Ирина Верехтина
Вышивальщица
Так получилось, что всю дискотеку она протанцевала с Серёжей Лемеховым, старостой их группы. В детстве он занимался бальными танцами, Арина оказалась прекрасной партнёршей, и у них получалось здорово. Когда объявили последний танец – танго, никто уже не танцевал (то есть не топтались под вальс как боксёры в клинче и не дёргались под тверк как еретики на костре инквизиции). Народ, точно сговорившись, освободил площадку в центре зала, а когда прозвучал последний аккорд и единственная пара застыла в красивой позе, все принялись аплодировать.
С того дня они с Сергеем стали друзьями. Так думала Арина, а Сергей думал по-другому. И терпеливо ждал.
Из дневника Арины
«Серёжа откуда-то узнал, что я каждый месяц хожу в театр. Интересно, кто из девчонок ему сказал. И купил билеты на «Спартак» в Государственный Кремлёвский дворец, на самые лучшие места. Я показала ему зимний сад. Он москвич, а в Кремлёвском Дворце никогда не был. И всему там удивлялся – и эскалаторам, как в метро, и наборному паркету. А я не удивлялась, я часто там бываю, все спектакли пересмотрела, там на балкон билеты дешёвые, а в дедов бинокль всё видно. В антракте мы пошли в банкетный зал. Серёжка даже не знал, где он находится, и спросил, зачем все зрители едут наверх. Угощал меня взбитыми сливками и пирожными и совсем заугощал, я не могла больше съесть ни кусочка и выпить ни глотка моего любимого крюшона. И весь спектакль держал меня за руку. А потом сказал, что не любит балет, а билеты купил из-за меня, и что я ему нравлюсь. Может, это и есть любовь? Я сказала, что тоже его люблю, а он говорит, если любишь, в чём тогда дело? Я честно сказала, что мне нельзя иметь детей и поэтому между нами ничего не будет. Он подумал, что я из-за учёбы. Я не стала объяснять, почему».
◊ ◊ ◊
В то мартовское воскресенье она никуда не пошла: погода отвратительная, дождь пополам со снегом, шубку надевать жалко, а в куртке холодно. Устроилась на кровати с вышиванием, подложив под спину подушку и завернувшись в шерстяной плед – подарок Вечесловых ко дню рождения. Ирочка вышивать не любила, она вообще ничего не любила делать. Валялась на своей кровати, жевала конфеты и изливала Арине душу. Арина слушала её вполуха. И больно уколола палец иглой, услышав неожиданное:
– Серёжка твой гад последний. Хмырь болотный.
– Почему мой и почему гад? – не поняла Арина
– А ты думаешь, от кого у меня ребёнок будет? От Лемехова.
– Ребёнок? – Глаза у Арины полезли на лоб. – Почему же ты…
Арина хотела спросить, почему Ирочка не сказала об этом Сергею и почему они до сих пор не поженились, но Ирочка поняла её по-своему.
– Аборт почему не сделала? Потому что поздно уже было. Хмырёныш тихо сидел, не рыпался, я даже не догадывалась ни о чём. Ну, тошнило иногда, я думала, от автобуса. Я автобус плохо переношу, укачивает меня. Оказалось, не от автобуса… укачивало. А когда узнала, поздно уже было, на таком сроке…
– Хмырёныш это кто? – с ужасом переспросила Арина. Уже понимая, кто.
– Да отродье Лемеховское. От тракториста тракторята родятся, а от хмыря хмырята, ты не знала? Он и тебе ребёнка заделает, опомниться не успеешь. У вас ведь с ним давно трах-тибидох?
Оттого, что Ирочка назвала её чувства к Серёже скабрезным словом, и оттого, что подозревала её в том, чего не было (а Серёжа хотел, чтобы было, злился, что Арина не соглашается, и продолжал за ней ухаживать), стало противно. Арина хотела выйти из комнаты, но Ирочка вдруг заплакала. Плакала она тоже противно: с артистическим заламыванием рук и протяжными всхлипами. Словно щеголяя своим позором. Арина испытывала жалость пополам с отвращением, но приходилось сидеть и слушать.
Отревевшись, Ирочка рассказала – внятно и подробно – о Серёже, которого Арина любила и с которым, Арина была уверена, они поженятся после окончания университета.
Выходило, что Серёжа любил сначала Ирочку, а потом полюбил Арину, но не перестал встречаться с Ирочкой. А потом перестал, потому что связался с Аней Верещагиной из параллельной группы. Потом закрутил со Светой Горячевой со второго курса. Потом…
Ирочка перечисляла, загибая пальцы, и морщила брови, вспоминая фамилии лемеховских пассий (она назвала другое слово). От бесчисленных «встречался», «перестал», «связался», «закрутил», бросил», «замутил» в голове у Арины что-то громко тикало, как часы.
– А с тобой он знаешь из-за чего? Ты ж за него все контролки пишешь, и по химии, и по физике, и по биологии. Вот он и хороводится с тобой. Он про тебя знаешь что говорит? Что ты не от мира сего, – с довольным видом заключила Ирочка и откинулась на подушку.
Арина сделала последний аккуратный стежок, положила иголку в игольницу, убрала вышивание в тумбочку. Вздохнула. Ирочка ждала упрёков, вопросов, негодования и слёз. Но ничего такого не последовало. Арина долго обувалась, не попадая ногами в сапоги, вжикнула молнией куртки, намотала на шею длинный шарф и молча вышла из комнаты, не взглянув на себя в зеркало, чего не делала никогда.
Ей было всё равно, куда идти. Только бы не оставаться вдвоём с Ирочкой. Ветер словно ждал: дохнул ледяным стылым дыханием, швырнул в лицо холодные капли дождя. Шубку под дождь надевать жалко, а холод сейчас единственное средство, могущее вылечить от желания поехать к Серёже домой и спросить, правда ли то, о чём рассказала Ирочка. И если правда, то почему она до сих пор Климова, а не Лемехова? Адрес Арина знала, и даже пила у Лемеховых кофе, и очень понравилась Серёжиной маме, которая пригласила её летом приехать к ним на дачу – «Непременно, Ариночка, непременно! Серёжа столько о вас рассказывал, вы так ему помогли с физикой…».
Помогла. Как когда-то своему однокласснику Косте Тумасову, сыну физрука. То есть, директора. Костя поступил, наверное, в МГТУ имени Баумана: победители и призеры Всероссийских олимпиад школьников поступают в вузы полностью без экзаменов и рейтингов, а Костя призёр.
А она, Арина, никто. В анатомичке в обмороки падает. Арина шла по улице, слизывала с губ дождевые капли и думала об Ирочкином ребёнке, который, ещё не родившийся, не нужен ни Ирочке, ни Серёже. Какая судьба его ждёт?
◊ ◊ ◊
Аптекарша долго вертела в руках рецепт, испещрённый мелкими циферками и латинскими буквами. Буквы обозначали названия лекарств, а цифры – количество, Арина не обращала на них внимания, а аптечная тётка обратила.
– По этому рецепту вам ничего не продадут. Принесите другой.
– Почему? – возмутилась Арина. – Потому что в Осташкове выписан? В других аптеках продавали, а в интернете написано, что рецепт с печатью любого города действует на всей территории России.
– Да не действует уже.
– Как – не действует?! Он же на год выписан, срок не истёк, в августе только кончится.
– Срок не истёк, а количество выбрано подчистую. Вот, посмотрите, на нём помечено, чего и сколько отпущено. Вам в августе почти целиком партию продали, для этого нужно разрешение врача и веские основания. – Тут аптекарша посмотрела на Арину, словно оценивая эти самые «веские основания». Арина выдержала взгляд. – И после вы ещё два раза покупали, вот пометки, когда и сколько продано, каких препаратов и в какой дозировке. Вот, посмотрите, здесь всё написано.
Написано. Но не написано, что до таблеток добрались девчонки, с которыми Арина делила комнату. Углядели пустую упаковку от флуоксетина, которую Арина нечаянно оставила на тумбочке. Пришлось сказать, что пьёт антидепрессанты, чтобы выдержать учебную практику в морге. Девчонки оценили по достоинству Аринину смекалку, и препарат тоже оценили: «Ариночка, спасительница ты наша! Капсулку выпьешь, и на душе легко весь день, и голова светлая, и море позитива! Арин, ты чего? Тебе жалко, что ли? Так мы деньги отдадим.
Арина пожала плечами: «Не надо. Он недорогой». И купила ещё одну упаковку таблеток.
Когда началась зимняя сессия, обнаглевшие девчонки лазили в Аринину тумбочку как в свою. И дружно слопали весь запас кветиапина – дорогого рецептурного нормотимика для снятия маниакальных эпизодов биполярки. «Ариночка, ты нас всех спасла! Настроение чудесное и наплевать на всё. На экзамене ни фига не знаешь, преподу улыбаешься и несёшь бред, а он тебе – «удовлетворительно», и тоже улыбается».
Арине улыбаться не хотелось: упаковка из шестидесяти таблеток стоила больше двух тысяч. Пришлось снова идти в аптеку…
Если рецепт выписан на год, в нём обязательно указывается количество назначаемых препаратов. При продаже фармацевт отмечает, когда и сколько препарата продано и в какой дозировке. В следующий раз по этому рецепту снова продадут нужное количество лекарства, учтут прошлые продажи и вернут с новой отметкой. Если срок действия рецепта не истёк, но выписанное количество лекарства уже куплено, использовать рецепт не получится. Всё это аптекарша терпеливо объяснила Арине и вернула бесполезный рецепт.
Говорят, депрессия делает чувство времени более точным. Депрессия у неё ещё не началась, но вот-вот начнётся – от таких мыслей. Лучше думать о другом. Об иконе Святого Пантелеймона, подаренной матушкой Анисией. Арина повесила её над кроватью, девчонки сначала смеялись, а когда она сдала на отлично все зачёты и зимнюю сессию, перестали смеяться. Что сказал бы Пантелеймон, если бы мог говорить, если бы был её другом?
Обиды терпи молчанием, потом укорением себя. Молчать она привыкла давно, а упрекать себя за то, что поверила Серёжке Лемехову, Арина не станет. И ныть, как Климова, тоже не станет. Это самый короткий путь к депрессии, а ей надо продержаться до лета, до Осташкова. Бабушкина подруга Рита выпишет новый рецепт. То есть, продаст. Деньги у Арины есть, Вечесловы присылают каждый месяц. Она не потратила лишней копейки, купила только куртку и меховые ботинки. И ещё таблетки. А жила на стипендию плюс пенсия по утере кормильца с московской надбавкой. Если не роскошествовать, как девчонки, то хватало даже на билеты в театр, с обязательными пирожными и бутербродами с сырокопчёной колбасой.
Возлюби ближнего своего, как самого себя. Выражение не нужно понимать буквально, никто не ждёт от тебя любви, но хотя бы не ненавидь. И поступай по совести. Поставь себя на место другого человека, вообрази, что он это ты. Почувствуй то, что он чувствует.
Это, пожалуй, подходит. Арина присела на скамейку и вспомнила сеансы аутотренинга (самогипноза), которым её научил врач. Глубоко подышала, отрешаясь от реальности, и перенеслась в общежитскую комнатку со стенами, выкрашенными масляной краской в бежево-абрикосовый цвет, с купленными вскладчину жёлтыми шторами. На трёх кроватях казённые синие одеяла. На четвёртой, Арининой – шотландский плед в розово-зелёную клетку. Климова сейчас, наверное, лежит на кровати, уткнувшись в подушку лицом, и плачет. Всё, что она наговорила Арине, бравада. Хотя беременность бравадой не назовёшь.
Что она сделает с ребёнком? Оставит в роддоме? Отвезёт матери, которую муж оставил с тремя девчонками и для которой Ирочка последняя надежда: окончит вуз, будет работать – и в доме будет полегче с деньгами. А теперь Ире придётся взять академический отпуск, так что вуз она окончит не скоро. За это время мать, неравнодушная к спиртным напиткам, сопьётся окончательно. Что будет с Иркиным ребёнком? Что будет с двумя её сестричками?..
– Девушка, вам плохо?
Арина открыла глаза. Какой-то прохожий присел рядом с ней на скамейку, держал над ней раскрытый зонт и настойчиво дёргал за рукав. – Не стоит гулять в такую погоду. Может, вызвать такси? У вас есть деньги на такси? Если нет, я могу одолжить, вернёте, когда сможете.
– Не надо такси, я близко живу,– сказала Арина. – Мне хорошо, просто я не выспалась и заснула нечаянно.
Вскочила на ноги, стряхнула с куртки снег. Улыбнулась. Возлюби ближнего своего… Теперь она знала, что следует сделать.
◊ ◊ ◊
Когда-то Сергей дал ей номер своего домашнего телефона, на всякий пожарный случай. Пожарный случай наступил.
– Добрый день. Это квартира Лемеховых? Маргарита Анатольевна?
– Да. Представьтесь, пожалуйста.
– Здравствуйте, Маргарита Анатольевна. Это Арина. Я у вас была один раз, вы меня на дачу приглашали… Нет, Серёжу звать не нужно, я с вами хочу поговорить. О вашем внуке. Или внучке. Вы хотите внука?
Голос на том конце провода превратился в стальной несгибаемый прут.
– То есть, вы хотите мне сказать…
– Нет-нет, я вовсе не это хочу сказать, – заторопилась Арина. – Его ещё нет, внука. И это не я. Богом клянусь! Если бы это случилось со мной, я не стала бы вас беспокоить.
– Что же вы замолчали? Я слушаю. – Голос на том конце провода потеплел. – Может, вам с Серёжей сначала закончить университет, а потом уже думать о детях?
– Да я вообще о них не думаю! – ляпнула Арина. – И замуж за вашего сына не собираюсь. Вы неправильно поняли. Маргарита Анатольевна, мне нужно с вами встретиться. Можно в кафе «Полюс», оно недалеко от вашего дома. Я тоже недалеко.
– Так может, вы зайдёте к нам? Серёженьки нет, он на тренировке. Выпьем кофе и поговорим, вам очень нравился наш кофе, я помню…
– Нет, лучше в кафе. Или на лавочке в парке посидим. Вообще-то на лавочке холодно. Лучше в кафе.
– Арина… Что вы там говорили… о моём внуке?
– Он родится месяца через четыре. Ирочка не собирается его воспитывать одна, сказала, в роддоме оставит. У неё мама… болеет (Арина вовремя заменила глагол), и две сестрёнки. А отец с ними не живёт и алименты не платит, насколько мне известно. Ирка на стипендию еле концы с концами сводит, а ей питаться нужно, и витамины… Да. Да. Через десять минут в «Полюсе».
«Полюс» оказался кафе-мороженым. Кофе здесь подавали на несколько градусов теплее. К счастью, Маргарита Анатольевна принесла с собой термос. Арина нервничала и никак не могла начать разговор, к которому долго готовилась. Съела два пирожных. Извинительно улыбнулась и съела третье, Маргаритино, которое та положила на её тарелку. А потом пила Маргаритин кофе, грея руки о стакан, и излагала сухие факты, от которых обеим хотелось плакать.
Свадьба Сергея и Ирочки состоялась через месяц. Летнюю сессию Климова… то есть, теперь уже Лемехова сдала досрочно, ушла в декретный отпуск и больше в общежитии не появилась.
Глава 20. Симптоматика
Арина пересчитала оставшиеся таблетки и решила уменьшить дозу, чтобы хватило до летних каникул. Результат не заставил себя ждать: ремиссию сменила фаза маниакальной эйфории. Соседки по комнате ничего не заметили. Биполярное аффективное расстройство второго типа искусно прячется за слабо выраженными симптомами: повышенное настроение без причины, преувеличение своих способностей, неоправданные поступки, странные мысли, отсутствие бережливости…
Нет, она не раздавала деньги прохожим, не танцевала у плиты, поджаривая на сковородке яйцо, и не воображала себя академиком Сеченовым. Но к сессии почти не готовилась. В последнюю неделю посидит в читальном зале, этого вполне достаточно, с её памятью и способностями.
Сняла с книжки деньги (Вечесловы пришлют ещё), купила четыре журнала с образцами вышивок, металлизированные «мятые» ленты двадцати оттенков цвета, шёлковые и акриловые нитки левой и правой крутки, мулине в технике омбре и меланж (с плавным переходом одного цвета от светлого к тёмному и обратно), гобеленовую пряжу… Ещё купила шкатулку ручной работы, где хранила запасы ниток и лент. И осталась довольна собой.
В выходные она оставалась в комнате одна, запиралась на ключ и до вечера сидела за пяльцами. Голода Арина не чувствовала, а еда казалась безвкусной, как трава. Она ещё могла себя контролировать и понимала, что не есть три дня подряд нельзя, и надо себя заставлять. Арина заставляла. И вспоминала посвящение в студенты, устроенное им старшекурсниками: палатки в лесу… костёр… концерт… ночная тропа с горящими свечами. Как все поставлено, как всё продумано! Как красивы огоньки в темноте леса! Арина шла по тропе… которая вдруг оказалась общежитским коридором. Хорошо, что в воскресенье все разъехались и никто не видел, как она шла и улыбалась, восхищалась, восторгалась… Это галлюцинации.
У неё галлюцинации??
С эйфорической манией без квентиапина не справиться, поняла Арина. Ещё она поняла, что самовольно уменьшать назначенную врачом 600-миллиграммовую дозу нельзя. И что до сессии таблеток не хватит.
Из дневника Арины
«Нет, я понимаю, что работа в морге тяжёлая и стрессовая, но называть содержимое желудочно-кишечного тракта вкусняшками – верх цинизма. И когда санитар везёт тележку с телом и при этом напевает: «Меня вывез в Геленджик замечательный мужик», на мелодию бабушкиной любимой песни «Подмосковный городок, липы жёлтые в рядок» (санитар пел «лица жёлтые в рядок») – мне хочется топать ногами и кричать: прекратите глумиться над мёртвыми!
Я не закричала и не затопала. Просто сказала. А он мне в ответ целую лекцию… Все наши смеялись как припадочные, потому что труп после падения с высоты называется десантник, после падения с мотоцикла – космонавт (потому что в шлеме), после утопления в ванной – супец, после пожара – полуфабрикат, трупы пешеходов после ДТП – кегли, а фрагменты тел – лего. Санитар был в ударе, как сатирик Задорнов. А потом пришёл наш препод и говорит: «Над кем смеётесь? Патологоанатом ваш последний врач, помните об этом. И не глумитесь над теми, кто не может ответить». И на меня уставился такими глазами, как будто это я смеялась.
Патологоанатом берёт работу на дом,
Берёт работу на дом патологоанатом».
◊ ◊ ◊
На занятиях по патанатомии, когда Арина, бледная до зелени, была готова грохнуться в обморок, Лемехов по-прежнему оказывался рядом. Она по-прежнему помогала ему с биофизикой, от приглашений в театр неизменно отказывалась, но Сергей не оставлял своих попыток. Однокурсницы удивлялись: «На Ирочке женился, ребёнка родил, а сам за этой недотрогой ухлёстывает. Климова хоть красивая, а Зяблова – вообще никакая».
Зачем он за ней ухаживает, если она «никакая»? Почему у неё не получается на него злиться? За что девчонки злятся на неё, Арину?
А в наушниках смартфона звучал подаренный Лемеховым рэп Яниса Грека «По-прежнему»:
«Я по улицам Москвы люблю бродить по-прежнему, общаюсь вежливо, пялюсь на витрины с одеждою, летом заруливаю к фонтанам на Манежную, продолжаю верить людям и храню надежду я – на то, что встречу ту, которой отдам всю нежность я… Я грешник, знаю, признаю конечно я. Не хороший, не плохой, я где-то между… Игнорирую моду, жду ясную погоду, чё-то планирую, но всё выходит как-то по ходу…»
Арина слушала – и узнавала в словах себя.
Из дневника Арины
«Зачётная практика в травмпункте. В первый же день привезли пьяного пациента с разбитым лицом и разорванной губой. Зрелище не дай Господи. В морге хоть не орёт никто и не дёргается, никому уже не больно. А этот орал. И облизывался как кот. А потом замолчал, потому что врач стал зашивать ему губу. Обезболил, конечно, лидокаином, но мне всё равно стало плохо от этого зрелища, и перед глазами серый туман. Отвернулась, а препод взял меня за плечи, развернул и велел смотреть и «фиксировать» в дневнике «процесс оказания помощи». Просилась выйти – не разрешил. Грохнулась в обморок.
Перед экзаменом – компьютерное тестирование. Оценки идут в диплом. Пересдать почти нельзя».
◊ ◊ ◊
Наступил день, когда таблеток не осталось совсем. Арина обошла дюжину аптек, выбросила бесполезный рецепт, переступила через гордость и поехала в психоневрологический диспансер. Диспансеризацию первый курс лечфака проходил в ноябре, и всем выдали паспорта здоровья. Так что если в диспансере её поставят на учёт, никто ничего не узнает, и новую справку из ПНД не потребуют.
– Рецепт я вам выпишу, но лекарства придётся покупать за деньги, бесплатные полагаются только инвалидам, – сказала врач, и Арина торопливо закивала.
– Вам стоит выбрать другую профессию. После окончания университета вы не сможете работать по специальности. Вероятнее всего, у вас биполярное аффективное расстройство второго типа. Вам повезло, что – не первого. При правильном лечении можно добиться устойчивой ремиссии.
Арина молча кивнула.
– Ваши родители не страдали… подобным? Не знаете? Нет? А раньше у какого врача наблюдались? В частной клинике? Это не очень здорово. Видите, вам там даже не объяснили, что без лекарств вы не сможете жить нормальной жизнью.
(Ей всё объяснили, очень подробно, но не рассказывать же врачу, что таблетки закончились, рецепт не действует, до сессии меньше месяца, а от дешёвых антидепрессантов у неё появилась сонливость, которая перед сессией ни к чему).
Вдохновлённая тем, что «больная охотно идёт на контакт, рассуждает адекватно, осознаёт необходимость лечения», как она записала в карточке, врачиха словно задалась целью ввести Арину в депрессию, от которой должна – вылечить. Заповедь «Прежде всего не навреди» она толковала по-своему.
– Антидепрессанты, вопреки мифам, не ведут к привыканию. Не будете принимать их регулярно, не сможете учиться. Рядовые ситуации вроде несданного экзамена вам покажутся безвыходными. Депрессия в разы увеличивает риск суицида. Вам никогда не хотелось?..
– Нет, – помотала головой Арина и через силу улыбнулась. Она ни за что не расскажет, что ей – хотелось, в школе, но жалко было бабушку с дедушкой: как они это переживут?
Воспользовавшись паузой во врачихином монологе, Арина вежливо напомнила о рецепте и назвала таблетки, которые ей помогали. И ужаснулась, когда врач отменила препараты лития, которые держали устойчивую ремиссию целый год. И держали бы больше, если бы не кончились…
На её робкие возражения врач разозлилась:
– Вы мне будете рассказывать, чем вас лечить? Зачем же вы сюда пришли, если сами всё знаете?
– За рецептом.
– Это вам в Осташкове рецепты выписывали, а у нас сперва лечат, и на основе лечения подбирают индивидуальный комплекс препаратов. Вы же сами говорите, что прежние лекарства перестали помогать.
– Перестали, потому что я изменила дозировку. Уменьшила.
– Кто вам дал право самой определять дозировку? – выкрикнула докторша, которая от такой наглости аж поднялась из-за стола.
– Выпишите мне литий, у меня сессия через месяц, я же не сдам… Пожалуйста! Ну, пожалуйста! – взмолилась Арина.
– Я вам назначу комплекс современных препаратов. И через месяц… нет, через два. Через два месяца придёте на приём.
В общежитие она возвращалась с ощущением обречённости.
◊ ◊ ◊
«Современные препараты», выписанные столичным врачом, оказались антидепрессантами, стоили недорого даже по студенческим меркам, и имели странное действие: Арина испытывала безразличие ко всему, и даже не переживала из-за несданного зачёта по анатомии, без которого её не допустят к госэкзамену на втором курсе. Видимо, врач ошиблась с дозировкой и назначила слишком большую. Депрессия отступила. А нормотимиков, удерживающих настроение в приемлемом диапазоне, врач не выписала, и Арине с трудом удавалось себя контролировать. На это уходили все силы, а на учёбу сил не оставалось: летнюю сессию Арина сдала с трудом, все три экзамена «удовлетворительно». То есть, о стипендии на втором курсе можно не мечтать.
Вдобавок ко всему она насмерть рассорилась с соседками по комнате, которые бесцеремонно вытащили из шкатулки и распотрошили упаковки шебби-лент («Ой, красивые какие! А что ты с ними будешь делать?»), влезли в Аринин альбом с рисунками для будущих вышивок, и пристали к Арине с расспросами.
Рисунки, по мнению Нелли и Нади, были странными: серая лента асфальта, по которой уходит автобус, расплываясь в струях дождя; увитый плющом забор, за которым виднелась крыша дома; куст шиповника с невзрачными облетевшими цветками; песчаная дорожка, ведущая к мрачным высоким воротам.
Арина не стала ничего объяснять и накинулась на девчонок с упрёками.
– Нравится по чужим тумбочкам лазить? Мне что, замок покупать, навешивать? И не стыдно вам?
– Аринка, ты чего? Мы же не брали ничего, только альбом. А шкатулка на тумбочке стояла, мы открыли посмотреть, ничего не взяли. Чего ты на нас налетела-то?
Вечер прошёл в молчании. Девчонки извинились. Арина чувствовала себя виноватой: наговорила им всего, назвала непорядочными негодяйками. Как будто негодяи бывают порядочными. Не могла же она рассказать, что рисунки это эскизы к будущим вышивкам. Автобус – это Настя Пичугина, её подружка по приюту. Под кустом шиповника они любили сидеть с сестрой Агафьей, уединившись от всех и открывая друг другу душу. По дорожке из песка её провожала до монастырских ворот матушка Анисия, с которой они, наверное, больше не увидятся. А за забором, по которому взбирался в небо зелёный хмель с забавными шишечками, жил Никита, которого она считала другом, а Никитина мама считала её быдлом.
Из дневника Арины
«Методисты словно сговорились с деканатом: распланировали сессию так, чтобы было удобно преподавателям. То есть свалили все экзамены в кучу, так что отдохнуть и подготовиться (прочитать все лекции и ответы к вопросам) невозможно. Самый сложный экзамен – биология, объём материала огромный, в учебнике пятьсот страниц, а в голове каша».
«Однажды ехала в метро, и на эскалаторе рядом ехали преподы с нашего факультета. Я отвернулась, чтобы не узнали. Одна рассказывала другой, что ей студент предложил деньги за зачёты, а она не взяла, потому что МАЛО».
◊ ◊ ◊
В Осташков она приехала невесёлая. Депрессию Вечесловы посчитали банальной усталостью, которую лечили пикниками с рыбалкой и костровой ухой, походами за ягодами и за грибами. От «общественных работ» Арина не уклонялась: собрала мешок шишек для самовара, под бабушкиным руководством сварила варенье из черники, научилась управляться с лодочным мотором (лодка у Вечесловых была своя, купили прошлым летом) и, по словам полковника, рулила как заправский лихач. Но делала всё это, лишь когда её об этом просили. И днями сидела на веранде с вышиванием, ничем больше не интересуясь.
Втайне от мужа Вера Илларионовна свозила Арину в храм, на беседу с батюшкой, к чему та отнеслась совершенно равнодушно. Батюшка сказал, что с ней всё нормально и бесами она не одержима, а болезнь надо лечить лекарствами, а не молитвами. Про бесов показалось забавным. «Да какие к чертям бесы» – проворчала Арина. Вера покраснела, а батюшка одобрительно кивнул. О том, что на втором курсе ей предстояло жить без стипендии четыре месяца, Вечесловы так и не узнали.
То, что творилось с ней летом и из чего с трудом удалось выкарабкаться, тянулось в памяти ужасным шлейфом. «Скорая», которую вызывали бабушке – из за неё, Арины. Разбитый хрустальный кувшин – подарок Вечесловым на свадьбу; они берегли его почти сорок лет, а Арина разбила (нечаянно, потому что у неё начался тремор рук, о котором рассказывала врач. Но… вдруг Вечесловы подумали, что она – нарочно?!)
Апофеозом стало изрезанное ножницами на лоскуты вишнёвое шёлковое платье, «всё равно я в нём никуда не пойду, кому я нужна – такая». Вера Илларионовна, выдержавшая её срывы и попытку суицида, не смогла выдержать этих спокойно сказанных слов.
– Какая – такая? Чтоб я больше не слышала! Будешь пить лекарства, они тебе не дадут из петли в пляс кидаться. А не хватит, ещё купим. Это слава богу, что Рита сговорчивой оказалась, рецепт выписала без слова, да и денег не много стребовала… Совесть, видно, заговорила.
– А я… в петле повеситься хотела? – перепугалась Арина.
– Не дошло до этого. Но на подоконник с ногами влезла, и окно открыла. А подумала бы головой: четвёртый этаж, умереть не умерла бы, а осталась калекой на всю жизнь. Мы бы с Ваней себе не простили. Рите спасибо скажи, если бы не она, то и не знаю, что делать…
Арина пребывала в смятении. Про окно она помнила. Тогда ей просто хотелось навсегда избавить Вечесловых от неё, Арины. Сообразила тоже… Лежала бы сейчас с переломанным позвоночником, а бабушка с дедушкой за ней ухаживали. Подавали в постель завтрак и делали массаж, чтобы не образовалось пролежней.
Ей было ужасно стыдно за своё поведение.
◊ ◊ ◊
В Москву Арина уехала с солидным запасом таблеток, которые отличались от выписанных московским врачом, как день отличается от ночи. К сентябрю она стала самой собой. Но московская докторша оказалась права: наступило то самое пресловутое привыкание, о котором она предупреждала Арину, а та не поверила.
Привыкание к препаратам ощущалось как банальный синдром отмены. Происходило это постепенно и незаметно.
Осенний семестр второго курса был тяжёлым. По анатомии изучали нервную систему и повторяли пройденное на первом курсе (на госэкзамене будут спрашивать всё). Гистология поражала объёмом учебника, в котором не было «воды», а был один «сухой остаток». Ещё – нормальная физиология, биологическая химия и микробиология, из непрофильных предметов – философия, иностранный язык и физкультура. Арина честно посещала все лекции, сдавала зачёты по лыжам и нормативы по плаванию, и уставала так, что не хотелось ни с кем разговаривать и никуда идти, а только спать.
Впереди три экзамена: анатомия, гистология и философия. Арина, с её несданным зачётом по анатомии, переживала всерьёз: если не пересдаст зачёт, не допустят к экзамену, если получит тройку, останется без стипендии. А другие переживали как-то весело, хотя плохих оценок не хотел никто: свет в читалке горел до двух часов ночи.
– Арин, у тебя кофе есть? Тогда уж и сахарку подкинь. Как его несладкий пить…
– Зяблова, дай философию списать. Говорят, препод по лекциям гоняет, учебник можно не читать, а я как назло…
– Не дам. Экзамен через два дня.
– Я за ночь перепишу, утром верну, чесслово!
– Ариш… Ты перевод по инглишу сделала? Сделала? О! Удачно я к тебе зашёл!
Арина молча доставала тетрадку, насыпала в подставленный бокал растворимый кофе и бросала два кусочка сахара. Всем от неё что-то нужно, иначе бы вообще не общались. Соседки по комнате дружат с ней из-за таблеток, которые называют «волшебными» и дружно клянчат перед зачётами. Серёжа Лемехов дружит из-за биохимии и микробиологии, с которыми у него, как он говорит, не складываются отношения. С Ариной тоже не складываются, даже на свадьбу не пригласил, а ведь они друзья. Да какие друзья? Он её просто использует, как бесплатного репетитора, дошло наконец до Арины.
Из друзей у неё остались только Вечесловы и святой Пантелеймон, прощальный подарок матушки Анисии. Прощальный – потому, что в монастырь ей путь заказан: лечить биполярку там не будут, объявят бесноватой и посадят в полуподвальную камору с зарешеченным узким окошком, где когда-то жила повредившаяся умом сестра Манефа.
В периоды, когда монахиню охватывало буйство, еду и питьё ей подавали через вырубленное в двери отверстие, через него же забирали отхожее ведро. В тихие периоды одержимая вела себя относительно спокойно – то есть распевала песни или выла протяжно и страшно, смотря по настроению. Сестра Манефа была искусной вязальщицей, и сидя под замком в своей келье вязала на спицах шерстяные платки. А потом повесилась на мотке шерстяной пряжи, привязанной к оконной решётке.
