взору заставленные койками палаты и неуютный больничный быт.
– Здесь, конечно, не фонтан, – сказала Настя, усаживаясь на один из жестких пластмассовых стульев в холле. – Как хоть кормят?
Аня неопределенно развела руками:
– Не очень вкусно. Супы я обычно ем.
– Что-то я не подумала… в следующий раз привезу домашнего.
– Не надо об этом волноваться. Мне теперь все равно незачем есть правильную еду. Меня обкололи антибиотиками… Да и молоко почти пропало… – Анин голос непроизвольно дрогнул.
– Так, не раскисай! Илюша отлично справляется с детской смесью и, должна тебе сказать, перестал капризничать. Не хнычет, как ты говорила, часами, а засыпает моментально. Поест и сразу на боковую.
– Как же твоя работа?
– Все нормально. Ночую я у тебя, а днем, как уже рассказывала, с Илюшей или патронажная сестра, или твоя соседка, они между собой сами договариваются.
Настя похлопала Аню по руке.
– Не волнуйся. Нет вопросов, которые не решили бы деньги и Настино обаяние. Патронажная сестра не прочь подзаработать в свободное время, а твоей соседке все равно нечем заняться, пенсия, как я поняла, у нее небольшая. Она еще и благодарила меня.
– Они… они хорошо с ним обращаются?
– Лучше, чем мы с тобой, две неумёхи. У этой твоей Галины Николаевны двое детей и столько же внуков – поверь мне, я про каждого из них уже все знаю, – Настя закатила глаза. – Всем хороша бабуля, но рот не закрывается. И любопытная до жути. Кстати, она про Илюшиного отца все выспрашивала. Я сказала ей, что он из Хакасии. Бросил тебя перед свадьбой ради другой и укатил на родину.
– Что? – Аня открыла рот от изумления.
– А ты хочешь, чтоб я ей рассказала про корейского певуна и фотки показала?
– Нет-нет, конечно! – поспешила сказать Аня. – Спасибо тебе!
Она взяла Настины руки в свои, и Настя неожиданно ощутила, какие у Ани тонкие холодные пальцы.
– Да брось, дело житейское, – преодолевая внезапное смущение, произнесла Настя. – Главное, ты потом, когда будешь с ней разговаривать, придерживайся этой версии. И еще – ешь побольше и не хандри. Я пообщалась с твоим лечащим врачом. Она сказала, что дела твои не очень, конечно, но все поправимо. Еще она сказала, что ты постоянно плачешь и пугаешь своим обморочным видом медсестер. Ну, в чем дело?
Едва Настя произнесла это, у Ани из глаз полились непроизвольные слезы. Она закрыла лицо руками и несколько секунд сидела так, не шелохнувшись. Потом отняла руки от лица, вытерла щеки и улыбнулась.
– Я просто очень скучаю, а здесь такая угнетающая обстановка. Почему-то лечение не помогает. Чувствую я себя хорошо, но, похоже, внутри не все в порядке. Сегодня после УЗИ сказали, что, если ничего не изменится, будут делать операцию.
– Какую еще операцию?
– Ну, как мне по-простому объяснили, что-то вроде аборта. Под общим наркозом.
– Второй общий наркоз за полмесяца?! – воскликнула Настя.
– Я на все соглашусь, лишь бы меня отпустили домой.
– Ох, господи… – Настя на мгновение прикрыла глаза и помассировала виски.
Аня с огорчением видела, что, несмотря на ее боевой настрой, Настя выглядит очень уставшей.
– Прости меня, – пробормотала она, снова начиная плакать. – Я так виновата. Все из-за меня. Что за жалкая жизнь! Даже ребенка нормально не смогла родить… всем мешаю. Создаю проблемы… почему я не умерла…
Настя застыла от неожиданности и несколько мгновений не мигая смотрела на Аню – та сидела перед ней сгорбившись, снова спрятав лицо в ладони, вздрагивая всем телом от сдерживаемых рыданий. Настю охватила паника и тревожное, незнакомое ей чувство беспомощности. Но она быстро взяла себя в руки. Завидев выходящую из кабинета заведующую отделением, она решительно направилась к ней и после недолгого разговора вернулась к Анне.
– Вставай, пойдем прогуляемся, – Настя заставила Аню подняться. – Иди, надень подходящую обувь и кофту захвати.
Аня посмотрела на нее так, будто не понимала, что она говорит.
– Господи! Ну и видок у тебя! – с деланым весельем воскликнула Настя. – Хорошо, что тетя Лида не смогла сегодня со мной прийти, она-то считает тебя рафинированной красоткой, бог ей судья, конечно.
– Уже вечер, нельзя выходить.
– Твой лечащий врач разрешила. Давай-давай, пройдемся, подышим. И правда здесь крышей можно поехать. Терпеть не могу больницы!
Они спустились на лифте и вышли в прохладный летний вечер. Большие, без занавесок окна многоэтажной больницы светились белыми люминесцентными лампами, один вид которых вызывал у Насти чувство бесприютности и тоски. Чтобы не видеть их, она взяла Аню под руку и повела вдоль дорожки, обсаженной деревьями, в сторону от неказистого серого здания. Девушки брели медленно и молча. Небо у них над головами было темно-синее, а в тенистых аллеях стоял полумрак, время от времени оглашаемый пронзительными голосами вечерних птиц. Где-то в отдалении за чередой больничных построек и длинным желтым забором в неустанном движении шумел Литейный проспект.
Настя бездумно смотрела по сторонам, иногда прикрывала глаза и вдыхала свежий, напоенный зеленью воздух. Аня поглядывала на нее украдкой. Настя была единственным человеком, с которым она могла говорить о том, что было у нее на сердце, но сейчас, как и на протяжении последних долгих месяцев, она не решалась это сделать. После их размолвки, случившейся в этой больнице семь месяцев назад и закончившейся дома бурной сценой, они больше не разговаривали об отце Илюши. Сегодня Настя впервые упомянула о нем, и это всколыхнуло в Аниной груди тягостные чувства. Здесь, под широкими кронами деревьев, в покое и уединении опустевших аллей, она вдруг ощутила острую потребность поговорить о нем, произнести вслух его имя, услышать от Насти слова, которые может сказать только друг.
Настя почувствовала ее настроение. Возможно, оттого, что она сама впервые за неделю, проведенную в безумной гонке, словно замедлила бег, или, возможно, на нее, как и на Аню, подействовала тишина больничного сквера, сделав более восприимчивой и чуткой, – Настя поняла, о чем молчит ее подруга. Больше всего на свете она ненавидела недомолвки, презирала трусливое малодушие людей, не способных открыто говорить о своих чувствах, эмоциях, желаниях. У нее самой не было привычки строить иллюзорные предположения, терзаться сомнениями или теряться в догадках – она всегда спрашивала и отвечала прямо. И по отношению к себе ожидала такой же четкости и прямоты. Но Аня никогда не говорила напрямую о том, что ее по-настоящему волновало. Облекать в слова самые сокровенные мысли, формулировать душевные переживания и смело выносить их на обсуждение было для нее невыполнимой задачей. «Наверное, поэтому с ней и случилось именно то, что случилось», – вдруг подумала Настя. Себя она не могла представить в ситуации, когда чувства возобладали бы над разумом. Полюбить настолько сильно, довериться, ни о чем не спрашивать, не думать о завтрашнем дне и в итоге оказаться в таком плачевном моральном и физическом состоянии, без поддержки, без веры, без надежды… С ней рядом брело странное, непостижимое создание, живущее в каком-то неведомом ей мире, загадочная душа, чье главное решение в жизни Настя не могла понять и принять, но которую можно было так легко и больно ранить неосторожными словами. Настя остановилась и обняла Аню. В горле стоял ком, и первые мгновения она не могла говорить.
– Не плачь, – сказала Аня, гладя ее по голове. – Все будет хорошо.
Настя невесело засмеялась и разомкнула объятия.
– Прости меня, – опять заговорила Аня, увидев, как подруга с досадой смахивает непрошеные слезы. – Я перед тобой в неоплатном долгу.
– Я тебя сейчас поколочу, честное слово! – сказала Настя и взглянула на изящные золотые часики. – Нам разрешили погулять пятнадцать минут, они почти прошли. Возвращайся, да и мне пора. Я оставила с Илюшей Дениса, обещала всего на два часа. Бедный Денис, он в шоке. Надо его спасать.
– Я попрошу, чтобы меня прооперировали как можно раньше, и на следующей неделе обязательно вернусь, – Аня поцеловала Настю в щеку и еще раз прошептала: – Все будет хорошо!
Больше не прибавив ни слова, она отвернулась и быстро зашагала к больнице.
***
В конце следующей недели Настя подкатила к Мариинке на собственном авто. Правда, ей пришлось покружить по переулкам, прежде чем она нашла место для парковки, но это не испортило ее приподнятого настроения. Была пятница, в кармане лежали ключи от собственной машины, о которой она так давно мечтала, но самое главное – Аню наконец выписывали. День выдался жарким. Солнце слепило глаза. Надев модные оранжевые очки, Настя легким шагом бежала по Литейному проспекту. Без проволочек она миновала проходную и вошла в здание больницы. Аня собиралась на удивление долго, и прошло не менее часа, прежде чем они наконец покинули это богоспасаемое заведение и вышли на гудящий проспект.
– Совсем лето, – сказала Аня, глядя по сторонам. – Как хорошо наконец оказаться на свободе!
– Это надо отметить! – подхватила Настя. – И еще кое-что. Я тебе не говорила – сейчас сама увидишь!
Через несколько минут они подошли к черному «форду», и Настя нажала на электронный ключ. «Форд» приветливо мигнул габаритными огнями.
– Та-дам! – радостно воскликнула Настя.
– У тебя новая машина?
– Ну, на самом деле совсем не новая, но в отличном состоянии! Денис подарил. Он давно подумывал мне тачку купить, а тут как раз и повод нашелся – ездить-то мне приходилось много, из дома до тебя и обратно, так что, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло!
– Поздравляю! Выглядит внушительно.
– Я в полном восторге! Уже четыре дня езжу. Права давно есть, а вот опыта не особо, так что пока поедем аккуратно и небыстро. Залезай.
Всю дорогу до дома Настя рассказывала о машине и эпопее с ее покупкой. Аня, устало откинув голову на сиденье, слушала ее со слабой улыбкой. Дома их встретила соседка Галина Николаевна, к доброжелательному приветствию которой примешивалась изрядная доля разочарования в том, что ее неплохо оплачиваемые услуги няньки больше не потребуются. Настя накануне купила торт и что-то приготовила из еды. Пока она возилась на кухне Аня сидела в обнимку с Илюшей, переживая в душе странное смешение чувств – нежности, тревоги и апатии.
Настя довольно бодро и деловито проинструктировала ее об Илюшином распорядке дня. По словам подруги, все выходило четко и ясно, но скоро Аня обнаружила, что сама она не может соблюдать режим и следовать инструкциям. Длинные летние дни, проходящие в заботах и суете, оканчивались бессонными ночами. Ребенок отчего-то постоянно плакал и плохо спал. Сначала Аня катастрофически не высыпалась, то и дело поднимаясь среди ночи, а спустя время поняла, что, даже улучив минутку покоя, не может заснуть – ее терзали так никуда и не исчезнувшие страхи, нервозность и хроническая усталость.
Настя заезжала по выходным, но спустя месяц стала приходить на неделе. В первое время она старалась что-то приготовить и даже навести порядок, недовольно пеняя Анне за расхлябанность и безответственность. Но однажды, когда Настя разразилась очередными упреками, она вдруг заметила, что Аня смотрит на нее невидящим взглядом и, кажется, не улавливает ни слова из сказанного. В страшном раздражении Настя бросила на диван вещи, которые до этого намеривалась убрать в шкаф, и ушла. Кипя от злости, она мысленно сыпала обвинениями в адрес неблагодарной подруги, но потом обнаружила, что уже минут пять сидит с включенным двигателем и не трогается с места. Настя в сердцах обругала уже саму себя. Несколько глубоких вздохов – и она вышла из машины. Пока поднималась на лифте, придумывала, какой бы шуткой сгладить ситуацию, но когда вошла в комнату, то обнаружила Аню в том же положении, что и оставила, и с тем же отсутствующим выражением на лице.
В тот вечер путь домой стал для Насти временем, проведенным наедине с неприятными мыслями. Она быстро свернула разговор с матерью, а на звонок Дениса даже не ответила. С досадой ей пришлось признать, что Анька и вправду «дурит», по выражению тети Лиды, и что эти странные «завихрения» молодой матери не такая уж и пустяковая вещь. Она больше не могла не замечать скверного душевного и физического состояния подруги. Аня болезненно исхудала, у нее отсутствовал аппетит, потухшие глаза смотрели без всякого выражения, а общую вялость не могли прогнать ни дружеские посиделки, ни маленькие радости, ни даже улыбка ребенка. Двигалась и говорила она медленно, словно заторможенно, но иногда нервно и совершенно неадекватно реагировала на самые безобидные слова, а главное – с лица ее не сходило страдальческое выражение, которое больше всего выводило Настю из равновесия.
– Может, и правда пора обратиться к психиатру? – пробормотала она, вспоминая свой короткий разговор с врачом Мариинской больницы.
В день выписки, ожидая, пока Аня соберет свои пожитки и получит необходимые справки, Настя все-таки заглянула в ординаторскую. К ней вышла лечащий врач и, выслушав острожные Настины вопросы, сказала следующее:
– Физически она здорова. Что до эмоционального состояния… Я не специалист в психиатрии, но за свою практику видела немало женщин, переживающих послеродовую депрессию. Ведь вы об этом говорите? Иногда это состояние непродолжительно и проходит само собой, но бывают и крайне тяжелые случаи депрессии, нередко приводящее к суициду.
Настя с ужасом посмотрела на нее, невольно вспомнив слова тети Лиды о сигающих в окна роженицах.
– Вы не волнуйтесь раньше времени, но все же помните, что послеродовая депрессия – очень опасное состояние. Вызвана она, как правило, физиологическими факторами: изменением гормонального фона, дефицитом необходимых веществ, сильным стрессом, – но в первую очередь это психическое расстройство, и если улучшений не наметится, будет правильно обратиться к психиатрам. Справиться с этой проблемой помогут только специалисты.
Настя молчала, глядя себе под ноги.
– Но я надеюсь до этого не дойдет. Анна очень светлая, приятная девушка. Очевидно, что для нее разлука с ребенком сразу после его рождения стала большим испытанием. К тому же, возможно, у нее не восстановится лактация и она не сможет кормить грудью. Это отнимет у девочки драгоценные моменты единения с младенцем – «одну из главных таинств материнства», как говорил наш старый профессор, мой учитель. Что ж, это станет еще одним испытанием. И если такое случится, ей будет необходима любовь и поддержка близких. Я вижу, что у Анны очень хорошие друзья, но не видела ее родителей.
– Родителей, к сожалению, уже нет.
– А отец ребенка?
– Он… – Настя на выдохе невесело хмыкнула, – он не может быть рядом.
– Понятно. Что ж, могу только добавить, что даже женщины из полных и внешне благополучных семей нередко страдают от постродовой депрессии – видят все в черном цвете, испытывают чувство вины и еще целый спектр негативных эмоций и переживаний, связанных с расстроенной психикой. Конечно, для этого всегда есть причины, если не явные, то скрытые глубоко внутри. Здесь же ситуация может усугубиться из-за отсутствия родственной поддержки. Я вам рекомендую не оставлять подругу надолго одну, хотя бы первое время, и, разумеется, в случае необходимости, решать проблему медикаментозно.
Подъезжая к дому, Настя решила проконсультироваться с Ритой о том, где можно найти хорошего психиатра, но тут же мысль, что ее подруге, ее Аньке, похоже, и в самом деле нужен психиатр, резанула как острый нож.
Некоторое время спустя Настя попыталась поговорить с Аней, что, мол, неплохо было бы сходить к врачу, но Анну это только раздражало – любое упоминание о врачах вызывало у нее негативную реакцию. Сама она не связывала свое подавленное настроение ни с какими психическими проблемами.
– Неспокойный ребенок, усталость и недосып – вот и все, – недовольно ответила она как-то Насте, а когда осталась одна, села у окна и заплакала.
Плакала она едва ли не каждый день, и почти всегда без какой-либо видимой причины. На нее все навевало хандру, будь то пасмурная погода или ясное синее небо, которое в солнечные дни казалось особенно далеким и бездонным. Что-то в этой синеве тревожило и задевало ее, но, будучи не в силах разобраться в клубке своих спутанных чувств и переживаний, она только раздражалась, загоняя глубоко внутрь все, что мешало ей день за днем проживать свою жизнь в неустанных делах и заботах. Порой на нее наваливалась нечеловеческая усталость. Невозможность даже физически двигаться приковывала к месту, и несколько минут, как ей представлялось (а на самом деле гораздо дольше), она сидела уставившись в одну точку или закрыв глаза, но не спала, а будто грезила наяву. Это был период эмоционального отупения, когда беспросветная тоска и уныние затмевали все, даже тревоги за жизнь и здоровье ребенка. В какой-то момент Аня поняла, что ничего не испытывает к нему, этому маленькому крикливому существу, заполонившему ее жизнь. Мысль о равнодушии и даже нелюбви к младенцу ужаснула ее. Но она не могла ее отбросить. Бывали минуты, когда она смотрела на Илюшку почти с отвращением; ей хотелось исчезнуть, умереть, сделать что-нибудь, чтобы ее оставили в покое. Иногда в ее воображении вставали картины каких-то райских кущ – блаженного места нирваны, обиталища бестелесных сияющих духов, а иногда она целыми днями не выходила на улицу, выпуская Локи на свой страх и риск в одиночку бродить по дворам, и поднималась с дивана лишь для того, чтобы покормить или поменять подгузник ребенку, предоставленному самому себе.
В один из таких затянувшихся периодов Аня особенно остро реагировала на его несмолкающее хныканье. Спал младенец мало, а когда просыпался – отказывался от еды и вел себя беспокойно. Аня кутала сына в теплое одеяльце, качала на руках, пробовала давать воды и разведенную заново молочную смесь, но, едва прикасаясь к соске, малыш начинал кричать, и это сводило Аню с ума…
Когда их по скорой привезли в больницу, а в приемном покое оказалась очередь, Аня стала метаться по коридору, требуя немедленно позвать врача. Ее руки, державшие Илюшу, дрожали, искаженное тревогой лицо казалось совершенно безумным. К ней подошли, попытались успокоить, но она выкрикивала, что ее ребенок умирает, и прижимала его к себе так сильно, что тот заходился в пронзительном вопле. Аню точно подхватил какой-то бурный поток. Разум отключился, отдаваясь во власть полнейшему хаосу. Она больше не осознавала своих слов и действий, только сквозь заливающие лицо слезы смутно угадывала устремленные на себя взгляды. Сердце ее сжималось от горя и ужаса, ей казалось, что все эти бездушные люди смотрят на нее с осуждением. В ее расстроенном воображении их лица вдруг превратились в белые маски со стертыми чертами, а выкрашенные зеленой красой стены больничного коридора – в стены глухой удушливой тюрьмы, из которой она не могла найти выхода.
Ее подхватили под руку, но она начала вырываться, еще крепче вцепившись в Илюшу.
– Боже, – сказал кто-то, – ты только посмотри! Чокнутая мамаша! Пьяная, что ли?
От этих обидных слов Аня согнулась пополам и заревела в голос. Ее плаксивость изливалась прежде тихими слезами в подушку, но сейчас, в эту самую минуту, когда ее оскорбили и куда-то поволокли, схватив сильными руками, она разразилась громкими истеричными рыданиями. У нее отняли ребенка, и она стала кричать еще громче. Какие-то люди в белом мелькали перед ее затуманенным взором, но она не осознавала уже ничего, ничего не чувствовала, кроме черной смертельной пустоты внутри.
Неожиданно перед ней возник кто-то и ударил по лицу. Это была очень сильная и звонкая пощечина. Аня покачнулась и осела на стул. Рыдания прекратились. Тяжелое, сбившееся дыхание прерывалось теперь только нервными и протяжными всхлипами. Ей подали стакан воды, и Аня с жадностью его выпила. Через несколько минут она овладела собой настолько, что смогла осознать, где находится – уже не в людном коридоре, а в отдельном кабинете, где был стол, заваленный бумагами, белые шкафы с папками, рукомойник, над которым висели круглое зеркало и рулон с бумажными полотенцами. На подоконнике и тумбочке с выдвижными ящиками стояло несколько довольно чахлых комнатных растений. Подняв взгляд, Аня увидела перед собой дородную женщину старше среднего возраста, в медицинском халате. У женщины были иссиня-черные волосы, тяжелый взгляд и хмурое лицо с крупными, характерными чертами, безошибочно выдававшими в ней уроженку Кавказа.
– Успокоилась? – спросила она, демонстрируя столь же характерный и очень подходящий ей низкий голос с гортанным выговором.
Аня молча кивнула. Женщина забрала у нее стакан, придвинула стул и села напротив.
Аня опустила взгляд. Она хотела еще что-то сказать, но на нее нашло душевное онемение и ужасная физическая слабость. Несколько минут тишину нарушали только затихающие всхлипы и мучительная икота, с которой Аня была не в силах справиться. Женщина поднялась и налила ей еще один стакан воды. Наконец Аня окончательно успокоилась и спросила, где Илюша.
– Его осматривает врач. Судя по документам со скорой, у него подозрение на тубоотит, но ты его так сжимала, что могут быть и механические повреждения.
– Я ему навредила?! – Аня вскочила со стула. – Что с ним? Скажите ради бога!
Словно в ответ на ее отчаянный возглас резко отворилась дверь, и на пороге появилась молоденькая медсестра, за спиной которой маячил санитар.
– Нана Биджоновна! – произнесла девушка, и Аня поймала на себе ее гневный взгляд, успев также заметить на отворенной двери табличку, из которой поняла, что находится в кабинете заведующей отделением. – Если она опять за свое, Андрей все еще здесь, а я приготовила седативное.
– Не потребуется, – коротко ответила Нана Биджоновна.
Медсестра пару секунд помялась на пороге, но потом все-таки закрыла за собой дверь.
Аня снова опустилась на стул. Ей стало вдруг холодно, и она обхватила плечи руками в тщетной попытке согреться и унять нервную дрожь. Нана Биджоновна посмотрела на ее тонкие нервные пальцы, отметив отсутствие обручального кольца. Несколько минут она разглядывала Аню, как ученый в лаборатории мог бы разглядывать представший перед ним подопытный экземпляр.
– Простите, – пробормотала Аня, чувствуя на себе тяжелый взгляд. Черные глаза, казалось, буравили ее без всякого выражения, во всяком случае, в них не было ни теплоты, ни сострадания. Но и осуждения тоже не было.
Аня чувствовала необходимость что-то сказать, но слова не шли. Скоро опять открылась дверь, и вошел мужчина-врач с Илюшей на руках. Аня дернулась. Врач направился было к ней, но замешкался и взглянул на Нану Биджоновну.
– Можете отдать, – сказала та, – мамочка успокоилась.
– Тубоотит среднего уха, – произнес врач, обращаясь скорее к Нане Биджоновне, а потом повернулся к Анне, которая прижала Илюшу к себе, чувствуя, как отчаянно колотится сердце. – Держать голову в тепле, несколько дней лучше не выходить на улицу. Вот рецепт и направление на консультацию отоларинголога по месту жительства. Вам необходимо будет подойти к стойке регистрации и подписать бумаги. Сейчас болевой эффект снят, ребенок успокоился и спит. Первый прием пищи рекомендую ограничить. Если он не ел весь день, не стоит его сразу перекармливать.
– Спасибо, – едва слышно проговорила Аня. К этой минуте она полностью пришла в себя, и ее придавила вина за совершенный проступок. В голове никак не укладывалось, что она устроила такую безобразную сцену, потеряла над собой контроль, кажется, окончательно сошла с ума.
Она посмотрела на говорившего врача, непроизвольно начиная опять плакать.
– Он не пострадал?
– Нет. Но думаю, нелишним будет порекомендовать вам – и Нана Биджоновна со мной согласится – консультацию невролога.
– Извините, – Аня встала, прижимая к себе Илюшу, словно ища у него защиты. Единственным ее желанием было убежать отсюда как можно скорее, но Нана Биджоновна поблагодарила врача и, когда он ушел, предложила Анне снова сесть на место.
Аня бросила тоскливый взгляд на закрывшуюся дверь и поняла, что, конечно, она должна повиниться. Во всяком случае, выразить благодарность за то, что на ее дебош не вызвали полицию или что ее по-настоящему не скрутили санитары.
Нана Биджоновна быстро прервала поток ее бессвязных слов. Анне хватило одного взгляда, чтобы понять, что Нана Биджоновна намерена не слушать, а говорить сама. Но некоторое время она молчала, продолжая разглядывать сидящую перед ней девушку, потом тяжело поднялась, обошла свой стол и, усевшись в кресло, принялась что-то писать. Через минуту-две она протянула Анне листок с каракулями, взглянув в который Аня не разобрала ни слова.
– Пойдешь в Центр неврологии к профессору Гурули. Подашь ему записку, сдашь анализы, и тебе пропишут курс лечения.
– Спасибо, но это лишнее… – с оторопью пробормотала Аня, однако Нана Биджоновна будто ее не слышала.
– Принимаешь антидепрессанты? – спросила она, буравя ее тяжелым взглядом из-под сдвинутых бровей.
– Нет! – воскликнула Аня.
– Молодец.
Нана Биджоновна поднялась и двинулась к двери. Аня тоже мгновенно вскочила.
– Надо стараться, деточка. Поняла?
Аня посмотрела на Нану Биджоновну, та еще раз окинула ее своим неприветливым взглядом и произнесла:
– Семь дьяволов не сделают человеку столько зла, сколько он сам себе причинит.
С этими словами заведующая открыла дверь и вышла в коридор. Аня потянулась за ней. Неожиданно Нана Биджоновна остановилась.
– За то, что ударила тебя, приношу извинения. Ты вправе написать жалобу.
– Нет. Я не буду. До свидания.
Аня покрепче обняла уснувшего сына и заторопилась к выходу. Но быстро уйти ей не удалось. На стойке регистрации ее окликнули, и она вспомнила, что нужно подписать документы и получить выписку от врача. Дрожащей рукой Аня поставила подпись, чувствуя на себе взгляды персонала.
– Вы сказки ребенку читаете?
Аня в удивлении вскинула взгляд. К ней обращалась женщина, стоящая за стойкой регистрации.
– Сказки? – пробормотала несчастная девушка. Она начала чувствовать подступающую головную боль и нечеловеческую усталость.
– Да. Вы знаете, я своим всегда читала, даже младенчикам. Очень хороший терапевтический эффект – малыш привыкает слышать голос мамы и быстро засыпает, да и мамочке полезно. Если бы вы знали, сколько в моей голове стишков и песенок! Петь лучше всего – и успокаивает, и настроение повышает.
Аня с удивлением смотрела на женщину, которая, приветливо улыбаясь, положила перед ней еще один бланк для подписи.
– Нет, я не читаю.
– А вы попробуйте.
Аня забрала документы и вышла на улицу. Несколько мгновений она постояла под козырьком подъезда, глубоко вздохнула и торопливо зашагала, не оглядываясь.
Она шла и шла, подгоняемая поднявшимся к вечеру ветром. В сыром и теплом воздухе чувствовалось дыхание приближающейся осени. Этот ни с чем не сравнимый запах листвы, влажной земли и дождя, когда тепло с неба и холод от земли рождают прохладный туман, был для нее всегда запахом чего-то сокровенного, родного и одновременно тревожащего. Это был запах детства. Так пахло в бабушкином погребе, уставленном банками с прошлогодними соленьями – запах отсыревших досок и чуть заржавленного железа. Бабушка! Как ей было жаль расставаться со своим стареньким, вросшим в землю домом! Украшенный резными наличниками в виде полукругов с лучами, прямоугольников, ромбов и фестонов, он некогда был одним из прекрасных образцов тихвинской деревянной архитектуры, но со временем почернел и скособочился, как древний, клонящийся к земле старец. Из далекого, самого раннего детства Аня помнила, что щедрую узорную резьбу, выточенную безвестным мастером под самой крышей и на окнах, по весне красили яркими масляными красками. Дом преображался, словно глядел веселее, и даже в зимнюю пору его разноцветный кружевной убор радовал глаз, проглядывая то здесь, то там из-под подтаявшей снежной шапки. Но спустя годы уже некому было заботиться об этом. Наличники потемнели и состарились вместе с домом. Облупившаяся краска свисала с них клочьями, а кое-где постепенно исчезла совсем, обнаруживая полустертый временем орнамент, местами поврежденный, местами утраченный полностью.
В доме были высокие железные кровати с пружинистыми матрасами, выцветшие половики в комнатах, а на стенах ковры – наивное подобие старинных гобеленов с изображением оленей и лесных чащоб. Несколько лет над Аниной кроваткой висел такой ковер с рисунком на сюжет «Красной Шапочки». До сих пор Аня отчетливо помнила его охристые краски – лесную опушку в окружении растительности всех оттенков, от серо-зеленого до оранжевого, ручей с цветущими у берега кувшинками и белыми лилиями, кряжистый дуб с сидящей на ветке белкой и семейство зайцев, глазеющее на главных героев сюжета. Девочка и волк замерли на извилистой тропинке и казались старыми друзьями. По размеру волк был почти таким же, как и его спутница, но не казался страшным или злым. Он больше походил на поджарую лохматую собаку, вышагивающую рядом с хозяйкой. Анне ужасно нравился этот персонаж. Ей нравилось лежать без сна и, глядя на эту мирную пару, придумывать о них истории, непременно волшебные и веселые. Где теперь этот старенький ковер? Еще год или два после переезда в Петербург он служил то настенным украшением, как в прежние времена, то покрывалом на кресло, пока полностью не пришел в негодность и, кажется, когда Аня и Настя учились в третьем классе, не окончил свои дни, превратившись в лоскутные одеяла для кукол…
