Игорь Юрьевич Додонов
Трудные дороги освобождения. Третья битва за Харьков
2) Район Новой Водолаги, группа под командованием командира 195-й танковой бригады 15-го танкового корпуса Леви – 32 танка. Причём под командой Леви оказались не только танки 15-го, но и 12-го танковых корпусов. Танков последнего было даже больше: 13 машин были из состава 15-го тк, а 19 – из 12-го тк. Эта группа состояла в основном из отремонтированных танков.
3) Район Тарановки, 179-я танковая бригада – 22 танка [19; 417], [20; 112].
Надо признать, что ремонтные базы армии поработали весьма успешно, введя в строй за сутки 36 боевых машин.
Потенциал в 105 танков – внушительная сила, хотя для танковой армии, конечно, маловато – численность танков не дотягивает даже до штатной численности танкового корпуса (168 машин по штатам, существовавшим на тот момент). Кроме того, как видим, танки армии разбиты на три группы, находящиеся друг от друга на внушительном расстоянии.
Группа М.И. Зиньковича обладала, в лучшем случае, 51 боевой машиной (в худшем – 42). Но и эти силы должны были сначала сосредоточиться вместе в Кегичевке. Вечером 28 февраля части 12-го танкового корпуса были выведены из боя и под покровом темноты двинуты к Кегичевке. К месту назначения они прибыли только к 20.00 следующего дня, т.е. 1 марта [19; 417], [20; 112].
Между тем события в полосе Юго-Западного фронта продолжали развиваться для советских войск крайне неблагоприятно. Из района Краматорска с боями прорывались к Красному Лиману части 38-й гвардейской стрелковой дивизии [11; 31].
28 февраля наши войска (57-я гвардейская стрелковая дивизия) оставили Славянск, также начав отход в направлении Красного Лимана [11; 31], [18; 39]. Участник боёв за Славянск рядовой 57-й гвардейской стрелковой дивизии Борис Иванищенко вспоминает об эвакуации города следующее:
«Средь бела дня, это было уже 28 февраля, начался массированный налёт фашистской авиации на город, улицы которого были переполнены отступающими. «Юнкерсы» сделали в небе большую окружность и по очереди начали сбрасывать свой смертоносный груз на городские улицы, заполненные людьми и обозами. Грохот, пыль, дым, крики, ржание обезумевших лошадей, озверевшие лица шофёров и ездовых, не имеющих возможности продвинуться вперёд в этой каше. А сверху раз за разом заходили на бомбёжку всё новые и новые самолёты, пикируя и поливая пулемётным огнём человеческое месиво… Вместе с валом стремящихся на простор военных и гражданских, среди разрывов бомб и негромких щелчков пистолетных выстрелов, которыми офицеры старались навести порядок, в орущей массе охваченных паникой людей наша группа оказалась, наконец, на окраине. Нас с лейтенантом было всего 15 человек» [18; 39].
Положение отходящих из Славянска частей 57-й гвардейской стрелковой дивизии усугублялось тем, что им приходилось не просто отходить под напором сил противника, а прорываться из окружения. Спасло то, что вражеское кольцо не было ни сплошным, ни плотным, и основным силам дивизии всё же удалось прорваться к Северскому Донцу и отступить за реку.
К исходу дня 28 февраля 3-й танковый корпус сосредоточился в районе Банного и Ярового. Прикрывавшая его отход группа 18-го танкового корпуса под командованием самого комкора генерала Б.С. Бахарова под Барвенково вновь попала в окружение. Но 1 марта группа вырвалась из кольца и отошла к Северскому Донцу в расположение советских войск [11; 31], [20; 119].
Во второй половине дня немецкие танки ворвались в Барвенково. После этого сводный гарнизон города начал отступление к Изюму [11; 31].
Немцы также развивали наступление на Изюм, Балаклею и Лисичанск. К концу дня части XL танкового корпуса немцев вышли к Северскому Донцу западнее Изюма [11; 31].
В своих мемуарах Манштейн отметил, что последние дни февраля, принеся ожидавшийся успех контрудару 4-й танковой армии, обеспечили переход инициативы к немецкой стороне. «К 1 марта, – пишет он, – стало ясно, что русские ввиду своего поражения в районе между Донцом и Днепром и перед северным фронтом 1-й танковой армии ослабили своё сопротивление, и что наша армия вновь сможет овладеть рубежом по Донцу. Было заманчивым последовать за противником через ещё скованный льдом Донец, чтобы потом зайти ему в тыл у Харькова и западнее его» [27; 473].
На южном фланге Юго-Западного фронта, в полосе 3-й гвардейской армии генерала Д.Д. Лелюшенко, обстановка для советских войск была гораздо более благоприятной. Наступление противника в среднем течении Северского Донца хоть и привело к сдаче ими ряда позиций, но в целом окружений подопечным Д.Д. Лелюшенко удалось избежать, и положение на этом участке фронта было относительно стабильным.
К 28 февраля 50-я гвардейская стрелковая дивизия вышла на рубеж Славяносербск, Родаково, освободив Великую Гору, Раевку, Крутояровку, Жёлтое. Командиру 18-го стрелкового корпуса (59, 78-я гвардейские и 243-я стрелковые дивизии) было приказано закрепиться на рубеже хутор Бельков, Рай-Александровка, Берестовое. 279-я стрелковая дивизия занимала рубеж Замошье, Тарасовка, а 14-й стрелковый корпус силами 50-й гвардейской и 259-й стрелковых дивизий – рубеж Камышеваха, Елизаветовка, Ивановка. 29-й стрелковый корпус оборонял позиции по линии Нижнее, Саповка. Сильный гарнизон был оставлен в Ворошиловграде. В районе Ореховки занимал позиции 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Штаб 3-й гвардейской армии располагался в Новом Айдаре [11; 31].
1 марта части 15-го танкового корпуса генерала В.А. Копцова совместно с полками 111-й и 219-й стрелковых дивизий, не дожидаясь полного сосредоточения войск группы М.И. Зиньковича, начали наступление из Кегичевки (но не в восточном, а в западном направлении(!)). Вначале наши войска имели успех – мотострелки 52-й мехбригады выбили гитлеровцев с территории совхоза имени Чапаева, а танкисты 88-й танковой бригады отбили сильную контратаку противника [10; 122].
Но вскоре командованию корпуса стало известно о том, что остальные силы группы М.И. Зиньковича, т.е. 12-й танковый корпус и 184-я стрелковая дивизия, подвергаются яростным контратакам противника, поэтому их продвижение к Кегичевке чрезвычайно замедлилось. Более того, корпусная разведка доложила, что обнаружено выдвижение танковых колонн немцев на рубеж Пар-Шляховая, Павловка, Калюжное. Это была непосредственная угроза тылам наступающих на запад от Кегичевки советских войск. Поэтому генерал В.А. Копцов срочно остановил продвижение на запад и повернул фронтом на восток 195-ю танковую бригаду [10; 122– 123].
«И вовремя! – пишет в воспоминаниях А.А. Ветров. – Ибо до двадцати немецких танков Т-IV тотчас ударили по этой бригаде. Завязался ожесточённый бой, в результате которого гитлеровцы, потеряв несколько танков, были остановлены. Но и наша 195-я бригада потеряла три из семи имевшихся у неё машин» [10; 123].
И далее: «Возросшая активность врага позволяла судить о том, что боевая инициатива постепенно переходит к нему. И уже недалёк тот момент, когда гитлеровцы перейдут в решительное контрнаступление против наших ослабленных, далеко оторвавшихся от баз снабжения бригад.
Тревожные сообщения, поступавшие от тыловых частей, тоже подтверждали наши опасения. Фашисты уже начали окружать корпус.
Трезво оценив неблагоприятно складывающуюся обстановку, генерал В.А. Копцов, скрепя сердце, запросил у Военного совета 3-й танковой армии разрешение на выход из ещё не замкнувшегося кольца окружения. Но ответа сразу не получил» [10; 123].
Что же произошло? Почему группа М.И. Зиньковича, ещё не закончив своего сосредоточения, уже подвергалась яростным атакам противника, которые ставили под большой вопрос возможность выполнения ею наступательных задач?
Дело в том, что немецкое командование «по достоинству» оценило захват русскими танкистами Кегичевки. Не ускользнуло от его внимания и подтягивание дополнительных советских сил к этому населённому пункту. Перспектива получить танковый удар по флангу своей наступающей на север группировки ничуть не прельщала Манштейна. Поэтому его реакция была мгновенной. Было принято решение силами дивизий корпуса Хауссера окружить и уничтожить прорвавшиеся к Кегичевке соединения армии П.С. Рыбалко. Дивизия СС «Лейбштандарт» должна была нанести удар на Староверовку, а затем на Ефремовку (деревня примерно в 30 км к северу от Кегичевки) с целью перерезать коммуникации советских войск. Двигавшиеся с юга, из района Лозовой, дивизии СС «Рейх» и «Мёртвая голова» должны были обойти Кегичевку с востока, а затем «Рейх» соединялся с «Лейбштандартом» в районе Староверовки, к северу от Кегичевки. Тем самым группа М.И. Зиньковича окружалась и оперативно уничтожалась [11; 31], [19; 418], [20; 112 – 113].
В 10.00 1 марта генерал Кемпф направил приказ о начале наступления на Староверовку в дивизию «Лейбштандарт». Однако эта атака закончилась ничем: немецкие танки частично завязли в грязи, а частично получили отпор со стороны 195-й танковой бригады корпуса В. А. Копцова [10; 123], [19; 418], [20; 113].
Более успешными оказались действия дивизий «Рейх» и «Мёртвая голова». Наступление они начали рано утром 1 марта. Первая двигалась вдоль железной дороги на Краснопавловку, вторая – западнее, вдоль русла реки Орель.
«Рейх» продвигался двумя колоннами – слева полк «Фюрер», справа – полк «Германия». Уже к 17.00 полк «Фюрер» вышел к позициям советских войск у Ефремовки и завязал с ними бой. В это же время полк «Германия» захватил Алексеевку и выдвинулся в район Береки. Следовавшая параллельным маршрутом дивизия «Мёртвая голова» также к вечеру вышла к Ефремовке. Но взять этот населённый пункт с ходу у эсэсовцев не получилось, они встретили ожесточённое сопротивление советских частей. Всю ночь с 1 на 2 марта за Ефремовку шёл бой, не принёсший немцам успеха.
Собственно, об атаках сил трёх эсэсовских дивизий и написал в своих воспоминаниях А.А. Ветров. 1 марта эти атаки ещё отражались соединениями группы М.И. Зиньковича. Но генерал В.А. Копцов совершенно верно оценил ситуацию – дело шло к окружению его корпуса и других сил группы М.И. Зиньковича. О проведении наступления в тот момент уже не могло быть и речи. По существу, два танковых корпуса и три стрелковые дивизии в районе Кегичевки оказались в мышеловке, которая вот-вот готова была захлопнуться. Приходилось думать уже не о наступательных задачах, а о том, чтобы выйти из наметившегося «котла».
Однако, выполняя приказ командарма, части группы М.И. Зиньковича, продолжали подтягиваться к Кегичевке. Правда, сосредоточение это шло медленно из-за атак эсэсовских частей, но тем не менее к 20.00 1 марта к Кегичевке вышел 12-й танковый корпус. А в ночь с 1 на 2 марта в заданный район подошёл 265-й гаубичный артполк – один из трёх артполков, включённых в группу М.И. Зиньковича [11; 31– 32], [19; 417 – 418], [20; 112].
На фронте 6-й и 1-й гвардейской армий Юго-Западного фронта советские войска 1 марта продолжали отходить или прорываться из окружения к Северскому Донцу.
В этот день обстановка в полосе южного соседа не на шутку обеспокоила командующего Воронежским фронтом генерал-полковника Ф.И. Голикова, и он направляет в Ставку ВГК доклад № 03/ОП, в котором просит санкционировать переход войск Воронежского фронта к временной обороне под Харьковом:
«До ликвидации наступления противника на Харьков в стыке Юго-Западного и Воронежского фронтов для обеспечения устойчивости Воронежского фронта прошу утвердить следующий план действий:
1. Фронту в основном перейти к временной обороне.
2. Наступательные действия ограничить целью захвата пунктов Льгов, ст. Суджа (оба пункта расположены на северном фланге Воронежского фронта, т.е. значительно удалены от «кризисного» южного фланга – И.Д.).
3. Привести войска в порядок:
а) подтянуть и влить людское пополнение в дивизии, которые стали слишком малочисленны (три – пять тыс.);
б) подтянуть из глубокого тыла запасы вооружения, пополнить ими войска;
в) подтянуть склады и пополнить фронтовые и войсковые запасы;
г) упорядочить санитарный тыл, подтянув санучреждения и эвакуировав массу раненых.
4. Оборону занять на сокращённом фронте, который обеспечил бы относительно большую компактность расположения войск, позволил бы выделить армейские и фронтовые резервы, а именно на рубеже Гряды, Льгов, ст. Суджа, Мирополье, ст. Басы, Бишкинь, Олешня, Котельва, Боль[шая] Рублёвка, Чутово, (иск.) Стар[ая] Ольховатка.
5. Сектор Стар[ая] Ольховатка – с. Кегичевка возложить на обеспечение частью сил Рыбалко.
6. После перегруппировки на этот рубеж частью сил 38 А овладеть г. Суджа, а частью сил 40 А овладеть г. Сумы.
ГОЛИКОВ
ПИЛИПЕНКО
(генерал-майор, начальник штаба
Воронежского фронта – И.Д.)»
[37; 283].
На следующий день, 2 марта, Ставка ВГК директивой № 30061 без каких-либо возражений, дополнений и поправок утвердила предложения Ф.И. Голикова:
«Ставка Верховного Главнокомандования санкционирует ваш план действий.
ВАСИЛЬЕВ
(условная фамилия Сталина – И.Д.)»
[37; 86].
Появлению этого доклада генерала Ф. И. Голикова предшествовали следующие события в полосе Воронежского фронта.
К 1 марта войска 40-й армии вышли на рубеж Сумы – Межиричи – Лебедин – Опошня, а частью сил на участке от Сум до Лебедина форсировали реку Псел и овладели на её западном берегу плацдармом глубиной 15 – 20 км. Южнее, после освобождения города Гадяч, был захвачен ещё один плацдарм. Передовые отряды 40-й армии вышли на реку Хорол и достигли реки Сула в её верхнем течении [29; 448 – 449].
Но сопротивление противника в последних числах февраля всё более возрастало. Он всё чаще переходил в контратаки, в которых действия пехоты поддерживались танками. Наиболее упорные бои развернулись в районе Сум, Зенькова, Опошни. Было зарегистрировано появление новых вражеских частей и соединений, прибывавших из состава группы армий «Центр». Так, в районе Сум стала действовать 332-я пехотная дивизия немцев, которая первоначально направлялась под Павлоград, но затем была перенацелена для действий против наступающих войск 40-й армии. С ней первой столкнулась подвижная группа полковника Жидкова, командира 20-й гвардейской танковой бригады 5-го гвардейского танкового корпуса Кравченко, при попытке взятия Сум. В состав подвижной группы входили 20-я гвардейская танковая бригада (на тот момент без танков), 59-й танковый и 4-й гвардейский истребительно-противотанковый артиллерийский полки. «Полнокровная», со всеми средствами усиления, 332-я пехотная дивизия остановила продвижение группы Жидкова. Произошло это как раз 1 марта [29; 473]. Одновременно немцы усиливали давление на стыках 40-й армии с её соседями – 38-й и 69-й армиями. Как отмечалось выше, стыки эти были чрезвычайно слабы, флангового соприкосновения с северным и южным соседями армия К.С. Москаленко фактически не имела (на обоих её флангах разрывы достигали 50 км) [29; 447, 451].
О сложившейся к этому дню ситуации К.С. Москаленко написал в своих воспоминаниях:
«Создавалось впечатление, что немецко-фашистское командование стремится взять в клещи, окружить выдвинувшуюся далеко вперёд 40-ю армию. Так оно и было на самом деле. И происходило это в то время, когда войска правого крыла Юго-Западного фронта под ударами превосходящих сил противника отходили на р. Северский Донец, что вело к обнажению всего левого крыла Воронежского фронта и грозило выходом главных сил противника на тылы фронта и его левофланговых армий» [29; 451].
Манштейн в мемуарах о данном положении заметил следующее:
«…Главное теперь состояло в том, что мы, наконец, находились на пути к овладению инициативой. В сравнении с этим было не так уж важно, если бы за это время противник несколько продвинулся вперёд на Киев и севернее его» [27; 473].
Т.е. неважно, что русские продвинутся к Днепру. Мощный удар с юга, отрезающий их от Северского Донца, а может быть, даже блокирующий их с восточного берега этой реки, Харьковский «котёл» № 2, ещё более внушительный по размерам, чем Харьковский «котёл» № 1, – вот что ждало вырвавшиеся далеко вперёд войска Воронежского фронта.
И генерал Ф.И. Голиков правильно оценил складывающуюся обстановку. Прежде всего, он одобрил решение, принятое Военным советом 40-й армии во второй половине дня 1 марта, о переходе войск армии к обороне по рубежу западного берега реки Псел от Сум до Каменного, а оттуда к юго-востоку – на Зеньков, Опошня [29; 451].
Затем Ф.И. Голиков вышел на Ставку ВГК с уже цитировавшимся докладом, предлагая переход к обороне войск своего фронта, уплотнение его боевых порядков, приведение частей и соединений в порядок, пополнение их людьми, вооружением, снаряжением, подтягивание тылов. А ведь это было 1 марта, когда и Н.Ф. Ватутин, и Ставка ещё возлагали надежды на контрудар 3-й танковой армии во фланг наступающим на север немцам. Получается, командующий Воронежским фронтом, как и в случае с началом немецкого контрудара, вновь первым забил тревогу. Вновь именно Ф.И. Голиков первым правильно оценил угрозу, исходившую с юга, и предложил контрмеры. Но, увы, эти контрмеры в обоих случаях уже не выправили ситуацию. Слишком большой просчёт допустили и Н.Ф. Ватутин, и Ф.И. Голиков в оценке сил и намерений противника, действовавшего перед фронтом вверенных им войск. И никакие контрмеры уже не смогли этот просчёт исправить.
С утра 2 марта в районе Кегичевки продолжалось сосредоточение войск группы М.И. Зиньковича. Около 10.00 подошёл 138-й гаубичный артполк и пять установок М-8 («катюши») на шасси Т-60 [11; 32], [19; 417 – 418], [20; 112]. Сил в районе Кегичевки было собрано достаточно и, казалось бы, можно начинать удар, поскольку приказ на его проведение отменён не был. Но для танков почти не было горючего. Видимо, топливозаправщикам танковых корпусов мешало пробиться к Кегичевке бездорожье. Вспомним, ведь из двух дивизионов РС до села добрались только пять установок на танковых шасси. Автомобили, очевидно, буксовали. В этом нет ничего удивительного. Дело осложнялось и тем, что на коммуникациях группы М.И. Зиньковича уже действовали немецкие войска. Отсутствие горючего заставило перенести контрудар почти на сутки – на 7.00 утра 3 марта [11; 31], [19; 417 – 418], [20; 112].
Такова официальная версия того факта, что в первой половине дня 2 марта контрудар группы М.И. Зиньковича в восточном направлении не состоялся. Однако позволю себе усомниться в том, что проблемы с горючим явились главной причиной переноса срока начала контрудара. А для того чтобы читатель понял причину этих сомнений, вновь обратимся к мемуарам Александра Александровича Ветрова под весьма характерным названием «Так и было». Напомню предварительно, что 1 марта части 15-го танкового корпуса, 111-й и 219-й стрелковых дивизий уже пробовали наступать в западном от Кегичевки направлении, но удар был свёрнут, поскольку наши войска подверглись атакам с тыла, а корпусная разведка регистрировала сосредоточение немецких войск на коммуникациях корпуса. В этот же день В.А. Копцов запрашивал у штаба 3-й танковой армии разрешение на отход из Кегичевки, но ответа не получил. А вот, что произошло, по воспоминаниям А.А. Ветрова, 2-го числа:
«И только вечером 2 марта из Мерефы, где располагался штаб армии, пришёл приказ, из которого явствовало, что мы, по существу, уже окружены врагом. Далее говорилось, что создаётся группа войск 3-й танковой армии в составе 12-го и 15-го танковых корпусов, 111, 184 и 219-й стрелковых дивизий, объединённых под общим командованием командира 12-го танкового корпуса генерала М.И. Зенковича (в мемуарах А.А. Ветрова именно такой вариант написания фамилии командира 12-го танкового корпуса; выделено мной – И.Д).
В тот же вечер генерал В.А. Копцов с начальником штаба корпуса подполковником А.Б. Лозовским были приглашены в Еремеевку на совещание к генералу М.И. Зенковичу. По возвращении они довели до нашего сведения, что командующий группой генерал М.И. Зенкович наметил следующий порядок отрыва от противника…» [10; 123].
Согласитесь, любопытная картина получается. Если генерал А.А. Ветров ничего не путает (а это вряд ли, если учесть, что А.А. Ветров входил в командный состав 15-го тк и должен был быть в курсе его основных штабных дел), то первый вывод, который мы должны сделать из вышеприведённых строк, заключается в том, что командование 15-го танкового корпуса не было поставлено в известность об образовании группы М.И. Зиньковича и её задачах. В этом свете, кстати, становится ясно, почему советские войска в Кегичевке уже 1 марта, не дожидаясь сосредоточения группы М.И. Зиньковича и на сутки раньше установленного для начала её наступления срока, повели наступление. И что самое поразительное – они наносили удар на Красноград, в западном направлении, т.е. в соответствии с предыдущим приказом, а не приказом об образовании группы М.И. Зиньковича.
Конечно, решение об образовании группы принималось П.С. Рыбалко не вечером 2 марта, а вечером 28 февраля. Конечно, оно явилось реакцией на директиву Ставки ВГК № 30059 от 28 февраля о переподчинении 3-й танковой армии Юго-Западному фронту и нанесении её силами флангового удара по наступающему противнику. Точнее, П.С. Рыбалко выполнял уже соответствующий приказ Н.Ф. Ватутина, родившийся на основе указанной директивы Ставки. Всё это вне сомнения. На это есть подтверждающие архивные документы. Но почему же командарм не оповестил о принятых решениях В.А. Копцова?
Самое простое – предположить, что были проблемы со связью. Возможно. Но, по крайней мере, 1 марта, после приостановления наступления на запад, В.А. Копцов сам выходил на связь со штабом армии, запрашивая разрешение на отход из Кегичевки. Так утверждает А.А. Ветров. Т.е. в это время связь была. Тогда комкор не получил вообще никакого ответа: ни разрешения на отход (что и понятно), ни оповещения о создании группы М.И. Зиньковича. Сам тот факт, что В.А. Копцов, смелый, опытный и дисциплинированный военный, запрашивал 1 марта разрешение на оставление Кегичевки, неоспоримо свидетельствует о том, что о создании группы М.И. Зиньковича и её задачах он извещён не был, иначе бы подобного запроса он себе не позволил.
Итак, предположение об отсутствии связи не подтверждается.
Тогда остаётся предположение, которое уже высказывалось на страницах этой книги несколько выше: П.С. Рыбалко, учитывая складывающуюся ситуацию, не очень верил в успех контрудара силами своей весьма ослабленной армии. Потому-то он ещё 27 февраля отдал приказ о занятии левофланговыми соединениями своей армии обороны в районе, находящемся значительно северо-восточнее района действия войск, включённых впоследствии в группу М.И. Зиньковича. Очевидно, по его мнению, на линию, где занимали оборону левофланговые соединения его армии, должны были быть отведены и правофланговые. Но ослушаться приказа вышестоящего командования (командования фронтом, Ставки ВГК) П.С. Рыбалко не мог. Потому и принял решение объединить действия соединений правого фланга своей армии, создав группу М. И. Зиньковича. Однако, сомневаясь в успехе её действий, командарм мог отдать генералу М.И. Зиньковичу приказ при движении к Кегичевке тщательно оценить складывающуюся в её районе обстановку и действовать по ситуации, подчинив себе войска 15-го танкового корпуса, 111, 184 и 219-й стрелковых дивизий, уже находящихся в Кегичевке и вокруг неё. Тогда становится понятно, почему приказ о создании группы под командованием командира 12-го танкового корпуса не довели до генерала В.А. Копцова. М.И. Зинькович при движении своего корпуса к Кегичевке, столкнувшись с наседающими со всех сторон силами трёх эсэсовских дивизий, прекрасно понял, что о контрударе не может быть и речи, что его группу надо выводить из наметившегося кольца. По этой причине контрудара в первой половине дня 2 марта он начинать не стал, а решил немного подождать развития ситуации. Формальным поводом для перенесения срока контрудара могли послужить имевшие место проблемы с горючим. Но масштаб их, очевидно, не был таким, чтобы сорвать контрудар вообще. Во всяком случае, А.А. Ветров о них в своих мемуарах в таком ключе не упоминает. А уж ему-то, заместителю командира 15-го танкового корпуса по технической части, об этом да не знать! Точнее, о малых запасах горючего в корпусе он говорит. Но этого горючего хватило для начала отступления уже в ночь со 2 на 3 марта.
Словом, смею предположить, что генерал М.И. Зинькович просто несколько часов подождал развития событий. А через несколько часов стало абсолютно ясно, что надо не контратаковать, а отступать.
События же под Кегичевкой развивались следующим образом.
В 2.00 часа ночи 2 марта полк «Фюрер» дивизии «Рейх» начал очередную атаку Ефремовки. Утром село было взято немцами. Поскольку части дивизий «Рейх» и «Мёртвая голова» 1 марта «забуксовали» под Ефремовкой, то командующий 4-й танковой армией Гот, в состав которой был включён танковый корпус СС, решил активизировать действия дивизии «Лейбштандарт» с тем, чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг войск 3-й танковой армии в Кегичевке. Утром 2 марта «Лейбштандарт» атаковал двумя боевыми группами, двигавшимися вдоль реки Берестовая. Первая, организованная вокруг 1-го батальона танкогренадёрского полка дивизии, при поддержке БТР «Ганомаг» двигалась по южному берегу. Эта группа достигла Староверовки, где столкнулась с частями 350-й стрелковой дивизии, занимавшими с 28 февраля оборону по рубежу Староверовка, Охочае. Сбив советские части с позиций, группа в 16.20 соединилась с отрядами дивизии «Рейх», действовавшими к северо-западу от Лозовой. Получив это известие, начальник штаба дивизии «Лейбштандарт» Рудольф Леман доложил о замыкании кольца окружения.
Вторая боевая группа «Лейбштандарта», основой которой послужил разведывательный батальон Пайпера, двигалась по северному берегу Берестовой и к 16.00 достигла Мелиховки, находясь всего в нескольких километрах от частей дивизии «Мёртвая голова».
Пока «Лейбштандарт» атаковал с запада, дивизия «Рейх» из района Береки продвигалась на запад, имея в первом эшелоне мотоциклетный батальон [11; 32], [19; 418 – 419], [20; 113 – 114].
Ко второй половине дня обстановка была абсолютно ясна – группа М.И. Зиньковича окружалась. В 15.00 было установлено, что маршруты снабжения группы окончательно перерезаны. Колонна грузовиков с горючим была частично уничтожена, частично вернулась назад, не имея возможности пробиться к Кегичевке [19; 419], [20; 114].
Генерал М.И. Зинькович не стал дожидаться уплотнения кольца окружения и запросил шифром у штаба 3-й танковой армии разрешение на отход: «Считаю наиболее целесообразным идти на соединение к своим войскам» [19; 419], [20; 114].
Около 22.00 из штаба армии пришёл ответ, в котором группе М.И. Зиньковича ставилась задача прорыва из окружения в районе Тарановки, Рябухино и Охочае [19; 419], [20; 114]. Тогда-то и состоялось то самое совещание в Еремеевке, на которое М.И. Зиньковичем приглашался В.А. Копцов, и на котором соединениям группы были поставлены конкретные задачи на период выхода из окружения [10; 123].
Группа строилась в две колонны, в каждой из которых лидировал танковый корпус. Правая колонна возглавлялась 15-м танковым корпусом. В неё входили 111-я стрелковая дивизия и 138-й гаубичный артполк. Прорываться она должна была в направлении Ленинский Завод, восточная окраина Параскавеи и далее на Охочае. В левой колонне за 12-м танковым корпусом следовали 184-я стрелковая дивизия и 265-й гаубичный артполк. Левая колонна следовала параллельным с правой маршрутом, держа курс на Лозовую и далее через Мелеховку на Бровки. В арьергарде для прикрытия тылов и всего боевого порядка группы двигалась 219-я стрелковая дивизия [10; 123 – 124], [19; 419], [20; 114 – 115].
Поскольку 15-й танковый корпус, 111-я и 219-я стрелковые дивизии в это время находились в тесном соприкосновении с противником, и отвод их представлял большие трудности, то был намечен следующий порядок отступления: сначала отводились части 111-й стрелковой дивизии, затем с позиций снимались войска 15-го танкового корпуса, а затем, с двух часов ночи 3 марта, отступали уже полки 219-й стрелковой дивизии. Причём последние должны были пропустить через себя у Антоновки артиллерию, тылы, а затем сами продолжить отход [10; 124].
Необходимо отметить, что генерал М.И. Зинькович поступил очень правильно и грамотно, придав каждой из отступающих колонн гаубичный артполк для сокрушения заслонов противника. Кроме того, обе колонны образовывали своего рода противотанковое «каре» с распределением противотанковых орудий по периметру, готовые к отражению танковой атаки противника с любой стороны [20; 114 – 115]. Однако проблема заключалась в том, что артиллерия колонн имела очень мало снарядов. По воспоминаниям А.А. Ветрова, и танки в 15-м тк к началу прорыва имели всего по 5 – 7 снарядов на машину [10; 124]. Не думаю, что положение со снарядами в 12-м тк было значительно лучше.
Александр Александрович Ветров, кроме информации о «снарядном голоде», приводит такие данные о состоянии 15-го танкового корпуса к моменту отхода из Кегичевки:
«…В корпусе уже оставалось всего лишь 9 танков с ничтожно малым запасом горючего… Вся мотопехота корпуса состояла из 120 – 130 стрелков, вооружённых главным образом трофейным оружием. Автотранспорт насчитывал 72 автомашины, в бензобаках которых оставалось горючего на 20 – 30 километров пути» [10; 124].
Замечу, что, по данным А. Исаева, танков в 15-м тк к утру 3 марта насчитывалось 17 единиц (всё тот же разнобой данных, на который указывалось несколько выше) [20; 115].
С 17 боевыми машинами начал прорыв и 12-й танковый корпус [20; 115].
Наиболее удалённым от Кегичевки соединением корпуса В.А. Копцова была к концу дня 2 марта 52-я мехбригада. В результате наступления, проводимого корпусом в предыдущий день в западном направлении, она заняла совхоз имени Чапаева. Связь с бригадой была нарушена, и для доведения до комбрига приказа об отступлении в совхоз имени Чапаева в ночь со 2 на 3 марта был послан А.А. Ветров. Он оставил интересное описание того, как этот приказ был сообщён командиру бригады подполковнику А.А. Головачёву:
«Штаб 52-й мехбригады размещался в большом, обогреваемом буржуйкой подвале кирпичного дома. Здесь были металлические кровати, дубовый стол с лампой «летучая мышь» и полевым телефонным аппаратом, а также несколько тесовых скамеек. У разложенной на столе топографической карты в окружении командиров батальонов и рот стоял подполковник А.А. Головачёв и, как я понял, отчитывал начальника разведки бригады за упущенную возможность захватить «языка».
Занятые своим делом, командиры не сразу заметили мой приход. А я, желая отдышаться от тряской езды, присел на ступеньку лестницы и стал слушать.
