John Hall
365 дней тоски
Если идёт дождь, я надеваю специальную одежду. Если великая звезда исчезает за изгибом змеиного тела, я ставлю палатку, аккуратно втыкая штыри в небольшие отверстия стыков между чешуйками. Если я устаю, то останавливаюсь на отдых. Если есть силы и упряжь не впивается в кожу, я стараюсь пройти как можно дальше.
«Эй!
Как думаешь?
Сколько нам ещё идти?»
Время от времени мой психоз разбавляет тишину. Он задаёт максимально тривиальные вопросы, дабы не находиться в беспроглядной немоте. Ведь для моего психического отклонения слова являются формой осязания и существования, а я его всего этого лишаю.
«Не молчи… рассуждай… делай хоть что-нибудь в своих мыслях! – мМой рассудок тоже не испытывает особого восторга от моего молчания. – Мы не можем постоянно находиться в вязкой смеси бездумной физической работы! Мы здесь погибаем!» – рассудок мерзко стонет от боли. Рассудок также страдает от безмолвия. А я лишь постигаю природу тишины, продолжая идти и орошая шаги каплями пота. Мне даже не интересно, когда я куда-нибудь дойду. Сейчас я просто получаю наслаждение от процесса.
День сто семьдесят седьмой.
Припасов всё меньше. Мой воз всё легче. Мои мышцы всё более устойчивы к высокой и интенсивной нагрузке. С каждым днём я наращиваю темпы своего передвижения… С каждым днём я все ближе к новому, неизведанному месту.
Большое количество влажных салфеток, воды и дезинфекционного средства помогают мне оставаться человеком и избавляться от сладковатого запаха тела. Благодаря этому я знаю, что со мной будут общаться… если я встречу кого-нибудь на своём пути.
Погода тоже меняется. Покидая зону палящего южного солнца, я проникаю в среднюю полосу. Ультрафиолет становится щадящим, а ночи морозными. Спать в спальнике становится всё холоднее. Запах свалки – единственное, что меня до сих пор удивляет. Он приносится сюда ветром и не желает отпускать из своих смертоносных объятий.
– Как тебе такое? – спрашиваю я голову навеки выключенного киборга. – Этот ад пытается преследовать нас и идёт по пятам!
«Продолжай!
Общайся с мертвецом!
Не останавливайся… Развивай мысль!»
Все мои психические проблемы жадно впитывают любой мой порыв к общению, к мыслительному процессу. Кстати! Я научился сводить с ума собственное безумие! Это несложно… достаточно просто считать собственные шаги. Без особой цели, без смысла. Это способно свести с ума даже безумие!
День сто семьдесят восьмой.
Ноги скользят с каждым шагом. Кажется, я не иду, а гребу… Тяжесть моего воза не позволяет сделать шаг. Сильный дождь бьёт по материи, обработанной каким-то специальным веществом, и вода стекает и отлетает от меня. Тщетные попытки продвинуться бесят, высекая мат из моих уст. Слышу тихий смех всех моих психических отклонений. Это тоже выводит меня из состояния спокойствия, из состояния приобретённого баланса.
Делаю ещё один шаг и чувствую, как ботинок соскальзывает далеко назад. Я замираю в положении глубокого выпада, а мои психические проблемы, словно закадровые голоса аудитории в ситкоме, издают разочарованный выдох.
– Вам лишь бы посмотреть, как я ударю лицом в грязь, – раздражение переполняет меня настолько, что я кидаю упрёк, обращённый к… самому себе. Я сам вижу эту медленную, разрезанную на кадры мультипликацию того, как лицо окрашивается в цвета жирного чернозема.
«Может, остановиться? – проскальзывает мысль и тут же отрицание. – Нет! Этот дождь не заканчивается несколько дней и может продолжаться ещё столько же… даже дольше, учитывая плотность и расстояние до нависающих надомной облаков».
Я смотрю на небо и вижу бездонную пасть, собирающуюся поглотить обитель человечества, как шарик курута. Длинные полосы, освещающие многослойную структуру, иногда упираются в землю, сопровождая контакт громким хлопком, поставленным на затухающий повтор… Я слушаю музыку штормового неба, стараясь не упасть в грязь лицом.
День сто семьдесят девятый.
Впереди, где-то очень далеко передо мной, тонкой линией начал вырисовываться силуэт города. Моей заинтересованности хватало на то, чтобы идти и день, и ночь. Без остановки. Без устали. Без внимания к голосам в моей голове. Кажется, своими шагами я вращал землю под ногами.
Чувство очень странное и ранее неизведанное мной треплется в клетке под рёбрами. Я мог бы назвать это счастьем, но… никогда раньше, ничего подобного я не чувствовал. Мой эмпирический опыт был очень скуден и не давал возможности сделать один точный вывод о том, что это за чувство.
Тёмная ломаная города возвышалась над осью видимого пространства. Я наблюдал за тем, как угасающие лучи проходят сквозь пустые пространства между зданиями и устремляются вдоль маслянистого чернозёма прямо в мои уставшие глаза.
«Слушай…
Остановись.
Отдохни ты уже!» – причитал и ныл мой психоз.
«Завтра дойдём до города. Завтра постараемся найти пристанище. Послезавтра постараемся найти хоть какую-нибудь работу», – подключился мой рассудок, и все эти голоса гудели в моей голове, как пчёлы.
«Да… я знаю… работа нужна… иначе мы загнёмся», – думал я, чувствуя то, как пот скатывается по лицу, попадает в глаза вызывая резь.
– Мы должны работать, если хотим жить, ведь так? – спросил я у погибшего друга. Тот молчал, а я, прекрасно понимая, что оторванная голова никогда не сможет стать собеседником, только тем, с кем можно помолчать, не испытывая неудобства при этом, продолжал вращать своими шагами тяжёлую планету.
Город Серости
День сто восьмидесятый.
Вот я и в городе. Иду по дороге и слушаю, как возмущённые водители давят на кнопку клаксона. Не получив на своё возмущение ни толики внимания, они обгоняют меня с моим скромным возом пожитков, ругаются, не стесняясь в выражениях, и, осознав свою беспомощность в вопросе привлечения моего внимания и тщетности усилий, уезжают.
Из моих наблюдений хочу сказать: идти по нормальной асфальтовой дороге очень легко и приятно. Даже если в горку, даже если на разбитом участке… Идти по дороге приятнее, чем месить ногами тугой и вязкий чернозём, который к тому же имеет свойство налипать на колёса и увеличиваться в размерах, подобно раковой опухоли… и мешать так же, как опухоль, до удаления с поверхности организма.
Я иду вдоль длинных проспектов обрамлённых высотками офисов, откуда, уверен, на меня пялился офисный планктон, указывал пальцем, снимал на телефон и организовывал рассылку родственникам и друзьям с подписью: «Гля на кретина! Ха-ха!» или «Ололо». Примерно через час пути по твёрдому асфальту я натыкаюсь на парк, где решаю остановиться для отдыха и подробного обдумывания дальнейших телодвижений.
– Эй! Эй, ты! – я слышу девичий голос и поворачиваюсь к источнику звука. – Да-да, ты! – смотрю на высокую, худую девушку с высокими скулами и точеными, заострёнными чертами. – Я видела тебя… Мне скидывали видео, на котором ты пёр по дороге!
Теперь смотрю на то, чем она занята. Вижу мольберт, испачканную краской палитру в руках и начинаю замечать на руках и лице небольшие, очень милые капли и пятна разных цветов, говорящие о заинтересованной работе.
– Меня зовут Правда… Дай я нарисую тебя с твоей повозкой, а?
Меня вводит в ступор этот вопрос, но я соглашаюсь.
День сто восемьдесят первый.
– А почему Правда? Только правду говоришь? – спрашиваю я спустя некоторое время молчания. За этот интервал пространственно-временного континуума девушка успевает снять уже использованную холстину, натянуть новую на прежнюю раму и начать рисовать.
– Я? Только правду? – хмыкает она.—Не… Я нормальная, а не больная… Просто имя у меня такое.
– Чё, тебя реально зовут Правда? – моему восторгу нет предела.
– Ну! – отвечает девушка, не отрываясь от своего дела. – Слышь, а ты нормальный… вроде…
– В смысле? – спрашиваю я с непониманием.
– Да, в прямом… Ты глянь на свой видок! И это в городе Офисного планктона! Нонсенс! Ха!
Девушка забавляется надо мной.
– Так получилось… – неохотно отвечаю я.
– Просто… – говорит она несколько застенчиво – Эта повозка… лысая голова… лохмотья и противогаз на одной стороне пояса и какой-то непонятный большой узел на другой стороне. Ты будто вышел со страниц постапокалиптической книги.
– Примерно через это я и прошёл, – искренне отвечаю я. – А ты… что ты тут делаешь?
– У меня отпуск! – на лице Правды появляется ослепительная улыбка, отсвечивающая счастьем. – А что ты тут забыл?
– Случайно пришёл сюда, – отвечаю я.
– И куда дальше? – Правда начинает погружение в мою историю.
– Ты точно хочешь знать об этом? – спрашиваю не я, спрашиваем все мы, поселившиеся в одном теле.
– Да! – бодро отвечает Правда.
День сто восемьдесят второй.
– Воу… Ты сам не знаешь, куда идёшь?! – она хихикнула. – А место назначения… Ты поймёшь, что дошёл, когда сам это почувствуешь? – она хихикнула ещё раз. – А тебе не кажется, что это слишком дурацкая идея? – она откровенно засмеялась. – Знаешь, за всю жизнь я не слышала большей глупости, чем эта!
– Возможно, я дурак, но в моем случае, быть дураком лучше, чем быть тем, кем я был, – спокойно отвечал я, продолжая внимательно следить за движениям Правды, которая неотрывно переносила меня на холст.
– А кем ты был до начала твоего путешествия? – спросила та.
– Я был… собой, но никем. Такой «я-никто» с белым воротничком и бесконечно большими мешками под глазами, – ответил я, возможно, слишком поэтично.
– М-м-м… – протянула Правда, язык которой немного выглядывал изо рта и был слегка придавлен губами и зубами. – А чё ты так плохо выглядишь-то?
– Ну… эм… прошел через город Свалку… – честно ответил я и поймал на себе недоверчивый взгляд, полный вопроса.
– Что? – спросила Правда. – Как?… Подожди, ты утверждаешь, что прошёл через город Свалку? Он же черт знает где, ещё и напрямик ни туда, ни обратно не…
– Да, прошёл… Переплыл реку…
Я не успел закончить, так как она перебила меня.
– То есть ты утверждаешь, что прошёл и через город Фруктов?
Недоверие возросло до критической отметки.
– Да, – честно ответил я.
– Вот это ты выдумщик, – Правда засмеялась.
«Она тебе не верит», – в один голос произнесли все мои проблемы, поселившиеся в рамках одной черепной коробки.
«Пусть будет так», – спокойно сказал я, беззвучно обращаясь к моему внутреннему синдрому матрёшки.
День сто восемьдесят третий.
«Мне не нужна вера… чужая вера в пройденные мной километры… Мне нужно доверие… простое, чистое, обезличенное», – ответил я своим психическим проблемам, спровоцировавшим меня на краткую фразу, после молниеносного, по меркам существования, обдумывания.
– Откуда ты? – спросила Правда, даже не смотря на меня.
– Я из города Грусти.
Мне не хотелось обманывать или придумывать, но каждая моя фраза вызывала всё больше скептицизма во внешнем виде моей собеседницы. Она явно сочла меня новоиспечённым городским сумасшедшим или тем, кто просто нуждался в повышенном внимании.
– М-м-м, – протянула она, и мы вновь погрязли в тугом, как расплавленный каучук, молчании. Следующий вопрос последовал ещё минут через десять. Видимо, все это время Правда аккуратно подбиралась как на холсте, так и в мыслях, к интересующему её объекту.
– Что у тебя там? – она указала своей кисточкой на футляр из клетчатой рубашки, повисший на моем ремне.
– Голова друга, – холодно ответил я, чем вызвал выстрел саркастического смеха.
– Да, брат, – Правда улыбнулась, – Тебе только книжки писать… фантастические, – она звонко рассмеялась.
– Ты уверена в своём желании довести меня до сарказма? – кислотно спросил я, и на её лице повисла вопросительная мина.
– А давай! – сказала Правда, и я принялся разматывать матерчатый сосуд для остатка киборга. Через несколько секунд на поверхность своей повозки я водрузил голову моего друга, искусственная кожа лица которого была побита, исцарапана, изрезана и в кровоподтёках, и, прямо говоря, это было зрелище не для слабонервных. Лицо Правды искривилось от отвращения. Ещё через миг вслед за отвращением последовало удивление, и она посмотрела на меня другим, более глубоким взглядом.
– Я хочу найти дешевый ночлег и работу на пару-тройку недель. Денег у меня не так много, но этого должно хватить на первый взнос за жильё, – сказал я и достал из узелка, замотанный в плотный целлофан, небольшой свёрток денег. – Ты поможешь мне?
Правда посмотрела на меня ещё раз. Один глаз был слегка прищурен. Девушка оценивала и взвешивала, примерялась к своим чувствам и мыслям по этому поводу.
– Канонно… получается, – сказала она. – Как по написанному.
– Это значит, да? – спросил я.
Правда улыбнулась мне в ответ.
День сто восемьдесят четвёртый.
– Пойди в ванну, приведи себя в божеский вид, бомжара! – обратилась она ко мне. На тот час она уже закончила свою картину, и мы даже сделали большое количество ламповых фотографий на раритетный полароид, после чего Правда сделала ещё больше разных фотографий и коллажей из готовых фотокарточек, чтобы выгрузить всё в сеть, на персональный аккаунт какой-то там социальной сети.
– А пока ты будешь воплощать себя из мусора в человека, я пожрать сварганю, – сказала она по пути на кухню. Тогда, впервые за очень долгое время, я зашёл в ванную. Стены были обшиты снежно-белым кафелем. Яркая лампа дневного освещения делала эту комнату похожей на тоннель прямо к золотым вратам. В принципе, именно так выглядела в моём сознании позолоченная рама с зеркалом внутри. Я посмотрел на себя и сразу вспомнил божественную комедию, а себя представил в роли Данте, прошедшего…
«Вот это рожа…
Да ты постарел, братан!
В начале путешествия тебе было… Сейчас ты выглядишь на полтос!»
Мой психоз был ошарашен. Мой рассудок молчал. Нерешительность протянула одну руку к зеркалу, а вторую – к лицу и то ли она сама, то ли страх не давали подушечкам пальцев коснуться ни гладкой отражающей поверхности, ни собственного лица… Я видел мужчину с впалыми щеками и острыми скулами, с большими тусклыми глазами и фактурными кругами под глазами, плавно переходящими в глубокие морщины треугольника смерти. Кожа на кистях рук была тонкая и натянутая на сосуды и кости так, как пищевая плёнка одним слоем плотно опутывает продукты. Ключицы смотрелись двумя явными петлями, захватив за которые крюком, меня можно было превратить в суповой набор для семейства каннибалов, решивших сесть на плотную диету, но не отказавшихся от мяса.
– Эй! Бомжара! – услышал я голос с кухни. – Ты собираешься приводить себя в порядок или нет? Если нет, можешь выметаться из моей квартиры!
Я решил не отвечать. Ещё раз посмотрел на того человека, которым стал, и повернул кран с водой.
– Так-то лучше! – послышался довольный голос Правды.
День сто восемьдесят пятый.
– Ни «хо-хо» себе «ха-ха»! – так прокомментировала мой внешний вид Правда, когда я вышел из ванной комнаты. Мы встретились в узком коридоре, когда я шёл, чтобы надеть чистое. Да, я был обросший. Да, я был изрезан, исцарапан и весь в ссадинах. Да, я был постаревшим на целую, уже прожитую жизнь, но именно это и сделало меня тем, кем я был в тот момент.
– Я так понимаю, ты не так стар, каким кажешься на первый взгляд… – сказала она. – Да и не так плох собой, когда на тебе нет такого слоя грязи и другого невнятного налипшего дерьма.
Она продолжала смотреть на меня, частично прикрывающегося полотенцем.
– Спасибо за помощь, – вот что я сказал, почувствовав свободу… настоящую свободу! Впервые за всю свою жизнь я не чувствовал неуверенности. И это отражалось в моём поведении, в моих словах, это отражалось в отражении меня самого!
– Пойду оденусь, – сказал я и проследовал в комнату, где лежал узелок из целлофановых пакетов с чистыми вещами.
«Эй!
Кретин!
Читай по знакам!»
Мой психоз дёргался в направлении спасительницы, но я его не слушал. У меня была как минимум одна весомая причина.... Во всяком случае, я старательно убеждал себя в том, что причина действительно весомая.
«Нельзя срать там, где ешь, – говорил я себе. – Я должен сохранять дистанцию, как бы хороша она ни была, – твердил я себе, чувствуя то, как тело разрывается изнутри. – Я не должен осесть здесь… мой путь еще не окончен… Через пару недель я обязан уйти отсюда! Поэтому я должен быть сильнее самого себя.
День сто восемьдесят шестой.
Я не стал совершать этой ошибки. Я смог совладать с собой. Да, уже неделю мы встречались в её квартире. Уже неделю я спал на диване в зале. Да, она стала моей спасительницей. Правда также помогла мне устроиться на самую неприхотливую к своим сотрудникам работу, на которой платили за каждый проведённый на ногах час. А поскольку я работал по восемнадцать часов, то и сумма выходила приличная, и в скором времени я смог отплатить девушке за её доброту, положив перед ней неплохую денежную связку.
– Эт чё такое, а? – спросила Правда, недовольным взглядом посмотрев на красно-зелёные купюры, аккуратно перетянутые чёрной канцелярской резинкой.
–Это моя небольшая благодарность за все те затраты, которые ты взяла на себя, – сказал я.
– Ну, раз ты так решил…
Она взяла деньги. Только после этого я увидел обиду и разочарование в её взгляде.
– Я нашёл себе небольшую комнатуху. Думаю съехать туда, чтобы не стеснять тебя в твоём жилье, – продолжил я, всё больше погружая себя в глубину разочарования глаз Правды.
– Хорошо… раз ты так решил, – единственное, что она сказала мне.
После, примерно через час, я был готов оставить её.
– Ты это, на, – она протянула бумажку с номером телефона. – На всякий. Пока ты будешь здесь.
– Но у меня нет… – начал было говорить я, но она перебила меня.
– Отличный повод взять хоть какой-нибудь. Мне интересно знать, куда тебя ещё занесёт нелёгкая, – сказала она. – Жду большое количество сказочных историй одного психопата.
Правда улыбнулась мне и ушла, а я взял свой воз и приступил к толканию его до нового пристанища.
День сто восемьдесят седьмой.
Я бежал из города Грусти и после всего уже встреченного на пути и подумать не мог, что наткнусь на ещё один, до рвоты подобный, город Грусти.
Здесь царствовала тишина громкого клацанья печатей и степлеров, треска клавиш компьютерных клавиатур и свистящее поскрипывание плюющихся чернилами принтеров. Здесь властвовало одиночество картонно-пенобетонных коробок квадратов квартир, сквозь стены которых прекрасно слышны секс, ругань, плачь и то, как кто-то смывает унитаз за собой.
Я купил себе новый сотовый телефон и почувствовал тяжесть камня на своей шее в лунной атмосфере: не тяжело, но не приятно. Я снял комнату в четырёхкомнатной квартире и иногда встречался носом либо со студентом, либо с ветхой старухой, либо с представителем многодетной, канонично неблагополучной семьи. С этого момента мне стало казаться, что это слишком мало – работать восемнадцать часов в сутки, что я могу двадцать два часа быть на работе. Полчаса принимать там душ, полтора часа спать и вновь заходить на сутки, и так каждый день, лишь бы не выслушивать острые приступы ипохондрии, не чувствовать горьковато-сладковатый запах бланта, лишь бы просто не встречаться с цирком моральных уродов, объединённых фамилией, жильём, взаимными качелями «любовь и ненависть» с интервалом движения в один шаг.
«Они как мои соседи сверху, только в сотни раз хуже», – каждый день думал я, вынужденно возвращаясь в свою комнату, так как мне не давали работать дольше отведённого времени.
«Я не удивлюсь, если статистика вздёрнушихся непрерывно растёт, – тихо, холодяще проговорил мой рассудок. – Так же, как и в твоем родном городе Грусти… непрерывно растёт».
День сто восемьдесят восьмой.
Я и подумать не мог, что может быть такое чувство, будто бы ты просыпаешься в новый сон, и так в течение нескольких недель. Я и подумать не мог о том, что сон может быть столь глубоким, столь сконцентрированным и столь тяжёлым. И это после месяца пробуждения в очередное пробуждение. Я и подумать не мог, что когда-нибудь познакомлюсь с кратковременной летаргией длинною в несколько кратких суток.
«Я уснул восемнадцатого… сегодня двадцать второе… а это значит, что я безоговорочно уволен, – думал я, выпивая тройную дозу кофе, размешанную в одной кружке с двойной дозой сахара. – У меня ещё несколько проплаченных дней аренды комнаты… и деньги… у меня хватает, чтобы отправиться дальше».
«Позвони Правде!
Ты обещал не пропадать!
Она ждёт твою очередную невероятную историю!» – злобно смеялся мой психоз.
Меж тем рассудок молчал. Практически с самого начала нашего прибывания здесь, практически всё время здесь мой рассудок молчал. Единственный диалог, который тот задвинул, случился тогда, когда я решил привести голову друга в порядок, спрятав провода, трубочки и шланги и замотав скотчем место отрыва. Также я вытер кровоподтёки, и с этого момента образ Ктулху распался на атомы тумана, а оторванная голова киборга, лишённая тентаклей из внутренностей, стала похожей на голову, перестав походить на моллюска.
У меня было два варианта на выбор: идти с повозкой до следующего населенного пункта или купить очередной билет на очередной автобус. Я решил упростить себе жизнь и отправился на вокзал, чтобы купить билет.
Уже на кассе, изучая направления, куда можно отправиться, я позвонил Правде.
– Я отправляюсь дальше, – сказал я, определившись с тем, куда я хочу поехать.
– Хорошо. Удачи! – сказала та и умолкла. Некоторое время мы слушали дыхание друг друга, после чего она сказала: – Не забудь рассказать очередную интересную историю! Прощай!
День сто восемьдесят девятый.
– Куда мы идём?
– Мы идём вперёд… куда-то… Не знаю.
– А почему мы туда идём?
– Потому что мы не можем не идти. Если мы не будем совершать столь простое действие, мы покроемся мхом и плесенью. Превратимся в компост, в замечательное удобрение!
– Почему ты такой негативный?
– Я полон позитива! Правда, не важно, что этот позитив можно описать словом «мрачный».
– Это ты очень точно подметил… Как и ты сам какой-то мрачный. Кажется, как раз по этому ты и притягиваешь к себе неприятности! Ха! И я – твоя неприятность!
– Не смейся надо мной!
– А то что?
– Не то пойдёшь пешком.
– Типа, напугал! Типа, «самец»! Типа, это помешает мне идти рядом и клевать твой мозг! А-ха-ха-ха!
– Ворона…
– Белая. Если так, то норм!
– Ага, снегоподобная, своей окраской…
– Прикрутите сарказмомёт, мусьё!
– Я? Сарказм? Да ну, что вы, я бы ни за что!
– Так куда мы направляемся?
– Я планирую прийти в город Казино. Думаю, там немного поработать и двинуть дальше.
– Это интересно! Там, наверное, много интересных мест… Как минимум казино с этими потными, нервными, полутрезвыми, размеренно пьяными людьми! О да! Интересно посмотреть на одержимых демоном, заведующим азартными играми.
– Возможно, в этом что-то есть, но меня не очень интересует. Я просто хочу найти то место, о котором смогу сказать «это то место, которое я искал». Чтобы начать всё заново. Чтобы это не было той жизнью, которую я проживал до этого!
– Не слишком ли много ты хочешь? – спросила Правда, удобно севшая в моей телеге.
– Нет… нормально, – сказал я, чувствуя небольшую нервозность и уже ругая себя за принятое решение выбросить купленный билет. Я это сделал после звонка от Правды. Она спросила: «Можно с тобой?» – в этот момент я отдавал ключи от комнаты арендодателю.
– Уверена?
– Да, – ответила она, и я решил, что так будет интереснее и веселее. – Только давай на телеге?! Так интереснее, а?! – спросила она, и я согласился, а надо было настоять на автобусе.
День сто девяностый.
Уже несколько дней я тяну за собой свой тяжёлый воз, который стал только тяжелее, приняв на себя вес одной девушки. Не много, но при полной загруженности повозки это «немного» очень ощутимо для моего тела. При этом Правда выбирает одну определённую точку где-то вдалеке, фиксирует её в своём восприятии и начинает рисовать. Это может быть и пейзажем, и чем-то абстрактным, и скетчем спины одного человека, незаметно для себя подписавшегося быть рикшей.
– Эй! Можно я возьму эту голову? – спросила она как-то под вечер.
– Киборг лежит там, с тобой. Бери… только скажи, зачем? – спросил я, отплёвываясь от пота, стекавшего по лицу.
– У меня есть интересная идея, – ответила Правда. – Не бойся! Не выкину, ха! – она задорно рассмеялась.
– Интересно… можно ли его восстановить?.. – возник вопрос в моей голове, который тут же, незаметно для меня самого, был воспроизведен вслух.
– Это же машина, так?! – голос Правды звучал сосредоточенно, а значит, она уже начала работать. – Значит, можно!
– Было бы неплохо… попробовать это сделать… – сказал я. – Он мне жизнь спас… Если бы я вернул ему долг, мы были бы квиты.
– Ищи возможность, и она найдётся, – сказала она с интонацией мудреца и насмешки в одной смеси.
– Скажи, а не человеческое ли ты воплощение госпожи Логики? – язвительно ответил я, но ответа так и не получил. Мы вновь замолчали, и только мои расстройства жужжали в голове.
«Она тебя уделала!
Красивое, красноречивое молчание – лучший ответ!
Эта девочка, с её приколами, она просто душка!»
Мой психоз смеялся и хлопал в ладоши.
«С ней тоже приятно помолчать», – высказался рассудок, и лишь нерешительность… Нерешительность вспомнила о тайных посланиях в обличье цветов, шифр из которых надо было разгадывать.
День сто девяносто первый.
Под звёздным небом так комфортно спать… для этого не нужна постель, лишь только земля… или спальник, если грунт полон холода, что пробирает до самых костей и сотрясает тело, которое и без того тупо болит. Но звёздное небо – это нечто! Облачное или чистое, безлунное или хранящее в себе бело-жёлтое отражение от мёртвого камня, застывшего в бескрайнем космосе. Особенно если застать сезон звездопада в начале августа. Можно полночи наблюдать за этим явлением, подложив руки под голову, и пускай весь последующий день будешь чувствовать себя куском нечистот, но ты будешь чувствовать себя совершенно счастливым куском нечистот.
– Эй! Если ты заболеешь, я тебя лечить не стану! – каждый вечер говорила Правда, перед тем как закрыть не просто палатку, а брезентовый дворец из нескольких комнат с шаныраком в центральном отделе этой тканевой крепости. – А если тебя искусает какая-нибудь ядовитая дрянь, запомни, я буду тебе повторять: «А я тебе говорила» ежедневно, до конца твоей жизни! Поверь, я найду способ, чтобы воплотить это в жизнь!
На все её усмешки и подколки я лишь отмахиваюсь. В последнее время я просто получал удовольствие от происходящего со мной… Не считая тех нескольких недель в съёмной комнате с огромной и нагнетающей атмосферу люстрой. Я даже вымыл ту от пыли, потратив несколько часов, отведённых мне на сон, и повесил её обратно.
«Если ты захочешь вздёрнуться.
Ты сделаешь это так красиво, как это может быть только в сериалах с рейтингом от девяти до десяти!
Большие люстры только для этого и нужны… Они как ружьё на стене… Рано или поздно кто-нибудь воспользуется это запасной дверью из реальности».
Мой психоз паскудно посмеивался каждый раз, когда я смотрел на этот интерьерный выкидыш.
Город Казино
День сто девяносто второй.
Огни. Огни. И вновь огни.
Витрины. Витрины. Ещё раз витрины.
Камни. Золото. Фишки. Люди. Люди. Люди. Люди.
Вот мои первые ассоциации с тем местом, куда прибыли я и моя попутчица Правда. Мы достигли города Казино поздней ночью. Ближе к утру мы добрались до центра. К этому времени я успел несколько раз повздорить с автомобилистами, с властями, что блюдут порядок и закон, и получить бесчисленное количество перекошенных от отвращения и непонимания взглядов. А Правда, кажется, прикалывалась от этого так, будто бы недавно сама не смотрела на меня как на душевнобольного, убеждённого в своей конспирологической теории глобального заговора всех и вся против, ну, к примеру, листопадов осенью.
– Интересной жизнью живешь, – сказала Правда. – Я бы даже подумать не могла о том, что жизнь такого относительного бомжары, очень относительного бродяги может быть увлекательной.
Она смеялась, сидя на груде вещей, аккуратно сложённых в повозке, оглоблями прикреплённой ко мне.
– Ага, типа того, – мой ответ звучал сумрачно из-за скопившейся и в теле, и в мыслях, усталости.
«Давай на отдых!
Если свалишься с ног, она не потащит…
Ищите дешёвую ночлежку!»
Мой психоз осознавал состояние и крайне настаивал на отдыхе.
«Ну что, завтра придётся повторить ритуал поиска тяжёлых быстрых денег! – рассудок тоже потихоньку смеялся. – Мне кажется, раздобыть здесь наличку куда проще, чем в городе белых воротничков и офисного планктона, – рассудок получал удовольствие от каждого слова. – А потом пойдём дальше, на поиски желанного тобой эфира.
День сто девяносто третий.
Хостел, который выбрала Правда, был действительно неплохим. Чистые комнаты, приветливые девочки на рецепции, которые помогли мне найти неплохую, но очень тяжёлую физическую подработку. Даже две. Первая заключалась в том, чтобы в течение белого дня переносить и переставлять с места на место товары общего потребления в гипермаркете, напомнившем мне ещё один небольшой город внутри города. Вторая моя временная профессия заключалась в усиленной работе лопатой на вокзале. Там я кидал уголь, перекладывая из вагона в тележку.
Правда тоже подрабатывала. Она рисовала портреты на входе в хостел. Это было прибыльным делом, и заработанные ей денежные суммы практически равнялись тем, которые зарабатывал я… только при делении на два, а в особо удачные дни, когда Правда много рисовала, она делила свой заработок на три, чтобы сравнить с той суммой, которую платили мне. Не то чтобы меня это расстраивало, но я считал, что это не совсем справедливо. Мои сильные психические слабости тоже не были в восторге от происходящего. Они тоже видели в этом подоплёку несправедливости. С другой стороны, у Правды была замечательная банковская карта, которая автоматически лишала её всяких проблем, связанных с наличными, и, как оказалось, её офисная работа была лишь необходимой фикцией, которая ни к чему не обязывала.
«Вот так всегда… – обиженно нудил мой рассудок. – Всегда у тех, кто вокруг, есть все! Но не у нас! Скажи, почему так?»
«Потому что я много ныл и мало делал», – холодно отвечал своему рассудку, искусно скрывая собственный голос в своей голове и не выпуская его во внешний мир.
«Ну да… ну да… В этом, к сожалению, есть смысл, – рассудок согласно кивал. – А почему ты раньше ничего не делал?»
«Потому что был неудачником», – ответил я и тут же попался в капкан рассудка.
«А кто ты сейчас?» – спросил тот у меня.
«Неудачник, но с мечтой», – холодно ответил я и постарался заглушить голос моего внутреннего «Я». Моя психическая нестабильность в лице всей шары моих расстройств и сильных слабостей начала напевать эти слова в мотиве въедчивой, блевотно-сладенькой песенки.
День сто девяносто четвёртый.
– А здесь не так уж и плохо! – Правда задорно смеётся, пряча деньги, замотанные в целлофановый пакетик, в эластичный чехол, способный выдержать и растяжение, и влагу. – Я уже пару таких котлет приготовила на наше с тобой путешествие!
