John Hall
365 дней тоски
День триста шестидесятый.
Девушка внимательно смотрит на меня. Изучает. Старается понять, старается договориться со своими ангелами и с собственными демонами, чтобы дать окончательный ответ. Она гладит мои щёки и словно чувствует ветер тех дорог, по которым я прошёл. Она берёт мои руки и будто бы ощущает груз той ноши, которая по частям осталась позади. Она смотрит в мои глаза, которые способны рассказать множество историй благодаря морщинкам верхнего века, вокруг переносицы и чёрным кругам под глазами. Девушка внимательно изучает каждый миллиметр меня, не отпуская моих рук из своих тёплых, мягких ладоней… Мне кажется, мои мозоли больно впиваются в её нежную, белую, как снег, плоть. Цветок гортензии отложен в сторону. Он тоже ждёт её ответа.
– Нет… больше не боюсь, – отвечает она, и эти слова гречишным мёдом спускаются на истерзанную думами душу и заполняют каждый её рубец, шрамик, каждую неровность, в попытке вывести баланс фактуры и добиться хотя бы минимальной гладкости, плавности.
– Спасибо, – отвечаю я и отпускаю руку этой девушки. Тут же нахожу цветок и беру его, чтобы передать ей. На моём лице лёгкая, лукавая улыбка. Я рад нашей встрече. Я услышал ответ, необходимый мне, как кислород необходим огню… Во всяком случае, в этот миг именно так мне показалось, и стена безразличия дрожит, но не падает, что говорит о моём неподдельном, истинном безразличии.
– Мне пора, – срывается с моих губ.
Сейчас между нами дистанция в несколько сантиметров, и я чувствую электричество, которое излучает она, но… Я не зря отдал ей купленный мной дивный цветок с очень прозрачным сообщением, которое она уже должна была понять.
– Что?.. К-куда?..
Она озадачена, не понимает, что и по какой причине происходит, и, даже не касаясь её, я чувствую мелкую дрожь, что прошибает эту девушку.
– Меня ждут.
На моём изуродованном лице улыбка, свет играет на моей лысой голове, я отдаляюсь от её тела, что магнитом притягивает и не хочет отпускать. Она ошарашена. Просто смотрит и не может пошевелиться. Внутри неё что-то лопается и это что-то нарушает работу всей системы… Она смотрит на цветок и, как мне показалось, всё понимает.
Отхожу на несколько шагов. Затем, справившись с гравитацией тела, я разворачиваюсь и выхожу прочь из флористической лавки. Никогда впредь я сюда не вернусь. Теперь мне осталось лишь вернуться домой, отдохнуть, после чего, вместе с друзьями, покинуть мой дорогой город Грусти.
Мои стоптанные ботинки вновь полируют смесь битумов. Мои ноги сами ведут меня по наизусть знакомому маршруту. Я смотрю по сторонам и понимаю, что за время моего отсутствия, единственное, что изменилось, это я сам! Удивительно… непонятно… отчасти страшно… по большому счёту, так приятно! Город остался прежним, а я – нет!
День триста шестьдесят первый.
Возвращаюсь в квартиру. К этому моменту мои друзья, уставшие за последние сутки, проведённые в автобусе, мерно и спокойно посапывают в оголодавшем без голосов пространстве комнат. Я чувствую это прекрасное, это мягкое спокойствие, которое даже не колеблется, которое наполняет всё подобно тому, как рука тату-мастера наполняет тонкую стерильную перчатку перед работой.
Мне нравится такая тишина и спокойствие. Ещё больше мне нравится то, что мои друзья находятся в одном безопасном месте и не рискуют своими жизнями. Ещё… мне почему-то кажется, что я как-то очень быстро постарел за последний эпизод нашего путешествия, за время пребывания в городе Правосудия, где это самое «правосудие» шили тонкими, прозрачными нитками, которые при желании можно было перекрыть, перешить, заменить на более жирные и весомые… Что и делали, чем и пользовались высоко посаженные должностные лица… На чём они в итоге и погорели.
Я потихоньку, невесомой тенью, просачиваюсь в свою квартиру, чтобы не потревожить мирный сон друзей. Конечно, я прекрасно понимаю, что мой приход заметил механический и, скорее всего, не двигается с места, понимая, что я неспроста веду себя, как мышка, что хочет дёрнуть печеньку со стола. Так я захожу на кухню и закрываю за собой дверь. Ставлю чайник и присаживаюсь за стол. Все эти движения автоматические. Они отработаны годами и производятся моим телом незаметно для моего мозга. И вот я сижу на своём месте, где иногда работал за ноутбуком, заливая свое никчёмное существование дешевым кофе со вкусом разочарования. Дверь за моей спиной потихоньку открывается. Раньше я мог лишь мечтать об этом, а сейчас она взаправду потихоньку приоткрывается, но я не оборачиваюсь. Я жду того, что последует дальше… А дальше, как и в тех старых мечтах, на моё плечо ложится тёплая, мягкая, небольшая ладонь, отчего я слегка вздрагиваю, понимая, что происходящее – не сон… что это то, о чём я когда-то мечтал.
– Всё в порядке?
Это Гарпократа. Она пришла, и я чувствую, что момент нашего разговора наконец настал. Она уже давно готова поговорить обо всём случившимся, а вот я… Только теперь я поймал свою готовность за хвост и не был намерен упустить этот момент.
– Скажи… – начинаю я, не оставляя ей ни единого шанса отмолчаться, – Тот поцелуй… Что это значило? – мне неловко от этого вопроса, но я знаю, что его необходимо задать, чтобы избавиться от любого рода недосказанности между нами.
– Признательность за то, что ты разорвал цепи моего прижизненного, пожизненного сна, – отвечает она не раздумывая, и тут же её лицо наливается пунцовым, ярким, сочным, прекрасным. – Теперь я живая, и я чувствую жизнь в каждой клеточке своего преобразившегося тела! Я благодарна тебе за это! Безмерно! И готова идти и с тобой, и за тобой хоть на край света! Уверена, что то место, которое ты ищешь, стоит того, чтобы увидеть его вместе с тобой!
Услышав это, я расплываюсь в улыбке облегчения. Она сказала то, что я хотел услышать… что мы пойдём вместе дальше, до самого упора… А ещё, что в этом поцелуе нет романтики… нет романтики, и это хорошо. Романтика – это то, что могло размозжить все наши планы по поиску идеального места для нашей жизни на нашей планете Меланхолии.
День триста шестьдесят второй.
– Спасибо вам… спасибо, что выцепили, выдернули, вытащили меня из тотальной тоски моего города Тишины. Спасибо вам, что вытравили мой родной город из меня, из моей души, из моего нутра!.. Спасибо, что спасли меня! Потому что, и в этом я уверена, если бы не вы, я бы приехала в город Правосудия забитой мышкой, решила бы все свои рабочие вопросы и вернулась бы к небольшому окну напротив входной двери своего комфортабельного ящика из четырёх тонких, практически картонных, стен! И смотрела бы ночами вниз, пытаясь прикинуть то, как быстро потеряю сознание и потеряю ли вообще к моменту столкновения…
Я даже не знаю, почему присоединилась к вам! Это просто безумие! В том автобусе я хотела прикончить его! И это при том, что я маленькая, хрупкая и… застенчивая… нелюдимая… неконтактная… И ко всем этим словам сейчас я приставляю «была», потому что они больше не характеризуют, больше не описывают меня, и это благодаря вам! И я этому несказанно рада! И я понимаю, что не могу сравнивать, но ощущение такое, словно всю свою жизнь я была на ракете, внутри шаттла, который выбросило в открытый космос без возможности вернуться домой. А потом случилось следующее: устав сидеть в этом маленьком, персональном пространстве, старательно составленном из одиночества, я сделала усилие, надломила прочные опоры своих устоев, наконец надела скафандр и решилась на то, чтобы просто сделать один шаг… И я его сделала… и мне понравилось! И чувство у меня как раз такое, будто бы я делаю этот шаг! Каждый раз по-новому, в вашей компании!… Мне хочется дышать! Одновременно с этим, я задыхаюсь от восторга! Меня трясёт от страха, и ноги подламываются! И они сами рвутся вперёд, чтобы воплотить этот шаг в жизнь и вновь почувствовать космос вокруг! Космос внутри!
Я больше не хочу быть размером с коробок… с ящик… который может быть использован как универсальная капсула странного, но высокоэффективного крематория. Сейчас каждый дом я представляю таким крематорием с ячейками. Мне кажется, когда-нибудь придумают такие здания, в которых люди будут жить в стальных комнатах квартир и которые будут освобождаться сжиганием и выдуванием, подметанием или собиранием пепла в урну. Будет такое экологические чистое, практически безотходное использование биоматериала. А я не хочу быть таким материалом! Больше не хочу… А вот жить и наслаждаться жизнью хочу! И все это благодаря вам и несносности, полному отсутствию тормозов нашего бомжары, который просто взбесил меня тогда!
А ещё… знаете… я думаю, в ближайшем будущем мы не сможем остановиться. Думаю, мы так и будем идти от одной точки к другой… Возможно, в этом и заключается смысл? В том, чтобы идти и искать? Вы не думали об этом… с этой стороны? Чтобы быть в космосе под открытым небом, а не в душном ящике из стен.
И я не хочу останавливаться… Хочу продолжать это движение, потому как оно стало началом нашего общения, так как оно спасло меня от одиночества… И мой выбор остановился на двери, а не на небольшом окне напротив.
День триста шестьдесят третий.
Вот Гарпократа и сказала обо всём. Мои друзья лишь ностальгически улыбнулись, сказав что-то вроде: «Конечно! Мы и дальше будем двигаться вперёд!» Самое смешное заключалось в том, что никаких других мыслей не было! Наш путь был предрешён заблаговременно и содержал в себе ёмкое выражение «куда-нибудь», и каждый из нас понимал, что нас, возможно, не обрадует рай… и каждый из нас понимал, что нас не напугать инферно.
Механический начал приходить в своё обычное состояние, в котором тот задавал вопросы типа: «Почему люди чувствуют свои чувства?» или «По какой такой причине человечество пытается истребить всё вокруг, в том числе и себя?», «Для чего изобретать способы так красиво умирать, чтобы после вовсе не мертветь?» Некоторые из его вопросов, как и раньше, были лёгкими, и ответы не вызывали никаких неловких размышлений, а некоторые заставляли покопаться в собственной душе и доставать с самого низа, со дна, какую-нибудь непотребность, от которой сердце начинало по-собачьи скулить и от этого хотелось завыть! В том числе, и от боли.
Правда… Ей было тяжелее всего, но она боролась. Изо всех сил переламывала себя, чтобы осадить ужасы, чтобы завалить их приятными моментами, чтобы избавиться от навязчивых ночных кошмаров.
Каждый раз, проходя мимо художественной мастерской, Правда делала больно себе. Она выбрала этот путь как единственный способный восстановить интерес к жизни. Я видел, как она заходила внутрь, проходила мимо мольбертов, как брала в одну руку палитру, и та начинала подрагивать. Видел, как она брала кисточку, и эта рука начинала ходить ходуном, из стороны в сторону. Видел, как на лице Правды эмоции рассказывали тяжёлую, кровопролитную историю внутреннего сражения. Самое паршивое заключалось в том, что она, моя дорогая подруга, терпела поражение. Раз за разом самоотверженно подбиралась к бастиону, а потом её захлестывала буря воспоминаний и боль в изуродованных погодой пальцах… после чего появлялось понимание, что она потерпела поражение… затем были слёзы… и двойная порция боли.
– Ты справишься, – произнёс я, приобняв Правду. – Рано или поздно ты сможешь переступить эту черту, – я наблюдал за тем, как по её щеке спускается одинокая слеза.
«А ещё… этот цвет волос… он очень подходит тебе», – я хотел это сказать, но мой рассудок остановил меня.
«Не посыпай рану солью», – прозвучало в моей голове, и я понял, что пока что лучше промолчать… время ещё не наступило.
– Я не могу обещать, но… я приложу все свои силы, чтобы ты… чтобы тебе… чтобы всем вам больше не пришлось проходить через подобное тому, что было в городе Правосудия. Даже если мне придется отдать всё…
Правда не дала мне закончить мою речь.
– У тебя ничего нет, – лукаво хмыкнула она. – Поэтому ничего не надо говорить… Простой делай то, что делаешь всегда!
– Что? – я не понял, о чём она говорила, за что получил насмешливый, хитрый и даже кокетливый взгляд.
– Будь безумцем, который ныряет в ад и возвращается с новыми силами!
В её словах был пафос, была насмешка… было бескрайнее уважение перед моей готовностью двигаться… двигаться без остановки, без цели, без плана!… Ведь, если нет плана, не на что надеяться… двигаться вперёд без веры и надежды! Только на своих силах и безумии.
День триста шестьдесят четвёртый.
Нескольких часов мне хватило для того, чтобы уместить всю свою прошлую жизнь. Точнее, все те дела, которые тянулись за мной с момента моего бегства.
«Боже… моя жизнь была столь ничтожной, что уместилась в несколько часов?!» – подумал я, посмотрев лишь на кучку оплаченных счетов и на чек с той суммой, которую я закинул на все ту же банковскую карту: «Как бы то ни было, но недвижимость остаётся недвижимостью… несмотря ни на что», – подумал я.
«Ах ты, презренный… мелочный… расчётливый».
«Вернулся домой и поплыл! Оставил себе один-единственный шанс, чтобы вернуться!»
«Какое же ты ничтожество! Ничего так и не понял… ничего так и не выучил… ничего так и не почерпнул от нас – единственных твоих сильных черт!»
Мой психоз пришёл в движение. Он был недоволен моими действиями и ругал меня на чём стоит свет. Мой психоз хотел лишь одного – сгореть от стыда за меня, за нас, и внутри от этого было паршиво! Даже несмотря на согласие рассудка.
«Если вдруг мы когда-нибудь остановимся… если когда-нибудь это путешествие подойдёт к концу… недвижимость можно продать, обменять… Это как инвестиция в будущее!» – рассудок рассуждал, пытаясь успокоить недовольный психоз, который выступал катализатором хаоса моей жизни, который вёл меня через кладбище брошенных велосипедов, через город Свалку… Который был со мной тогда, когда тело выкручивало на качелях агонии с пляшущей танец смерти температурой от сорока до тридцати пяти и обратно, когда я запускал пенициллин по магистралям своих сосудов.
«Презренный… маленький… мерзкий человечек с безумием в черепной коробке».
«Всего лишь грязь, что так старательно пытается не казаться самому себе гнилью!»
«А мы так надеялись, что ты изменился… мы так гордились твоим прогрессом! До достижения тобой этой точки деградации».
Мой психоз скулил, ныл, ругался и смеялся надо мной, но мне на это было наплевать. Этому я наверняка научился… Плевать на чужое мнение о своём внешнем виде, на мнение о словах и поступках, и именно этот мой приобретённый навык красноречиво заталкивал кляп в бездонное, бесконечное количество глоток моего психоза… Именно эти действия давали мне повод с наслаждением улыбаться, получая удовольствие от того, насколько я изменился и стал совершенно другим человеком. В чьей груди аккуратно сочетались решимость и нерешительность, ярость и безумие, рассудок и психоз.
Мы покинули серое здание, трепетно хранящее насытившиеся нашими жизнями стены моей квартиры. Оставили позади стальную дверь с дырой и гвоздем, закрывающим эту дыру… Больше никогда под ней не будет могилы цветочных посланий. Я подумал об этом и как наяву увидел глаза той девушки. Они смотрели на меня с теплом, но обеспокоенно, словно зная о печальном будущем, которое ждёт где-то впереди.
«С тенденцией попадать в неприятности… я уверен, что единственное место, где мы будем счастливыми, отдохнувшими, безмятежными…» – размышлял я, стороной обходя единственное слово, прекрасно описывающее самую идеальную комнату, поселившись в которой, я автоматически прекращу процесс создания пути под ногами.
Мы отошли на несколько метров от подъезда. Я был полностью поглощён своими мыслями о будущем, которое мог рассмотреть в отражении её, приснившихся мне наяву, глаз, как эти глаза воплотились передо мной двумя прекрасными радужками с чёрными точками зрачков.
День триста шестьдесят пятый.
Мои друзья стоят в стороне. Мои сильные слабости покинули наше общее тело и отошли к друзьям, и все они наблюдают за нами – причиной, по которой жизнь крутанула на пятьсот сорок градусов по абсциссе и на сто восемьдесят по ординате… вывернув жизнь наизнанку. Они молча наблюдают… с интересом, с трепетом, но я этого не вижу. Всё мое внимание сфокусировано на этой девушке, которая пришла сюда с каким-то цветком в руках, и это не гортензия.
– Привет.
Впервые её лицо, которое запомнилось мне безжизненно белым, содержит что-то вроде нежно-розового цвета. Она смущена, но глаз не прячет, не отводит, смотрит прямо. Вижу, она хочет что-то сказать. Не тороплю. Жду. Пропитываю свою душу бесконечной глубиной её зрачков и наполняюсь ей, чтобы потом наполниться тем, что вертится в её мыслях в попытке сорваться с языка.
– Это тебе, – она протягивает цветок. – Надеюсь, ты знаешь, что это значит…
Вот теперь её смущение достигает своего предела и теперь она отводит взгляд. Я пропитан пустотой и не пойму… Я не знаю, что значит тот цветок, и поэтому не понимаю, о чём она говорит.
– Спасибо… – лукаво улыбаюсь я, понимая, что пора идти. – Да, теперь ты меня не боишься… – смотрю на неё, самостоятельно пришедшую ко мне, чтобы подарить один-единственный цветок.
– Больше не боюсь… Да, ты сильно изменился, но в лучшую сторону, – произносит она, и её голос звучит прекрасной музыкой, которая могла бы стать той, которую я хотел бы слышать в своём новом доме, в другом, отличном от этого, месте. Она протягивает мне этот цветок, но я не могу его принять, так как мне некогда будет заниматься поиском и переводом этого сообщения.
– Прости, – срывается с моих губ все с той же лукавой улыбкой. – Но я не могу взять столь прекрасный красный цветок… Я ухожу, – произношу я… а внутри пусто. Я не могу пропитаться глубиной её мыслей, потому что не понимаю того, о чём она говорит. Ждать нет времени, потому что меня уже ждут… Вот именно это и вертится, и копошится внутри меня мерзким голодным червяком.
– Но… как же… – волнение, непонимание, даже страх проступают на её лице. – Ведь… я же… – бормочет она, захлебываясь собственными словами, кашляя отрицанием. – Я… же… гвоздику… красную…
– Прости, – произношу я, разворачиваюсь и ухожу. Чувствую себя последней гнидой, но ничего не могу с собой поделать. Я не знаю значения этого послания и разгадывать не намерен.
«Некрополь её посланий пополнится ещё одним… переданным лично», – ко мне возвращается голос рассудка. Он звучит нотками грусти, словно зная, словно всё понимая, но не желая открыть мои полузакрытые глаза.
Она остаётся позади.
Я слышу тонкий свист. Удар об асфальт. А потом звук скрежета по смеси битумов. Я все это слышу, но не оборачиваюсь. Моё сердце, моя душа держат меня вместе со всеми сильными слабостями, которые в один голос кричат: «Не смей! Так будет лучше!» Я смотрю на друзей, на лицах которых отпечатывается тоска, что появилась вместе с мерным стуком каблучков за моей спиной.
Я подхожу, смотрю на них, а потом машу рукой, и мы отправляемся на вокзал, в удобной, мягкой, многозначительной тишине.
P.S. «Красная гвоздика – моё сердце страстно стремится к тебе. Красная гвоздика, размазанная по земле – мы больше не увидимся… ни-ког-да».
