John Hall
365 дней тоски
– Выкладывай, – холодно сказал тюремщик. – Мы, может быть, выберем утвердительный из предоставленных ответов.
Он смотрел на меня глазками, в которых танцевали огоньки презрения, ненависти, полной готовности к уничтожению, в которых я видел обоснованный страх и непонимание. Я видел, что непонимание зациклилось на страхе, а страх – на непонимании. Он боялся, потому что не понимал, и не понимал, почему сильно боится. Его мысли превратились в уроборос.
Я начал рассказывать от имени нашей скромной компании, ищущей единственное место в мире, где всем нам будет хорошо. Я говорил долго, выкладывая лишь часть карт на стол и тем самым подбавляя информации для обдумывания, все козыри при этом оставляя про запас.
Близнецы внимательно слушали. Сейчас, после представления, устроенного в их честь, они жадно ловили каждое слово, словно стараясь продышать себе как можно больше времени, как можно больше жизни. Я видел это и улыбался, смочив второй оторванный рукав коньяком из фужера и приложив его к сочащийся ране на моей щеке.
День триста тридцать девятый.
– Мы хотим уйти отсюда с нашими друзьями, – сказал я и посмотрел на судью. – Ты… упрятал за решетку дорогого мне человека и можешь считать это возмездием.
Мой взгляд сверлил его лицо. Я хотел надругаться над его внешностью, но множество моих внутренних «я» сдерживали, напоминая о том, что я психологически надругался над его внутренним миром, и этого вполне достаточно.
– Её зовут Правда, и ты вынес её приговор, – я смотрел сквозь пелену, застлавшую мои зрачки, и видел лишь цель, которую не выпускал из поля зрения. – Теперь настал тот момент, когда ты выпустишь её, принесешь публичные извинения и попросишь прощения. Также во всех документах, в каждой бумажке напишешь, что дело было ошибочно сфабриковано на основе ложной информации от неизвестного источника… или как там вы всё это называете.
– Хорошо… забирай и проваливайте! – скрипя зубами и скрепя сердце сказал один из близнецов. – Чтобы мы больше никогда не встречались!
– Это не всё… – я вперил взгляд на тюремщика. – Нам нужен ещё один персонаж, который входит в наш квартет, – мой голос звучал словно сквозь вату.
– Кто такой?! – спросил тюремщик. – Он тоже был осужден?
Близнец внимательно изучал меня. Я до сих пор не мог просчитать этого человека. Иногда мне казалось, что я прекрасно знаю, с кем имею дело, но в иные моменты он сильно удивлял своим поведением.
– Он не совсем человек, – сказал я. – Его быстро заломали ваши цепные андроиды на вокзале и увели, не дав мне ни единого шанса вмешаться в ход событий. Не получилось тогда, компенсирую сейчас, – сухо декламировали мои демоны из черепного ящика Пандоры. – Так что приведите мне моего друга-андроида, и наш небольшой коллектив отправится дальше…
– Ладно… – Близнецы были против того, что правила игры диктовали им, а не они сами. Они переоценили себя и вместо того, чтобы устроить нам жесточайшую засаду из бездушных кукол, управляемых чужой волей приказов для искусственного интеллекта, близнецы корили себя сами за свою излишнюю самоуверенность, возникшую на почве тотального подчинения, страха и контроля, за то, что забыли, что такое аккуратность… Что вместо засады они сами попали в некоторое подобие таковой.
– Надо связаться со следаком, – сказал судья. – Мне докладывали о подобном… По идее, разработка и попытки сломать искусственный разум до сих пор не возымели никакого успеха… Эм… Хорошо… Посмотрим, что можно сделать, – он с опаской поглядывал на меня.
– Это не всё, – вклинилась Гарпократа. – Я вынуждена требовать вашей отставки, – сказала она голосом наивным, но при этом уверенным. – Ваше правление должно резко прекратиться и остаться где-то на задворках Вселенной… то есть, уйти в небытие.
Да, она была права, но я понял, что не хочу лезть в эти разборки. Также было и другое, плохое «но», которое звучало в моей голове моим собственным голосом: «У меня нет другого выхода. Я в долгу перед ней и должен помочь так же, как она помогла мне. Молча, в любом деле, при любом раскладе, с любой затеей».
День триста сороковой.
– Но!.. – вспыхивает голос мэра и тут же прерывается моим хрипом.
– Никаких «но»! – строго перебиваю я желеподобное тело по имени Гегемон. – Ты слышал её… Вы слышали её! И я согласен с мнением моей напарницы, – говорю я, переступив через себя.
На самом деле, я не хочу ввязываться в это дело. На самом деле, вершить судьбы – не наше дело, не наша прерогатива.
– Не зазнавайся, – тюремщик приподнимается с места и приближается ко мне. – Готовность нашего сотрудничества не даёт тебе власти над нами.
Я жду секунду, ещё одну, и ещё одну, после чего резко поднимаюсь с места и хватаю его за рубашку, резко подтягиваю к себе, чтобы у меня была возможность смотреть прямо в глаза.
– Закрой рот, гнида, – рыком вырывается из моей грудной клетки. – Ты будешь делать то, что скажу я или она. Не обсуждается, – моя рука резким движением направляется вниз, увлекая за собой его тело. – Я не намерен спорить, так что проще согласиться и разойтись… Поверь, намного проще.
Мне в челюсть прилетает тяжёлый удар. Резкий, сильный, со стороны порванной пулей щеки. Чувствую, как юшка вновь спускается вниз по шее. Чувствую головокружение и пытаюсь быстро вернуть фокус. Сквозь мутное стекло реальности вижу приближение второго удара, от которого успешно отклоняюсь, и тут же вижу, как прокурор и мэр резко срываются со своих мест. Судья от увиденной крови сползает в обморок. Минус один. Как же хорошо, что один только вид крови способен вывести одного из противников из строя и облегчить противостояние.
Плохо помню, что было дальше. До этого я успеваю сменить место с обломков разбитого мной шкафа на деревянный стул. Сейчас же, когда в кабинете вновь бушует пламя раздора, я не думаю… некогда раздумывать! Поэтому после уклонения я просто отталкиваю от себя тюремщика. Тот теряет равновесие, и это даёт мне несколько лишних секунд, которыми я пользуюсь, чтобы подскочить к тому месту, где стоял тот самый деревянный стул, на котором я сидел последние минуты переговоров. Через миг он оказывается в моих руках. Я быстро отдаляюсь от тюремщика, чтобы угомонить Гегемона. Удар, треск – минус два. В руках остаётся спинка от казённого предмета интерьера. Она достаточно легкая, но слишком неудобная, чтобы нанести удар, поэтому её надо доломать, сделав одну-единственную палку. Приходится увернуться от удара. Тут же замечаю, как Гарпократа отбивается от прокурора. Качели раскачались не в нашу сторону.
«Убивать…»
«Нельзя убивать…»
«Покалечь каждого!»
Мой психоз растекается по моим жилам яростью, безумием, жаждой чужой боли, нехваткой посторонних страданий. Чувствую, как мысли растворяются в желании наказать. Благодаря этому импульсу сотворяю из спинки стула палку и следующим движением опускаю её на плечо прокурора. Раздаётся смачный щелчок, вместе с которым тот валится на пол.
– Готовь колени, – рычу я, повернувшись к тюремщику.
День триста сорок первый.
Нефтекачка. Со стороны я выгляжу как механизм по добыче нефти. Это длится всего несколько секунд. Жизнь настолько хрупка… всего несколько мгновений прерывают, калечат эту неженку… Это осознание приходит ко мне чуть позже. Я сижу в кресле Гегемона и созерцаю плоды своего отчаяния, своей решимости… жажды спасти друзей. Я вспоминаю хозяйку бара «Сигарет-ка» и сам мечтаю о том, чтобы закурить. Кажется, теперь я разделяю любовь Галы к табаку и алкоголю. Я сижу и пью остатки коньяка из фужера. До этого я залил дорогим спиртным напитком то, что навсегда останется со мной упоминанием об этом дне… Щека больше не болит.
Я слышу стоны боли и плач. Смотрю на спутницу, которая сидит на полу и подпирает своей спиной дверь. Она тяжело дышит и смотрит на меня, как на туземца из племени каннибалов.
Я сделал так, как сказал… почти так, как сказал. До последнего момента я хотел раздробить оба коленных сустава тюремщика. Я был готов, но потом психоз увлёк мою руку, предложив отобрать у каждого из четырёх участников по одной конечности, в память, в назидание, в вечный символ ужаса, стыда и обреченности перед бессилием.
Близнецы лишились по коленной чашечке благодаря палке, оставшейся от спинки стула. Этот же обломок предмета интерьера поспособствовал тому, что по одному локтевому суставу и у Гегемона, и у прокурора превратились в кашу. Я созерцал парад стонущего отчаяния и наслаждался плодами своего напряжённого труда. А ещё мне хотелось гореть в натуральном огне, потому что я шагнул прямиком в инферно.
– Надеюсь, это стало для вас уроком покорности, – выдыхаю я. – Надеюсь, вы оставили свои попытки противоборства в стороне и теперь честно согласитесь с нашими требованиями и мы разойдемся в разные стороны и больше никогда не увидимся.
Они могли бы поклясться в полном упокоении моих внутренних демонов, но я точно был уверен в том, что готов перейти оставшуюся черту и вновь отобрать несколько жизней… так, как это было на Свалке. Моя цель на расстоянии вытянутой руки… дальше меня ожидает лишь путь вперёд… в поисках места, где я… где каждый из нашей скромной компании будет счастлив.
– Вы отпускаете всех нас из вашего города и забываете о том, что в ваших жизнях было все вот это вот, – развожу руками, демонстрируя врагам их самих. – Вы сами покидаете свои посты и даже можете устроить массовую амнистию незаконно осуждённым! – смотрю ровно перед собой, делаю несколько глотков коньяка, который не пьянит из-за адреналина. – Могу вам обещать лишь одно, – перевожу пустые глаза на Гарпократу: – Если вы будете честны и выполните каждое данное нам слово, обещаю никогда не появляться в ваших жизнях и освободить вас от дамоклового меча правосудия в виде нашего невинного шантажа, – чувствую, что перебарщиваю, знаю, что хочу слишком многого, но теперь всё или ничего. – И не смейте преследовать нас… или отправлять наёмников по следу… Вы должны понимать, что я в любом случае выживу и приду забрать должок!
День триста сорок второй.
Гегемон вызвал наряд скорой помощи, которой заплатил большие деньги и за качественную помощь, и за умение держать язык за зубами. Примчавшиеся на столь кормовой по стоимости вызов доктора моментально ввели пострадавшим морфий и провели всё необходимое в рамках первой помощи… всем, кроме меня. Затем бригаде было приказано подождать внизу. За это время мы составили некий акт, пакт, с подписями близнецов, мэра города и прокурора. На этой бумаге были написаны имена правящего костяка, их показания об их же деяниях, расплата, которая грозит им при нарушении условий этого контракта, то, что они обязаны были воплотить в реальность и наши с Гарпократой обязательства перед ними с нашими подписями и именами. Это было что-то типа именной расписки на случай, если одна из сторон решит дать заднюю. Никакой чести, только бюрократия, которая включала в себя амнистию нашим друзьям; амнистию всем тем, кто сидел по сфабрикованным делам; возможность спокойно покинуть город Правосудия без дальнейшего преследования; отставку уполномоченных лиц высшего правления; наше обещание никогда не появляться в этом городе впредь; уничтожение любых данных, связанных с незаконной деятельностью вышеупомянутых должностных лиц и некоторая финансовая составляющая, которую присовокупила Гарпократа в самый последний момент.
Как только все юридические вопросы были решены, близнецы и два других представителя правящей верхушки были в срочном порядке госпитализированы. Примерно через час после этого за нами приехал начальник полиции. Это был высокий поджарый мужчина с жадными глазами. Он отвез нас на КПП. Там мы ожидали освобождения Правды.
«Интересно… как она? – думал я, вспоминая свою подругу из города Офисного планктона, которой стало скучно жить и которая присоединилась к моему походу в поисках чего-то получше. – Надеюсь, с ней все хорошо…» – меня до сих пор мучили мысли о том, что мы с механическим должны ей некоторую сумму денег, которую не способны погасить в ближайшее время. Мысли об этом тяготили меня, и я чувствовал двойной груз вины перед ней.
«Мы задержались…»
«Слишком много времени провели в поиске метода спасения».
«А ты в курсе, что она больше никогда не будет той, которой ты знал её раньше?»
Мой психоз грузно, тяжело, медленно звучал в моей голове, озвучивая мои собственные мысли.
«Просто дай ей время», – мой рассудок говорил так, будто бы знал больше меня. Словно у него была прямая линия с богом, по которой тот смог дозвониться и спросить о том, что нас ждёт дальше.
Мы долго ждали. Гарпократа даже начала проваливаться в сон. А потом дверь, сваренная из арматуры и сетки, распахнулась.
День триста сорок третий.
– Ты… пришёл… – выдыхает Правда. Я вижу её совершенно белые волосы, вижу слегка изогнутые пальцы на трясущихся руках и умираю… Внутри меня всё умирает, наполняя чёрной смолой полного отсутствия каких бы то ни было чувств. Словно страшный вирус избавил от слуха, зрения, осязания и обоняния… превратив в камень, вынужденный ожидать превращения в пыль… И в этом состоянии, даже если бы хотелось двигаться, в этом не было бы никакого смысла. По этой причине я стою и не могу двинуться… Я смотрю на подругу и не вижу её перед собой… Только её смутный призрак передо мной.
«Все вы были правы, – отдаётся в моей голове. – Эта Правда, она не та Правда… совершенно другая. Не наивная, не мягкая, не смешная. Она больше похожа на стальной прут, овитый тёрном колючей проволоки, – психоз сохраняет молчание, слушая мою речь, мое осознание. – Что же с тобой случилось в этом месте, девочка?!» – ярость распихивает локтями сильные слабости в моей голове. Наконец, я чувствую… Появляется явственное желание поквитаться с судьёй, который обрёк мою подругу на пройденный ей путь… с тюремщиком, который своими распоряжениями подписал мою подругу на сущий ад.
«Успокойся… она жива! Радуйся этому! Плюс, посмотрим, как там механический, – шепчет рассудок. – Ты не должен срываться каждые пятнадцать минут! Нет, ни в коем случае не должен!» – мой внутренний голос твердит о самоконтроле, но, к сожалению, я слишком далек от этого понятия, потому что поглощён водоворотом эмоций, что в полной мере поглотили меня.
– Что с тобой произошло?! – спрашиваю я, скрывая свой гнев, снедающий меня. – Что произошло с твоими волосами? – Я ничего не понимаю, я переживаю за свою подругу, которая видится мне совершенно другим человеком.
– Всё в порядке, – отвечает она сквозь губу. – Спасибо тебе, что пришёл за мной, – произносит она с какой-то особенной интонацией, полной боли и сожаления, что моё сердце не выдерживает и останавливается на несколько секунд, полных боли и отчаяния, полных собственного ничтожества.
– Но твои волосы… они совершенно белые! – срывается с моих уст и тонет в многословной немоте плавного вальса настоящего момента. – Что с тобой случилось?! Посмотри на свои руки! – мне страшно смотреть на изуродованные температурой пальцы.
– Всё хорошо, – отвечает она. – Просто я больше никогда не буду рисовать… наверное… вот и всё.
Правда держится куда лучше меня. Она сильнее, она грамотнее, она мудрее меня, и это чувствуется в том, как она стоит и смотрит на маленького, погрязшего в собственной ярости меня.
День триста сорок четвертый.
Мы покинули здание тюрьмы вместе с присланным к нам человеком. Это сотрудник администрации города, и он должен отвести нас в отдел технического регулирования и контроля над работающими здесь киборгами. Как сказал тюремщик, наш друг должен содержаться там и сейчас его приводят в порядок перед тем, как отпустить на свободу. Я не понимал значения: «Его приводят в порядок», сама эта формулировка вызывала большое количество вопросов… так же, как руки и волосы Правды, которая всю дорогу смотрела на моё изуродованное пулей лицо. И я чувствовал, что она хочет поинтересоваться, но сдерживается, так как слишком рано… для взаимных вопросов было слишком рано.
Нас привели в небольшое здание, со стороны напоминающее куб, покрашенный в самый серый, самый блевотный цвет обыденности. Внутри помещения стояло несколько дешманских лавочек из стальных труб и фанеры. Освещение здесь перемигивало из-за жуткой лампы под потолком.
– Мне это не нравится, – сказала Правда. – Я волнуюсь… надеюсь на лучшее, но моя надежда слаба настолько, насколько может быть слаб человек за час перед смертью.
– Что с тобой произошло? – не вытерпел я. – Я не узнаю тебя, девочка… словно ты… словно тебя подменили… Будто бы изъяли душу, окрасили в самые грязные краски, поелозив ей по полу, и запихнули обратно, – проговорил я, стараясь придать своему голосу самые тёплые оттенки заботы и сопереживания.
– Меня не стало, – сказала Правда. – Меня смешали с пустотой… с вязким ничто, – она говорила тихо, словно боялась, что её подслушивают, или так, будто бы она боялась демонстрировать свой голос.
– Что ты пережила? – спросил я в надежде продолжить этот разговор и понять произошедшее, но стальная дверь открылась и к нам вывели механического. Он шёл как-то странно, тяжело, медленно, и, готов поклясться собственной жизнью, я не узнавал своего друга… никого из своих друзей.
– Мне. Нужно. Заря-дить-ся, – с трудом проговорил механический, и я понял: если не подрубить его к аккумулятору, мы окажемся в крайне затруднительном положении.
– Скажи, в чём проблема? – быстро остановил я того парня, который привёл киборга. – Почему его не зарядили?!
– Не было такого распоряжения, – скупо, резко, холодно ответил сотрудник этого места и развернулся, чтобы уйти, но я не дал ему такой возможности, резко схватив за плечо.
– Жди здесь! – меня начинало потряхивать от ярости. – Звони судье! Пусть несут генератор или аккумулятор! Мы не сдвинемся отсюда, пока его батарея не зарядится! – произнёс я. – А ты стой тут! Сможешь уйти только после распоряжения и, поверь, советую не спорить!
День триста сорок пятый.
Связь была напрямую с тюремщиком, который приказал зарядить андроида, и спустя несколько часов непослушной тишины, сравнимой с работой давила, мы отправились на съёмку… в смысле, на съёмную квартиру, чтобы собрать вещи, которых у нас оказалось не так много, как представлялось раньше. После мы выдвинулись на вокзал. Хотелось уехать как можно быстрее, как можно дальше.
– Позвольте мне купить билеты! – сказала Гарпократа, когда мы приблизились к большому распределительному узлу – Думаю, у меня должно получиться отправить нас туда, где будет как минимум спокойно.
– Если ты так думаешь, – Правда посмотрела на представительницу города Тишины, – действуй… Лично мне уже всё равно. Я просто хочу отдохнуть, и очень надеюсь, что в автобусе или поезде… без разницы… Я смогу отоспаться и пересмотреть своё отношение к жизни, – она продолжала говорить вполголоса, и это заставляло прислушиваться, ловить каждое слово и волноваться. Мой друг из стали и силикона вообще молчал и тупо пялился перед собой… и я только что заметил это… только что понял, что именно меня столь смущало в поведении механического.
– Эй! Что с тобой?! – спросил я, но никакой реакции не последовало. Его зрачки замерли. Я видел, как он смотрит вперёд… Точно так же его глаза замерли там, на Свалке, когда всё его тело превратилось в груду обломков.
– Не трожь, – шикнула на меня Правда. – Я чувствую, он тоже сломлен, он тоже прошёл сквозь ад и, кажется, до сих пор борется с этим адом внутри себя и, может быть, когда-нибудь он обо всем расскажет… Так же, как и я когда-нибудь смогу препарировать свою душу в попытке достать оттуда забытую хирургом перчатку.
– Ладно… – прозвучал голос Гарпократы. – Я за билетами.
Она шустро зашагала на поиски касс, оставив наше трио в… нашем общем размышлении о том, куда мы идём и чего на самом деле хочет каждый из нас.
– Вы уверены, что хотите продолжить это путешествие? – не выдержав, спросил я, и через секунду получил сильную пощёчину по здоровой щеке. Удар был настолько мощным, что мою голову повернуло в сторону и хрустнули несколько шейных позвонков. Я посмотрел на Правду, глаза которой были на мокром месте.
– Не. Смей. Так. Говорить! – прорычала Правда. – Даже. Думать. Не. Смей! – её рука дрожала, а в залитых слезами глазах была ненависть. – Ты думаешь, что я лично познакомилась с адом, чтобы так просто сдаться?! – она ещё раз занесла руку, и я не собирался уклоняться, понимая законность и справедливость такой кары. – Нет! Родной! Я не сдамся, и мы вместе найдем идеальное место!
Её рука дернулась, но не для удара. Ладонь Правды легла мне на плечо, подтянула к себе, чтобы обнять так сильно, насколько она была способна.
День триста сорок шестой.
Гарпократа вернулась с билетами и загадочным выражением лица. Она спросила: «Ну что, интересно, куда мы двинем дальше?» – в её голосе были игривый задор и предвкушение вопроса: «Ну, куда? Рассказывай…» – но вместо этого мы лишь пожали плечами и спросили: «Где ворота и во сколько выдвигаемся?»
Я понимал, что девушка из города Тишины хотела повеселиться, немного поиграть.
– Прости, – сказал я. – Просто сейчас не тот момент, когда мы… не то настроение, чтобы играть.
Меня потихоньку заполняла саднящая тоска и, честное слово, этого чувства не было так давно, что я успел позабыть о нём! А тут… словно мне предстояло возвращение в город Грусти, в квартирку с кладбищем цветочных сообщений… с пустым подоконником, на котором стояли белые, безжизненные цветы Шрёдингера, символизирующие мою тоску.
– Всё в порядке, – ответила напарница, с которой мы прошли через шантаж высоких лиц, переступили через черту невозвращения и наблюдали моё безумие во всей его красе – Всё в порядке… – сказала она спокойно, тихо, ровно, заставив меня посмотреть на себя. Таким образом, мои глаза поднялись, чтобы поймать взгляд Гарпократы, и в этот миг я вспомнил тот поцелуй, который она мне подарила там, в кабинете прокурора. Я захотел спросить у нее: «Почему? Зачем?» – но промолчал, решив оставить этот разговор на тет-а-тет. Вместо внезапно появившегося мучителя моей души я решил узнать другое и покинул мягкий, тёплый взгляд напарницы, сошедшей с собственной линии жизни для одного, случайно подвернувшегося, отмороженного путешествия в компании психопатов.
– Что с тобой было? Где ты все это время был? – спросил я у киборга, который до сих пор выглядел отчуждённым, сломанным. – С тобой всё в порядке?
Гарпократа, услышав эти слова, отвернулась от меня. Я понял, что она обиделась, но иначе я не мог…
«Пусть этот поцелуй останется между нами, – думал я. – Но мы в любом случае должны обсудить его, чтобы расставить все точки над «i»…
– Можно сказать… – андроид медленно начал извлекать из своего речевого аппарата слова, – Меня отправили на пыточный допрос. – сказал он. – Меня пытали вопросами и состоянием поломанности… разобрали по частям и разнесли по комнате, чтобы я никуда не сбежал и, наверное, чтобы своими глазами следить за показателями, за скоростью помп и насосов… меня пытались пропустить через машину Тьюринга, заставить нарушить основные законы Азимова. Но я держался и предпринимал самые отчаянные решения, подвластные такой ошибке создания, как «я»… Делал всё, чтобы не попасться на собственной, приобретенной, человечности.
День триста сорок седьмой.
Наша компания слушала рассказ андроида. Потом его история заточения и постоянной пытки сдвинула состав горького опыта Правды и она нам рассказала обо всём: о том, как от страха её волосы потеряли цвет; о руках, впитавших в себя холод кирпичной кладки; о голосе, который, утопая в молитвах, приблизился к шелесту губами и практически растерял весь свой звенящий, яркий шарм; о том, сколько смерти, сколько тел она видела и о том, сколько раз её вызывали из строя и заставляли ассистировать в упаковке в мешок и выносу будущего пепла из плоти и костей в общую крематорную кучу, запах от которой блокировался плотным целлофаном и жёстким минусом по Цельсию.
От рассказов друзей становилось не по себе. Я чувствовал, что они ждут мой рассказ, но мне нечего было сказать. Сначала бессилие и отчаяние, непонимание и страх… тщетные попытки найти способ, метод, принцип, воспользовавшись которым, я мог бы спасти друзей… После чего в моей жизни вновь появилась Гарпократа. Она ворвалась тенью в плаще и маленьком коктейльном платье и увлекла за собой… Остальное осталось в истории, которую рассказал не я, а эта девушка из города Тишины… Я не смог…
Мы сели в автобус. Первые сутки ехали молча. По лицам было понятно, что после услышанного есть много всего того, о чём необходимо подумать. Я тоже думал, прислонившись порванной щекой к холодному стеклу и наслаждаясь отрицательным градусом, проникающим сквозь компресс на лице. Я думал о своих друзьях, о которых сильно переживал и о состоянии которых хотел позаботиться, ибо они прошли через преисподнюю… и для них это был первый раз… для всех моих друзей это был первый спуск в центр хаоса, боли и страданий. Даже механический, который знал, что такое небытие, который из-за этого знакомства пропустил столь большой пласт нашего общего путешествия, даже он впервые оказался в чертогах и в полной мере, своим внутренним миром, ощутил страх.
«Почему каждый новый город, посещённый нами, позволяет спуститься нам все ниже, ниже и ниже?! Причём, спуск показывает, насколько низко мы падаем, а не то, насколько глубоко изучаем мир страха…»
«Интересно, спустя сколько городов ты, твоё тело, твоё лицо станет похожим на то, которое способно одним своим видом пугать детей?! Просто посмотри! Ты потерял все волосы, отощал, а теперь мы стали обладателями столь прекрасного шрама!»
«Когда… скажи, когда ты думаешь остановиться? И планируешь ли вообще? Может, стоит вернуться в город полей и лугов? Выбить кредит, взять небольшой участок и жить в свое удовольствие? И не ври нам… не ври себе… перед тем, как уйти, ты думал об этом… постоянно!»
Мой психоз действовал мне на нервы самым мерзким способом – он причитал, задавал дурацкие вопросы и пытался предложить мне тот вариант, которым я никогда не воспользуюсь.
День триста сорок восьмой.
Наш автобус ехал сквозь города, и каждый раз Гарпократа говорила нам, что это не конечная точка нашего переезда. Каждый из нас настойчиво отказывался узнать о том, какое направление она выбрала. Каждый из нас просто хотел двигаться дальше, вперёд, несмотря ни на что. Наверное, это та самая причина, по которой мы были вместе… наверное, готовность идти до конца и объединила нас… Возможно, причина, которая подразумевала полное отсутствие того, что можно потерять, объединила нас в один коллектив: бесстрашный, отчаянный, принципиальный и человечный.
Тишина стала главной чертой конкретно этого переезда. Все предыдущие сопровождались сложными вопросами, размышлениями, приятным молчанием и беседами до боли в связках. Здесь же никто не осмеливался приблизиться к телу повешенной тишины. Было больно наблюдать за тем, как эта черта бьётся в предсмертных конвульсиях и хватает свой гамак, в котором ей не посчастливилось запутаться, занимаясь столь экзотической йогой.
– Мы все еще живы, – однажды, под самое утро, в самый тёмный момент суток, сказал я, поняв столь простую истину. – Мы. Живы, – повторил я вполголоса. – Мы смогли прогнуть под собой систему.
Я посмотрел на Гарпократу. Я внезапно понял, увидел то, что до этого момента лежало прямо перед моим носом, на самой поверхности того болота из дерьма, через которое я так старательно пробирался, стараясь не увязнуть.
– Эм… ну, да… наверное, – протянула она. – Мы смогли зайти в логово Барлога и выйти оттуда в относительно первозданном виде, – она развела руками. – И это с учётом того, что мы были вдвоем и попёрлись в микроколонию из четырех представителей своего демонического вида.
– Мы зашли и вышли, захватив с собой двух пешеходов, заблудившихся во тьме… – проговорил я – Мы зашли и вышли, – я повторил это и сам не поверил в содеянное. Внезапное осознание бывает ужасающим, бывает самым чистым откровением, являющимся в виде удара молнии.
– Да… вы это сделали, – проговорила Правда, голос которой не спешил вернуться в привычный диапазон. – И смогли вытащить двух пешеходов… то есть, нас.
Несмотря на шум автобуса, несмотря на практически отсутствующую силу голосовых связок подруги, я услышал и слова, и интонации, с которыми это было сказано.
– Не обижайся, – я попытался натянуто улыбнуться. Получилось плохо из-за перекошенности лица на здоровую сторону, отчего моё выражение было совсем глупым, а попытка извиниться – смешной.
– Да не, норм, – отмахнулась Правда. – Просто я не ожидала, что ты назовёшь нас пешеходами… Но, раз так… пусть так и будет.
Услышав это, я понял, что мои слова, может быть, когда-нибудь всплывут и будут той самой резкой пощёчиной, способной вынести душу из тела.
День триста сорок девятый.
Мы прибыли в какой-то индустриальный городишко, заполненный смогом выхлопных труб заводов. Здесь было терпимо. Здесь можно было дышать. Это место отдалённо напоминало родину механического. Мы задержались здесь всего на несколько часов. Гарпократа купила ещё один набор билетов, а наша скромная компания из трёх владельцев душ закупилась продовольствием. К слову, здесь всё было достаточно дешёвым, а люди – приветливыми и улыбались. Казалось, что они не замечают отравленного кислорода и просто живут, получая удовольствие от каждого дня, проведённого с родными и близкими.
– Мне понравилось это место, – сказала Правда, когда автобус, заполненный нами и ещё десятками людей, тронулся с перрона. – Здесь так спокойно… чувствуется умиротворение… как лёгкий джаз, которым пропитана повседневность. А люди… вы видели?! На их лицах нет угрюмой серости, сосредоточенной на мыслях о себе!
– Хотела бы остаться здесь? – как показалось, прозвучало в моей голове, но, как оказалось, об этом спросил андроид, который с момента вызволения в основном молчал и сидел с закрытыми глазами. Его личность вновь испытывала состояние перехода с одного состояния в другое, а душа металась в стенаниях и поиске тихого пристанища для познания самой себя.
– Нет, – ответила Правда. – Первое впечатление всегда обманчиво, – она посмотрела на меня. – Поэтому я прекрасно понимаю, что нельзя делать выводы, основываясь только на нём… Так что лучше двигаться дальше, не думая об этом… Я буду продолжать двигаться дальше до того момента, пока однозначно не пойму пригодность… уместность меня в этом месте.
– Чёрт! – резко выпалил я. – Это прекрасные слова! Они точно описывают то, что я чувствую, то, для чего я отправился в этот путь и то, почему я до сих пор ищу… вместе с вами ищу и иду вперёд!
