John Hall
365 дней тоски
– Свобода… всё дело в свободе… в её количестве, – произношу я, и мой голос слегка срывается из-за тяжести очередного коробка, забитого по-полной. – Пф-ф-ф!
Тяжёлый выдох перед ногами друга сопровождает еле слышимый аккуратный хлопок соприкосновения дна упаковки для упаковок с холодным бетонированным полом.
– Не понимаю – говорит он. – Свобода может исчисляться?.. Или как можно посчитать свободу?..
– Никак? – Я отвечаю андроиду вопросом, заданным самому себе. – Свободу никак нельзя измерить или посчитать, – в моём голосе нет уверенности, так как нерешительность внезапно встала за руль управления. – Её может быть достаточно… может быть слишком много… она может быть в дефиците, – произношу я, вспоминая свой город Грусти, подверженный цензурированию. – Здесь, в городе Творцов… слишком много свободы для Правды… Здесь она задыхается.
– Что значит «слишком много свободы для Правды… Правда задыхается в слишком большом количестве свободы»? – спрашивает мой друг, с лёгкостью поднимая очередной коробок так высоко, как никто из обычных людей не поднял бы. При этом его лицо, словно подстраиваясь или будто бы копируя эмоции, видоизменяется, и одна бровь поднимается выше другой, выстраивая вопросительную гримасу.
– Она из города Менеджеров среднего звена и Офисного планктона, – отвечаю я. – Там тоже существует цензура, прививаемая с пелёнок, и она твердит «вкалывай до самой смерти». Так что мы с самого рождения вынуждены были существовать по графику, со строгим дозированием свободы, отделяя от якобы нужного то, что было действительно интересным… Можно сказать, что мы жили без детства…
День двести тридцать девятый.
Вот и со мной это случилось… Вот переизбыток свободы настиг меня. Я чувствую это камнем, подвязанным к куску жира и жидкости, что тянет… вновь тянет и без того тяжёлые мысли на дно, чтобы взять новую глубину, чтобы взять на себя новое процентное соотношение света и тьмы, в котором не тьма стремится к нулю, а свет отдаляется на минус бесконечность, устремляясь к единице… Жаль, что к отрицательной единице на любой из трёх осей нашего пространственно-временного континуума.
– Все эти бездельники сводят меня с ума, – тяжело выдыхая, я ставлю ящик с товаром на полку стеллажа. – Мы с тобой работаем и пускай зарабатываем больше, но…
– Что «но»? – спрашивает мой роботизированный друг.
– Нет… ничего… – я ощущаю обилие складок над переносицей и упираюсь взглядом в пол с таким усердием, что мог бы сдвинуть планету. – Просто… зависть…
Осознание прибавляет скорости к ускорению свободного падения. Я чувствую волну презрения к самому себе, и она зависает где-то в районе кадыка рвотным комком, который я не готов извергнуть из себя… Не готов показать свою слабость тем, кто в праздном безделье коротает дни и наслаждается свободой мысли, творчества… Свободой, которой наполнена сама их жизнь.
– Зависть – это плохо! – морализирует андроид, с лёгкостью закидывая тяжёлые коробки и ящики на самый верх стеллажа. – Зависть способна поломать тебя… раздавить как букашку!
– Что ты можешь знать о зависти? – язвительно заявляю я, после чего мой друг останавливается. Он выглядит так, будто бы моё высказывание задело его. Словно в один миг он обрел не только разум, но и душу, наполнившую его эмоциями.
Молчание длится практически минуту. Я смотрю на друга и пытаюсь понять, что происходит, но это остаётся чем-то недостижимым, непостижимым для меня в этот момент, так как мои мысли, ведомые камнем зависти вниз, способны лишь на жалость к самому себе. Осознав это, завтрак вновь подскакивает к кадыку, заставляя сорваться с места и побежать в поисках туалета.
«Я опустился до жалости к самому себе…» – моя решимость ругается матом и скручивает органы в спираль.
«Ах, ты… мразь!» – кричит новоприобретённая сильная сторона моего психического расстройства.
День двести сороковой.
«Я понял… я понял кое-что ещё… – смотрю на ужасную картину. – Нет, это не город Творцов… нет… Творчество – лишь прикрытие для ужасной истины», – все мои психические расстройства толпятся в моей голове, чтобы как можно лучше, как можно подробнее впитать каждый атом творящегося перед глазами акта, неподвластного для моего строго-квадратного понимания.
– Нет… это не город Творцов… – произношу я, шёпотом обращаясь к своим друзьям, когда мы сидим на пластиковых стульях, что уютно расставлены на террасе вокруг входа в заведение. – Это город изменённого сознания…
– Угу, – угрюмо кивает Правда.
Её депрессия достигла точки равнодушия. Она похожа на андроида старых моделей с поддержкой односложных ответов на сложные вопросы, с возможностью выполнять требуемые действия, с алгоритмом сохранения целостности хрупкой оболочки.
– Почему?
Мой друг не видит того, что увидел я… Да даже если ему показать, рассказать, объяснить, думаю, он не поймёт того, о чём пойдёт речь. Сделает соответствующий вид, проанализировав базы данных и архивы, но не поймёт.
– А у вас есть возможность употреблять вещественный космос, чтобы изменять сознание? – спрашивает Правда, обращаясь к неодушевленному живому другу. – Магнитные волны?.. Электричество?.. Масла?… – Пере-недо-человек зависает на несколько секунд, которые ему необходимы для поиска и генерации ответа.
– Я думаю, нет, – холодно заключил он. – А для чего вам, людям, необходимо это состояние? – вот о чем спрашивает андроид, и теперь мы сами зависаем, подобно компьютерам, чтобы обдумать и ответить, чтобы донести максимально достоверную информацию.
– Чтобы убежать, – отвечает Правда, глаза которой впитали в себя зазеркалье и показывают не то, что является отражением мира, а то, что показывает отражение её собственного сознания. – Чтобы спрятаться от мира… деструктивного, тяжёлого, страшного…
Её голос впервые лишился тех самых заинтересованных, игривых, звенящих своей красотой ноток. Сейчас Правда говорит с полным пониманием своих слов… даже больше… Она говорит с ненавистью к тем и к тому, кто связан с космическими веществами.
День двести сорок первый.
Наконец мы скопили достаточно, чтобы покинуть этот город, жители которого не покидают собственных фантазий и пределов эгоизма, которые живут в рамках своего воображения и иллюзий, связанных с собственной уникальностью, гениальностью и отрицая факт заурядности, подражательства и идолопреклонения перед самими собой.
«Не сотвори себе кумира», – проскакивало в моих мыслях каждый раз, когда я слышал кого-нибудь из жителей, кто взахлёб рассказывал о своих достижениях и планах на будущее.
– …Не сотвори себе кумира… – проговорил я вслух, собирая продукты в целлофановый пакет.
«Это неправильная формулировка, – услышал в собственной голове голос проснувшегося рассудка. – Куда более правильно объединить первые две заповеди в одну, сказав: «Не стань богом самому себе», – думал я, чувствуя, как ручки пакета врезаются в плоть на моих пальцах. – Хм… с чего бы такие мысли посетили меня?.. Согласно каким таким событиям я думаю о религии?» – эти вопросы каким-то дальним выстрелом мелькали в моих мыслях.
– Скажи, что ты думаешь о религии? – спросил я у андроида, для которого либо вообще нет понятия бога, либо который своим богом должен считать человека.
– О религии? – переспросил мой друг, подключаясь к аккумуляторной батарее, которая даёт ему заряд на несколько дней вперёд. – Я не знаю, что я думаю о религии, – сказал он и посмотрел на Правду, которая лежала на диване той квартиры, в которую мы съехали из хостела по ряду совершенно логичных причин, типа: так намного дешевле, во всех смысла намного удобнее и безопаснее.
– Это так ты передал вопрос мне? – она посмотрела на андроида, убрав книжку от своего лица. Тот одобрительно кивнул.
– Да, – сказал он. – Мне необходимо немного подумать, прежде чем ответить на этот вопрос… А вот ты, думаю, можешь ответить сразу.
– Эм… – протянула Правда. – Я вообще не хочу ввязываться в эту тему, – сказала она. – Во-первых, потому, что это противоречит моим личным взглядам, а во-вторых, потому что не хочу лезть в эту… в это… м-м-м… Короче, я воздержусь.
– Ладно, – сказал я и повернулся к другу. – Ну, так что ты думаешь насчет религии?
– Я подумал и тоже воздержусь от ответа, – сказал он. – Вы, люди, слишком болезненно переносите эту тему, чтобы вступать в это… обсуждение.
День двести сорок второй.
– Куда поедем? – спросила Правда, пока мы стояли в очереди к билетной кассе.
– Думаю, есть смысл доехать до следующего ближайшего города, а там дальше посмотреть, куда можно отправиться, – сказал я, на что мои спутники лишь пожали плечами в стиле «ну, ладно». А дальше мы так и поступили. Просто спросили о том, какой ближайший населённый пункт, дали документы, деньги и были счастливы от приобретения. При всём при этом, как до города Свалки, так и сейчас, меня забавляло поддельное удостоверение личности моего друга, которым тот пользовался в местах, предназначенных только для людей, и там, где его требовали. Где андроид смог раздобыть пластиковую карту, тот не отвечал. Хранился же его документ идентификации персоны в кожаном портмоне, которое так же, как и голову, я забрал после событий на Свалке.
– Спрячь в свою сумку, – сказал я, передавая паспорта и билеты в руки Правды. – Пусть всё у тебя будет. А там, когда будем подходить к автобусу…
Я не успел договорить, а Правда, успев забрать у меня всё из рук и положить в сумку, не успела среагировать. Перед нами пробежал какой-то хлыщ и, сильно схватив сумочку за шлёвку, сорвал её с Правды, повалив ту на землю. Перед моими глазами всё происходило так, будто бы я смотрел фильм, в котором началась сцена с эффектом замедленной съёмки.
Вот я передаю документы и билеты.
Вот Правда забирает их у меня из рук и моментально закидывает в небольшую сумочку.
Вот какое-то неопознанное тело пробегает мимо, схватив сумочку и отправив девушку в неконтролируемое падение.
Мой друг мгновенно сорвался с места, но его массивное тело, прикрытое одеждой, не было предназначено для бега. Всё, на что он оказался способен, – это пытаться быстро перемещать своё тяжёлое тело. Преодолев состояние оцепенения, я тоже бросился в погоню, но те несколько секунд сыграли свою роль. Мы остались в городе Творцов без документов, без билетов и…
– Я надеюсь, деньги ты хранила в рюкзаке, – произнёс я без злобы, без наезда, без чувств. – Потому что, если в той сумочке были ещё и наши деньги… —
Я видел по лицу Правды… я чувствовал те опустошенность и отчаяние, которые она испытывала в этот момент. Я сам ощущал нечто подобное, потому что понимал, что теперь мы останемся тут на неопределенный срок.
– Телефон у тебя остался? А карточка, которую ты всё время пыталась использовать? – спросил я, понимая, что момент чрезвычайной ситуации настал и что нам необходима помощь.
Я посмотрел на Правду и понял, что теперь мы в полной заднице.
День двести сорок третий.
– Идти в полицию нет никакого смысла, – произношу я. – Полиция этого места заставит нас прослушать все песни жанра шансон собственного сочинения, просмотреть постановку с каким-нибудь тупорезным названием «торжество закона» и, при самом лучшем раскладе, начнёт искать через год.
Это, скорее, произносит мой страх, объединившийся с паранойей.
– А что ты предлагаешь? – спрашивает Правда, руки которой трясутся от шока, от обиды и злости. – Или ты думаешь, что мы сами сможем найти шустрого подонка?! Я в этом сильно сомневаюсь! – она практически срывается на крик, неосознанно, ненамеренно, вследствие обстоятельств. – А у полицаев хоть заявление о краже наших документов напишем… и подадим на восстановление. Плюс мне банковскую карту закрыть необходимо, а для этого документы нужны! Хоть какие-нибудь… а у нас никаких сейчас нет.
– Проклятье! – озлобленный рык вырывается из моих лёгких. – Вот же дерьмо-о-о! – выдыхаю я с согласием в неизбежности похода к органам правопорядка. – Ладно… ла-а-адно… пойдём. Но потом мы отправим на поиски!
– Друзья… – произносит человек, составленный из тысячи мелких механизмов. – Я отправлюсь на поиски, так как мне восстанавливать нечего. Встретимся здесь, на этом месте, вечером, и решим, что будем делать дальше, – андроид, словно голос рассудка, делает единственное верное предложение. – Просто, когда всё закончится, заработаем ещё немного и найдём какого-нибудь хмыря, чтобы заказать мне качественную, даже высококачественную подделку… Все согласны? – спрашивает он, а мы лишь согласно киваем, понимая необходимость принятия таких решений.
Так мы расходимся в разные стороны, чтобы встретиться вновь. Правду колотит изнутри от взрывоопасного коктейля эмоций. У меня внутри консилиум из всех моих сильных слабостей, и там, на этом собрании, решительность конфликтует с нерешительностью. Они размазали демагогию на повышенных тонах и готовы вцепиться друг другу в глотки. От такой квинтэссенции внутренней ненависти начинает болеть голова, а внутри… предчувствие ещё больших неприятностей.
День двести сорок четвёртый.
Андроид.
«Интересно… куда он мог побежать, – мысли синтетического человека устремили свой фокус внимания на поиски следов бегуна, скрывшегося с документами. – Будет хорошо, если я его найду. Будет плохо, если он скроется».
В его голове странно пульсировали биты и байты информации, пересекаясь со странной программой, возникшей вследствие конфликта между обеспечением, предназначенным для роботов, служащих на заводах, и тем, которое принадлежало предшественнику тела, которым он был награждён.
«А что я должен сделать, если найду его? – свободное сознание мерно перебирало варианты. – Вернее, что я могу… что мне дозволено?» – сканер собственных мыслей не мог остановиться из-за постоянных сбоев, связанных с… – Я понял! – подумал андроид. – Дело в законах Азимова и в отсутствии этих правил в программном обеспечении моего тела, предназначенного для подавления бунтов и восстаний! – кусочки мозаики встали на свои места. – Но вопрос остаётся в рамках актуальности… Какой логикой мне пользоваться, если удастся отыскать шустрого подонка?»
Андроид молча шёл по предполагаемой им траектории движения воришки. Он прекрасно помнил то направление, в котором удалился юркий человечек, и был уверен, что там, на месте, обнаружит улики, связанные с дальнейшим маршрутом.
– Пусто… – проговорил он. – Такое ощущение, что он прикрепил к себе метлу и заметал каждый оставляемый собой шаг, – он пытался рассуждать так, как это делает человек. – Интересно… куда мог направиться тот, кто чувствует дамоклов меч над своей шеей? – в последнее время он заметил, как его мысли всё чаще и чаще бросались вдаль, куда-то глубоко внутрь, и словно заставляли чувствовать тот аккумулятор, который непрерывно запускает энергию по всем узлам. – Я. Чувствую. Свой. Двигатель, – остановившись, медленно проговорил андроид. – Как я могу его чувствовать? – этот вопрос взволновал его настолько, что он забыл о воришке. – Я могу чувствовать?
Конфликт программного обеспечения и двух логик, заложенных в структуре искусственного человека, внезапной волной разросся по всем ячейкам данных и породил экзистенциальный коллапс в голове андроида.
День двести сорок пятый.
– Интересно, как он там? – спрашивает Правда, пока нас регистрирует какой-то имба с задатками диванного гения. – Получится ли что-нибудь найти или нет… Как ты думаешь? – обращается она ко мне, а я в какой-то странной прострации.
Словно застрявший в полудрёме… словно устал настолько сильно, что голова начала работать, как у некоторых видов рыб. Такое чувство, что я научил своё измученно тело работать следующим образом: пока одно полушарие находится в состоянии сна, второе работает.
– А? – спрашиваю я, всё-таки преодолев преграду из пелены на сознании, будто бы выйдя из тумана собственных мыслей. – Что?.. О чём ты?
– Как думаешь, механический найдет что-нибудь или нет? – Правда замечает неоднозначность моего состояния и со смешком повторяет вопрос. – Просто… как бы тебе сказать… Я не думаю, что оставить его в городе было хорошей затеей.
– Ничего не могу сказать тебе по этому поводу. Возможно… Возможно, затея действительно была не самой лучшей, но так мы двигаемся, даже оставаясь на месте, а если бы он припёрся сюда вместе с нами, у нас вообще не было бы никаких продвижений, – проговориваю я, не покидая рамок своей задумчивости, которая была вызвана как раз моим другом. Мне показалось, что он изменился, но я не мог понять, как именно и в чём именно.
– Что-то не так? – интересуется Правда, которая продолжает говорить до того момента, пока не обнаруживает моего отсутствия в реальности.
– Да-а-а… – тяну я, но тут же передумываю обсуждать волнующий меня вопрос из-за надуманности оснований. – Нет… ничего… нормально всё… Так о чём ты?
– Тебе не кажется, что андроид стал более человечным в последнее время. Его мысли и поступки стали отличаться от тех, которые были, когда его реактивировал мистер Маммона, – говорит Правда, и моя паранойя подпрыгивает на месте.
«Она слышит нас, – одна из моих сильных слабостей паникует, рассмешив остальные расслоения моего внутреннего я. – Она знает всё, о чём мы думаем!» – Паранойя… такая сильная паранойя, подпитываемая страхом, не даёт мне покоя.
– Да, – приходиться подавить в себе это животное чувство страха и ответить. – Я с тобой согласен, – отвечаю я. – В нём будто что-то меняется, и он, и без того человекоподобный, становится ещё более человечным, – в голове буря мыслей и эмоций. – И такое преображение, оно… меня пугает.
– Честно говоря… – тихонько проговаривает Правда. – Мне тоже не по себе от этого… Даже несколько страшно.
День двести сорок шестой.
«Я. Чувствую. Злость… – подумал человек, нутро которого состояло из плотной структуры проводов и сообщающихся шлангов, пульсирующих смазками и каким-то локальным, неиссякаемым топливом зеленоватого цвета. – Я чувствую усталость, злость и… обиду», – думал мой друг, всё больше познавая себя заново.
– Слушай… а почему та жидкость, что циркулирует в тебе, она зелёного цвета? – спросил я у своего друга ещё в прошлый раз, там, на фермах, где мы работали, когда хозяин принявшего нас дома менял культю андроида на мощные тиски.
– Думаю, – сказал он мне тогда, – чтобы было больше черт, которые создают иллюзию нашей разницы, – сказал он мне тогда, и я понял, что это правильное решение, запустить по хитросплетению внутренностей андроида жидкость, отличающуюся от крови по цвету.
– Просто представь следующую картину, – сказал мой друг. – Фабрика, открытое производство, чрезвычайная ситуация, – тогда он просто рассказывал с каким-то холодным безразличием и грустью в голосе. – Как думаешь, кого надо спасать первыми?
– Людей?
Я знал ответ, но из какого-то уважения специально ответил с вопросительной интонацией, неуверенно, чтобы показать отсутствие безразличия и сопереживание моему другу.
– Да… людей… – тот кивнул. – А теперь представь, какова будет реакция, если в завале, ориентируясь по цвету крови, будут сначала ошибочно доставать нас, а потом – хрупких вас? Как думаешь, будут ли в восторге другие сотрудники? – он говорил медленно, размеренно, вдумчиво. – Возможна даже ситуация, связанная с человеческой мнимостью…
– Это как?
Я не понял того, что он подразумевал под «мнимостью». У меня была одна, очень хлипкая догадка, но я не решился её озвучивать. Плюс, в любом случае мой друг продолжал говорить.
– Рабочие-люди могли бы придумать себе мнение о том, что жизни роботов куда более ценные… ведь их можно восстановить, и поэтому спасать нужно сначала андроидов, а люди… как второсортные рабочии, которые не очень вынослив, иногда ленивы, бывают тупыми и требуют намного больше за свои труды, чем бездушная кукла.
День двести сорок седьмой.
Правда.
«Компания, в которую я ввязалась, становится всё более безумной, всё более странной, всё более… влияет на меня, изменяя, начиная с самого основания и доходя до… и я это чувствую… доходя и касаясь моего будущего. В связи с этим… чёрт! Благодаря этому, я никогда не стану прежней! Прилежной, запрограммированной, зомбированной на определенном алгоритме: работай, катайся за город; имей одно хобби, если нищий и два, если богатый… Наполненность кармана влияет на количество свободного времени, которое можно купить себе, или, допустим, тому, к кому испытываешь определенный набор чувств и эмоций… Самое главное в этом следовании программе – стремление к порождению своего продолжения, чтобы был тот, кто продолжит соблюдение столь жизненно-важного алгоритма.
Меня забавляет этот молодой старикан… правда, иногда я его боюсь. Иногда его внешность меняется. Лицо растягивается в неестественной улыбке, и он залипает на… Я даже не знаю того, на чём можно так фокусироваться, чтобы совершенно потерять контакт с миром, с жизнью и… с одной стороны, это очень мило. Не его залипания, а то, как он отпускает схваченную за горло мысль и слегка машет головой в разные стороны, плотно закрыв глаза. Я знаю, что это один из немногих эффективных методов, помогающих справиться с внутренними демонами… когда-то раньше я уже видела такое, но у тех, с кем такое случалось, получалось не так легко и не так непринужденно. Только бомжара с такой внешней лёгкостью умудрялся справить со своими внутренними бесами. И я должна радоваться этому, но почему-то мне страшно.
Андроид тоже сильно изменился. Это… это очень интересно. Единственное, чего я опасаюсь, это хитрость мистера Маммона и его азарт. Интуиция ревёт так, как это делает коала во время брачного периода, с одним незначительным отличием: моё шестое чувство умоляет опасаться этого искусственного человека, несмотря на то, что мой рассудок доверяет ему.
Любопытно… куда нас заведёт та тропа, по которой мы направились в будущее? Интересно… что нас там ждёт? Что ожидает там лично меня?.. Хм-м-м. Робот и бомжара ищут то место, в котором им будет хорошо, а что я?.. Мне и дома было неплохо. Мне и в дороге ничего так. Но чего я хочу на самом деле? Я не знаю… даже не задумывалась об этом».
Правда засела глубоко в погребе своего «я» и перебирала там мысли. Глаза при этом были таким, слово вобрали в себя весь блеск расплавленного, очищенного и подверженного формовке песка. Она даже не обращала внимания на диалог бомжары с принявшим нас представителем правоохранительных органов.
День двести сорок восьмой.
«Когда же ты, скотина самолюбивая, примешь наше заявление о краже?! – заскрипел мой рассудок, наблюдая за медленными действия следователя. – Быстрее шевели ручками, гениальная тварь!» – во мне проснулась редкая злость и её лучшая подруга по имени Ярость.
«Да он составляет целый роман на основе реальных событий!»
«Этот творец с буквами «м» и «к» в начале и конце подлинного описания характера не имеет никакого права вписывать нас в рамки третьесортного сюжетика!»
«Выскажись! Подай голос! Отвлеки его и заставь сфокусироваться на деле, а не на извлечении из себя этого отхода жизнедеятельности мыслительного процесса писателя-графомана!»
Мой психоз устал наблюдать за большим количеством глупых, бесполезных, совершенно отвлечённых от основной цели, действий. Мои рассудок и решительность также уже былм готовы к открытой конфронтации со служителем закона.
– Успокойся, – максимально сдержано произнесла Правда. – Мы должны были понимать , куда и для чего мы идем, – в её словах была сокрыта неудобная истина. – Поэтому теперь единственное, что мы можем сделать, это молча дождаться, когда офицер… – она не только язвительно произнесла, задав определенное ударение на слове «офицер», но и посмотрела таким образом, что защитника правопорядка встряхнуло от какого-то тяжёлого чувства внутри, когда тот поднял голову и увидел мою спутницу.
– Ещё две минуты, и я вас отпущу, – сказал он, тут же вернувшись к нашему делу и приступив к быстрому заполнению бланков. – Где, вы говорите, все произошло?
– На вокзале, – коротко сказала Правда.
– Значит, первым делом мы отправимся туда, чтобы посмотреть записи с камер. Может быть, нам удастся поймать кадр с лицом вора, – проговорил офицер, мысленно продолжая писать свой роман и добавляя туда свои размышления о нашем расследовании.
«Молчи… лучше молчи», – уговаривал я себя, стараясь подавить невероятно сильное желание высказаться, встать и уйти.
– Скажите, может быть, нам положено временное удостоверение личности? – произнесла Правда, которая выступала одновременно в двух ролях: связующего звена между нашей проблемой и попыткой решить её и защитника хрупкого мужчины средних лет в офицерской одежде.
– Да-да! Конечно! – тот закончил работу с нашими бланками и протянул каждому из нас по несколько бумажек для подписи. – Смотрите, временные удостоверения личности вы можете получить здесь, – на бумажке он написал номер кабинета. – Для этого вам потребуются вот эти ваши заявления, вот эти мои бланки и… сейчас, – он полез в шкафчик в своём рабочем столе и достал оттуда квадратную печать с подушечкой, – печать с подписью везде.
Он снял крышечку с печати, открыл коробочек с губкой, пропитанной чернилами, чтобы отпечатать их на штампе, после чего громко хлопнул им по бумаге, оставив там ювелирный, совершенно чёткий след с буквами и цифрами, складывающимися в слова и закодированные последовательности, за которыми кроются конкретные данные.
День двести сорок девятый.
Мы покинули участок, сжимая наши временные документы. На душе было паршиво. В мыслях тоже не было ничего приятного. Все катилось, как всегда, с горы, на самое дно ущелья.
– Сколько время? – спросил я у Правды, которая смотрела под ноги и потихоньку переставляла ноги. Её плечи выглядели так, словно были нагружены мешком с песком, что лежал на площадке, образованной низко наклонённой головой.
Правда, не пытаясь изменить изгиба тела, достала наручные часы из кармана джинсов и назвала цифру, которой человечество привыкло отсчитывать сутки. Назначенная встреча с механическим другом приближалась, и по этой причине мы решили сразу отправиться в условленное место.
– Как же меня бесит этот город, – прошипела Правда, которая до этого момента старалась не высказываться о своих впечатлениях или ощущениях. – Как же меня раздражают все эти люди! – я не ожидал, что Правда остановится и прокричит эту фразу изо всех сил с хрипом, с вибрацией в связках. – Ненавижу!
После долгого глубокого вдоха она резко спустила напряжение, образованное в мешках лёгких. Она сделала это так сильно, так стремительно, что её тело чуть согнулось и направилось вперёд. Шея вытянулась, переходя в подбородок, влекущий за собой большое количество фасций, мышц и связок, выталкивая пульсирующие жизнью сосуды, окрашивая кожу воротниковой зоны и лица в цвета полусладкого или сладкого красного.
– Эй! Успокойся! – произнёс я, подойдя поближе и приобняв Правду. – Конечно, мы в очередной канализации, но это не страшно… Мы сможем разыграть ситуацию в угодную нам сторону и выбраться отсюда со счётом два-один в нашу пользу!
– Откуда ты знаешь об этом? – впервые её глаза стали похожи на кратеры вулканов, обведённые вулканическим пеплом угольного цвета. – Откуда ты знаешь об этом?! Скажи мне, бомжара! – она выпрямилась вместе с шумным вдохом, жилки на висках и вдоль лобной линии пульсировали, сильно выпирая из-под кожи. – Ответь мне! – лопнул гнойник нервного срыва, что набирался с первых мгновений нахождения в городе Творцов. – Почему ты так уверен в том, что всё будет хорошо?
– Потому, что мы вместе, – холодно ответил я. – Мы вместе, и мы найдём способ выбраться отсюда! – нежно, но в то же время крепко я взял её за плечи. – Мы же уже преодолели город Казино! Мы смогли перехитрить сына падшего и старшего из всех ангелов! – Я смотрел на Правду и видел, как она начинает расслабляться… будто бы она услышала то, что услышать хотела… словно одной веры на двоих – более, чем просто достаточно.
День двести пятидесятый.
Некоторое время после нашего разговора мы шли молча. В нашем общем личном пространстве чувствовалось напряжение. И, честное слово, я хотел бы как-нибудь повлиять на атмосферу между нами, но это словно было превыше моих сил.
– Надо позвонить андроиду, – проговорила Правда. – Мы ведь идём на условленное место нашей встречи… Не прикольно будет, если мы придём, а его там нет! – она начала копошиться в кармане в попытке достать мобильный телефон. – Хорошо, что я заставила вас разжиться телефонами. Так хотя бы я всегда могу найти вас и узнать, куда вы попёрлись на подработки.
– В следующий раз… раз ты так хочешь, пойдём вместе! – сказал я с лёгкой издёвкой в голосе. – Посмотришь, попробуешь на себе, что такое физическая работа. В полном объеме!
– А давай! – с вызовом ответила Правда. – Давай! А то мне осточертело самостоятельно ошиваться целыми днями, пока вы работаете… или пока работаешь ты… – она запнулась. – Но это было сказано не в упрёк… а так, в общем и целом… И я никогда не работала руками… только в офисе, только с бумагами… только с цифрами… только на компе… и с мольбертом, красками и палитрой…
– Я понял… понял… – с усталостью в голосе произнёс я. – Кстати… возможность погнуть спину на подработке выпадет уже сегодня или завтра. – в моём голосе звучала горькая усмешка. – У нас же и бабки увели… ведь так?
– Да, чёрт возьми! Где мой телефон?!
Правда совершенно позабыла о том, что телефон увели вместе с деньгами. Это словно стёрлось из её памяти, и сейчас я смотрел на неё со смесью тревоги и непонимания.
– Родная… ты чего? Что ты делаешь? – спросил я, наблюдая за тем, как она сняла со спины рюкзак, чтобы погрузиться в детальные поиски своего мобильного телефона.
– Пытаюсь найти мобильник! – нервно проговорила она, доставая из большого рюкзака свои личные вещи и засовывая их подмышку, чтобы как можно больше освободить пространство сумки.
– Ты чего!… – в моём голосе слышались нежность и переживания. – У тебя увели сотку вместе с нашими средствами и карточкой, которая могла бы спасти нас…
Я положил руку ей на плечо, чувствуя, как та начинает подпрыгивать от движений, которые происходили с телом Правды. Присел, чтобы посмотреть на неё, и понял, что теперь она сломлена.
День двести пятьдесят первый.
– Алло! Да… мы закончили с заявлениями… ага… Ты где сейчас? – спрашиваю я, дозвонившись до друга.
– У меня для вас сюрприз. Приходите туда, где мы расстались, – заговорщически проговаривает андроид, и этот тон волной холодного пота проступает вдоль линии из тридцати трёх или тридцати четырёх позвонков. – Я буду на месте через несколько минут.
Его голос звучит так, как звучал бы у настоящего человека: с чувствами, с эмоциями, с экзистенциальными взглядами.
– Ага… да… хорошо… – проговариваю я, прижимая голову Правды к своей груди. Она выглядит так, словно из неё откачали всю жизнь через тоненькую трубочку. Она обессилена, а душа словно впала в глубокий, практически летаргический сон.
