John Hall
365 дней тоски
«Ты помнишь приглушённый свет и тяжёлое дыхание от попыток обрести чувства?! А боль от столкновения лица с плотным полотном асфальта?! Ты помнишь того самовлюблённого засранца во главе скучного кружка зануд, наркоманов из высшего социального слоя и откровенных психов?… А тот дядька с тяжёлым взглядом понимания, что смазан анестезией многолетней депрессии?! Ты помнишь это?! – рассудок решил ездить мне по мозгам до победного. – А теперь взгляни на это место!»
Точка вокзала образовала собой огромную пентаграмму во славу бога Дорог. На выходе из электрички девушка в красивом тёмно-алом пиджаке и мини-мини-юбке выдала мне респиратор, беруши и облитые перчатки. Пластмассово улыбнулась и пожелала удачи.
Я сделал первый шаг из вагона и попал на усыпанный пылью, металлической крошкой, пеплом и сажей перрон города Завода.
«Стерильная чистота?» – хмыкнул рассудок и повернулся ко мне спиной.
Город Завод
День сто девятнадцатый.
Едкий, серно-стальной запах пробирался даже через мембрану фильтра. Пепел, пыль и масло, смешанные в скользкий слой, тёмными островками пролегали на всей протяженности моего пути к билетным кассам.
«Ты же так сюда хотел! – смеялся рассудок. – Что случилось? Больше не хочешь?!» – он стервозно звучал в моем задыхающемся сознании.
– Куда идёт бли…
Меня перебил мужчина с густыми бровями, который восседал на своём рабочем троне, спрятавшись за пуленепробиваемым толстым стеклом.
– Станция закрыта на техническое обслуживание. Возвращайтесь через два наших рабочих дня, – сказал он так, будто бы я остатки дерьма, что упорно не хотят смываться.
– Но билет-то я могу купить?! – отчаяние взяло бразды правления над голосовыми связками.
– Куда? – и не было предела отвращению сотрудника вокзала ко мне, и моего отвращения к сотруднику вокзала.
– Как можно дальше отсюда, – злой шепот вырвался из моих лёгких.
В течение минуты я заплатил треть оставшихся после города Женщин денег, взял билет и пошёл прочь с вокзала. Я надеялся, что первое впечатление может быть связанным только с местом прибытия, но, как только двери открылись и я увидел сам город…
– Не. Могу. Дышать, – кое-как выдавил я из себя и закашлялся. Ещё через минуту моя ладонь окрасилась в размыто-алый цвет.
День сто двадцатый.
Никак не могу адаптироваться к этому месту. Меня пугает ритм, меня страшат звуки, меня напрягают цвета, мне все время приходится уворачиваться от циркулирующих крюков кран-балок, от пульсирующих кар и людей, управляющих гидравлическими рохлями. И всё это на улицах города, с оживлённым движением, обычным автомобильным транспортом и людьми.
Кстати, жители города открыли мне один из подвидов человека разумного. Про себя я назвал их «шестерёнки». Они заставляют этот город существовать, механически приводя друг друга в упорядоченное движение. Связи между ними я увидел в форме цепей. Хорошо промасленных звеньев, приводящих узлы в движение… и всё это выполняли грязные, плохо пахнущие пóтом, алкоголем, серой и сажей люди. С засаленными лицами и волосами, чёрными от угольной пыли.
«Ты хотел увидеть ад?! – засмеялся рассудок, оттесняя психоз в самый дальний угол себя. – Вот его воплощение на земле! – мой внутренний голос жутко засмеялся. – При этом ты ещё ничего не знаешь о местной бюрократический системе!» – услышав это, я почувствовал холод и мурашки, что заполонили мое тело.
День сто двадцать первый.
«Здесь даже солнца не видно… из-за стального купола крыши», – заключил я, посмотрев наверх и не найдя кристалликами глаз ни голубого, ни серого, ни какого бы то ни было неба. Лишь чёрное, плотное ничто, с которого падали вниз лучи прожекторов.
«Это невероятно! – подумал я, сдерживая тяжелый кашель. – Как люди могут жить в этом месте?!» – эта мысль, порождённая очередным спазмом мышц дыхательных путей, засела в моей голове до того момента, пока я не нашёл место, в котором смог бросить своё уставшее от дороги, от непродолжительного, но тяжёлого перехода по городу тело.
– Можете снять маску,– сказал молодой мужчина, стоявший на рецепции. – В нашем отеле работает вентиляционная система с включенной фильтрацией воздуха.
Он был бодр, выбрит и смотрел на меня жадными глазами, представляя меня в виде кошелька с ножками и ручками.
Я снял маску и впервые за последние несколько часов вдохнул полной грудью. От этого я не закашлялся, не почувствовал боли в груди… лишь необходимый мне кислород.
– Как вы можете жить здесь?! – поинтересовался я, расплачиваясь из стремительно пустеющего кармана, на что получил взгляд непонимания.
– Вы о чем?! Это же земной рай!
Халдей смотрел на меня таким взглядом, что я практически поверил этому, но потом я вспомнил, что в этом городе нет неба, и одумался.
День сто двадцать второй.
Я поймал себя на мысли о том, что сутки здесь исчисляются иначе – неделями во внешнем мире. Потом, мои опасение подтвердились. Это произошло тогда, когда я гулял по супермаркету и, в тщетной попытке сэкономить, выбирал лапшу быстрого приготовления, консервированные бобы и несколько бутылок воды.
Здешние цены привели меня в шок. То, что в городе Грусти или в городе Женщин стоило копейки, здесь имело ценник, который невозможно перекрыть зарплатой обычного клерка. Здесь необходимо впахивать в течении рабочих суток этого места, каждый день.
– …Мы работаем в четыре смены, из которых складывается рабочий день. Одна смена равна двадцати четырём часам, – приглушённый голос из противогаза ответил мне тонкими нотками девичьего голоса. Я посмотрел в окуляры резиновой маски, чтобы увидеть большие, искренние глаза кассирши.
– …Эм… спасибо… наверное… – произнёс я, сомневаясь в каждом сказанном слове, после чего сильно закашлялся. Во рту, в очередной раз, появился соленый, слегка стальной привкус крови, говоривший мне о том, что пора покидать центр заваленных пылью товарных полок.
Я вышел на улицу и посмотрел наверх в надежде увидеть небо, которого не было в этом городе. Через секунду в моей груди защемило от подпрыгнувшего и побежавшего сердца. Это случилось из-за внезапного, громкого, жуткого гудка, напоминавшего сирену. Производство, жизнь в городе тут же остановилась. Даже люди замерли на местах… как роботы… Это длилось не дольше полминуты, после чего жители двинулись с мест, обсуждая конец третьей смены.
День сто двадцать третий.
Обычно сон помогает убить время. Обычно сон спасает от длительного ожидания. Обычно сон уберегает от губительного влияния собственных мыслей. Но тут я не могу уснуть. Я слышу, как бьётся сердце города, проталкивая кран-балки, людей, пыль и запах серы по своим тонким сосудам.
«Жди…»
«Скоро…»
«Осталось чуть-чуть…»
«Совсем чуть-чуть…»
Мой психоз тоже ждёт того, когда мы сможем вырваться с завода. Рассудок – единственный, кто громко смеётся, поддерживая громкую музыку городской жизнедеятельности. Он же не позволяет мне уснуть, каждый раз выдергивая меня из состояния дрёмы и представая передо мной в облике меня.
«Ну что, ты всё ещё хочешь найти идеальный город? Ты всё ещё хочешь увидеть то место, которое про себя окрестил «город тотальной Тоски»?.. А теперь вот над чем подумай… Вдруг то место, куда ты так хочешь прийти, будет ещё хуже этого?! И там ты будешь сдыхать ещё быстрее?! Ведь ты и здесь не можешь нормально дышать…»
– Заткнись! – взрываюсь я, сидя на стуле в своей небольшой съёмной гостиничной комнате. – Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Я стучу кулаками по кровати, и тут же раздается жёсткий стук в стену.
– Сам заткнись, кретин! – кричит мой сосед, и я чувствую прилив ностальгии по отношению к своим соседям сверху, которые так часто обсуждали место, в котором стоит оставлять носки, и невыполненные обязательства по мытью полов.
День сто двадцать четвёртый.
«Зачем ты здесь? – спрашиваю я свой материализовавшийся рассудок. – Не «зачем?», а «почему?» – ядовито замечаю я, обращаясь к самому себе.
– Почему я здесь?
В голосе моём недоверие даже в обращении к самому себе, и это правильно, ведь рассудок жестоко шутит с моим просевшим восприятием.
«Потому что ты ищешь идеал!» – «Я» откровенно ржёт надо мной…
– Но почему я вижу себя… то есть, тебя?! – мой голос срывается на крик шёпотом… я вынужден удерживать в мыслях своих вечно выясняющих отношения соседей сверху, дабы не забывать, что я здесь, в гостинице, не один.
«Потому что ты не можешь НЕ видеть меня!» – вновь жуткий смех меня, обращённого ко мне.
– Почему ты не даёшь мне уснуть? – спрашиваю я, обращаясь к себе.
«Потому, что не хочу спать», – отвечает рассудок и разваливается на стуле.
– Но я хочу! – вновь срываюсь на крик шёпотом, после чего озираюсь по сторонам.
«Какой ты зашуганный… маленький мальчик!..» – рассудок насмехается. Уже даже психоз отказывается терпеть столь наглое вмешательство в личное пространство.
«Всеки…»
«Ударь».
«Порви на части!»
Психоз пробивается сквозь рассудок, через мои собственные мысли, и призывает меня убить меня самого.
– Заткнитесь! – взрываюсь я, всё же срываясь на крик.
Ещё через минуту стук в дверь прерывает состояние персонального помешательства.
– На вас поступило несколько жалоб. Согласно политике нашего заведения, мы вынуждены отказать вам в дальнейшем оказании услуг. Просим самостоятельно покинуть гостиницу, – прилизанный, улыбчивый, совершенно отвратительный своей радужностью халдей вызывает у меня рвотный позыв. Ещё через минуту меня выбрасывают на улицу.
«Второй раз в жизни ты побывал в невесомости!» – смеются психоз и рассудок.
День сто двадцать пятый.
Я кашляю кровью уже две смены. Осталось совсем чуть-чуть – и я покину этот пепельный и пыльный Хельхейм… этот пышущий сероводородом и пламенем Тартар… этот украшенный стучащими и грохочущими сталактитами-станками, гудящий и скрипящий тормозами сталагмитов-кран-балок Миктлан. Ещё чуть-чуть – и на встречу со мной придёт великий поэт Вергилий и поведёт меня навстречу тем, кто был до меня, и тем, кто ещё будет… Ещё немного – и моё нутро разорвётся в клочья от донимающего меня кашля!
«Да зайди ты уже хоть куда-нибудь!» – в последнее время объединившиеся психоз и рассудок пытаются уговорить меня потратить тот небольшой остаток денег на то, чтобы заехать в максимальный бомжатник или притон, лишь бы там была нормальная фильтрация воздуха. Если две смены назад они ржали и донимали меня, то теперь следуют за мной, стирая свои колени… настолько сильно они не хотят кануть в Лету.
– Нет… – спокойно декламирую я, отхаркивая очередной сгусток слюны и алой жидкости, и ломаясь пополам от раздирающей грудную клетку боли. – Всё это – благодаря вам… – я уже не стесняюсь говорить в полный голос… окружающим откровенно насрать. – И если мы встретимся с… то это будет на вашей совести.
Кашель проявляется всё чаще. Даже попытки поднимать респиратор и сплёвывать смесь с металлическим привкусом не помогают спасти маску и сейчас она всё больше окрашивается в цвет снисходящей на нет жизни.
Звук звонка сообщает о закончившейся смене. Он смешивается с великим множеством голосов в моей голове. Они кричат: «Беги на вокзал!» – но мне слишком приятно чувствовать их страх. Поэтому я иду пешком.
День сто двадцать шестой.
Стук колёс уносит меня прочь от завода. Столь ехидный и злорадный рассудок молчит. Столь весёлый психоз поддерживает рассудок в сохранении табу на нарушение тишины. А я смотрю в окно и удивляюсь размаху, с которым возводилось это место. Я видел сталелитейные цеха и гальванику, я видел малярку и очистку стали от ржавчины и старой краски.
– Смешно… – хмыкнул я, нарушая эмбарго. – Наша земля подобна стальному шарику. Человечество при этом – коррозия… извечно голодная.
«Завязывай философствовать, – холодно сказал рассудок. – То ты называешь нас грязью, то пылью, то дерьмом. Теперь ты умудрился сравнить нас с ржавчиной. Скажи, тебе самому не надоело это?»
«Нет»
«Ничуть».
«Ведь так и есть!»
«Да!»
Мой психоз встрял в мой разговор с самим собой.
– Ещё человека можно сравнить с вирусом…
Голос, содержащий в себе нотки раздумий, прозвучал из-за моей спины. Я обернулся, чтобы посмотреть на обладателя грубого хриплого голоса. Тот сидел спиной ко мне. Правой стороной своего тела он прислонился к стене, разделяющей пассажиров и ужасный город.
– Почему? – в один голос спросила вся невнятная компания, поселившаяся в одной моей голове.
– Потому, что мы разъедаем организм носителя. То есть, Землю, – сказал он, не оборачиваясь.
– А кто вы? – спросил я, надеясь на продолжение интересной беседы.
– Одна из бактерий вируса, – ответил тот, не оборачиваясь. Этого ответа было достаточно для дальнейшей беседы.
День сто двадцать седьмой.
– Кто ты? – спросил я.
– Киборг… – ответил сидящий спиной ко мне мужчина.
– Прости… кто? – я не поверил его словам, а психоз и сознание хмыкнули в один голос.
– Я киборг, – повторил собеседник, что выглядит обычным бездомным.
– Что?! Этого не может быть! – сказал я и усмехнулся.
– Но ведь я же есть… – спокойно ответил собеседник.
– Но как?! – изображая удивление, спросил я.
– Это уже другой вопрос, – спокойно ответил сидящий ко мне спиной человек.
– Что ты тут делаешь?
Теперь меня не отпускало любопытство, даже несмотря на то, что собеседник казался мне откровенным психом.
– Еду, – бесчувственно ответил мужчина.
– Куда? – интерес распирал, разъедал меня изнутри.
– Неважно… – в его голосе было полное отсутствие эмоций.
– Ну, ладно…
Конечно, я не мог заставить его отвечать, поэтому решил капитулировать с поля дискуссионной баталии.
– В смысле, не важно куда. Просто еду, – собеседник сохранял непоколебимое спокойствие.
– Так же, как я.
Пожав плечами, я отвернулся от мужчины и вновь уставился в даль вагона.
– Какое совпадение, мы оба едем в место под названием «не важно куда». Как и многие, кто сидят на этих лавках! Правда, ещё не осознают, что конечная точка маршрута называется точно так же, как у нас, – продекламировал сидящий позади.
– Почему ты так думаешь? – спокойно спросил я, неподвижно оставаясь на своём месте.
– Потому что все те, кто едет «в никуда», находящееся «в никогда», устали. Остальные лишь стремятся к этому состоянию, – пожал плечами мужчина, однако его слова меня заинтересовали.
– То есть, по-твоему, я устал? – с усмешкой спросил я.
– Об этом ты должен спросить сам себя… – неизменно спокойно заметил он.
«Ты чертовски устал…» – в один голос обратились ко мне мой психоз и рассудок.
День сто двадцать восьмой.
– Ты сказал, что ты киборг, так? – спросил я через несколько часов тишины.
– Точно, – ответил мужчина в лохмотьях.
– Так как ты мог устать? – спросил я, хитроумно стараясь подловить, загнать в тупик собеседника.
– Устал не я. Я не могу устать, – туманно ответил тот, и вновь повисла тишина, но, ненадолго.
– В смысле?
Я старался найти необходимую мне информацию из той краткой фразы, что мне была дана. Потерпев фиаско в своих умоисчислениях и умозаключениях, я задал единственный вопрос, который смог выжать из своего рассудка, который пребывал в состоянии непонимания смысла полученной информации.
– Устали от меня и списали в утиль, – сказал мужчина и зашевелился. – И вот, смотри.
Я услышал, как он копошится, и решил обернуться. Мужчина поднял левую руку вверх, но руки там не было. Лишь обломок того, что должно быть рукой. И это действительно был обломок, из которого торчали провода, закупоренные трубки пневматической и гидравлической систем, и части каркаса с силиконовым подобием мышц и стальной адаптацией под скелет.
Моя челюсть отвисла. Натурально. До этого момента я не воспринимал собеседника всерьёз. Он казался мне одним из тех, с кем мне пришлось полежать в одном из отделений психиатрической помощи…
– От меня устали и выбросили на помойку, – сказал пере-недочеловек, убирая то, что должно быть рукой, под тряпьё своей одежды.
– Хм… – хмыкнул я от заполнивших голову мыслей. – Это так похоже на человека… выбрасывать на помойку то, что надоело…
«Люди делятся на два типа».
«Тех, кто выбрасывает надоевшие вещи и людей…»
«И на тех, чья жизнь – коллекция дерьма из дерьма».
Мой психоз попытался умничать, но лишь хмыкнул, не в состоянии сформулировать мысль до конца.
«Вспомни! Я, ты, мы говорили об этом! – рассмеялся рассудок. – Всего лишь грязь», – сказал он и оглушительно громко засмеялся.
День сто двадцать девятый.
– Что случилось с рукой? – спросил я, всё пытаясь переварить факт того, что веду диалог с киборгом.
– Производственная травма!
Впервые проявив эмоции, собеседник рассмеялся, но в этом смехе была боль. В его смехе были бездонное разочарование и бесконечная боль!
– И что дальше? Неужели нельзя было починить?
Этот мой вопрос ввёл собеседника в апатию.
– Починить? – риторический вопрос повис, как неудовлетворенный непродолжительной жизнью и оценками школьник. – Я из того места, где не чинят, потому что в этом не смысла. Потому что, если что-то ломается, то в девяносто пяти процентах случаев из ста ломается окончательно и бесповоротно, – ответил он на свой вопрос, который не требовал ответа.
– Но как так? – спросил я, понимая, что лезу не в своё дело, что погружаюсь в чужие проблемы.
– А как иначе? – ответил вопросом на вопрос киборг. – Вот подумай, кровеносный… если бы вас можно было бы лечить, тем самым гарантируя вечную жизнь, что случилось бы с планетой?
– Я думаю… – начал я и задумался, после чего понял: – Было бы перенаселение, голод, болезни и, как следствие, постоянная война на выживание.
– Теперь то же самое перенеси на машины. Только с двумя условностями. Первая заключается в том, что мы не настолько глупы, чтобы воевать… даже с человечеством… даже несмотря на уже взломанный протокол Азимова… Вторая условность заключается в том, что нам не страшны ни болезни, ни время, ни голод. Было бы тотальное загрязнение на глобальном производстве объёмом в планету… в несколько планет… и перенаполнение. Киборги стояли бы на обломках киборгов и заполоняли бы каждый миллиметр пространства. Поднимаясь все выше и выше, – спокойно рассказывал бездушный пере-недочеловек в лохмотьях. – Звучит странно, но, поверь, так бы и было… Поэтому нашу численность поддерживают в допустимых рамках и каждый киборг согласен стать мусором с момента окончания производства.
«И прекрасно, и ужасно одновременно», – подумал я и удивился тому, что мужчина, словно прочитав мои мысли, сказал:
– Вечный танец баланса вокруг пустоты…
«Вот только при чём тут пустота?» – спросил мой рассудок.
«Пустота – это существование», – ответил психоз.
День сто тридцатый.
Затем мы долгое время ехали молча. Я смотрел в окно, а оттуда тьма смотрела на меня. Она лезла внутрь. Длинными тонкими пальцами она проникала через грудную клетку и создавала вакуум внутри. Не было ни мыслей, ни желания, ни настроения. Мы просто ехали под мерный тихий стук колёс.
Психоз и разум тоже молчали, что было удивительным. В последнее время я устал от этого скопления голосов в моей голове, а сейчас начал думал о том, что мне их не хватает. И это были первые мысли за не малый промежуток времени.
– А куда ты едешь? – прозвучал голос киборга.
– Я не знаю, – честно ответил я. – Куда-нибудь…
– Это хорошее место? – мужчина в лохмотьях задал мне очень правильный вопрос, на который я не смог быстро ответить.
– Наверное… – в моём голосе были задумчивость и нерешительность. – Наверное, это не так уж и важно.
– Почему?
Мы продолжали нашу беседу, сидя по разные стороны.
– Потому, что я никогда его не смогу найти… – ответил я и подумал о том, что мои слова похожи на бред. – Хотя я не ищу ничего конкретного. Просто еду…
– Может быть, это «просто еду» и есть то место, которое ты ищешь? – спросил киборг.
– Возможно… – пожал плечами я. – Возможно, я ищу место, которое находится ни «где», а «когда»… а может, и нет.
После такого моего ответа вновь повисла тишина.
День сто тридцать первый.
– А ты в курсе, что мы уже покинули тоннель? – спросил киборг, вырвав меня из сладкого плена сна.
– Что? – я не расслышал его вопрос и, щурясь со сна, тут же переспросил.
– Ты в курсе, что мы вышли из тоннеля? – мой сосед повторил свой вопрос.
Я посмотрел в окно. Там, в тусклом свете одиноких лампочек, отразившись от неизменной тьмы, властвующей по ту сторону стекла, я увидел своё помятое отражение.
– И… с чего ты взял, что мы покинули кишечник? – вот, о чём спросил я, продолжая наблюдать своё лицо, выражением которого игрались психоз и рассудок.
– Звук, – коротко сказал киборг, после чего я прислушался, но не услышал ничего, кроме мерного «тук-тук, тук-тук» в исполнении колёс.
– Все тот же стук колес, – холодно ответил я, устраиваясь поудобней на своей руке, приложенной к прохладному стеклу.
– Нет… внимательней, – сухо сказал киборг, который решил достать меня своей загадочностью.
– Слышь, может, ты просто радиопередачу поймал и теперь гонишь? – небрежно спросил не я, мой рассудок, озвучив те мысли, которые я предпочёл бы оставить при себе.
– Нет, – сказал собеседник, не обратив внимания на мои слова. – Слушай внимательней.
Чтобы проявить к нему уважение, я решил ещё раз попробовать услышать хоть что-нибудь помимо мерного «тук-тук, тук-тук». И я услышал! Это было большое количество еле различимых ударов, которые барабанили по обшивке вагона.
– Это… дождь? – спросил я и почувствовал свет внутри своего сердца. – Это дождь!
Стало так легко, и я наконец-таки осознал, что спустя столько времени, пешком преодолев пустыню и два подземелья, я оказался выше линии горизонта. Я выбрался на поверхность земли.
Город Мечты
День сто тридцать второй.
– Добро пожаловать на вольные поля, – сообщил робот нашей электрички, и двери распахнулись. Первым вышел мой собеседник. Он оказался намного выше, чем казался всё то время, пока пребывал в перекрученной форме на месте номер двадцать три. Я вышел следом за ним и почувствовал тонкую линию прохлады на своём лице. После, буквально спустя несколько секунд, к первой дорожке присоединилась вторая, такая же тропка приятной свежести на лице. Это были слезы, впитывающие в себя ветер и кислород, перемешанный с запахом свежескошенной травы, цветов и раннего, полного росы, утра.
– Эй! Куда ты? – крикнул я киборгу, который за время моего краткого забвения ушёл на достаточно дальнюю дистанцию. Тот остановился и повернулся, чтобы посмотреть на меня.
– Разве это имеет значение? – крикнул он мне в ответ, и тут же я нашёл что ему сказать.
– Тогда идём вдвоём!
Я нашёл идеального собеседника и вспомнил древний обычай североамериканских индейцев. У них допускалось прийти к соседу, молча покурить полчаса и уйти… Зачастую невербальный контакт чище, разумнее, лучше… потому что в нём нет слов.
Киборг посмотрел на меня. Немного подумал и пошёл ко мне… Думаю, он тоже понял, что вдвоём идти молча будет намного более комфортно, намного более громко, нежели идти в одиночестве, наедине со своими мыслями… Или он просто решил проявить милосердие, зная о том, что человек не в силах выключить свои мысли, в отличие от киборга, у которого такая возможность есть.
День сто тридцать третий.
Погода была замечательной. Воздух был чистым. Мы шли по бескрайнему душистому полю, а вдалеке видели бесконечный горизонт ферм, разделённых хрупкой системой деревянных заборов, сочетающихся с оградами и клетками из швеллера и сетки-рабицы. Мы шли молча и не нарушали это состояние неловкими перебежками разговора. Мы общались только тогда, когда у одного из нас появлялся действительно интересный вопрос. Так, киборг спросил меня о том, могу ли чувствовать свою душу, а через время я задал ему вопрос о том, как он понимает, что что-то чувствует. Такие темы привели меня к единственному верному выводу: «Я не ошибся в выборе собеседника».
– Если что, ты готов поработать? – поинтересовался я, когда мы преодолели границу неощутимого расстояния до ферм и наконец-таки начали приближаться к крайней.
– Я существую для того, чтобы работать, – неизменно спокойно ответил мой… друг.
– Отлично! – меня обрадовал его ответ. – Я тоже не прочь подзаработать! В моих карманах поселилась плесень, выросшая на пыли.
– Тебе надо есть, пить и спать, так? – еле различимое любопытство сыграло в голосе собеседника.
– А тебе нужна самая сексуальная розетка для подзарядки, да?
В ответ на мой вопрос я получил укоризненный смех.
– Я на солнечных батареях и энтузиазме! – смеялся киборг.
– А если серьёзно? – спросил я, внезапно ощутив приступ голода и поняв, что не знаю, как необходимо поддерживать жизнеспособность друга.
– Достаточно подключить к нормальному аккумулятору на несколько часов, – сказал мой попутчик. – И я смогу отработать неделю без остановки.
– Мне бы так, – мой желудок недовольно заурчал. – Ладно, давай скорее… иначе мои батарейки окончательно разрядятся, – сказал я, и мы прибавили шаг.
День сто тридцать четвёртый.
Был поздний вечер, когда мы добрались до крайнего из домов. Я постучал в дверь, и нам открыл бородатый мужчина в косоворотке, подвязанных штанах и галошах. Позади маячили разновозрастные дети и женщина с короткой стрижкой. Само жилище было из деревянных брёвен, а внутри обставлено техникой. Несколько секунд я завороженно смотрел, после чего обратился к хозяину дома.
– Простите, – начал я неуверенно, – я и мой друг, мы путешествуем. Вы не могли бы приютить нас на этот вечер? – спросил я и получил внимательный, взвешивающий взгляд.
Мужчина молча изучал нас, и от этого внутри было какое-то паскудное чувство, будто бы я псина безродная, что приползла на порог боярина. Молчание затягивалось. Я развернулся и сделал несколько шагов в сторону ограды.
–Эй! – прозвучал за спиной тяжёлый голос. – Заходите…
Несмотря на всю тяжесть и грозность, в этом голосе слышалась какая-то пронизывающая доброта. Такая, которой доверяешь, даже несмотря на общий грозный или до крайности опасный вид.
– Спасибо, – сказал киборг и направился к хозяину дома, в дверь которого мы постучали.
– Мы вас точно не стесним? – решил уточнить я, призывая к порядку бушевавшие внутри меня паранойю, нерешительность и страх.
– Всё в порядке! – голос стал теплее, несмотря на по-прежнему тяжёлый взгляд, полный усталости. – Там ляжете, – мужчина указал пальцем в сторону амбара. – Там есть второй этаж. Там лечь можно! – Он говорил громко, неспешно. Он напоминал мне постаревшего богатыря, отошедшего от военного дела и вернувшегося домой для ухода за грядками.
«Наверное, он счастлив», – шепнул психоз, изучая гостеприимного хозяина.
– Чё, пожрать на два рта есть? – спросил он у домашних.
– Я не буду, – строго ответил киборг.
– На одного накрой! – тут же крикнул он, уже не сомневаясь, что ужина может не хватить.
День сто тридцать пятый.
Нас посадили за стол. Поставили на стол два дополнительных комплекта посуды. Вокруг царила домашняя, семейная атмосфера. Тёплая, добрая и очень далёкая… оставшаяся где-то в воспоминаниях.
«Господи… я так давно не навещал своих стариков, – подумал я и был готов разбить голову о стену, осознав свой эгоизм. – Я оборвал часть контактов, выбросив ноутбук в речку свинцового цвета, содержащую в себе ртуть и прочие химические элементы… очутился в психушке и вышел из лечебницы. Порвал оставшиеся контакты, избавившись от телефона… даже сам не помню того, как это произошло… и ушёл в неизвестном направлении. Оставив у двери ещё одно кладбище цветочных писем от той, чьи огоньки глаз наблюдал по всей длине тьмы тоннелей».
С трудом проглотив комок собственной никчёмности, я смог поблагодарил хозяев за их гостеприимство, после чего поймал озадаченный взгляд моего попутчика, который указывал на обломок механизма руки. Это было настолько красноречиво, что я понял – есть он не будет, потому что не может.
– Простите, – тут же сказал я, – мой друг не нуждается в пище… если вы позволите, я объясню… – Что-то подсказывало мне, что они никогда не задумывались о человекоподобных машинах. – Мой друг не совсем человек.
– В каком смысле? – напрягся мужчина, который впустил нас в дом своей семьи.
– Покажи… – попросил я, понимая, что это будет самый простой и быстрый способ объяснения.
Мой друг вынул поврежденную руку из тряпок и показал свой обломок.
– А… ты из этих… – пожал плечами мужчина, практически не удивившись. – Это не проблема. Как раз в том амбаре, куда мы вас разместим, есть аккумулятор.
– Вы уже встречали киборгов? – спросил я, выдавая напряжение.
– Да… некоторые обломки работают на фермах. Это хорошие сотрудники, – он пожал плечами, после чего жестом предложил начать ужин.
День сто тридцать шестой.
Нас разместили там, где и обещали. В принципе, это было не просто хорошее место, а замечательное. Я и мой друг сохраняли тишину долгое время. Киборг не спал. Его тело питалось энергией аккумулятора. Я тоже не спал. Морфей то ли решил не приходить, то ли обиделся на меня.
– Слушай… у тебя же никаких планов нет, ведь так? – спросил я своего друга, который сидел на небольшом стульчике, прицепив клеммы к раскрытой грудной клетке, где был спрятан сложный механизм.
– Никаких. Нет, – исчерпывающие ответил он, не открывая своих глаз.
– У меня деньги заканчиваются. Хочу подзаработать немного… Что скажешь? – спросил я, уперев свой взгляд в аккуратный потолок из досок, поднимающийся под углом.
– Если у них найдётся и работа, и чем заплатить… да и я не против, – спокойно ответил киборг, сохраняя за собой слепоту и полное отсутствие движений.
– Давай завтра обсудим это с хозяином. Вроде бы, они неплохие люди, – сказал я, укладывая ладони под затылок.
– Я не против. Нам нужны средства для дальнейшей дороги, – сказал друг, и вновь воцарилась тишина.
«Как же это удобно – молчать в компании. Как же это замечательно – находить общий язык. Как же это необычно – не быть одному», – думал я, взвешивая шансы и возможность остаться здесь на некоторое время. А ещё я вновь думал о той девушке из города Грусти. Мне захотелось, чтобы она увидела всё то, что увидел я.
«Ха!»
«Тупой!»
«Кретин!»
«Забудь уже!» – взбунтовался психоз.
Он смеялся над моей наивностью и надо мной, повторяя, что та девушка боялась встречи.
«Почувствуй эту боль! – засмеялся рассудок. – Когда ты неоправданно вселяешь ужас в сердце!» – И при мысли об этом меня свернуло в клубок от боли, вызванной непониманием.
День сто тридцать седьмой.
Я поговорил с хозяином дома, в котором нас приютили. Оказалось, что работы много… очень много работы… В первый же день кожа с моих ладоней осталась на лопате. Это было больно… но это была приятная боль. Никогда раньше я такого не чувствовал. Впервые мои ладони покрылись чем-то большим, чем тонкий слой краски с бумаги. Теперь на моих руках были земля, кровь и собственный пот. Возможно, впервые за все годы, проведённые на планете, я почувствовал себя…
