John Hall
365 дней тоски
День сто пятьдесят седьмой.
Раскаты выстрелов. Свинцовые раскалённые шарики, прошедшие мимо, но встретившие свои цели где-то за спиной. Крики, суета, давящий на череп противогаз, страх… Свалка оказалась не самым приветливым и не самым гостеприимным хозяином. Или, можно сказать, совсем неприветливым и совсем негостеприимным.
Мы с киборгом бежали вперёд. Я, не обращая внимания на усталость и мышечную боль, сам бежал, как киборг, а мой друг, выглядящий испуганным и не желающим умирать, бежал так, как может бежать только человек.
– Что происходит?! – кричал совершенно сбитый с толка друг. – Почему всё это происходит?! Почему вы, люди, вечно стремитесь убить людей?! Неужели вам недостаточно натуральных причин для смерти?!
Я не мог ответить из-за страха сбить дыхание, что стало бы причиной замедления, остановки и возможной смерти. Позади слышались выстрелы и взрывы, что не внушало чувства безопасности, а наоборот – стимулировало выработку кортизола и адреналина, заставляя давить на стопы изо всех сил.
– Эй, вы! – голос со стороны заставил перевести фокус с собственных мыслей о спасении на источник звука. – Сюда!
Высокий седовласый мужчина махал рукой.
– Ловушка? – спросил я у киборга.
Тот задумался на несколько мгновений. Его лицо перестало отображать застывшее в немом вопросе непонимание и вернулось к обычному бесстрастному выражению.
– Нет… – сказал он и резко изменил траекторию движения, а я последовал за ним, и, когда до седого оставалось несколько метров, мой друг добавил: – Наверное.
Поворачивать назад или в другую сторону уже не было смысла. Возможно, было опасно, так как в таком случае мужчина мог принять нас за врагов и расстрелять в спину. Чтобы исключить все побочные варианты и оставить самые возможные два, то есть да или нет, мы подошли к крикуну, и тот жёстом предложил нам войти в дверь, словно сшитую из трёх автомобильных.
День сто пятьдесят восьмой.
Наконец нам всё пояснили. Нам всё рассказали. В зале, выстроенном из корпусов автомобилей. В месте, расположившемся где-то ближе к сердцу свалки, где собралось много жителей этого места. Среди них можно было увидеть и роботов, и киборгов разных времён и разной степени разваленности. Мы смотрели на них и были чужаками, которые ничего не знают и ни о чём не догадываются.
– Линия обороны вновь сместилась. На прошлой неделе мы взяли вокзал и продвинулись к переработке, но за эту неделю мы слишком сильно устали и… – мужчина, позвавший нас в убежище, с досадой выдохнул: – Мы вернулись туда, откуда начинали.
– Что у вас тут происходит? – спросил мой друг, который был намного сильнее и храбрее, чем я.
– Война, мой друг… война, – сказал мужчина. – А вы… те, кто попали в наши разборки, и теперь у вас есть два выхода: присоединиться или нет.
В его глазах сверкнули холодные огоньки ярости.
– Но… ведь мы… непричастны… – проблеял я.
– Как и другие, кто так или иначе попадают на Свалку. Только одни сразу сваливают и не попадают в разборки… а другие как вы!
Мужчина засмеялся, а за ним раздался смех сотен мужчин, женщин и машин. Моему возмущению, страху и непониманию не было предела.
«Давай!»
«Покажи ему!
Покажи им всем!
Что ты можешь и на что способен!»
Мой психоз злобно шептал, уговаривая влупить с оттяжкой прямо по роже. Мой рассудок поддерживал моё расстройство личности. Даже моя нерешительность, пускай скромно, но тоже желала, уговаривала меня на этот удар.
– Что вы нам предлагаете? – сквозь скрип зубов спросил я, обращаясь к лысоватому седому здоровому старику, доверия к которому не было до этого и к которому не будет никогда.
День сто пятьдесят девятый.
Люди делятся на два типа, и я из второй категории. Это выяснилось через несколько часов после того, как мы с мои другом вынужденно вступили в ряды одной из двух правящих свалкой группировок. И вот я уже лежал в груде мусора, свернувшись калачиком и закрывая уши ладонями. Я плакал и бился в подобии конвульсий и ничего не мог с собой поделать.
Соглашаясь с условиями старика, я не думал о том, что… Начнём с другого… с того, что никогда прежде я не видел смерть. В моих мыслях она была чем-то далеким. И это несмотря на прогулку сквозь кладбище велосипедов! Здесь же мне выдали ружьё и отправили на передовую, и я шёл с чётким желанием выжить, несмотря ни на что. И так было ровно до момента первого выстрела, который прозвучал в нашу сторону и который вскрыл аккуратную черепную коробочку идущего со мной рукой об руку парня лет двадцати. Я во всех подробностях увидел, как лопается затылок, и запомнил тот звук, с которым жир и вода расплескались из образовавшегося отверстия. На этом моя решимость и закончилась. Я больше не пытался уговорить себя: «Жми на гашетку и не думай ни о чём». Так я стал трусом, не став ни воином, ни убийцей. Лишь только киборг прицельно бил противника, избегая ряда фундаментальных правил Азимова.
– Вставай! Вставай! – мой друг тряс меня, ухватив щипцами за рукав куртки. – Вставай и отступаем! Их слишком много… стоящие позади уже валят! И нам надо! – с беспристрастным страхом говорил мой друг, приводя меня в чувство.
День сто шестидесятый.
Мой друг вытащил меня с этой мясорубки с огромным трудом и с помощью двух бойцов, что ушли дальше всех и заметили нас на обратном пути. Мы оказались отрезанными от обеих сторон, оказавшись в самом центре временного затишья, и перед нами открылись возможные перспективы развития событий. От плена до гибели, от побега со свалки, усыпанной трупами, до возвращения в ряды одной из равно неправых сторон.
Я точно запомнил те чувства, ту ночь. Моё тело и рассудок будто остановились. Будто бы была нажата одна небольшая красная кнопка с символом переключения импульса, посредством счётчика считающего поступающие инфракрасные сигналы с нуля до единицы и обратно.
Меня посадили около импровизированного огня. Было холодно, было голодно, было страшно. А внутри был сухой лёд. Он же пульсировал по сосудам. На каком-то автомате я стащил с головы противогаз и постарался набрать в лёгкие свежести… вместо этого откашлялся кровью и получил мощное головокружение и… клок волос, слезший с головы. Клок серых как пепел волос, слезших с моей головы в консистенции стальной губки. Я посмотрел на них и бросил в огонь. С треском, за секунду… меньше, чем за секунду, они превратились в ничто. Так же и я, несколько часов назад увидев гейзер из жира и жидкости, сгорел изнутри, превратившись в ничто.
Мой друг общался с бойцами. Они не осуждали меня. Они слишком много и часто… практически ежедневно встречали таких, как мы… как я… Встречали тех, кто готов бороться за свою жизнь ровно до первой практически личной встречи со смертью.
День сто шестьдесят первый.
Перед самым рассветом мы разошлись с теми двумя, кто помог нам выбраться из эпицентра мясорубки, увернуться от острых лопастей, которые поставили бы жирную точку в историях одной моей тоски и одного существования синтетической копии человека.
Раскалённый диск поднимался из-под ломаной линии мусора. Появившиеся лучи солнца сдвинули вонь помойки на несколько микронов, чтобы после нещадно начать поощрять гниение и выделение отравы.
– Уверен, здесь больше никогда ничего не вырастет, – сказал мой друг. – Если убрать весь мусор, если оставить чистый грунт… здесь всё равно ничего не вырастет.
– А если и вырастет, то будет содержать в себе совершенный яд, – добавил я. Через секунду далеко позади раздались хлопки выстрелов и раскаты взрывов. Казалось, что голоса, двигаясь по инерции, умудряются добежать до нас.
«Хорошо, что мы…» – я ничего не сказал, лишь подумал об этом.
– Эй! Стоять!
Услышав это, я почувствовал, как сердце бешено забилось в клетке рёбер, а рука сама легла на ружье, свисавшее с плеча.
– Мы просто уйдем отсюда, – услышал я голос киборга, который среагировал быстрее меня.
– Вы вооружены, значит, либо связаны с нашими врагами, либо дезертиры.
Я услышал еще один голос. Высокий, скрипящий, ужасный голос, за которым последовало недовольное ворчание ещё троих человек, двумя из которых были женщины.
День сто шестьдесят второй.
Даже не знаю, считать ли везением полную опустошенность моего желудка? Если бы я был сыт, то измазался бы в собственной рвоте, а так лишь прокашлялся желудочным соком.
Мои руки содержат в себе трагедию Вальдивия, и я до сих пор не могу поверить в произошедшее, пробираясь по свалке… Измазанный в помоях, масле и крови, я стараюсь найти край гнилой земли, покрытой отходами и ржавчиной. Иногда мои ноги соскальзывают, и я падаю вниз с огромной надеждой наткнуться своим телом на острый кусок арматуры и застыть так, как может застывать мгновение.
Я не могу поверить в произошедшее, и, кажется, киборг тоже не может. По этой причине мы молчим… наверное.
– Достали… – говорю я, обращаясь к разведчикам одной из сторон.
– Мы. Просто. Уйдём, – повторяет мой друг в максимально дипломатической манере.
– Обыскать и связать! – командует один из голосов.
– Ну уж нет… – шиплю я, ощущая нечто новое, нечто страшное внутри себя… Нечто, что отправляет на цепной поводок и рассудок, и психоз, и ряд моих патологических чувств.
Я помню два момента… тот, когда щёлкнул затвор, и тот, когда мой желудок подвергся самоочистке, навсегда извергнув из тела ровно двадцать один грамм. Тогда я уже был измазан в вишнёво-томатном соусе с примесью машинного масла.
В очередной раз я кубарём лечу вниз и надеюсь напороться на штырь. Чтобы тот прошил меня насквозь, но мой друг вновь спасает меня, встречая острые углы лицом… своей оторванной от тела, замершей головы.
День сто шестьдесят третий.
Прозвучала череда выстрелов. Эти звуки – эхо в моих ушах… Эффект реверберации в моём разуме и рассудке, уснувшем, заткнувшемся… вместе с психозом, нерешительностью, страхом и паранойей. Я будто бы откатился во времени и вновь готов нырять в раковину, заполненную водой.
Первые несколько выстрелов сделал я. Состояние стресса, аффекта правило моими глазами и руками… Первые несколько выстрелов пронзили свои цели и отбросили растерзанные дробью тела. Оставшиеся несколько выстрелов также впились свинцовой дробью во вражьи шмотки, кожу, мясо и кости. Но было уже слишком поздно… противостояние всегда брало своё от противоборствующих сторон…
Киборг стал преградой между мной, ублюдками и пчёлами пуль их автоматического огнестрельного оружия. Его тело превратилось в невосстановимое решето.
Когда всё закончилось, с тела одного из противников я снял рубашку. Сорвал голову с груды мусора, которая несколько минут назад была телом моего друга. Аккуратно положил в футляр из той самой рубашки и привязал к своему ремню.
– Мой друг… давай вновь… громко… помолчим, – сказал я и пошёл дальше, на поиски того места, где смогу остаться.
Я шёл, падал и скатывался вниз по мусору и обломкам… Надеялся наткнуться на острое и погибнуть здесь, но мой друг продолжил защищать меня. Он тоже не хотел завершить своё путешествие здесь… на помойке.
День сто шестьдесят четвёртый.
Мне приходилось питаться мусором. Искать менее гнилые куски и запихивать в себя… подавляя гордость и рвотные позывы… подавляя постоянное головокружение от пищевого отравления лёгкой или средней тяжести. Вот так я и шёл сквозь помойку, оставив позади боевые действия, отголосками долетающие до меня, и друга, позволившего мне продолжить мой поиск.
Последний клок волос слез с моей головы в тот момент, когда я вновь попытался сделать вдох, сняв противогаз. Ещё один сгусток алой жизни я выплюнул, согласившись на последующие несколько часов стального привкуса… Наверное, я медленно разлагался изнутри.
В торжественном трауре молчали моё расстройство личности, мой рассудок и кучка самых мерзких чувств.
«Даже не знаю, чего от них ожидать… и знать не хочу. Единственное, о чём мне остаётся мечтать в данный момент, – выбраться отсюда».
Если бы мой друг был бы жив, он открыл бы какую-нибудь интересную для обдумывания тему, но он затих и лишь его голова билась о бедро, будучи привязанной к ремню, в импровизированном мешке из рубашки.
«Я найду достойное место для того, чтобы упокоить тебя, – думал я, иногда возвращаясь к случившейся перестрелке. – Как в тех полях, где нас встретили те люди и дали нам кров и работу… – Я запнулся от голода и заурчавшего желудка. – Я бы отдал всё за кусок обжаренного свежего мяса и стакан воды…» – думал я и погружал руки в отходы под ногами – блуждать в поисках того, что можно было бы съесть.
День сто шестьдесят пятый.
«Ты то, что ты ешь, – проскакивает мысль – Я. Ем. Гниль», – следующая мысль вгоняет меня в тоску и рвоту. Конца и края свалке нет. Меня поражает объём человеческой мерзости… моей мерзости, в частности…
Я спешу сбежать отсюда. Я преследую одну цель: выжить, несмотря ни на что. Правда, уровень сложности «экстремально сложный» вставляет палки в колёса, и я боюсь за то, что не смогу дойти до вожделенной точки, о которой сам ничего не знаю.
«А ведь все так хорошо начиналось…» – думаю я, вспоминая свой первый день в дороге. Тогда, взяв все сбережения и никому не сказав ни единого слова, я совершил побег из тюрьмы собственного существования… И даже сейчас, пытаясь прожевать кусок чего-то, покрытого коркой из плесени, я не сожалею. Я чувствую себя живым, а не тем, кто лишь пытается таковым казаться.
– Что за звук? – спрашиваю я сам себя, услышав шуршание. – Это… это… вода?
Я не верю тому, что слышу. Я не вижу источника звука. Продолжаю идти, основываясь на своих ощущениях. Вроде даже начинаю ощущать запах свежести. Это забавно… в противогазе чувствовать запах свежести.
– Я могу чувствовать звук обонянием, – смеюсь над самим собой.
Делаю ещё несколько шагов вперёд и… падаю… в очередной раз падаю вниз, встав на кусок металла, который соскальзывает и начинает своё скольжение вниз. Я бьюсь, кувыркаюсь, а потом моё лицо окунается в воду.
«Какая приятная прохлада», – думаю я, чувствуя её сквозь резину маски.
День сто шестьдесят шестой.
Водоём оказался рекой. Присмотревшись, я разглядел другой берег, а вдалеке, на самой кромке, какие-то здания. Я встал на усыпанном мусором берегу и посмотрел на то, как куски ржавой стали и отходов уносит сильным течением.
«Смогу ли я?» – прозвучал вопрос в моей голове.
Я же заранее знал единственный приемлемый ответ: у меня нет выбора, я просто обязан сделать это. Но перед тем, как броситься вплавь преодолевать очередное препятствие, мне пришлось найти кусок относительно чистого и сухого целлофана, чтобы обернуть им деньги и спрятать голову друга в новую защитную оболочку.
Мне пришлось снять противогаз из-за громоздкого фильтра, который при любом раскладе все время был бы погружённым в воду. Средство фильтрации воздуха я также спрятал в пакет и подвесил за ремень на изорванных джинсах. Ещё, посчитав движение толщи воды слишком быстрым, я принял решение найти что-нибудь, что могло бы поспособствовать быстрому или хотя бы безопасному плаванию. Для этого из-под груд мусора я извлекал пакеты, клал их на воду и проверял на плавучесть. Отложив в сторону два самых предрасположенных к нахождению на поверхности, я снял с облысевшей головы противогаз, положил к киборгу и вошёл в холодную воду.
«Я так много лет не плавал… Надеюсь, это так же, как ездить на велосипеде», – подумал я, хватаясь за лёгкие мусорные мешки и стараясь двигаться по диагонали, в обратном направлении относительно того, в котором двигалась вода. Где-то вдалеке я заметил проплывающую мимо велосипедную раму. Внутри все сжалось от воспоминаний о пустыне и кладбище, что раскинулось за городом Женщин.
День сто шестьдесят седьмой.
Я заранее знал, что переплыть будет не так просто, но это оказывается титаническим трудом. Если бы моя жизнь была бы игрой, я восстановил бы автосохранение и вернулся бы к тому моменту, когда мы покидали город Холода и вернулся бы туда, на поля и луга… Или как минимум, попав на свалку, сразу приложил бы все свои и все силы моего друга на то, чтобы не попасть в войну банд и свалить при первой же возможности, но случилось то, что случилось, и я пытаюсь бороться с сильным течением по дороге на другой берег.
Вода иногда попадает мне в рот. Она отравлена. Я надеюсь, что анаэробная грамположительная бактерия рода клостридий, являющаяся возбудителем ботулизма, каким-то чудом ещё не попала в мой организм и не начала своё деление.
«Если же мне повезло, то я смогу прожить некоторое время и выбраться из этой ямы отчаяния. Если же Фортуна… – спотыкаюсь об эту мысль, как если бы ударился мизинчиком ноги – Она никогда не была на моей стороне… так что думать о том, что она меня оставила, глупо, – громко разносится в опустевшей голове. – Но если вдруг она сочла все те страдания недостаточными для меня и решила подарить один-единственный шанс, чтобы в будущем я получил ещё больше таковых… В любом случае, даже зная об этом, я обязан им воспользоваться и постараться преодолеть все печали!»
Стараюсь максимально быстро шевелить ногами под водой. Яростно машу руками, прибавляя темпа к своей гребле и одновременно поправляя мешки с непотопляемым мусором.
– Мы не останемся тут, дружище… нет… не останемся, – сквозь сжатые до боли зубы, сквозь пробивающийся из лёгких кровавый кашель произношу я.
День сто шестьдесят восьмой.
Тяжелое дыхание толчками сокращало мою грудь. Голова кружилась. Тело тяжёлое, словно кости аккуратно извлечены, а в получившиеся полости залит свинец. Я смотрел на яркую звезду, повисшую в вышине. Она выжигала мне глаза, но я не мог перестать смотреть на неё. Мои расстройства личности и мои самые сильные слабые стороны в лицах страха, паранойи и нерешительности словно вышли из непродолжительной комы и сейчас они в один голос голосили: «Вставай!»
Они боялись за своё существование и поднимали не меня, наше общее тело, с залитого холодной отравленной водой чёрного, как сердце бывшей, песка. Они старательно кричали, чтобы я начал своё медленное движение в сторону того городского очертания, которое я видел сквозь слегка обожжённые слизистые оболочки глаз, сквозь слезы, выделяющиеся как защитная реакция организма. Пускай больного, пускай отравленного, но сражающегося организма.
С трудом встав, потихоньку, вперевалку, с ноги на ногу, я продолжил своё путешествие. Кашель периодически вырывался из грудной клетки стоном боли и несколькими каплями собственной крови. Но я мог дышать… воздух здесь не был отравлен… Возможно, из-за ветра, который всё время дул мне в лицо и гнал прочь скопление летучих ядов.
– Не-е-ет… не-е-ет, мой друг… Мы тут не останемся… – проговорил я, чувствуя то, как холод ледяной воды потихоньку начинает покидать тело.
Город Цветов и фруктов
День сто шестьдесят девятый.
«Добро пожаловать! Вас встречает фруктовая столица!» – прочёл я на знаке на границе нового города, и если ветер дул мне в лицо, то я чувствовал удивительный цветочный запах, смешанный с ароматами спелых фруктов, иногда с алкогольными нотками… Если же ветер толкал меня в спину, мне приходилось доставать противогаз и натягивать на гладкую кожу головы, разъедаемую экземой.
«Смогу ли я поесть? – вот о чем я думал, предвкушая оживлённый город и приготавливая те деньги, которые лежали в аккуратном целлофановом свёртке. – Смогу ли я найти дешёвый ночлег и лекарства… Выживу ли я?»
«Двигай!
Своими!
Поршнями!» – кричал психоз. Он вновь спасал мне… нам… жизнь своим присутствием. Он вновь пинал меня под задницу, не давая остановиться, не позволяя мне провалиться в мир Морфея, помогая избегать ворот царства мертвых.
«А ты ничё так! – поддерживал меня мой разум, которому также не улыбалась перспектива упокоиться перед новой контрольной точкой. – Главное – не останавливайся… Сквозь свои печали продолжай идти», – без устали, пробиваясь сквозь голоса психоза, мне твердил мой рассудок.
Вот так, еле двигаясь, периодически переламываясь в рвотном позыве, я зашёл на новую точку своего многострадального пути. На моей внезапно облысевшей голове противогаз. Я был одет в лохмотья от той одежды, что порвалась и порезалась во время моего бегства. У меня на поясе – оторванная голова киборга.
– Здравствуй, город Фруктов! – охрипшим голосом произнёс я.
День сто семидесятый.
Здесь. Никого. Нет.
Меня встречает пустой город. Город затхлости и тишины. Город гуляющих ветров и зелени на подоконниках. Город будущего. Город, сердце которого больше не бьётся.
«Мне кажется, я прекрасно понимаю тех, кто решил оставить это место… Жить под гнётом мусорного царства… не-ре-аль-но! Этот запах, он способен свести с ума. Под плавящим ультрафиолетом жижа помоев испаряется и поднимается в небо. Думаю, опустел даже рай, раскинувшийся над этим местом. Думаю, даже ад не способен справиться с отравой человечества, проникающей сквозь грунт, глубоко вниз», – вот о чём думаю я, пробираясь по поросшим пылью улицам.
Домики контрастируют. Встречаются как одноэтажные, так и стеклобетонные высотки, от которых что-то щенячье скулит внутри воспоминанием о моём родном городе Грусти.
Я чувствую свои шаги. Я ощущаю их так, будто бы я сам стал той дорогой, по которой иду. Я стал своим собственным проспектом в «сам не знаю куда»…
Я чувствую, как дышит асфальт. Чувствую, как он отдаёт тепло, принятое от солнца. Чувствую свежесть воздуха, пока она не сменяется смердящей какофонией, бьющей мне в затылок тяжёлым камнем. Я чувствую… непреодолимые: болезнь, обезвоживание и голод.
Мой рассудок ведёт меня в ближайшее отделение больницы… в ближайшую аптеку. Мой рассудок, молча стиснув общие зубы до боли в скулах, повторяет названия нескольких сильнодействующих препаратов типа «антибиотик».
Я, психоз, мои самые сильные самые плохие черты – мы вместе сражаемся за дальнейшее выживание.
«Получится?
Возможно…»
День сто семьдесят первый.
Я нашёл аптеку. К моему удивлению, множество препаратов осталось нетронутыми, аккуратно сложёнными в свои упаковки, будто бы люди не сознательно уезжали отсюда, а экстренно эвакуировались по какой-то не до конца ясной причине.
Я нашёл то, что искал… во всяком случае, нашёл то, что считал нужным. Это было тем вторым, что сильно меня удивило: пенициллин в таблетках.
Я закинул в рот сначала одну… потом ещё одну… затем третью таблетку и начал методично прожёвывать и, не даст мне соврать всевышний, если бы не пустота желудка, я уделал бы эту аккуратно оставленную аптеку.
«Так быстрее рассосётся», – думал или, скорее, убеждал я сам себя. Затем, справившись с этим самоназначенным заданием по самолечению, я дал себе ещё одно. Для его выполнения понадобилось найти воды. Почему-то я был уверен, что город отрублен от водоснабжения, а если и не отрублен, я не рискнул бы прикоснуться к проточной воде… просто не рискнул бы.
Всё в той же аптеке я нашёл бутылку минеральной воды в стеклянной бутылке. На стойке, донышком, я раздавил несколько таблеток пенициллина. Получившийся порошок высыпал в «булку для гамбургера» из двух пластов ваты, затем обернул все бинтом, приложил к одному порезу. Соорудил ещё один компресс и приложил к другому повреждённому месту, и так ещё несколько раз. А потом я методично начал поливать минеральной водой свои наспех изготовленные аптечки.
«Надеюсь, это спасает меня… и через несколько дней я не почую запах… разлагающийся плоти», – подумал я, плотнее прижимая к коже компресс.
День сто семьдесят второй.
Собрав себе необходимый запас пенициллина, ибупрофена и ещё черт знает чего, я отправился на поиски крупиц информации о том, почему столь замечательное место было оставлено. Я шёл по пустым улицам и поглощал то, о чём мечтал на подъезде к свалке после обильного выплеска собственной крови из желудка на бочину автобусной многоножки. Я шёл и ел, пускай сильно просроченный, но гематоген, и надеялся на – пускай не столь ярко выраженную – силу препаратов с давно истёкшим сроком годности.
Здесь, в этом городе, было зелено. Вкраплениями были маленькие цветочки высоко в небе. Они смотрели вниз, с деревьев. В некоторых местах душистые соцветия уже воплотились в прекрасных бабочек-плодов. Цвета радуги играли со всех сторон, будучи подсвеченными яркими лучами солнца.
«Что могло смутить здешних жителей? – думал я. – Да… конечно, запах мусорки, время от времени приносимый сюда со свалки, опасен для жизни, но… – в моей голове возникла ещё одна догадка, которую я не стал оглашать вслух. – Но ведь это не повод, чтобы бросить город Фруктов?»
Покинув аптеку, я поймал себя на мысли о том, что голод уже давно прошёл, оставив после себя лишь нужду в потреблении продуктов. Мой организм теперь нуждался лишь в углеводах, жирах и белках. Именно в таком порядке, мое тело было готово потреблять и растворять в себе основные пищевые компоненты. При этом концентрация в моём состоянии была одна: крайне большое количество, не меньше.
«А ты точно хочешь знать причину?
Тебе точно необходимо это лишнее знание?
Посоветуйся с нерешительностью перед окончательным выбором!»
Мой психоз был откровенно против того, чтобы я лез своим любопытным носом в очередной пласт культурно-исторического наследия нашего крайне несовершенного мира.
«Найди что-нибудь, чтобы огородить себя от дальнейших проблем», – твердило сознание, вставшее на путь рационального мышления и предчувствовавшее внезапный удар в спину даже не от безразличной жизни, а от вредной, по всем понятиям, судьбы.
День сто семьдесят третий.
Я нашёл несколько упоминаний о произошедшем. Все оказалось достаточно просто и ожидаемо. Люди были в срочном порядке выселены… эвакуированы из города из-за отравлений воды и воздуха. Оказалось, очистные сооружения совершенно вышли из строя. Там произошла серьёзная авария, упоминаний о которой было слишком мало, чтобы сделать вывод о масштабах того происшествия, но оно повлекло за собой полный запрет на проживание в этом прекрасном цветущем городе.
«Вот тебе вечная проблема баланса нашего мира, – хмыкнул рассудок. – Всё либо слишком хорошо, либо слишком плохо. А мы находимся по центру этих «слишком» и стараемся не завалиться на бок».
«В этом что-то есть!
Да, точно есть!
Это практически и есть настоящая правда!»
Мой психоз восторженно заскулил в поддержку мудрости от моего рассудка. Я сам оценил глубину высказывания, но решил остаться в нейтралитете. В этот момент я сидел в парке, на лавке, проверяя свои резаные раны на наличие загнивания и проверяя температуру. Рядом я поставил голову своего молчаливого друга. Мне хотелось заговорить, но я понимал, что ничем хорошим это не закончится, поэтому я старался насладится тишиной в компании оторванной от тела головы киборга.
На этот момент я уже несколько дней успел провести в городе Фруктов. Мне повезло, что бежавшие отсюда люди побросали вещи. Сетевые магазины вывезли не все товары, а маленькие частные ларьки были забиты разными бессрочными продуктами. Ещё мне повезло, что я не соблазнился и не попробовал ни единой ягодки, ни единого фрукта и для себя решил пить воду только из пластиковой тары. Возможно, благодаря этому решению и огромным дозам пенициллина я сделал несколько шагов вперёд, отдалившись от своей смерти.
День сто семьдесят четвёртый.
Несколько дней мне было плохо… Я откровенно был при смерти. Все это время я остервенело потреблял пенициллин, найденный дико просроченный нимесил и его аналог под названием «нимесулид». Я пил эту дрянь как воду, как компот, как лютую бодягу, как самую настоящую дрянь из легендарного города А. Несколько дней я палил свою печень и свои почки для одной успешной попытки выжить.
Я нашёл удобную каморку в одном из гипермаркетов. Здесь было все: консервированная еда, чистая вода в бутылках и препараты. Соорудив здесь небольшую стойку, я поставил голову своего друга и направил застывший, обезличенный лик в сторону двери. Провода, трубки и шланги раскинулись на поверхности подобно тому, как может растянуться моллюск или осьминог. Со стороны это зрелище холодило сознание, сотрясаемое высокой температурой предполагаемого абсцесса… во всяком случае, мне так казалось… Во всяком случае, я был счастлив отсутствию возможности выйти в сеть и посмотреть свой диагноз, заложив в подсознание идею о…
«Не-е-ет… – думал я. – Любая озвученная мысль на полпути к реальности… Лучше молчать… лучше вообще избегать попадания в этот капкан, в эту ловушку, подготовленную… кем бы то ни было».
«Неплохо…
Правильно!
Ты… прогрессируешь в своём восприятии?»
Мой психоз хлопал в ладошки с выражением лица «very well». Он по достоинству оценил сказанное мной. К личностному расстройству присоединились рассудок и мои сильные слабости. Они вместе посмотрели на меня с уважением. Даже несмотря на то, что я лежал, укутываясь в дешёвые пледы и цепляясь своими уставшими, исполосованными порезами и ссадинами испещрёнными руками за свою никчемную жизнь.
День сто семьдесят пятый.
– Не навреди, – сказал я, ухмыляясь самому себе. Моё самоубийственное самолечение из слоновьих порций жёстких антибиотиков смогло вытащить меня со дна ямы.
«Клин клином… так сказать, – усмехнулся мой рассудок. – Смерть из организма можно выбить только смертью».
«Философы…
Хватит размазывать…
Собираемся и валим дальше!»
Психоз был не в восторге от моего согласия с рассудком. Моё психическое отклонение нервничало и дёргалось, вставляя кислотные комментарии в любое рассуждение, в любой ответ на любой вопрос. Препятствуя красноречивому молчанию. Несмотря на этот постоянный щелочной галдёж моего сдвинувшегося в сторону безумия разума, я неустанно работал последние несколько дней.
Сейчас, просматривая полки гипермаркетов, я искал самые неопасные продукты. Обшаривая центры продаж фармакологии, я искал то, что может пригодиться в будущем. Всё, что проходило мой персональный фильтр допустимого, я складывал на собственноручно сделанную двухколёсную повозку. Там уже лежали большая туристическая палатка, дождевик, некоторые тёплые и летние вещи. Там были медикаменты и минимальный запас продовольствия на ближайшую пару недель. К огромному сожалению, повозка получилась крайне тяжелой, а жилет, которым я крепил себя к оглоблям, сильно впивался в плечи и трапецию. Чтобы снизить давление, я сделал своеобразные подушечки-подкладки на жилете и удобные ручки на оглоблях, которые можно было поворачивать и либо нести вслед за собой весь свой груз, либо толкать его вперёд, давая отдых одним группам мышц и давая нагрузку на другие.
День сто семьдесят шестой.
Меня вновь увлекает дорога. Она возникает под моими ногами и выглядит как змея, кусающая свой хвост. А я иду по чешуйчатой поверхности, переходя с одной части замысловатого рисунка на другую. Чередуя текстуры, тона и оттенки. Оставляя на коже этой змеи свои следы и две тонкие колеи от колёс моей повозки.
