Ася Ливен
Чаги
Аня посмотрела на Настю открытым ясным взглядом:
– Не хочешь тоже прыгнуть?
– Нет, спасибо. И тебе не советую развивать эту тему. Предупреждаю, если ты все-таки залезешь в самолет, а там сдрейфишь, я эту умору по гроб жизни не забуду!
***
Настя думала, что Аня, трезво поразмыслив, откажется от своей нелепой затеи, но скоро поняла, что ошиблась. Аня с завидным усердием изучила вопрос, проштудировала сайты компаний, предлагающих соответствующие услуги, прочитала комментарии и отзывы и наконец выбрала место и время для своего судьбоносного прыжка. Настя посмеивалась над ней, а когда поняла, что все зашло достаточно далеко, махнула рукой и решила: будь что будет.
В аэроклуб они отправились в последний день августа. «Последний день моего декретного лета», – пошутила Аня, ранним утром садясь с Илюшкой в Настину машину, и они поехали в Гатчину.
Всю дорогу Аня была чрезвычайно возбуждена. С горящими глазами она говорила о предстоящем событии, шутила и смеялась. Она демонстрировала откровенный нервный мандраж, который проявлялся в неудержимом потоке слов и ярком румянце, окрасившем щеки. Настя только поддакивала подруге, совершенно не стараясь вникать в ее лихорадочную болтовню, и размышляла, что, в общем-то, прыжок с парашютом не такая уж бредовая идея. Аню давно следовало хорошенько встряхнуть, а что может быть радикальнее выбранного способа? «Когда она сверзится с небесной выси и, дай бог, благополучно приземлится, мозги ее наконец встанут на место», – пришла она к заключению.
На аэродром приехали чуть раньше назначенного времени. Выйдя из машины, сразу же увидели небольшую группу людей, которые обсуждали предстоящий полет. Новичков сегодня было всего двое: Аня и долговязая девица, окруженная компанией подтрунивающих над ней друзей. Настя пожелала Анне удачи и, забрав Илюшку, удалилась с поля. Аня проводила ее бодрой улыбкой и присоединилась к парашютистам-любителям, ловя каждое сказанное ими слово.
Минут через двадцать, сполна наслушавшись историй о прыжках, Аня встала в очередь на прохождение медосмотра. К счастью, он закончился довольно быстро. После этого состоялся часовой инструктаж, который проводил крепкий коренастый человек по имени Семен. Этот инструктор Семен оказался словоохотливым и добродушным малым. Он подробно объяснил, что такое прыжок с парашютом, и рассказал несколько забавных историй. Аня невольно подумала, как бы ей самой не стать героиней забавной истории, которую потом расскажут новичкам. Большую часть времени Семен посвятил действиям парашютиста в нештатных ситуациях – приземлении на водную поверхность, автостраду или линию электропередач.
– Вопросов нет? – бодро заключил он.
– Есть, – робко отозвалась долговязая девица. – Это очень страшно?
– Конечно, – улыбнулся Семен, – что абсолютно нормально. Сделать шаг в бездну без сомнения и ужаса? Это невозможно. Но несколько секунд наедине с небом сотрут из вашей памяти все страхи. Останется только восторг и абсолютное счастье.
Аня внутренне подобралась – ей обещали восторг и абсолютное счастье. Ради этого стоило рискнуть.
Правда, подготовка к полету на этом не закончилась. Следующий час посвятили практическим занятиям. Анне пришлось забираться на трамплин и прыгать оттуда, чтобы как можно лучше прочувствовать, по выражению Семена «отделение от самолета и приземление». Карабкаясь очередной раз на трамплин, Аня старалась не смотреть на небольшую компанию, удобно расположившуюся за ограждением, – стоя среди наблюдавших за подготовкой, Настя и Илюшка махали ей всякий раз, когда она оказывалась наверху, а потом падала вниз, «как мешок картошки», – так прокомментировала впоследствии Настя, ничуть не заботясь о чувствительном самолюбии подруги.
Наконец, после основательного инструктажа, уже подточившего Анину уверенность в благоразумности всей затеи, начались более волнующие события – на нее и других участников группы надели парашюты. Словосочетание «десантные парашюты» почему-то вызвало у Ани испуганное удивление, но размышлять об этом долго не пришлось. Очень скоро после этого всю компанию привезли на поле и погрузили в самолет АН-2, сразу впечатливший Аню – на борту большими буквами было написано «Родина», а на хвосте красовалась красная звезда.
Пока железная птица набирала высоту, Аня смотрела в иллюминатор как завороженная. Бирюзовое небо, причудливо-перистые облака, озаренные солнцем, —неописуемая красота… И тут Аня впервые за это утро осознала, что через несколько минут она окажется по другую сторону иллюминатора. Ее обуял почти неконтролируемый страх – сердце забилось, как у пойманного в силки зайца; казалось, вот-вот выскочит. Инстинкт самосохранения наконец проснулся, но отступать было уже некуда. Где-то в животе противно заныло, а голову заполнил туман, и в эту минуту Аня искренне пожалела, что решила прыгать одна, а ведь сегодня кто-то знающий говорил, что первый прыжок лучше всего совершить в тандеме с инструктором. Самолет в таком случае взлетал гораздо выше, и падать приходилось дольше, но парить в небе, чувствуя за спиной надежного и опытного человека… как Аня сейчас мечтала об этом!
Нервно облизнув губы, девушка кинула взгляд на своих попутчиков. Даже бывалые парашютисты как будто притихли. Многие из них вцепились пальцами в ремни подвесной системы парашюта. Лица у всех были серьезные – шуточки и подтрунивания остались на земле. Совершенно неожиданно пилот сигнализировал выпускающему, что выброска разрешена. Немедленно какой-то человек поднялся со своего места и открыл дверь. Аня подумала, что сейчас она умрет. Ее охватила такая сильная дрожь, что, взглянув на свои руки, она увидела, как они трясутся. Тряслись и колени, во рту пересохло. В открытый люк ворвался поток ветра, но он не смог освежить ее несчастную голову, которая вдруг ощутила всю тяжесть шлема. Словно во сне Аня увидела, как один за другим ее соседи подходят к открытой двери, замирают на секунду и проваливаются в бездну. Когда очередь дошла до нее, она поднялась на ватных ногах, посмотрела безумным взглядом на выпускающего. Она смутно уловила, что он говорит что-то ободряющее, а потом поняла, что, не на шутку встревоженный ее очевидной паникой, он предложил ей остаться в самолете. Аня мотнула головой, не в силах разжать зубы и ответить. Она глянула вниз – далекая земля, безумно далекая земля, в самом деле была похожа на лоскутное одеяло. Уже в стороне, отнесенные ветром, медленно плыли несколько белых куполов. Аня глубоко вздохнула, занесла ногу, но не шагнула, а свалилась за дверь.
Сердце подскочило к горлу – это было в миллион раз хуже, чем падать с виража самой высокой американской горки. В Анину память навсегда врезался силуэт удаляющегося самолета, в то время как она сама спиной падала в пропасть. Несколько мгновений она почти не соображала. Потом все чувства обострились, и Аня с необыкновенной ясностью осознала, что под ногами у нее ничего нет кроме ослепительного неба, а земля далеко. В ушах со страшной силой свистел ветер. Сердце будто сошло с ума и билось где-то в голове. Страх несчастной мятущейся души, потерявшей опору и надежду, словно воплотился наяву, стал настолько реален и осязаем, что девушка зажмурилась, и в ее потрясенном сознании вдруг мелькнула яркая и острая как бритва мысль – не раскрывать парашют. Время, чтобы дернуть кольцо, было упущено. Но Аня не успела осознать это. В следующую секунду ее с силой рвануло вверх – защитный механизм сработал исправно, и солнце, бьющее в глаза даже сквозь защитные очки, закрыл купол развернувшегося парашюта. Аня машинально вскинула голову и, вспомнив инструкции, дрожащими пальцами разблокировала красную стропу на запаске. Она парила в небе, уносимая ветром, но уже с гораздо меньшей скоростью. Безумный калейдоскоп остановился – все вокруг обрело четкие очертания, и последние несколько секунд Аня как завороженная смотрела на развернувшуюся перед ней панораму. Ее окружало бездонное синее небо. Небо над ее головой. Небо вокруг нее. Аня вздохнула полной грудью и вдруг с сожалением осознала, как стремительно ее влечет вниз. Лишь на короткий миг она ощутила бескрайний простор вокруг себя, увидела невероятную небесную ширь, которая заставила ее пугливое сердце сжаться, а душу – возликовать, и земля была уже под ногами.
Приземление оказалось довольно чувствительным. Пережитое потрясение напрочь вымело из Аниной головы все заученные инструкции – она сгруппировалась лишь в последний момент и больно ударилась коленями о поверхность, завалилась набок, и несколько метров ее по инерции тащило по земле.
Наконец движение остановилось. Аня не сделала попытку встать или даже выпутаться из парашютных строп, она всего лишь перевернулась на спину и лежала, глядя в небо. Ей не хотелось даже шевелиться, но в одиночестве она оставалась недолго – к ней подбежали и заставили подняться. Опытные руки освободили ее от парашюта, она сняла шлем, защитные очки и только тогда осознала в полной мере, что совершила прыжок почти с тысячи метров.
Дальнейшие события запомнились ей уже не так хорошо. По прошествии времени она могла вспомнить лишь возбужденные голоса своих товарищей по полету, громкий смех, эйфорию и облегчение, а еще – улыбающееся лицо инструктора Семена, который поздравлял их и вручал новичкам «Свидетельство парашютиста».
Настя похлопала Аню по плечу и с интересом покрутила в руках выданный документ.
– Ну, я тебя поздравляю, – сказала она. – Со стороны выглядит красиво, конечно, но сама бы я ни за что не рискнула.
В ответ Аня лишь слабо улыбнулась.
Прихрамывая она добралась до машины и с трудом забралась на свое место.
– Что-то я не вижу на твоем лице восторга и счастья, – заметила Настя, пристегивая ремень безопасности и заводя мотор. – Не понравилось, что ли? Или не сработало?
Аня не ответила. Она не отрываясь смотрела, как здание аэродрома, тренажеры и вышки для парашютистов остаются позади, пока не повернули на трассу и Настя не надавила на газ.
– Удивительное ощущение, – вдруг сказала Аня. – когда у тебя под ногами ничего нет. Пустота, никакой опоры, ты падаешь все ниже, ниже… Знаешь, горизонт на самом деле круглый, а на границе неба и земли – солнечная дымка. И тени… так причудливо падают тени.
Настя усмехнулась:
– Красота! Так тебе понравилось или нет? Может быть, еще раз захочешь прыгнуть?
Аня покачала головой и снова надолго замолчала.
Они ехали в плотном потоке автомобилей. За окнами не было ничего примечательного – трасса, редкие строения, вильнувшая и ушедшая в сторону железнодорожная колея, узкие лесопосадки вдоль дороги и поросшие травой равнины.
– О чем ты думаешь? – спросила Настя.
Аня вздохнула.
– Думаю, что я разочарована в себе. Да, как-то все это жалко выглядит со стороны, разве нет? Я собой недовольна. Совсем.
– Ты слишком увлекаешься самоедством. Вот что мешает тебе просто жить и радоваться? Зачем эти крайности? Сегодня парашют, а завтра что тебе взбредет в голову? Толку-то, как вижу, нет.
– Вот именно, – поддержала ее Аня. – Толку нет. Вообще я долго думала, какой во всем этом был смысл? Какие уроки я должна была усвоить? Что в себе изменить? И пришла к выводу, что нет никакого смысла. Разве я стала другой? Поумнела или опыта набралась в чем-то? Да нет… Это просто жизнь. День за днем. Тривиальный сюжет. Жизнь, оказывается, банальная штука, ты не замечала? И я сама как героиня нелепой истории, вроде «Ожерелья» Мопассана. Это все равно что одолжить на один вечер драгоценное колье, а потом всю жизнь расплачиваться за его потерю. Выплатить сполна, все до последней слезы, до последней капли пота, – и узнать, что утраченная драгоценность была фальшивкой.
Аня засмеялась. Настя смотрела на нее без улыбки.
– История в «Ожерелье» очень трагична.
– А по-моему, это смешно. Глупо и смешно. Пошлая жизнь глупого человека, что может быть комичнее?
– Возможно, твой внезапный цинизм? – скривила губы Настя. – Такие рассуждения и это выражение лица совсем тебе не идут.
– Мне следовало лучше заботиться о себе. К сожалению, у меня глупое сердце и совершенно нет здравого смысла. Иногда я представлю себя сидящей за высокой стеной, в таком, знаешь, индивидуальном донжоне, который защищает меня от всего, что способно задеть извне. Из этой позиции очень просто наблюдать за жизнью. Она течет мимо тебя, течет…
– Ах вот оно что! А говоришь, уроков не извлекла. Тебя, как я посмотрю, можно поздравить. Нашла способ закрыться и взирать на все с холодным равнодушием? – Настя еще раз коротко посмотрела на задумчивую Аню, а потом заявила: – Знаешь что, детка? Твоя проблема в том, что у тебя действительно нет ни капли здравого смысла – ты даже саму себя не способна обмануть. Жалкое создание! Никогда не пойму и не приму причину твоих душевных изломов, но ты глубоко ошибаешься, полагая, что защищена в этой своей эфемерной крепости… Какая чушь! О чем ты заставляешь меня говорить? Надеюсь, это не заразно. Еще, чего доброго, заделаюсь поэтом или сентиментальным мечтателем. Вся эта образность, ты знаешь, не для меня. Но если тебе удобней справляться с пошлой жизнью, сидя в воображаемом донжоне, да бога ради! Я уж точно не стану тебе мешать. В конце концов, у каждого человека должно быть в душе тайное убежище. Да хоть меня взять. Мое убежище напоминает цветущий сад и забито очаровательными вещами. Я люблю представлять себя в кресле-качалке, греющейся на солнце, попивающей чаек из фарфоровых чашечек и поглядывающей из-под широкополой шляпы на пасторальные пейзажи… Смешно? Во всяком случае, это лучше, чем прятаться за воображаемым глухим забором и бичевать свою грешную душу.
Аня молчала, не зная, что ответить, но Настя даже не обратила на это внимания. Она больше не отрывала взгляда от дороги. Ее встревоженное еще минуту назад лицо приняло привычное выражение.
– Ты нагородила больше, чем я способна переварить. Ты же знаешь, я всегда готова поговорить с тобой на любые темы, даже высокодуховного содержания – о смысле жизни, извлеченных уроках, о карме и предопределении, о поисках самоё себя, но поверь мне, все это такая дичь, в которую не стоит углубляться. Там, где другой блеснет в поверхностной интеллектуальной риторике, ты увязнешь по уши. Просто живи свою жизнь и радуйся тому, что имеешь. Ты ведь всегда находишь, за что быть благодарной.
– Ты любой пафос сведешь на нет, – проворчала Аня.
– Избави меня боже от драматичных мизансцен! – в притворном испуге воскликнула Настя.
***
Илюшка пошел в садик, и садик ему не понравился. Две недели Аня забирала его в одиннадцать утра, стремясь приучить сына к новому этапу в его жизни постепенно, но ничего хорошего из этого не выходило. Едва они приходили в группу, Илюшка начинал плакать. Материнское сердце обливалось кровью всякий раз, когда Аня оставляла сына и торопливо закрывала за собой дверь. Через две недели воспитатели сообщили родителям, что дети более-менее адаптировались и теперь ясельная группа вошла в привычный рабочий режим, так что Аня получила возможность официально вернуться на работу.
Возвращение ее вышло не таким радужным, как представлялось. Первые недели душевного подъема сменились привычной рутиной и суетой. За два с лишним года Аня отвыкла от сидячей работы. Ей было тяжело проводить целые дни за монитором компьютера. Спину к концу дня ломило, а от усталости все чаще болели глаза. Ее угнетала однообразная картина за окном – серые дома, серый асфальт, серое небо, – затяжная осень сыпала унылыми дождями, и последние краски ноября постепенно выцветали, жухли и облетали последние листья с оголившихся деревьев. Город чем дальше, тем больше погружался в тусклые сумерки, пока наконец не настало время, когда бледный свет низкого и холодного солнца появлялся лишь на несколько коротких часов.
Каждый Анин вечер проходил однообразно. Иногда, устав от темноты за окном и навалившихся забот, она бросала все дела и устраивала себе и Илюшке дискотеку. Включала погромче глупые, но заводные песни и принималась скакать и прыгать под музыку, пока в изнеможении не падала на диван под громкий Илюшкин смех и возмущенный лай Локи.
Однажды выдался особенно утомительный день, и он не заладился с самого утра. Проснувшись около шести часов, Аня принялась за дела, оставшиеся с вечера, за которые, если честно, и не хотела браться. На кухне скопилась гора посуды, по большей части какие-то кастрюли и чашки. Наскоро перемывая их, Аня уже в который раз дала себе зарок подкопить денег и купить наконец посудомоечную машину – ежедневная необходимость стоять у раковины выматывала ее больше всего и отнимала уйму времени. Справившись с посудой, она принялась гладить свои и Илюшины вещи на сегодня, потом вдруг вспомнила о необходимости положить в Илюшин детсадовский шкафчик запасные колготки и смену белья, вернулась в комнату и стала в потемках искать их в комоде. Илюша зашевелился спросонья, захныкал, но он мог поспать еще несколько минут, так что Аня тихонько убаюкала его и вернулась на кухню. Здесь она в который раз наткнулась на Локи. Тот держал в зубах свой поводок, красноречиво намекая на необходимость выйти с ним на прогулку. Сунув ноги в кроссовки и накинув первую попавшуюся под руку куртку, Аня пошла выгуливать собаку. Очутившись на холодном сыром воздухе, она очень быстро замерзла и не могла согреться еще долго, даже когда вернулась домой и по второму разу вскипятила чайник. Неожиданно она вспомнила, что забыла вымыть голову, и последние оставшиеся у нее четверть часа ушли на мытье, сушку и торопливые сборы.
Илюшка капризничал, не хотел никуда идти, а когда она уже натягивала на него верхнюю одежду, заревел в голос и не успокаивался почти до самого детского сада. Времени катастрофически не хватало. Выскочив из дома, Аня свернула с асфальтированных тротуаров во дворы и следующие двадцать минут почти бежала, толкая перед собой коляску, которая дребезжала и прыгала по дорогам, размытым за ночь проливным дождем. Когда она добралась до яслей, уже начинался завтрак. Раздевая впопыхах сопротивляющегося сына, Аня поймала на себе недовольный взгляд воспитательницы: она выглянула на секунду из дверей и процедила сквозь зубы что-то, что, очевидно, должно было сойти за приветствие. Именно сегодня Илюша вел себя из рук вон плохо. Продолжив утреннюю истерику, он стал кричать в голос и падать на пол. Пока Аня его поднимала, усаживала, стягивала с него комбинезон и переодевала, ей стало ужасно жарко, она чувствовала, как пот течет у нее по спине, и единственным ее желанием было как можно скорее выбраться на улицу.
Взглянув на часы, Аня увидела, что еще чуть-чуть – и она опоздает на работу. Ведь как раз сегодня пятничную летучку назначили раньше обычного; если она задержится еще хотя бы на пять минут, ей придется бежать на метро, – о том, чтобы ждать на остановке транспорт, а потом еще, не дай бог, застрять в пробке, не могло быть и речи. Аня присела на корточки и начала уговаривать сына, сулить ему награду – потом, вечером, – если сейчас он успокоится и отпустит ее, но Илюша был в ударе. Он ревел и жаловался, хватал ее за руки и за одежду. Аня в отчаянии посмотрела в открытую дверь группы, где воспитательница, переходя от стола к столу, что-то громко вещала притихшим детям. На выручку Анне пришла нянечка. Она вошла из коридора, неся объемные кастрюли с завтраком, на минуту скрылась из вида, а потом вернулась и решительным движением взяла Илюшу за руку. Он мгновенно замолчал. Это особенно изумило Аню. Пролепетав суровой на вид женщине слова искренней благодарности, Аня быстро поцеловала сына, совсем уж неожиданно получив в ответ чарующую улыбку на мокром от слез лице, и поспешно ретировалась.
Редакция кипела и бурлила. Ожидались какие-то высокие гости из столицы. Поговаривали, что грядет реорганизация, а то и закрытие издания, во всяком случае сокращение штата – наверняка. Аня успела на утреннее совещание, но сидела как на иголках, слушая выступающих и постепенно приходя в оторопь от предстоящих перемен. «Илюше еще нет трех лет, и меня пока не тронут, – лихорадочно думала она, – но следующим летом, если дела будут так же плохи, наверняка заставят изменить условия договора, а то и совсем уволят… Да и сейчас смогут, если захотят!» Немногим позже выпускающий редактор, созвав всех «своих» в курилку, конфиденциально поведал, что за каждым сотрудником установят негласный надзор, так что вопрос соблюдения трудовой дисциплины и эффективности на производстве перестает быть умозрительным. Аня стояла здесь же, в облаке сигаретного дыма, и если и посмеивалась над привычкой начальника вычурно изъясняться, то в глубине души испытывала большую тревогу. До самого вечера ей пришлось разбирать дела, писать, переводить, сверять верстки, контролировать стажеров. Было уже начало седьмого, когда она поняла, что детский сад закроется через сорок минут.
Огромной бедой для Илюши было то, что его всегда забирали последним. За доброй частью малышей бабушки приходили сразу же после обеда и дневного сна, за остальными – около пяти часов, и только несколько человек оставались до самого вечера. Илюше всегда приходилось дожидаться маму в дежурной группе, куда после шести приводили оставшихся в саду детей. В хорошую погоду они гуляли на площадке, но сегодня, в холодный дождливый день, наверняка сидели в опустевшем здании. Выскочив из переполненного метро, Аня добралась до садика лишь в начале восьмого. Это было непозволительно поздно. За несколько шагов до калитки ее настиг звонок дежурного воспитателя, осведомившегося, скоро ли она явится. Аня взлетела по лестнице, и когда вошла в группу, Илюша сидел с насупленным видом в самом углу лавки и натягивал на голые ноги колготки. Рядом вовсю шла уборка, а воспитательница, уже полностью одетая, стояла в дверях.
– Я прошу прощения, – пробормотала Аня.
– Детский сад работает до семи часов, – сказала женщина. – Вы единственная, кто постоянно опаздывает!
Аня быстро одела Илюшу, еще раз пробормотала слова извинения и поспешила уйти. Едва очутившись на улице, Илюша сообщил, что хочет есть, и Аня вспомнила, что собиралась зайти в магазин – впереди выходные, и как-то разом в доме иссякли запасы круп и картошки, не осталось ни одного яблока, которые Илюшка так любил, да и много чего еще не помешало бы закупить. Дойдя пешком до большого сетевого супермаркета, Аня провела там не меньше часа: Илюшка долго бегал по детскому отделу, манящему цветными упаковками со всякой всячиной, потом ни за что не хотел садиться в коляску, но обещание купить вкусняшку за съеденный в кафе куриный суп немного его успокоило и примирило с действительностью.
Аня набрала два пакета снеди и медленно двинулась к дому. Долгий утомительный день близился к завершению. Аня мечтала о чашке горячего чая и чего-нибудь поесть. Но, едва войдя в подъезд, она поняла, что этот ужасный день решил быть ужасным до конца. Кнопка лифта представляла собой темный и безжизненный кусок старой пластмассы. На табло вместо номера этажа горели два зеленых пунктира, что означало – лифт не работает.
– Господи боже мой, второй раз за месяц! – в сердцах воскликнула девушка. – Что же это такое!
Илюша спал. Аня посмотрела наверх и увидела у себя над головой длинный, уходящий далеко наверх и закручивающийся спиралью лестничный марш. Постояв минуту с поникшими плечами, она вздохнула и начала готовиться к подъему. Сначала подумала было тащить коляску по лестнице спиной вперед, ступенька за ступенькой, но с объемными пакетами сделать это было непросто, да и коляска сама по себе была не из легких, а с сидящим в ней ребенком – так и вовсе неподъемной. Тяжко вздохнув, Аня поняла, что придется нести сына на руках. Прежде всего она отставила покупки, вытащила Илюшку и осторожно прижала его к плечу, придерживая рукой, на которой болталась сумка, а в другую взяла пакеты. Коляску тоже пришлось брать с собой. Уже несколько дней Аня нигде не могла найти ключ от велосипедного замка. С тех пор, скрученный в тугой жгут, замок висел у самых колес, совершенно бесполезный, а оставлять коляску без присмотра Аня побоялась. Ей удалось кое-как ухватить ее за одну из загнутых ручек, и теперь коляска тащилась следом за ней по лестнице, скособочившись на левый бок.
Взобравшись на второй этаж, Аня остановилась, опустила на пол сумки и освободившейся рукой расстегнула пальто, размотала шарф. Илюша уже весил порядочно и больно давил ей на ключицу; рука, державшая его, стала затекать. Устроив ребенка поудобнее и слегка размяв пальцы, Аня присела, стараясь держать спину прямо, чтобы, не дай бог, не уронить свое сокровище, снова подцепила пакеты, коляску и начала подниматься дальше. На подходе к четвертому этажу, она услышала шаги – кто-то спускался вниз. И правда, какой-то человек возник и остановился наверху пролета, до подножия которого она добралась. Навьюченная как мул, Аня едва могла видеть его, поняла только, что это мужчина.
«О, хоть бы он мне помог!» – пронеслось в голове. Руки, ноги, поясница – все ужасно болело. Волосы упали на глаза, шарф болтался на взмокшей шее, а покрытое испариной лицо покраснело.
Мужчина пошел Анне навстречу. Подойдя к ней, он быстро и молча забрал у нее авоськи и коляску. Аня только успела заметить на своей побагровевшей ладони отчетливый след от перетянувших ее пакетов, похожий на белый глубокий шрам.
– Спасибо! – с чувством сказала девушка и наконец смогла прижать к себе ребенка обеими руками.
Она подняла взгляд на спасителя, намереваясь сообщить, что ей надо на шестой этаж, и осеклась. Лицо ее застыло, как у каменного изваяния, а ноги подкосились.
– Не падай, – сказал Дам Рён. – Если упадешь, я не смогу тебя поймать.
– Как ты здесь… почему… – отозвалась Аня, в одну секунду пережив сильнейшее потрясение и леденящий испуг. – Что случилось?
– Я подхожу к твоей двери с самого утра, но в ответ мне только Локи лает. Рабочий день! Стоило подумать об этом раньше. Наконец-то ты пришла!
С этими словами он повернулся и довольно быстро зашагал наверх. Аня двинулась следом. На шестом этаже она остановилась и принялась искать ключи, обнаружив их в конце концов в кармане пальто, куда заранее положила. Все это время она чувствовала на себе взгляд Дам Рёна и, только шагнув в темную прихожую, испытала минутное облегчение. Девушка быстро и осторожно раздела ребенка и перенесла его в кроватку. При этом ее обострившийся слух улавливал каждое движение молодого человека. Он сложил в коридоре коляску, отнес покупки на кухню, сказал что-то прыгающему вокруг него Локи и наконец вошел в комнату. Несколько мгновений они стояли бок о бок, глядя на спящего Илюшку, пока Аня не сделала шаг в сторону, держась за бортик кроватки дрожащей рукой. Дам Рён обернулся, глядя на нее. Аня увидела в рассеянном свете ночника его лицо, выразительные блестящие глаза, губы, чуть тронутые улыбкой. У нее помутилось в голове. В груди стало больно. Она поняла, что задыхается, на самом деле не знает, как дышать. Инстинктивно схватившись за грудь, она втягивала ртом воздух, внезапно осознав, что не в состоянии вспомнить ни одного английского слова.
Спасение пришло в виде звонка в дверь.
Аня словно очнулась, испуганно взглянула на Дам Рёна и выскочила из комнаты.
Запыхавшаяся Настя шагнула через порог, тяжело отдуваясь.
– Нет, ты представляешь, именно сегодня лифт не работает! – заявила она вместо приветствия. – Как назло! Я, пока сюда доползла, думала, сдохну. И как они эту громадину на шестой этаж затащат? Точно придется больше заплатить! Надеюсь, ты все приготовила? Денис уже внизу, сейчас поднимется.
– Денис?
Настя вопросительно взглянула на Аню, наконец увидев ее ошарашенное лицо и ноль понимания в глазах.
– Я тебе диван привезла. Ты что, забыла?
– Диван?
– Ты спала, что ли? Эй, очнись давай! Мы же с тобой договаривались. Я на сегодня грузчиков заказала. Они уже внизу с Денисом. И вот, извольте радоваться, лифт сломался! Им придется твой старый диван вниз по лестнице тащить и новый сюда поднимать. А он, знаешь ли, не маленький. В общем, вечер томным не получится!
– Я… – пробормотала Аня в полнейшей растерянности, – у меня ребенок спит.
– Ну что поделать? Потом доспит. Давай-давай, шевелись. Я так понимаю, ты ничего не приготовила. Пойдем скорее валики снимем и барахло из нижнего ящика вытащим, пока грузчики тот волокут. Ты чего такая красная? Правда, что ли, спала?
Не тратя больше слов, Настя сбросила куртку, вошла в комнату и включила свет. Дам Рён полусидел на низком подоконнике, скрестив руки на груди. Когда вошла эта высокая подтянутая девушка с гордым лицом и нервными узкими плечами, он улыбнулся ей самой приветливой из своих улыбок и сказал: «Hello!» Ему стоило большого труда не засмеяться – удивление, неверие и, наконец, потрясение, по очереди отразившиеся на Настином лице, были самой яркой и противоречивой гаммой чувств, которую ему когда-либо приходилось видеть. Дам Рёну было невдомек, что, несмотря на большое внимание к его персоне, Настя никогда не думала о нем как о реальном человеке. Абстрактный образ далекого корейца рисовался в ее воображении самыми фантастическими красками, которые, увы, могут лишь оживить повседневную действительность, но никак не стать ее частью. То, что этот человек, сошедший со страниц иноземного глянца, сейчас находится в антураже простой питерской квартирки, непринужденно сидит на подоконнике, где у Аньки вечно копятся чашки с недопитым чаем, улыбается и даже, кажется, помахал в знак приветствия рукой, произвело на Настю весьма глубокое впечатление. К ее чести, она быстро справилась с эмоциями. Не прошло и минуты, как Настя надменно вскинула голову и смерила нежданного гостя таким взглядом, что его улыбка невольно дрогнула. Это был короткий взгляд – дерзкий, подозрительный, колючий. Дам Рён отвел глаза. В его памяти всплыло широкое лицо с невыразительными чертами, бледным тонкогубым ртом и по странности гладкими, словно налитыми щеками – лицо следователя каннамского департамента полиции, куда он впервые был вызван на допрос. Этот следователь Чхве при первой встрече посмотрел на него точно так же – быстро, оценивающе, с прищуром.
Из коридора опять донесся шум.
– Это я, – прозвучал голос Дениса. – Что у вас дверь нараспашку?
Он вошел в комнату и остановился. Аня застыла, обратившись в соляной столп, высокий кореец у окна при его появлении выпрямился во весь рост, Настя стояла посередине комнаты. Вид ее гордой, прямой спины был красноречивее любых слов.
– Ого, – сказал Денис обозревая немую сцену, – да у вас веселье.
Вслед за Денисом в комнату вошли еще несколько мужчин в спецовках.
