John Hall
365 дней тоски
«Да, но, возможно, это единственный способ вытащить и Правду, и механического из тех проблем, в которых погрязла наша небольшая компания».
Мой психоз борется сам с собой, сочетая в себе недовольство и надежду, которой до этого момента не было. Мой психоз тоже хочет верить, что мы не сбежим, а гордо покинем это место… так же, как это было с городом Казино. Я тоже хочу верить в это.
«Купи себе куртку! – кричит мой рассудок, который уже посчитал йоты и прикинул примерную стоимость какой-нибудь пуховой фуфайки. – Иначе ты окоченеешь и останешься здесь! – в голосе рассудка издёвка. – Подумай… ты действительно хочешь остаться здесь? Это то место, куда ты хотел прийти?» – рассудок знает, как заставить, принудить к принятию важного решения.
«Сегодня уже слишком поздно, – зубы выбивают строевой марш, кости, как ксилофон, переливают множеством волшебных звуков лаборатории кудесника. – Завтра после смены зайду в магазин спецодежды и возьму себе что-нибудь… – согласно киваю самому себе и тут же вспоминаю о Правде. – Завтра надо встретиться и узнать… надеюсь, ей выдадут тёплую куртку…»
«Сколько можно ждать?!» – от лютого мороза и двадцатиминутного сверхурочного ожидания просыпается моя ярость. Она согревает меня изнутри, заставляет дёргаться. Она водит меня за ручку по кругу, ругается моими губами и думает… думает над тем, как сделать жизнь опаздывающего чуть более экстремальной и короткой.
– Эй! Бомжара! – слышу голос из-за спины, резко оборачиваюсь, но никого не замечаю в островках света. – Бомжара, чё ты на ступень выперся, кретин?!… И да, сюда иди! – Голос свежий, озорной, а обладатель явно молод, юн и беспечен. – Да господи! Спустись вниз! Не пали контору! Про комендантский час забыл, да?!
Последние слова приводят меня в чувство.
«Не хватало мне присесть за нарушения предписания для жителей города Отсутствующей свободы слова и тотальной цензуры», – думаю я, поспешно делая шаг вниз и во тьму между островками фонарного света.
День триста третий.
Холод. Ветер. Яркие фонари. Длинные пустынные проспекты, по которым с периодичность в пятнадцать-двадцать минут циркулируют нарядные служители не правового правосудия. Она ведёт меня, как тень во тьме. Она поворачивается, пристально изучает меня своими маленьким глазками, отворачивается и продолжает следовать за ночью, практически сливаясь с ней, практически воплощая собой ночь.
На ней длинный чёрный плащ до самых пят. Она на высоких каблуках с металлическими набойками, что как сонар в неподвижном космосе десяти тысячи лье под водой. Она курит одну за другой и показывает мне навязчивую алую точку огонька, и я вспоминаю о Гале, что пела блюз в своём баре «Сигарет-ка» в городе Женщин… Я не узнаю ту, что передо мной.
Мне холодно. Ветер проходит сквозь меня, но выхода нет, и я должен следовать… хотя бы потому, что мне интересно… хотя бы потому, что она вернула мне мою монету, помножив её номинал минимум в два раза. Эта девушка, я никогда бы не подумал о том, что она так преобразуется за столь непродолжительный временной интервал, и сейчас я смотрю на неё снизу вверх, а не сверху вниз.
– Шевели своими культями быстрее, бомж, – даже голос её преобразовался и звучит… уверенно, тихо, низко и приятно… так, словно передо мной то, во что превратился гадкий утёнок после того, как вырвался из добровольного заточения в норе.
– Куда ты ведёшь меня? – спрашиваю я, стараясь сдержать то количество чувств, которое переполняет меня так же сильно, как взболтанную бутылку игристого переполняет газ. Такое чувство, будто бы она долгое время обманывала, претворяясь не тем, кем она является на самом деле, но при этом я безгранично рад такому обману.
– Следуй молча. Иначе я затеряюсь от тебя в лабиринте и будешь расхлёбывать все самостоятельно, – в голосе крайняя степень раздражения. – Так что можешь считать, что после этого мы квиты, – в голосе смесь из полного отсутствия желания помочь, благодарности и презрения.
Дальше мы идём пешком, и я думаю лишь о холоде, который начинает сводить меня с ума, который заставляет меня перестать чувствовать пальцы на руках и ногах, который трясёт меня подобно тому, как ребёнок трясет тряпичную куколку.
День триста четвертый.
– На, выпей, – она протягивает мне кружку чего-то горячего. Примерно двадцать минут назад мы вошли в небольшую квартирку где-то на самом отшибе города, прямо на самой границе с зоной. Кажется, в таких местах живут только самые отчаянные люди, которым больше нечего терять.
Делаю глоток и чувствую, как тепло стекает сначала по пищеводу вниз, а затем растекается по каждой промерзшей жилочке моего измученного холодом и долгой дорогой тела. Делаю ещё один глоток и теперь чувствую странный, не самый привлекательный привкус того пойла, которое мне вручила Гарпократа. Делаю третий глоток, чтобы продолжить оттаивание тонких корочек льда и инея внутри меня и понять, что же находится внутри большой кружки.
– Полегче? – она присаживается напротив меня, скрещивая ноги. Она смотрит все с той же смесью пренебрежения, ненависти, презрения и благодарности. Этот дикий коктейль сбивает меня с толку. Я никак не могу понять, о чём она думает на самом деле.
– Да, спасибо, – отвечаю я, внезапно для себя залипнув на том, как же прекрасно на ней сидит то небольшое платье, которое она надела этим вечером. – Что с тобой случилось? Ты не выглядишь той, которую я запомнил.
Смотрю ей в глаза и ловлю блики отражений. Слышу странный звук, и в следующий миг лампочка в плафоне над нами притухает, погружая нас в частичное, очень напряженное освещение.
– Опять перепад напряжения, – Гарпократа отмахивается рукой. – Как я стала этой? Хм… Всё очень просто, – она хмыкает, немного помолчала, но так и не отвела своих глаз от моих. – Я стояла у зеркала. Смотрела в лицо, которое было заплывшей пародией моего. Потом я разделась, чтобы увидеть своё тело, которое было залито жидкостью, которое содержало в себе пускай не так много, но столь отвратительного подкожного жира, что мне захотелось разнести все в клочья! Но за миг перед тем, как влупить с кулака по отражению, я обратила внимание на свалявшиеся волосы… На те небольшие узелки, в которые они были запутаны… Попытки расчесать закончились тем, что я взяла бритву и… – Я только сейчас заметил, что всё это время девушка была в тоненькой, плотной шапочке. Гарпократа молча стянула её со своей головы, показав мне бритый череп. Я молча смотрел. Смотрел и думал о том, как же сильно она изменилась. И эта прическа. Она мне нравилась! И обновлённая Гарпократа мне нравилась тоже.
День триста пятый.
Я сделал очередной глоток того напитка, который мне предложила Гарпократа. Мои мысли начали плыть, лицо наливалось теплом, руки и ноги тоже. Ещё один глоток, больше предыдущего, и теперь я не обращал внимания на странный вкус напитка, но любопытство брало своё.
– Что… что это? – язык слегка заплетался. – Не пойму… Ты меня опоить хочешь? – хихикаю как дурак. Мне тепло.
– Это пиво, – сказала Гарпократа и посмотрела на меня, как на кусок дерьма на асфальте. – Горячее пиво. Отличный способ прогреть весь организм. Только много такого употреблять нельзя… развозит по полной, – она говорила тихо, вкрадчиво, усидчиво управляя своим голосом, каждой ноткой. – Так что допивай и слушай меня внимательно, – она вновь бросила на меня беглый взгляд. – Если ты хочешь спасти своих друзей, придётся рискнуть… нами обоими, – сказала она и на несколько секунд замолчала. – Я знаю, как попасть в кабинет прокурора.
– Откуда? – спросил я совершенно спокойно, предвкушая, что мне не понравится то, что я услышу.
– Я с ним познакомилась, – сказала она. – Правда… Он не самый приятный и не самый общительный человек. Поэтому вероятность того, что это будет опасным мероприятием, равна девяноста пяти процентам.
– Но вы ведь знакомы? В чём проблема-то? – спросил я, потому что файлы в моей голове не состыковались.
– Повторяю. Он не самый общительный персонаж, а это значит, что если я приведу тебя в кабинет, то ты однозначно попадёшь под удар, во всяком случае, когда тот увидит тебя, а вот я – не факт, но скорее всего… Так что нам надо подумать над аргументацией того, почему я тебя привела, – она была серьёзной, она была сфокусированной на своих мыслях.
Я задумался. Мой психоз замолчал. Моя решимость не знала, что предложить. Моя нерешительность, страх и моя паранойя также замолчали и не знали, как себя вести в этой ситуации. Моё нутро замерло в ожидании знака сверху, свыше.
– А ты не можешь поговорить, порасспросить о том, чтобы я пришёл, нет? – спросил я, посмотрев на Гарпократу со всей серьёзностью.
– Нет. Мы видимся по расписанию… – она замялась. – Неважно. Не задавай лишних вопросов… Поэтому с трудом, с огромным трудом я смогу провести тебя в кабинет и таким образом устроить встречу, а там дальше – по обстоятельствам… Единственное, в чём я действительно уверена, – это в рискованности данной затеи, – она пожала плечами.
Я не до конца понял, что она имела в виду, и решил это оставить на потом. До того момента, когда мои сильные слабости придут в движение.
День триста шестой.
– Что с тобой случилось? – спросил я, не выдержав давления тишины. – Крайний раз ты была совершенно другим человеком, – я смотрел на неё прямым, открытым взглядом.
– Я немного изменилась, – ответила Гарпократа. – Внутренне, затем внешне. Самую малость, – она попыталась показать застенчивость и скромность; получилось неумело, нелепо, но очень мило.
– Нет, родная, не немного, – сказал я, продолжая впитывать тепло от горячего пива. – Ты изменилась кардинально… Сейчас передо мной другой человек, моральные принципы которого так же…
– Рот закрой, – сказала она. – Ты ничего не знаешь о моих моральных принципах, чтобы пытаться поставить мне их в укор… или чтобы рассуждать о них! – она взметнулась со своего места.
– Хорошо… хо-ро-шо, – внезапно я понял следующее: она сказала, что встречается с прокурором по расписанию, и эта информация не даёт мне покоя. – Скажи, что значат твои слова про назначенные встречи с…
– А ну-ка… мальчик… поведай мне… что ты там себе придумал? – спросила она.
Скулы её напряглись, губы чуть вытянулись вперёд в невероятно привлекательной улыбке, так и кричащей «давай, ошибись!». Гарпократа смотрела на меня, как на кусок дерьма.
– Ладно, я был не прав… в своих помыслах… – ответила за меня моя решимость. Мой рассудок согласно кивнул. Я не понимал происходящего, но и не пытался помешать самому себе.
– Ты знаешь о том, кто я по профессии? – ухмыльнулась Гарпократа, продолжая сверлить меня тяжелым взглядом. Этим вопросом она поставила меня в тупик. – Хотя бы одной из профессий?
– Нет, – спокойно ответил я, стараясь сохранить невозмутимый вид. – Расскажи мне, пожалуйста.
«Вежливость… вежливость в общении – то, что может стать самым главным в этом проклятом мире», – мелькнуло в моей голове.
– Имидж: терапевт высокого уровня. Также специализируюсь на хиропрактике и миофасциальном массаже… и кинезиологии, – Гарпократа говорила об этом с гордостью, присущей человеку, который влюблён в свое дело, для меня же эти слова были пустым, пускай сложным, звуком, но я сделал вид, что это что-то стоящее, и уважительно кивнул головой.
«Что она имела в виду?»
«Хиропрактика… миофасциальный массаж… кинезиология?»
«Терапевт? Это значит, что она какой-то врач… Но вот чем конкретно она занимается – вот это уже другой вопрос…»
Мой психоз пришел в движение с большим количеством вопросов.
День триста седьмой.
– Что ты предлагаешь? Как ты меня проведёшь в кабинет того, к кому пройти практически нереально? – спросил я, совершенно не представляя, как можно реализовать проникновение в… – Кстати, а где находится кабинет прокурора? – спросил я.
– А вот это самый главный вопрос, – она хмыкнула. – У него их два. Первый – в участке, и мы ни в коем случае туда не попрёмся. Второй – его частный.
– Что это значит? – я мотнул хмельной головой, допивая пиво, ставшее чуть тёплым и вызывающим рвотный рефлекс.
– Он детектив… ищейка. И у него есть небольшой офис, в котором он самостоятельно принимает заказчиков, – Гарпократа говорила об этом чуть ли ни шёпотом.
– Так, подожди! – моя решимость подняла руку в жесте «стоп». – А почему я не могу прийти к нему в кабинет как клиент?
Все мои сильные слабости подняли оживлённый гомон. Каждая из сторон моего расслоения личности была согласна с такой формулировкой.
– Потому, что он тебя запомнил, – буркнула Гарпократа из города Тишины. – Он запомнил и тебя, и Правду и, кажется, ходит вслед за тобой по пятам, стараясь выяснить, как бы тебя упрятать, – она говорила спокойно, размеренно.
– Подожди! За что?! – меня тряхнуло от таких новостей. – Я ж веду порядочный образ жизни!
– И это его бесит вдвойне, – Гарпократа пожала плечами. – Поэтому стоит тебе оступиться или зазеваться – и тебе настанет конец. Кстати, ему также не нравится, что ты пытаешься выяснить, как связаться с кем-нибудь из глав.
– Так, а какая причина?! Почему он охотится на меня?! – спросил я, совершенно ничего не понимая.
– Он считает, что вы – верхушка какого-то местного синдиката, который и за крышу не платит, и деньги заколачивает, и живет автономно от трёхглавого монстра Правосудия, – сказала она, и тут я понял, что все очень плохо.
– То есть надо нанести удар до того, как удар будет нанесен. – я почесал лысый затылок. – Плохо… очень плохо… Не совсем понятно, и от этого совсем плохо. А откуда ты об этом знаешь? – спросил я.
– Любой терапевт ещё и психолог, – Гарпократа вздёрнула носик в сторону потолка. – Иногда необходимо идти по пути наименьшего сопротивления, чтобы одним крохотным вопросом всполошить улей мыслей и высвободить торнадо слов.
День триста восьмой.
Гарпократа сказала, что у неё есть ключ от кабинета и что встреча назначена на послезавтра. У нас было примерно тридцать шесть часов, чтобы подготовить план, который ставил на кон всё: жизни наших друзей, наши собственные жизни, жизнь прокурора города Правосудия. В головах не было никаких мыслей. Я даже не мог понять, почему мой психоз умолк и не пытается вступить в дискуссию, предлагая большое количество бредовых вариантов и тупо глумясь надо мной. Это было странно.
Мы рисовали на бумажке блок-схемы: как можно поступить, с чего можно начать разговор, как и каким образом подступиться к тому, у кого безграничная власть.
– Ты знаешь иерархию власти в этом городе? – спросила Гарпократа за несколько часов до выхода из её квартиры и начала выполнения условного плана.
– Откуда бы мне об этом знать? – спросил я с лёгким налётом презрения по отношению к себе и моей собственной бесполезности. – Я работал в составе персонала, обслуживающего зону. Каждый день кого-то из наших убивали ради забавы или в попытке побега.
– Ладно… смотри… – она неловко откашлялась. – Судья, тюремщик, мэр, прокурор, – она говорила практически шёпотом, словно боясь спугнуть редкого дивного зверька. – В первой тройке мэр, он практически ничего не значит тут. Прокурор – та ещё тёмная лошадка, которая ненавидит вообще всех, кто находится у власти, хоть сам имеет практически безграничный доступ к… Плюс, все они обоюдно ненавидят друг друга сквозь беспросветную эм… любовь…
– Что? – я не понял её формулировки, которая была слишком кучерявой и даже несколько парадоксальной.
– Они лучшие друзья и заклятые враги. Причём ненависти друг к другу больше, чем дружбы, но и нельзя сказать, что они ненавидят друг друга. У них вечное противостояние в рамках дружеского соревнования. Теперь понятно? – Гарпократа посмотрела на меня с вызовом.
– Это плохо или хорошо? – вот что меня волновало, потому что я надеялся выдавить по-полной из этой информации.
– Это хуже, чем просто плохо… это ху… до… – закашлявшись, сказала Гарпократа, пришедшая мне на помощь в моей беспроглядной тьме.
– Спасибо, – сказал я.
Это произошло тогда, когда она отперла дверь личного офиса прокурора. В этот миг наш план окончательно пришёл в действие. Отменить его исполнение было невозможно. Было страшно, но мы решили пройти этот путь под нашими ногами до самого конца… по одной общей дороге.
День триста девятый.
Душный узкий шкаф. Тьма. В иных обстоятельствах я назвал бы это место душегубкой, но сейчас это единственный вариант спасения. Я внимательно слушал голоса. То, о чём разговаривали девушка из города Тишины и прокурор, является ключом к нашему побегу. Каждое слово могло стать тем самым, главным, которое расколет жёсткую скорлупу ореха личности сухощавого невысокого мужчины с хищным взглядом и тиком лицевых мышц.
– Как вы относитесь к человекоподобным машинам? – спросила Гарпократа, заводя разговор в интересующую нас область.
– Когда они работают на нас… а-а-а… они имеют место быть. Когда выходят из строя, их необходимо уничтожать в доменных печах! Это игрушки, которые также необходимо утилизировать после двух, трёх, четырёх лет использования! – его голос был резким, а манера вести разговор лаяла доберманом.
– То есть у вас есть такие машины, да? – союзница, пускай несколько грубо, но очень в тему подмечала слова прокурора и пользовалась ими, как мог бы пользоваться заинтересованный адвокат. Затем я услышал череду щелчков и хрустов, после чего выдох наслаждения. Она вправляла ему кости, вытягивала и разминала мышцы.
– Допустим… – я услышал нотки расслабления в голосе цели. – На этом эта тема закрыта!
– Но позвольте задать вам ещё один вопрос. Мне просто интересно, – торопливо проговорила Гарпократа. – А бывают поломанные машины? С проблемами в программном обеспечении? – сказала она, после чего добавила: – Как вам известно, я из города Тишины, и мы все неплохо программируем. Это чисто профессиональный вопрос.
– Ты не в меру болтливая для экс-жительницы города Тишины, – заметил прокурор. – Тебе так не кажется? – нет, он не говорил, он именно лаял.
– Поэтому я всего лишь экс, – игриво практически пропела она. – Так что вы мне скажете?
Послышался мощный щелчок, после которого было несколько секунд тишины, а после долгий выдох наслаждения.
– На моей памяти был лишь один такой казус. Его перебрали и составили из двух час… – он резко прервался. Внезапно, и я почувствовал это сквозь деревянные двери, атмосфера наполнилась свинцом и придавила собой, словно стеллажом с товарами.
Пауза затягивалась. Заволновавшись, я решил приоткрыть дверь и посмотреть на происходящее в комнате. Через секунду обеими руками со всей силы оттолкнул от себя двери шкафа. Те резко разошлись в стороны. Саморезы не выдержали такой нагрузки и вылетели со своих гнёзд, после чего деревянные створки с грохотом упали на пол. Прокурор, не ожидавший такого эффектного появления, отвлекся от попытки удушить Гарпократу, лицо которой было искажено гримасой страха. Всего на секунду он потеряет хватку, чем воспользовалась Гарпократа и, поймав собственное сознание за хвост, переборов приступ паники, нанесла легчайший удар в шею. Через миг прокурор уже лежал без чувств. Обстоятельства сложились самым плохим образом.
День триста десятый.
– Проклятье… – выдохнул я сквозь сжатые зубы. – Почему… всегда… всё… через… ЗАДНИЦУ?! – сдерживая крик, я смотрел на Гарпократу, на лице которой отпечатались мелкие алые точки полопавшихся сосудов, а на шее – красные пятна. Она сидела, смотрела на меня и не могла сказать ни единого слова. Я тихо ругался, ходил по комнате из стороны в сторону и пытался понять, что и как нам делать дальше. Брать в заложники прокурора не было никакого смысла… Раньше мы сталкивались только с теми, кого не стали бы искать, в этот раз мы столкнулись с тем, кто точно будет нас разыскивать и за кем в любом случае кто-нибудь придёт. То есть мы вляпались по полной программе и наши жизни повисли на волоске.
– Что ты с ним сделала? – спросил я только после того, как немного успокоился.
– Перекрыла энергетический поток. Он скоро очнется, и тогда… – она хрипела, было видно, что каждое слово дается с трудом и болью, а в глазах её повисли тяжелые слёзы. – Что с нами теперь будет?
Гарпократа была в панике. Она впервые столкнулась с таким количеством чувств.
– Тихо, девочка… тихо, – я справился со своей яростью, пересилил психоз, который свистел, кричал и улюлюкал, приглушил голос рассудка, который внимательно изучал лестницу Пенроуза в моих мыслях. – Мы как-нибудь выберемся отсюда… можешь мне поверить.
Она посмотрела на меня. Её лицо было сильно похудевшим. Это произошло за то время, которое о ней не было слышно. Она выглядела совершенно другой… живой и настоящей… Гарпократа внезапно перестала напоминать манекен из дешёвого гипермаркета и в моих глазах превратилась в настоящего человека, который дышал, мыслил и ненавидел окружающий мир так же сильно, как окружающий мир, очень тихо, практически незаметно, ненавидел каждого из нас.
На одной из стен кабинета висело большое зеркало. Мой взгляд упал на него, и я увидел как наяву, что вокруг нас стоят мои сильные слабости и внимательно изучают тело прокурора. Что все слои моей раздробленной личности ходят, обсуждают и сходятся в одном мнении: «В этот раз у нас есть уникальный шанс переплюнуть наши подвиги в городе Свалке».
– Успокойся, девочка… разберёмся, – попытался я утешить девушку, пришедшую мне на помощь в момент моего отчаяния. – Разбёремся.
Я пытался убедить себя в том, что всё будет хорошо. В следующий миг произошло то, чего я никак не мог ожидать.
День триста одиннадцатый.
Тук-тук. Тук-Тук. Тук-тук – вот нормальный ритм биения сердца. Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук – ритм, с которым билось мое сердце сейчас. Словно хотело вырваться из-под ребер и убежит в поисках ада, чтобы сгореть там. Я смотрел на Гарпократу, и мне было страшно… Я боялся за нее, так как её губы, бледные, как небо, дрожали, а зубы стучали. Она подняла глаза на меня, после чего впилась взглядом в меня, в мои губы, и я чувствовал, как её тело сводит дрожь.
У нас не было времени, чтобы выяснить, что это было… что произошло в тот миг, потому что прокурор начал медленно приходить в себя.
Холодный пот выступил на лбу Гарпократы. Она наблюдала за мной. Она наблюдала за нами: мной и прокурором.
Мы общались. Каждое слово – как удар шпагой. Каждый выпад мог стать последним. Единственный весомый аргумент, которым я мог воспользоваться, – тяжёлый чёрный пистолет, который был экстренно найден в столе за несколько секунд до того, как кладезь информации полностью пришёл в себя. Возможно, пистолет – это то, что сдерживало прокурора от резких действий и попыток напасть или убежать… Скорее всего, это было обусловлено моими глазами… точнее, моим взглядом убийцы. Этого никогда не вытравить, не вывести, не выжечь из меня… это останется со мной до самого конца.
Гарпократа боялась, она отходила от пережитого шока, она старалась не двигаться и не разговаривать, и, если бы была такая возможность, думаю, она постаралась бы вообще испариться и больше никогда не появляться, но поздно… дороги назад больше не было… Думаю, сейчас она пыталась пережить свой новый опыт, который включал в себя понятие «нечего терять».
В это же время Правду снарядили на принудительные работы, на каторгу, на стройку чьей-то турбазы для элиты. Она, вместе с другими заключенными, в общем строю, вперемешку с женщинами, мужчинами и подростками, которых тоже оказалось немало среди осужденных в городе Правосудия, шла и пыталась абстрагироваться от ужасов, которые внезапно окружили её. От всех тех историй, которые включали в себя справедливость и отсутствие таковой, которые состояли из боли, страха и безумия.
Правда шла в колонне под проливным дождем, гонимым сильным ветром. Из одежды на ней были лишь тюремная роба и ватник, который за первые десять минут промок насквозь, стал тяжёлым, набравшись водой, и вместо того, чтобы даровать тепло, наполнял тонкую кожу холодом и влагой, начиная с плеч и спускаясь до самых пяток. И таких, как она, была сотня, тысяча, и все эти люди переносили на своих чёрных ботинках из самой дешёвой искусственной кожи практически по килограмму глины.
День триста двенадцатый.
Андроид.
«Люди часто используют такое понятие как «я разваливаюсь», но понимают ли они значение того, о чём говорят? Думаю, мой уникальный опыт не может идти в сравнение с человеческим, так как меня разодрали по частям…»
Я остаюсь включённым только благодаря длине шлангов и проводов, из которых состоят мои проводящие жизнь магистрали. Мне интересно, что будет дальше… мне страшно, потому что я научился испытывать страх, и от этого мне смешно… потому что я не могу выключить это или обойти. Я и вправду почти стал настоящим человеком.
Следователь продолжает играть в свои игры с моим разумом… Сначала я думал, что смогу подстраивать ответы согласно всего одному файлу. Я ошибся. Мне приходится сохранять все допросы. Мне приходится конвертировать каждый в текстовый формат и искать подобные вопросы и мои ответы на них. Такое чувство, словно жёсткий диск в скором времени переполнится, и тогда я буду вынужден выполнить очистку. Возможно, этого и добивается следователь.
Мне кажется, что против меня используется отработанная тактика, а это значит, что до меня были и другие киборги, которые обрели душу. Если это так, то я боюсь представить, что с ними сделали местные управленцы.
«Страх… интересно, люди тоже так часто испытывают страх? Практически постоянно чего-то опасаются… будто бы ждут что-то невероятно плохое… неужели так можно жить?»
Я не понимаю этого и никогда не пойму. Думаю, потому что я знаю о том, что состою из других производных компонентов. Хотя кто сказал, что люди понимают то, что чувствуют? Никто им об этом не говорил! Наоборот, всё сводится к тому, чтобы научиться понимать чувства и их природу, но не то, что именно чувствуется… странная мысль… слишком путаная…
– Слушай, может быть, ты позволишь мне отключиться? – спрашивает андроид у следователя, когда тот в очередной раз подрубает аккумулятор, перед тем как уйти. – Мои ответы не станут другими, так же, как и задаваемые тобой вопросы.
В ответ на это следователь молчит. Подключает механического к батарейке и уходит, закрыв за собой дверь и выключив свет.
– Здравствуйте, мои навязчивые мысли, – говорит андроид, которого поглощают тьма и тишина. – Вот мы и остались с вами один на один… мысли… единственное, чему я рад, что у меня есть часы в голове. Если бы их не было, я бы сошёл с ума.
День триста тринадцатый.
Правда.
Лёгкое обморожение пальцев рук и ног… лёгкое обморожение… синие, практически чёрные, потерявшие чувствительность пальцы… Конченые варежки, которые выдали после получения диагноза и возвращение на стройку в конвоируемом строю. Я хочу плакать, но это опасно для лица из-за северного ветра, что превратит слёзы в лёд на щеках. Ещё и губы, они превратились в… кусок мяса. Кровоточащий кусок мяса, который постоянно расслаивается и болит! Как и моя душа, которая потеряла покой.
Я потеряла сон и покой. Моё тело стонет от молочной кислоты, заполнившей пространство между волокнами мышц. Из-за постоянной физической активности, тяжёлой работы на стройке уровень кортизола перевалил за красную зону и упёрся в стенку редуктора в моём организме. Это значит, что я состою из страха и стресса, из боли и отчаяния… Это та причина, по которой я потеряла сон.
– Когда же ты придёшь за мной, бомжара? – шепчу я после отбоя, стараясь сдержать слёзы или промакивая их грубыми варежками. – Ты же придёшь, ты же вытащишь меня из этого ада?!
В моём сердце лишь отчаяние. Я сама не верю своим словам… Я хочу верить, что он пробьётся сквозь все преграды, чтобы спасти меня и механического, но познакомившись с этим местом, я не верю в возможность этого… В это просто невозможно поверить.
С момента моего заключения прошло не так много времени. Сидеть ещё долго, но я уже думаю о том, чтобы вступить в открытый конфликт, чтобы меня быстренько, пускай жёстко, прикончили. Всему виной моё отчаяние, которое сильнее веры… Я даже не могла представить, насколько я слаба на самом деле, а тут – наглядный пример, насколько мой характер никчемен.
– Скорее… прошу тебя… скорее! – проговариваю я, надеясь, что мой друг почувствует мои переживания. – Забери меня отсюда! Спаси меня!
– Да закрой ты свой рот! – слышу крик, полный злобы и ненависти ко мне.
Я съёживаюсь, чтобы занимать как можно меньше места. Я даже перестаю дышать, потому что весь кислород, подвластный мне, опустился до минимального уровня. Только сейчас я чувствую, как быстро сокращаются лёгкие из-за приступа паники… На следующее утро я обнаруживаю, что мои волосы стали пепельного цвета.
День триста четырнадцатый.
Мы спорим уже много часов. Прокурор чувствует за собой безграничную силу и тотальную истину, и он прав. За нами нет ни первого, ни второго, за нами есть лишь груз ответственности за друзей, попавших в плен. Я не знаю ни единого метода склонить прокурора на нашу сторону. Это тупик, который захлопнулся со всех сторон, тем самым образовав ящик вокруг нас, а мы, как цветы Шрёдингера, которые так долго поглощали тоску города Грусти, стоя на моем подоконнике.
Я вижу отражение общения с той девушкой из лавки флористов. Я вспоминаю её сообщения, что волнорезом рассекали мои вопросы, раскидывая их по разным стороны от себя. Я вижу её глаза с той фотографии, которая познакомила нас… И я до сих пор не понимаю, почему она боялась меня тогда… когда на голове моей были волосы, в сердце – страх, в душе – нерешительность, а в голове – голоса психоза. Тогда я был самым безопасным парнем на нашей планете Меланхолии, в отличие от того, кем я стал теперь.
Я прижимаю кружок дула к виску прокурора. Смотрю ему в глаза. Задаю очередной вопрос либо насчёт помощи нам, либо о местоположении андроида, либо о том, чтобы он поспособствовал освобождению Правды… чтобы предоставил возможность ей и Гарпократе без проблем покинуть этого город, и чтобы ни он, ни кто бы то ни было никогда впредь не пытался их найти… а все прегрешения я взял бы на себя.
На все мои вопросы и предложения он лишь смеётся мне в лицо, при этом его лицо краснеет, а сосуды выдавливаются из-под кожи страшными, длинными червями.
Я чувствую, как мечется моя душа. Чувствую, как копошатся голоса в моей голове. Такое чувство, будто бы я нахожусь на столе нейрохирурга в то время, как он проводит мне операцию. Врач разбудил меня, и в его распоряжении несколько минут, чтобы прооперировать и вновь погрузить меня в сон. Мы с ним болтаем в то время, пока он выполняет свою тонкую работу на моем мозге… Нечто подобное чувствую я сейчас в своей голове… При этом боли нет… есть лишь желание спасти друзей.
