John Hall
365 дней тоски
– А то! – хмыкнула Правда. – То ли ещё будет… Поверь, мой милый мальчик… в скором времени я приду в себя и тогда… Посмотрим, какой я стану после всего того, что вынуждена была прожить, перечувствовать в клетке.
Она посмотрела на киборга, который впервые за всё время их знакомства выглядел так, как полагается выглядеть роботу. Он молча сидел и безжизненно сверлил взглядом пол под своими ногами.
– Эй, всё нормально? – спросила Гарпократа, которая до этого момента сидела молча. Я был удивлен тем, как она социализировалась, особенно если сравнивать два её крайних состояния, то есть при нашем знакомстве и сейчас. Я не мог поверить, что те мои слова стали основополагающими в появлении новой личности у той, кто предпочитала вовсе скрываться под подолом надежного клетчатого пледа.
– У тебя все в порядке? – я положил механическому руку на плечо.
Он вздрогнул, после чего вернулся в наш несовершенный мир, наполненный поиском и болью.
День триста пятидесятый.
Андроид.
– Человечество… Конкретно к вам никаких вопросов нет… а вот к человечеству в виде класса, в форме представительства, в материи существа, наделённого бесчисленным количеством индивидуальностей, очень много вопросов, и главным из них является фундаментальный, который я задаю себе с момента моего заточения, с первого допроса, который мне довелось пережить и пропустить сквозь себя… Я даже не знаю, как выразить, как обличить в словесную форму то, что я увидел и прочувствовал, находясь на рубеже между жизнью, своим синтетическим существованием и коматозным состоянием удержания меня в режиме невольного бодрствования…
Не надо смотреть на меня так, словно я сошёл с ума. Ко мне это не относится, и сейчас я поясню почему… Вот скажите, вы можете себе представить следующее: все ваши органы разнесены по комнате… Я понимаю, это очень странно, но попробуйте это представить себе… А теперь представьте, что вы при этом живы и можете смотреть на то, как всё это функционирует… Жуткое зрелище, не так ли? Хм… мне пришлось любоваться своим внутренним миром, наполняющей меня экосистемой практически с момента моего задержания и до момента дарования мне свободы.
Да… это был продолжительный срок, который подразумевал под собой прерывающийся, но не прекращающийся допрос. Как бы вы себя чувствовали, если бы вам пришлось отвечать на одни и те же вопросы по кругу?! Каждые несколько часов?! Одни и те же! Вы понимаете, по кругу?! Почувствовали бы вы отчаяние?! Не надо на меня смотреть с такой жалостью! Я не ради жалости рассказываю вам об этом! Я рассказываю вам об этом, чтобы вы внезапно поняли, что для человечества нет ничего хуже самого человечества! Вы всегда ищете метод, способ, образ мышления, которым можно сломить другого представителя вашего вида, и это ужасно!
Я не осуждаю, просто, не могу понять… И, да, Правда, думаю, ты должна понимать меня сейчас лучше, чем кто бы то ни было. Разве не так? Ведь ты прекрасно понимаешь, ты своими глазами наблюдала бездонную пропасть, в которую падало и падает, и беспрерывно продолжит падать ваш вид, который якобы наделен сознанием… Я до сих пор не могу понять того, как такие, как вы, смогли создать таких, как мы… Подумайте сами, вы создали единственные, адекватные, идеальные копии себя… Не страшно? А вот мне страшно… Не знаю почему… Наверное, это все из-за приобретенной мной души, которая заставляет меня испытывать страх, когда происходит что-то жуткое, испытывать счастье, когда вы рядом, испытывать одиночество, когда вокруг ни единой души, и испытывать тоску, когда я понимаю, что конец ближе, чем казался несколькими часами раньше… Испытывать отчаяние, когда я уже смирился, когда привык, когда приготовился к деактивации, которую заменили бесконечным допросом, состоящим из одних и тех же вопросов! ПО КРУГУ!
День триста пятьдесят первый.
Правда.
– «Я – девочка-мажорка… была ею. Спасибо родителям за вклады и инвестиции, за вечную поддержку и пинки под задницу… Спасибо и простите, вы не узнаете вашу маленькую девочку с белыми ручками, на которых бархатная, как шёлк, кожа. Вашей малютки больше нет… Есть лишь я – та, которая была той, которую вы воспитали», – вот то, что я сказала бы им, если бы сейчас попала в город Офисного планктона. Я бы отправилась домой к ним и сказала бы именно так и именно эти слова, потому что это страшная истина, в которую искусно, плотно вплетена реальность… или наоборот… Неважно.
Знаешь, бомжара, я даже не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы ты тогда не позвонил мне… или я тебе… не помню… Это тоже неважно! Факт заключается в том, что ты меня завлёк. Ты ведь помнишь нашу первую встречу, нет? Помнишь то, как ты плёлся сквозь мой родной город и тащил за собой повозку. Ты был весь измазан в чернозёме. На одном боку был подвязан противогаз, на другом ты бережно хранил узелок с головой механика. Ты помнишь место нашей встречи? В парке… Я баловалась красками на свежем воздухе и рисовала высокое, красивое небо на контрасте с зелёными листиками на кронах деревьев.
Хм… это было круто! Но не настолько круто, как мы выбрались из хостела в городе Казино, не настолько шедеврально, как тот миг, когда ты пришёл в сознание в подворотнях и одним своим видом, одним своим голосом прогнал озлобленных представителей теневой стороны прожекторного существования! А помнишь… то, как мы зашли в «Слиток», получили жетон и в сопровождении отправились в секретную мастерскую, вход куда открывался через игровой автомат с лифтом?! Ты это помнишь?! И, Гарпа, не смотри на меня так… Как-нибудь мы расскажем об этом безумном приключении!
И посмотри на нас сейчас… посмотри в глаза каждого из нас! Что ты видишь? Скажи, что ты видишь в моих глазах? Вот я в твоих вижу спокойствие. Такое, которого не было раньше. Да, она рассказала мне о том, что с вами произошло, но я даже не представляю, каково это… И мне кажется, что благодаря этому ты преодолел собственное безумие и с этого момента станешь совершенно другим человеком… Так же, как и я, она и механический.
Кстати, в твоих глазах, девочка, я вижу огонь и интерес. Ты словно очнулась от забвения, словно выдохнула всю ту пыль, которую так бережно хранила в своих лёгких! И это здорово! Это удивительное преображение, которое достойно похвалы. Вот у меня есть только один вопрос к тебе… два вопроса… Почему ты примкнула к нам тогда и не жалеешь ли ты, что вернулась?.. Нет? Это хорошо! И спасибо тебе, что пришла нашему бомжаре на помощь! Думаю, без тебя всех нас ждал… всем нам было бы… кхм… простите, не могу собраться и произнести вслух то, что вы и так знаете. Я пока что не готова, не могу переступить через этот болезненный рубеж, но я надеюсь, что когда-нибудь найду в себе силы сделать это.
День триста пятьдесят второй.
Это так интересно – наблюдать преобразования мыслей, характеров, жизней… Это так увлекательно – следить за алхимической реакцией во время создания философского камня, который впитывает в себя основные компоненты, плюс энергию тех, кто несмотря ни на что решился на воплощение сложного ритуала. Философский камень – это отношения между людьми; это отношение к самому себе; это способ проживать день за днём… И я это понял, посмотрев на друзей, которые тряслись вместе со мной в стареньком, затёртом автобусе дальнего следования.
Новый отрезок пути принёс мне откровения от андроида и Правды. Выслушав их, я понял, насколько был беспечен, когда приглашал их присоединиться и вместе создавать дорогу под нашими ногами… Я понял, насколько Фортуна не обделила меня вниманием и своим присутствием, познакомив с такими фундаментальными личностями, что продолжали удивлять меня своими силой, умом и преданностью общему делу.
«Как думаешь, что нас ждёт в ближайшем будущем?»
«Как думаешь, хоть один город подарит нам спокойствие, умиротворение и отдых?»
«Как думаешь, как долго ты сам сможешь продолжать свой совершенно безумный поиск идеального места?»
Мой психоз звучал под звуки минимал, которые доносились до меня из наушников Гарпократы. Мой психоз затаил дыхание в ожидании ответа, признания, но даже зная о том, что именно я хотел ответить, я думал, что для этих слов рано. Поэтому я пока что молчал.
«Как думаешь, куда мы едем?» – спросил мой рассудок, который, смотря на пейзаж вокруг, что-то заподозрил, но не мог точно озвучить своё подозрение из-за неуверенности, взявшей под локоть и ехидно улыбающейся. Мои сильные слабости так хорошо ладили друг с другом, что это пугало.
«Разве это имеет значение? – спросил я, и тут же у меня появился тот вопрос, который меня действительно интересовал. – Правда и Человечный рассказали о своих переживаниях, озвучили свои мысли, открылись… А вот она, девушка из города Тишины, тактично промолчала, спрятав свой внутренний мир за плотной занавеской музыки, но я был уверен, что наступит тот миг, когда она расскажет обо всём… Просто нужно время».
Впервые за долгое время я расслабился. В этой поездке я смотрел в окно и подмечал мелкие детали типа птиц, старательно работающих крыльями, небольших зверьков, которые бегали по полям, а иногда и вдоль дороги. Я наблюдал за ландшафтом, за деревьями и получал от этого истинное удовольствие. Я мог спокойно созерцать закат, рассвет и небо… дневное, исписанное дымкой облаков, которые не имели ничего общего с теми облаками асперитас, что однажды появились над моим городом Грусти… Я мог наслаждаться звёздами, наблюдающими за нами своими яркими взглядами, полными веры и надежды. Я всё это видел и улыбался, как ребёнок, которому дали калейдоскоп.
День триста пятьдесят третий.
Города проплывали мимо. Ни в одном мы не задержались дольше, чем на один день. Сейчас мы не смотрели на деньги. Одним из условий, которые потом успела пропихнуть Гарпократа, были финансы.
– Какой же шантаж без бабок?! – хмыкнула она тогда, и теперь мы все были обеспечены на несколько лет беспечной жизни, а если поднапрячься и не подтирать задницы внезапно спустившимся состоянием, то этих денег каждому из нас должно было хватить на десятилетие скромного существования с припиской «никаких отказов самому себе».
Сначала я был зол и считал, что она не права, но все эти деньги покрыли наш с механическим долг перед Правдой. Она, кстати, тоже была крайне недовольна тем, что мы пристали к ней с вопросом о тех деньгах, но, в итоге, смирилась. Я, точно так же, просто смирился с внезапно оказавшимися в моих карманах деньгами. Я обманом заставил думать самого себя о том, что это награда за все те ужасы, которые привнесло в мою жизнь это путешествие. Просто мне было удобно так думать.
Так что теперь мы не были скованы вопросом временного заработка. Да, это условие вычеркнуло из путешествия очень большую часть нашего путешествия – ту, что отвечала за временный заработок… Ту часть, при отсутствии которой даже не получалось понять того места, куда мы приезжали… каждое такое место превратилось в жвачку… точно так же, как и музыка в какой-то момент стала лишь кратковременным, безвкусным развлечением, служащим для убийства времени.
Наш поиск продолжался, но, к сожалению, ни один из городов не подходил, не соответствовал тому, в котором хотелось бы остаться навсегда. Некоторые были очень похожими на «тот самый город», но не являлись тем. И не сказать, что мы придирались, ни в коем случае! Просто само нутро критически протестовало, кричало о том, что здесь лучше не оставаться. Оно аргументировало свою позицию следующим: «Это сейчас тебе тут хорошо. А теперь посмотри чуть дальше, в ближайшее будущее… Сможешь ли ты жить среди торговцев, которые цепляются и стараются впарить тебе всякую чушь?! Ты хочешь сказать, что постоянный взгляд на тебя, как на питекантропа, не смущает? Ты точно хотел бы остаться в обители научных трудов и теоретиков? Ты точно выдержишь это и не снесёшь кому-нибудь голову за его ничем не подкрепленную возвышенность над тобой?» – и эти вопросы имели под собой крепкую почву. Я понимал, что в какой-то момент просто взорвусь, и тогда… ничем хорошим это не закончится.
«Город бесконечных полей и лугов был тем самым, самым идеальным местом… – изредка проговаривал мой рассудок. – Просто подумай об этом… Вспомни запах дождя от соцветия трав… Вспомни лёгкие рассветы, когда действительно хотелось вставать и работать, что-то делать… Когда действительно хотелось, а не было принуждением в рамках понятия «надо», – рассудок терзал мою душу, но я был настойчив и продолжал идти вперёд, увлекая за собой друзей.
«Я надеюсь, что все мы найдём одно общее, одно идеальное место, чтобы жить там, пускай в разных районах, но чтобы оставаться вместе», – вот то, что я отвечал своему рассудку, когда тот начинал капать мне на мозги раскалённым воском сожаления.
День триста пятьдесят четвёртый.
Гарпократа.
Я наконец нашла себя. Чувствую свободу. Чувствую себя настоящей, живой, и это очень странно. Это так, как проснуться от крепкого сна и очутиться в другом теле, с другими привычками, повадками, с другим расписанием и просто начать наблюдать за происходящим, как за сериалом из множества серий… В моём случае, за скучным сериалом, в котором герой смотрит сериалы, работает и изредка смотрит порнографию ради развлечения. В моём случае рано или поздно моё личное шоу Трумана было обречено на провал в оконную раму… До сих пор удивлена, что не сделала этого раньше. Словно судьба реальна и мне было предписано встретить эту троицу.
Он мне нравится… он мне искренне нравится, но без романтики. Без соплей, старательно намотанных на кулак. Просто нравится… и тот поцелуй, хм… в контексте тех событий, я захотела его поцеловать и сделала то, чего мне хотелось. Тогда и там я поняла, что наше время на планете Меланхолии ограничено, что никто не спросит: «Продлевать будете?», что необходимо воплощать большинство своих спонтанных желаний прямо здесь и сейчас, иначе будет поздно… просто поздно.
Это странное чувство… Оно есть где-то внутри меня и оно живёт там каким-то дальним отголоском меланхолии, но в компании этих ребят я забываю… об… этом. В этом и заключается… это… странное… чувство… И оно мне однозначно нравится! Я серьёзно! Оно мне нравится так же, как и этот разговор с самой собой! Вообще давно надо было это сделать… Я имею в виду, обдумать всё произошедшее и признаться, что я изменилась, и поговорить с самой собой…
Мне кажется, теперь я готова рассказать обо всём… о всех своих чувствах с нашего первого знакомства в автобусе до момента, когда он меня прогнал и… моего возвращения со всеми вытекающими. Ничего такого особенного, просто безмерная благодарность за то… что он такой, какой есть, и не пытается скрываться, прятаться за надуманными социальными масками и нормами морали… Нет, конечно, если бы он и его друзья были бы законченными отморозками, я бы не пошла с ними, а тут… лишь, не знаю, будто бы тайное знание… подвластное только им… ему… Не знаю, как сформулировать эту мысль.
Короче, мне кажется, что этот лысый просто видит то, что скрыто внутри каждого, кого он встречает на своём пути. Словно он сам, в какой-то мере и степени, является тем, кого он встречает… будто бы… хм… он… Его голова вмещает в себе тех, кто ему дорог, и по мере своего пути он встречает реальные эквиваленты, наполнившие его голову. Будто бы чувствует отражение себя самого.
Как-то слишком пространно, странно и глупо… моё объяснение… и как всю эту кашу вываливать перед друзьями, которые рассказали о своих мыслях и переживаниях, и… должна ли я сделать то же самое? Я этого хочу, но должна ли? Вот, задала сама себе этот вопрос и теперь не знаю, как правильно поступить… И это тоже как-то слишком глупо с моей стороны.
День триста пятьдесят пятый.
Смотрю в окно. Психоз оживлённо общается с рассудком. Они задают друг другу вопросы и отвечают, ни в чем себе не отказывая. Они обсуждают меня, всех нас, друг друга и не обращают внимания на моё присутствие в собственных мыслях. Впрочем, мне плевать на их беседу. У меня есть своя тема для размышления и, если мои сильные слабости обсуждают экзистенциальные вопросы отношений и связей между судьбами, характерами, взглядами, то мой вопрос заключается в следующем: «Как давно началось путешествие?».
«Меня выпустили из больницы и понеслось, но вот вопрос… Когда это было? – крутится в моей голове. – Я точно помню год, но… когда это случилось? Ранней весной или поздней осенью? Может быть, скверным летом? Каким-то образом всю дорогу я разменивал климатические пояса, прыгая с одного в другой, и запутался, забылся, потерялся», – мои мысли чисты, как капля росы, как слеза младенца.
«Ты только послушай этого… – ворчит мой психоз, обращаясь к рассудку. – Вновь за каким-то чёртом ворошит прошлое, пытаясь отыскать там бесполезную информацию ни о чём», – мой психоз пренебрежителен, груб и старается привлечь к себе внимание.
«Ты просто не понимаешь… ты этого не заметил… Поэтому не городи чушь! – мой рассудок отвечает в той же манере, той же монетой. – Просто посмотри в окно, и ты всё увидишь, прозреешь», – мой внутренний голос наседает на психоз.
Тишина. В моей голове воцаряется тишина. Так затихает природа за секунду до того, как разверзнется преисподняя на земле.
Психоз начинает кричать, сотрясая мой хрупкий внутренний мир резонирующей вибрацией своих голосов. Он удивлён, поражён, он не верит тому, что видит! Психоз не верит, а вот я, мой рассудок, моя решимость и нерешительность, мои страх, паранойя и ярость – мы все не только верим, уже приняли произошедшее как данность, как очередную точку маршрута… Отсюда и вопрос о том, сколько, какой временной интервал длится этот поход в поисках своей настоящей жизни.
«Да ладно?! – произносит мой психоз, выругавшись всласть. – Как такое может быть?! Я… я просто в шоке!»
«Не только ты», – лукаво отвечает мой рассудок, который внимательно наблюдает за мной, моей реакцией. Он ждёт и пытается предугадать реакцию, чтобы сдержать возможное безумие, что последует дальше, но я наполнен таким безразличием, которое возникает между бывшими любовниками – льдом первозданной Антарктики.
«Ирония? Стечение обстоятельств? Божественное проведение или… чем это ещё может быть?» – спрашиваю сам себя, наблюдая за тем, как наш автобус несёт нас вдоль проспекта, и чувствую то, как безразличие мерно курит, засев где-то в моей душе.
– Здравствуй, мой дорогой город Грусти… – произношу я шёпотом. – Вот я и вернулся домой…
Безразличие тушит сигарету обо что-то живое внутри меня.
Город В который я не вернусь
День триста пятьдесят шестой.
Мы выходим на вокзале. Гарпократа сразу же бросается туда, где я сам когда-то купил свой первый, отправивший меня в неизвестность, билет.
– Стой! – произношу я, заставив её резко остановиться, повернуться и посмотреть на меня. – Позже… чуть позже… – На моём лице лукавая улыбка, и она вызывает непонимание у моих компаньонов, готовых ехать дальше.
– Мы ж договорились только на следующей остановке взять небольшой отдых, нет? – Правда пытается понять, пытается осознать, что происходит.
– Пойдемте… – это мой ответ на вопрос одной из родственных душ. – Пойдёмте… кое-что покажу… – я машу рукой, приглашая следовать за мной.
Вывожу друзей с вокзала. Ловлю такси и произношу адрес. Эти слова свежей бритвой скользят по моим стальным струнам нервов. Друзья уже всё поняли… Они молчат в ожидании того, когда я сам начну говорить… Они наблюдают смятение, потерянность, непонимание и… безразличие. Сам не пойму, как эти чувства сплелись во мне, образовав тугой узел.
Расплачиваюсь с водилой и покидаю салон старенькой иномарки. Наш квартет стоит несколько минут напротив определённого подъезда. Мы просто смотрим на пенобетонный блок, который я считал своим домом… стены которого питались моей жизнью в течение долгих лет тоски! Я смотрю без малейшего удивления, с мыслью: «Ничего не изменилось… потому что в таких местах никогда ничего не меняется… это аксиома».
Ещё в такси я приготовил ключи. Я удивился тому, что спустя столько времени, спустя столько событий, они остались со мной. Не были выброшены, не были потеряны, не были потрачены в рамках оплаты недвижимости. Остались со мной так, будто бы были готовы вернуться домой. К этим стенам, жадным до страданий.
Мы заходим в подъезд, пропахший человеческими секрециями, пропахший нашатырем и аммиаком, пропахший потом и отчаянием, принесённым сюда из общественного транспорта по вытоптанным дорожкам от остановки. Мы заходим в эту квадратную трубу со спиралью по бокам и поднимаемся вверх. Мои колени хрустят так, как давно не хрустели. Моё тело гнется под гнётом воспоминаний так, как тростник гнётся под давлением сильного ветра.
– Все в порядке? – спрашивает Правда, наблюдая за тем, как меня клонит к холодному бетону. Она переживает. Она понимает, где мы сейчас. Она сама чувствовала бы подобное, если бы мы оказались в её родном городе и поднимались бы по тем ступенькам, к той квартире, в которой провели некоторое время, сожительствуя.
– Да… всё нормально, – отвечаю я. На самом деле, моё дыхание перехвачено широким пластмассовым жгутом от предвкушения увидеть под дверью моего дома, моей квартиры, кладбище посланий из букетов цветов. Я задыхаюсь от этого и от предвкушения вопросов, которые, возможно, зададут мои друзья… Вопросы, на которые я не хочу отвечать, потому что не хочу искать ответы внутри себя… И я не хочу искать разгадки на старые загадки.
День триста пятьдесят седьмой.
Мои надежды воплотились в быль. Поднявшись на этаж, я не увидел кладбища прекрасных валентинок из разнообразных цветов. Всё было чисто, чинно, и только три записки привлекали внимание. Первая была распечатана на стандартном листе, и это была просьба жильцов дома убрать бардак. Я был уверен, что его составляли те самые соседи сверху. Это было видно невооруженным глазом из-за скудного лексикона оных.
Вторая записка была также распечатана на стандартном листе и, помимо слов негодования, в одном файле содержала чек на оплату за оказанные услуги по уборке. Эти бумажки вызывали лишь лукавую улыбку, полную издёвки и удовольствия от недовольства тех, кого я называл соседями.
Третья записка… на ней сомкнулся уроборос моих мыслей. Это была открытка, и она была прибита на огромный гвоздь, который, в соответствии с размером, должен был пройти насквозь, и это было чем-то реально удивительным, учитывая сталь, из которой и состояла моя входная дверь. Вколоченный кусочек металла успел покрыться тонким слоем ржавчины, а это значило просроченность доставленного сообщения.
Я открыл дверь затхлого помещения и почувствовал запах нежилой комнаты, который подразумевал под собой спёртость и большую концентрацию пыли на каждый миллиметр пространства. Мои друзья молча вошли в квартиру, которая неотвратимо была моей, и я был в этом совершенно уверен. Я знал, что у меня никто не мог отнять недвижимость за неуплату и долги. Я об этом знал и благодарил современные технологии, которые позволяли оплачивать всё с одной пластиковой карты, и у меня была такая с приличной суммой на счету. Она лежала в тумбочке около постели, на которой я редко спал, когда жил здесь. Взять с собой этот кусочек пластика мне не позволила паранойя. Сейчас я оценил тот поступок одной из моих сильных слабостей и поблагодарил за прозорливость.
Я сорвал открытку с двери, прежде чем зашёл в свой дом. Моё опасение насчёт сквозного проникновения подтвердилось и заставило задуматься над тем, как это было проделано, а главное, для чего это было реализовано именно так?! Но я вспомнил про открытку в руке, и вопрос стальной двери и гвоздя отошёл далеко на задний план.
«Здравствуй, не-мой ангел… ангел, потерявший голос… онемевший ангел. Я не знаю, что с тобой произошло… не знаю, для чего пишу тебе это… если у тебя есть возможность, никогда не возвращайся сюда… Если вернёшься… прости мне мой страх… мой не-мой ангел» – прочёл я, и внутри всё свернулось, поставив сначала на одно колено, затем завалив на четвереньки и заставив судорожно, быстро раздувать кислородные мешки в невероятно узкой грудной клетке. Друзья дёрнулись в мою сторону, но я успел поднять руку и остановить их жестом. Мне нужен был кислород. Мне нужно было пространство, которое сработавшей ловушкой становилось тесным и готовилось превратить меня в виноградный сок. Я начал кашлять так, как не кашлял со Свалки. Я кашлял до крови, практически до обморока. Со стороны, уверен, это было страшным зрелищем.
– Встреча, – выдохнул я сотней голосов психоза и сильных слабостей моей больной личности.
День триста пятьдесят восьмой.
Встаю.... упираясь ладонью чуть выше коленного сустава, медленно поднимаюсь с пола. Внутри всё горит огнём. Я должен идти, немедленно. Я знаю, что я должен сделать. Я знаю, что должен это сделать сейчас… меня поведёт сама судьба, и даже если я выйду на дорогу перед фурой, всё равно продолжу своё движение. Так решила судьба, которая перевернёт мчащийся на меня большегруз, лишь бы исполнить собственное предначертание, предназначение. Я молча встаю с пола, ощущая во рту сталь, внутри грудной клетки растерзанные кашлем органы, опустошенность и крайнюю ясность в мыслях. Я готовился к подобному… и сейчас готов.
Слышу лишь догоняющие меня голоса… смазанные звуковые волны родных голосов. Вижу лишь длинный тоннель одной-единственной дороги. Ноги тупыми, механическими движения несут меня по знакомому маршруту в магазин цветов, где работает та, чьи глаза являются мне в предобморочных галлюцинациях и смотрят на меня с интересом, с нежностью, со страхом… Где-то по пути срываю с щеки компресс и выбрасываю его в первую попавшуюся урну. Глубокая рана поглощает кислород подобному тому, как пламя пропитывается им, чтобы поддерживать своё жадное существование. Слегка зажившая рана окисляется, приобретая грубые, чёрные оттенки. Я это вижу в витринных отражения, мимо которых держу свой путь к флористам.
Мой шаг широк. Я чувствую уверенность в каждой мышце, в каждой капле красной жидкости, и спешу в лавку флористов на прописанную в сценарии жизненного пути встречу с девушкой, устроившей кладбище неразгаданных цветочных шифров под моей дверью и каким-то образом вколотившей гвоздь в мою стальную дверь.
Толкаю входную дверь в магазин цветов. Она встречает меня мерзким звоном колокольчика, от которого меня пробирает до самых костей! Который бьёт по мозгам с такой же силой, с какой била вонь в том самом проклятом городе Свалке!
Подхожу к стойке, за которой стоит тот самый молодой человек, который выбросил меня отсюда в прошлый раз. У меня нет никакой обиды на него. Тогда и в рамках той ситуации он был прав, и я понимаю это…
«Понимание своей неправоты должно присутствовать в сознании каждого адекватного человека… Понимание и умение признать собственные ошибки», – думаю я, прежде чем выдавить из себя практически дружелюбное:
– У вас работает одна девушка, – сказал я, после чего постарался описать её, опираясь на собственные воспоминания образа с фотографии. Парень напрягся, прищурился и посмотрел на меня с презрением. Он узнал меня, но в этот раз даже не посмел прикоснуться ко мне. Он почувствовал, что ничем хорошим это для него не закончится. Он понял, что я уже не тот, которым приходил в первый раз, и что в этот раз всё будет иначе.
– Она вернётся спустя несколько минут, – сказал он и вперился в меня.
– Какой цветок символизирует безразличие? – спросил я, чем ввёл флориста в ступор. Он не ожидал такого вопроса от такого отброса, как я.
День триста пятьдесят девятый.
– Гортензия?.. – неловко ответил человек за стойкой, что откровенно пялился на меня, пытаясь понять, что я из себя представляю, пытаясь выгадать, вычитать из мыслей, что я запланировал, стараясь предсказать мои намерения.
– У вас есть такие цветы? – спросил я холодным, полным официоза тоном, не сводя своих внимательных глаз с лица ошарашенного продавца. Его мимика рассказывала о его мыслях… Мысли стали очевидными, как ответ на знакомую загадку. Всё это старательно пыталось натянуть насмешливую улыбку на моё изуродованное морщинами и шрамом лицо, впитавшее усталость и дорожную пыль.
– Д-да… – заикнувшись, сказал парень и тут же добавил: – Сколько необходимо? – спросил он, продолжая свои тщетные попытки залезть в мои мысли, закрытые стальным барьером психоза и сильных слабостей.
– Один, – сухо ответил я. – Пожалуйста, – добавил тут же, вспоминая разговор с мистером Маммона, который был наполнен уважением и вежливостью, благодаря которым получилось провернуть невероятное дело по реактивация механического.
– Конечно…
Парень засуетился, забегал по магазину в попытке вспомнить, куда были убраны гортензии. Он точно помнил, что ещё утром привозил свежие цветы с базы, но сейчас не мог найти. Он потихоньку ругался, переставляя вёдра и вазы с места на место. Наконец найдя, попутно прокляв меня несколько раз, он поинтересовался о том, какая форма оплаты мне предпочтительнее.
– Наличные, пожалуйста, – сказал я, получив свою капельку удовольствия от тех неудобств, которые привнёс в жизнь этого молодого человека, который мне сразу выставил счёт. Я не задумываясь расплатился, а в момент, когда забирал цветок со стойки, зазвенел колокольчик и вошла она.
Этот взгляд, воплотивший невозможное и впитавший в себя чёрную дыру из страха, удивления и готовности бежать… Этот беглый взгляд мгновенно узнал меня, и внутри что-то щелкнуло. Я не стал долго ждать и, сжимая цветок большим, указательным и средним пальцами, подошёл к ней… ни на секунду не отпуская её взгляда.
– Здравствуй, – сказал я и улыбнулся, чувствуя лёгкость внутри. Словно вынули все органы и отложили их в сторону. Подумав об этом, я вспомнил историю механического, и по спине прокатился холод.
– Ага… – смущённо ответила она, продолжая смотреть на мое лицо. – Ч-что с тобой случилось? – спросила она, с жадностью, с вожделением впившись глазами в каждую трещинку на моём лице. Спустя несколько секунд её пальцы, самыми кончиками, коснулись моей порванной щеки.
– Это тебе, – произнёс я и сделал полшага вперёд. Дистанция между нами опасно сократилась, и я понял… теперь я обо всём знал. И видел, как её взгляд покинул рану, чтобы найти мои, а потом посмотреть на цветок, касающийся её плеча.
– Гортензия? – спросила она с обеспокоенным видом.
– Ответишь на один вопрос? – спросил я, продолжая внимательно наблюдать за ней.
– Д-да… конечно, – ответила она и даже немного неосознанно кивнула.
– Ты меня боишься?
Замок изо льда, как по щелчку пальцев джинна, пропал из моей души, оставляя лишь пустое место и невесомость внутри меня… И это было такое приятно чувство!
