Константин Маркович Поповский
Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик
40. Отец Павел. Мелочи из жизни благочинного
1
Вторым человеком в маленьком монастырском государстве был отец Павел – лицо, ответственное за все то, за что не был ответственным отец Нектарий,
Природа не была благосклонна к отцу Павлу, в чем мог убедиться каждый, кто захотел бы лишний раз обозреть все это обилие скрытых под рясой форм, поросших местами неаппетитными рыжими волосиками. Но, как это часто бывает, взамен природа наградила отца Павла божественным даром счета, который, конечно, не дается кому попало и вполне может считаться прямым напоминанием о себе вездесущих Небес.
Отец Павел считал все – монахов, туристов, паломников, птиц, сидящих на стене, количество горящих и не горящих свечей в храме и, конечно, казначейские билеты, именуемые в народе деньгами. Иногда этот процесс происходил у Павла в голове, о чем можно было догадаться по его отсутствующему виду и остекленевшему взгляду, но иногда он начинал считать что-нибудь вслух, и тогда все стоящие или сидящие рядом могли оценить быстроту этого счета, равной которой, конечно, не было ни в Новоржеве, ни в Опочке.
Став благочинным, Павел развернулся во всю силу своего таланта. Считать он теперь старался главным образом денежные купюры и поэтому быстро разбогател и стал относиться к своим собратьям несколько свысока.
Жил он теперь отдельно, на горе, а ездил на Мицубиси, к зависти местных, которые ездили Бог знает на чем, большую часть времени проводя со своим железом в автомастерских.
О скупости Павла ходили легенды. Сам отец Нектарий, прогуливаясь однажды в окружении братии в виду иконной лавочки, у ворот, где в это время торговал отец Павел, процитировал пушкинское, слегка его изменив: «Там Павел наш над златом чахнет» – чем вызвал веселый и понимающий смех идущих с ним рядом монахов.
Однажды, когда мы с Цветковым сидели в книжной лавке, я присмотрел для себя небольшую и дешевую книжку по истории нашего монастыря. «Надо получить благословение», – сказал Цветков и обратился к проходившему мимо отцу Павлу, чтобы тот благословил подарить мне эту невзрачную книжку, которой цена была алтын в базарный день.
Выслушав Цветкова, отец Павел просунул свою голову в лавку и забормотал быстрой скороговоркой:
«Книжка, книжка… У нас скоро, знаешь? Сами издавать скоро книжки будем, вот что, прямо тут, в монастыре. Отец игумен уже ездил куда надо, договаривался. Все – открытки, книжки, иконки. Так что пусть покупает», – заключил отец Павел и полетел прочь.
«Ну, вот, – сказал Цветков, беря у меня из рук книжку и возвращая ее на полку. – Лучше завтра приходи».
2
Выше я как-то уже рассказывал, что, когда Павел был за какие-то провинности сослан Кенсорином в Новоржев (вместе с Евтихием и, кажется, за воровство или, как говорили знающие люди, за слабость в исполнении четвертой заповеди), там уже служил Тимофей, от которого мы знаем несколько подробностей тогдашней жизни будущего благочинного.
У Павла, как рассказывают, уже была машина, не то «копейка», не то «тройка», и вот в рыночный день, в воскресение, Павел подъезжал на рынок, затем раскладывал на капоте машины крестики, иконки, бутылочки со святой водой и бутылочки с освященным маслом и с упоением торговал ими, зазывая народ немудреными скороговорками.
«Покупай, покупай товар православный, подходи, подходи, бери, пока подешевело… Покупай, покупай, товар православный… Все освященное, без обмана, прям из храма, подходи, не жалей».
Очевидцы говорили, что это был полет, а не торговля.
Вечером, вернувшись в свою комнатку, Павел шелестел, отгородившись от сокомнатника широкой спиной, деньгами, пересчитывал, складывал бумажки одного достоинства в разные кучки и при этом мурлыкал себе под нос какую-нибудь ерунду, вроде «денежки, денежки, денежки бумажные», отчего его сокомнатник приходил в ярость и накрывался подушкой, хотя по здравом размышлении следовало бы увидеть тут скорее большого ребенка, перекладывающего свои любимые кубики, чем взрослого дядьку, у которого только одно удовольствие в жизни и осталось: посчитать все, что попадется ему навстречу, а потом аккуратно разложить это посчитанное по одному ему известным местам.
3
Страсть к торговле и счету не прошла и после того, как отец Павел был рукоположен в диаконы, а потом и в иереи. Манеры его по-прежнему оставляли желать лучшего. Впрочем, случались вещи и похуже плохих манер.
В Пасху 2008 или 2009 года случилось приехать из Пскова давнему прихожанину монастыря Диме Р., совсем молодому и слегка заторможенному юноше, который волей обстоятельств переехал из Пушкинских гор в Псков, но по большим праздникам, как правило, возвращался назад, а на ночь оставался у кого-то из знакомых.
На этот раз никаких знакомых не оказалось, и Дима решил просить о ночлеге у отца благочинного, тем более что тот, конечно, его хорошо знал.
– Отец благочинный, – сказал он, подойдя к Павлу. – Христос воскресе.
– Воистину, – отозвался отец благочинный, который как раз занимался свечами.
– Хотел спросить у вас, не позволите ли мне переночевать до утра?.. Я бы и так устроился, да только уж больно ночами еще холодно. Боюсь, замерзну.
– Что? Что? – забормотал Павел, разворачиваясь к Диме. – Ты что думаешь, монастырь – это что? Для всяких нищих, что ли? Ты сам посмотри. Ну, кто ты такой?
– Дмитрий я, – сказал Дима, чувствуя вину за то, что побеспокоил такого важного человека.
– Вижу, что Дмитрий, – сказал отец благочинный, с презрением оглядывая просителя. – Вот если бы ты мне дал, сколько полагается, то я бы тебя отвел в хороший номер, с телевизором, с видаком и рефлектором, и лежал бы ты у меня под хорошим одеялом, а не просил бы, как нищий копеечку… А так, чего с тебя возьмешь?.. Маета одна.
К счастью отец Николай, стоящий рядом, услышал отца благочинного и сказал:
– Сам подумай, Павел. Если с ним что-нибудь случится, то виноваты будем опять мы… Надо нам это?
Отец Павел на минуту задумался, а потом сказал:
– Тогда – под твою ответственность. Пускай его в кладовку на первом этаже… Только имей в виду, что там крысы.
– Уж как-нибудь с божьей помощью, – пролепетал Дима.
Но его уже никто не слышал.
4
Вытрясать из людей деньги было второй специальностью Павла, которой он гордился, кажется, больше, чем одеянием священника, и делал это с выдумкой и изяществом. Одна история с пушкиногорским иконостасом должна была, по моему мнению, поставить отца Павла в число самых отъявленных художников своего дела, когда-либо проживавших в Пушкиногорском районе.
История эта была проста и незамысловата.
Иконостас пушкиногорского храма порядком обветшал и нуждался в серьезной реставрации.
Именно поэтому внутренние ворота монастыря украшала с некоторых пор большая церковная кружка с пояснением: НА НОВЫЙ ИКОНОСТАС, а к ней еще небольшая приписка: По благословению отца игумена
Фокус заключался в том, что содержимое этой кружки регулярно вынималось, но сама кружка оставалась на месте, всегда открытая для новых и новых пожертвований на пользу никогда не стареющего иконостаса.
– Такая вот беда, – говорил отец игумен какому-нибудь сердобольному доброхоту, желающему внести свой посильный вклад в дело реставрации иконостаса. – Краска осыпалась, дерево трескается, просто не знаем, что и делать. Одна надежда на таких, как вы.
– Что же, епархия не помогает? – спрашивал собеседник, проникаясь заботами монастыря.
– И-и, – махал рукой игумен. – Какое там, помогает!.. Иной раз и гвоздя-то ржавого не допросишься, вот ведь как бывает.
– А ты тут из последних сил выбивайся, – добавлял стоящий рядом отец Павел, и горькая улыбка скользила по его губам.
…Если я не ошибаюсь, когда мы впервые приехали в Пушкинские горы, эта церковная кружка уже висела на воротах, призывая всех, кому дорога судьба монастыря, открыть свои кошельки и принести небольшую жертву этому вечному и неиссякаемому источнику.
5
Став священником, отец Павел по-прежнему больше внимания уделял хозяйственным делам, чем службе. Если же случалась необходимость в исповеди, то принимал ее отец Павел просто и безо всяких затей. Спрашивал подходящего, не давая тому раскрыть рта: "Пьешь? Куришь? Сексом занимаешься?" – и когда спрашиваемый или спрашиваемая отвечал (или отвечала) "нет", быстро набрасывал епитрахиль, бормотал разрешительную молитву и жестом приглашал поторопиться следующего.
И было при этом хорошо видно, что сам он в это время находится так далеко, что туда не доносятся никакие звуки из нашего бренного мира, потому что этот мир является всего лишь жалким подобием того, другого мира, где царствуют волшебные числа и цифры, а все вещи, наоборот, давным-давно уже сочтены, измерены, классифицированы и упразднены за ненадобностью.
41. Кое-что еще об отце Павле
1
Историй с Павлом можно было бы насобирать множество. Все они были о том, как удачно удавалось отцу благочинному схитрить для пользы матери Русской Православной церкви и для его, Павла, пользы тоже. Со временем эти истории стали своего рода фантастическими рассказами, многие из которых стали напоминать народные христианские апокрифы, в которых если и не описывались чудеса и потусторонние явления, то они, во всяком случае, подразумевались, отчего суть дела нисколько, конечно, не менялась.
Пару-тройку таких историй, в которых уже трудно было различить, где правда, а где безобидная или даже обидная выдумка, и которые рассказывали о необыкновенной сообразительности отца Павла, который любого мог обвести вокруг пальца, я слышал сам, в перерывах между смехом, каким сопровождался обыкновенно рассказ смешливого рассказчика.
2
Рассказывают, что однажды после службы к отцу Павлу подошла маленькая девочка лет семи, которая сказала ему:
– Благословите, дяденька!
– Я не дяденька, – отвечал Павел, пытаясь ускользнуть.
– Тетенька? – спросила девочка и захихикала.
– И опять не угадала.
– Кто же вы?
– Я батюшка.
– Тогда благословите меня, не дяденька, не тетенька, а батюшка.
Павел благословил.
Благословив же, увидел в руках у девочки большую просфорку, которую ей, наверное, дал кто-то из монахов.
– А ну-ка, ну-ка, – сказал отец Павел, протягивая руку. – Дай-ка мне.
Девочка нерешительно отдала ему просфорку. Вместо нее Павел достал из кармана и протянул ей совсем маленькую просфорку.
– А где же моя, большая? – спросила девочка.
– Тебе нужна маленькая, потому что ты сама маленькая, – объяснил Павел, одновременно пытаясь посчитать, сколько у его собеседницы во рту молочных зубов. – А мне нужна большая, потому что я большой и мне надо много.
И ушел, оставив девочку в некотором понятном недоумении.
3
Другая история рассказывала о случае, происшедшем однажды в свечной лавке.
Мужчина лет сорока, неосторожно повернувшись, уронил на пол стеклянный подсвечник за 16 рублей. К нему немедленно подбежал отец Павел.
– Поаккуратнее надо быть, – сказал он, рассматривая лежащие на полу осколки. – Не дома, чай. Тут все-таки Церковь. С вас сто рублей за разбитое, да еще за моральный ущерб.
Мужчина запротестовал:
– С какой это стати сто рублей-то?.. Тут написано – 16 рублей.
– А это видите? – возразил Павел, тыча пальцем в стоящую рядом лампадку за 85 рублей. – Сами видите, эта лампадка еще качается, а могла бы упасть от вашей неосторожности. И что бы тогда было?.. А?
– Так ведь не упала же, – сказал мужчина, с трудом понимая логику отца Павла. – Вон висит и ничего, не падает.
– Вот именно, что ничего… А не упала она потому, что я успел помолиться… А вы как думали? Монашеская молитва многое может, уж будьте уверены. Сами видите. Качается, а не падает… Ну, давайте, давайте, не следует задерживать покупателя, – и с этими словами Павел выхватил из рук ошарашенного мужчины сто рублей и быстро спрятал их в потайной карман.
– Ну, вы и нахал, – сказал мужчина, разводя руками и, судя по всему, не желая больше быть всеобщим посмешищем.
– Между прочим, я вам рубль сэкономил, – ответил Павел, притоптывая ботинком и давая понять, что разговор окончен.
42. Отец Павел и его мед
Монастырская пасека была от монастыря в двух шагах, километров за пятнадцать. Живущий на пасеке прирожденный пчеловод, дед Лука, время от времени запивал, ставя тем самым под удар всю работу пасеки, а чтобы этого не случилось, монастырь время от времени посылал ему в помощь кого-нибудь из послушников, которые могли бы, в случае чего, привести деда Луку в чувство или, по крайней мере, проследить, чтобы он не спалил случайно всю пасеку и не лишил бы монастырь заслуженного достатка.
На этот раз на пасеку отец благочинный отправлял недавно поступившего послушника Сергея, бывшего офицера госбезопасности, которого каким-то странным поворотом судьбы выдернуло из чекистской общины и забросило в общину монастырскую, так что еще неизвестно было, какая из них лучше.
– Ты мед не ешь, – говорил благочинный отец Павел, напутствуя Сергея перед тем, как отправить его на пасеку. – Даже ни-ни… не думай. Одна банка знаешь, сколько?
– Сколько? – спросил Сергей, любящий во все вносить ясность.
– Ого-го, сколько, – закричал Павел, почувствовав в собеседнике дух противоречия. – Двести пятьдесят рублей не хочешь?
– Да не ем я меда, – сказал бывший чекист, а ныне послушник Свято-Успенского монастыря. – На что мне он сдался, мед этот?
– А мне откуда знать? – спросил Павел, с подозрением оглядывая беспокойного послушника. – У нас тут был перед тобой один, так тоже говорил – не ем, не ем. А после стали считать и недосчитались знаешь, сколько?
– Сколько? – спросил Сергей.
– Ого-го-го, сколько, – закричал Павел. – Вот пойду сейчас да наместнику-то и скажу, чтобы он тебя подальше от меда-то держал.
– Ну, пойди, – сказал Сергей, насмешливо глядя на отца благочинного. – А кто в это Глухово тогда поедет, кроме меня-то?
– Уж найдем, не беспокойся, – сказал Павел, морща лоб. – Желающих много найдется, можешь не волноваться.
По глазам его, впрочем, было видно, что охотников ехать на пасеку было в монастыре не густо.
– Вот пусть и едут, – сказал Сергей и засмеялся. – Как раз они тебе весь мед-то твой и слопают… А ты как думал?
На лице Павла появилось явно беспомощное выражение. Поскольку разговор шел не о счете и не о деньгах, то он вдруг почувствовал свою беспомощность и даже посмотрел зачем-то на небо, словно надеялся, что Небеса помогут ему разрешить эту проблему.
Но небеса, как всегда, слукавили и вместо прямого и вразумительного ответа прислали благочинному наместника отца Нектария, который как раз вышел прогуляться перед ужином и случайно забрел на хозяйственный двор.
– Ну?.. Что тут у вас? – спросил он, подходя к стоящим возле грузовика отцу благочинному и послушнику. – Кричите, аж у ворот слышно.
– Вот, – сказал Павел, показывая на Сергея. – В Глухово едет.
– Вот и хорошо, что в Глухово. Давай, поторопись, – сказал отец наместник, глядя на Сергея. – А то Лука нам там все ульи пропьет. С него станется.
– И с медом там поаккуратнее, – не удержался Павел. – А то знаем мы вас.
– Вот и ехали бы сами, – сказал Сергей.
– Вишь, какой, – сказал Павел, ища защиты у наместника. – И все-то ему не так, как надо.
– Не кипятись, не кипятись, Павлуша, – сказал наместник – Человек военный, понимает, что в монастыре тоже что-то кушать надо. Пчелы, это ведь для дела, а не просто так… Знаешь, сколько я в день трачу, чтобы эту ораву прокормить?.. Да еще трудники, вот и посчитай.
Последние слова он говорил, уже уплывая вслед за своим животом в дверь трапезной.
– Ну, вы слышали, – сказал отец Павел, проводив наместника глазами. – Собирайтесь и поезжайте. И чтобы до меду – ни-ни. Даже и не думайте!
– А, чтоб тебя, – пробормотал себе под нос бывший чекист, но дальше эту тему развивать не стал.
43. Отец Илларион. Сомнительные речи. О том, что конец света совершается в сердце, а не в мире
И было это в тот час в конце службы, когда Илларион взошел на гору возле храма и сел на пустую скамейку в ожидании слушателей, но вместе с тем готовый сказать свои слова даже в том случае, если рядом не окажется ни одного прихожанина или монастырского насельника. И, словно по заказу, из-за кустов показался Алипий, который не спеша присел на край скамейки, а за ним – послушник Тихон, про которого рассказывали, что он, бывало, мог молиться двое суток подряд, не выпуская из рук «Молитвослова».
– А вот и жнецы, – сказал Илларион, подвигаясь, чтобы дать сесть послушнику Тихону. – А пшеница уже созрела.
– Вы это о чем? – спросил Тихон, косясь на странного соседа.
– О том, что Господь поругаем не бывает и уж тем более не оставляет своих верных, – сказал Илларион и добавил слегка насмешливо, – если только они, конечно, сами не оставляют себя ради глупых фантазий.
Сказав же это, он негромко засмеялся, словно все знали, что сказанное относилось к кому-то из присутствующих.
Вслед за ним улыбнулся своей загадочной улыбкой и Алипий. Так, словно ему был совершенно понятен этот случайно завязавшийся на пустой скамейке разговор.
– Мы разве знакомы? – тревожно спросил Тихон, чувствуя, что здесь готовится какой-то непонятный подвох.
– А как же, – сказал Илларион, подвигаясь ближе к Тихону и понижая голос. – Ты – послушник Тихон, молящийся о том, чтобы поскорее случился конец света, потому что у тебя больше нет сил терпеть ту тайну, которая жжет тебя с утра и до вечера… Ту тайну, которую ты повторяешь всякую минуту, готовый прокричать ее первому встречному, только бы унять эту боль, от которой тяжело дышать… Знаешь эту тайну, о которой я говорю?
– А то нет, – сказал Тихон, ничему, впрочем, не удивляясь, и, пожалуй, даже с каким-то вызовом.– Знаю ли я эту проклятую тайну, которая не дает мне покоя ни днем, ни ночью?.. Да ты, наверное, смеешься надо мной, божий посланник? Кто ты?
И вновь своей загадочной улыбкой улыбнулся Алипий. А Илларион ответил:
– Я тот, кто принес тебе сегодня успокоение, ибо таково распоряжение Небес, которое никогда не отменяется и свидетельствует о Божьем милосердии и сострадании, которые не пройдут никогда..
– Мне кажется, ты кощунствуешь, брат, – сказал Тихон, зябко кутаясь в рясу. – Никто не знает, что и когда приносят с собой Небеса. Тем более, когда Они касаются такой тайны, как моя…
– Ты говоришь так, потому что устал, – ответил Илларион. – Ведь ты сполна заплатил за свою тайну и теперь, наверное, хочешь получить за это хорошую плату в виде покоя и радости. И поверь мне – придет время, и твоя тайна будет стоить тебе не больше, чем старый подрясник… Спроси вон, если хочешь, у Алипия.
– Зачем я буду спрашивать Алипия, когда не сегодня, так завтра этот мир перестанет существовать и Господь придет судить живых и мертвых?.. – сказал Тихон, кажется, не вполне уверенно. – Разве ты не чувствуешь приближение конца?.. И разве старец Феодор не предсказал конец света еще восемьдесят лет тому назад?
– Я пришел сюда, чтобы сказать тебе, что конец света совершается не в мире, а в человеческом сердце, – Илларион словно не услышал сказанное Тихоном. – И если кто думает, что это не так, то только готовит себе новые страдания, которые все равно придется рано или поздно преодолевать, хочет он того или нет… А раз это так, то тебе следовало бы просить у Всевышнего поддержки, мужества и сострадания, а не изводить его своими рассказами о конце света, который все равно никому не мешает…
– Он обещал, что конец мира будет ужасен, – сказал Тихон. – Ты ведь не станешь утверждать, что Он обманщик?
– А разве ты забыл, что истолкованное гораздо ближе к истине, чем просто то, что мы привычно называем «объективным рассказом»? – Илларион вновь негромко рассмеялся.
Потом он сказал немного торжественно:
– Вот почему ты можешь теперь с чистой совестью считать себя отныне освобожденным от своей тайны… Тем более, что все тогда остались, к счастью, живы.
– Это правда? – спросил послушник Тихон каким-то не своим, глухим и высоким голосом. Потом он отвернулся и заплакал.
– Ну, будет, будет, – сказал Илларион, и похлопал Тихона по коленке. – Разве Святой обманывает нас?.. Не об этом ли сказано у пророка: "Прошел пустыню, горы и переплыл океан только затем, чтобы услышать твой голос, зовущий меня с Небес»?
– А где это написано? – спросил послушник Тихон сквозь слезы.
– Это находится в твоем сердце, – сказал Илларион, поднимаясь со скамейки. – Береги его, и оно ответит тебе любовью и пониманием.
И исчез, словно его и не бывало.
Осталось одна только загадочная улыбка Алипия, но и она уже таяла, уже расплывалась в подступавших сумерках.
