Борис Романов
Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Глава 10. Анания и Сапфира
К середине лета этого года, то есть через полтора месяца после Пятидесятницы, новообращенных назореев было уже более восьми тысяч! Большинство из них были люди бедные, но после исцеления хромого Хирама у Красных ворот появились и состоятельные иудеи и эллины. Из прежних учеников Самого Иисуса только Иосиф Аримафейский и Иосия Кипрянин были по настоящему богатыми людьми. Иосиф ещё до Голгофы тайно помогал назореям, а после Пятидесятницы уже открыто.
Вскоре после того разговора, который был в доме Бахрама с Иосией, мы узнали, что он продал все свои земли и имения на Кипре и в Иудее и все, до последнего сестерция, деньги передал Апостолам, в казну общины!
Общее правило дарения, которое без всяких постановлений и договоров соблюдалось при этом, состояло в том, что каждый желающий помочь общине приносил столько, сколько считал для себя возможным, и даренные суммы не обсуждались. Иосия был первым, кто продал и отдал общине все, – и это сразу стало известно в Иерусалиме. Он сам сказал об этом Апостолам, а в кругах деловых людей города утаить любую куплю-продажу было невозможно.
Несколько дней среди купцов, банкиров и лавочников только и разговоров было, что о безумстве Иосии Кипрянина. У него остался только один собственный дом в долине Сыроварен, но и его он предоставил общине. Однако на такое полное дарение решился пока только он, – может быть после нашего разговора о будущем разорении Иерусалима и рассеянии иудеев.
Прошло несколько дней, и однажды вечером к нам домой зашёл редкий гость из претории, тот самый Титус, на негласной службе которого я как будто состоял, но ещё никак не служил, и после встречи в книжной лавке не виделся. Поговорив немного о римских новостях, о банке "Севт и сын", с которым имел дело и мой отец, он перешёл к тому, о чем говорили в Иерусалиме уже несколько дней. Вопрос он задал и отцу, и мне:
– Смогли бы вы, будучи в здравом уме, продать всю свою собственность и пожертвовать деньги Кому-бы-то-ни-было? Хотя бы сам Юпитер спустился с Олимпа и сказал бы, – тут Титус рассмеялся, – что ему нужны подобные приношения? Я не могу понять этого, Сидоний и Рем. Объясните мне, если можете.
Мы посмеялись вместе с Титусом и отец сказал, что, скажи Юпитер такую глупость, другие боги свергли бы его с Олимпа, а люди посадили бы в приют умалишенных. Все знают, что собственность есть основа цивилизации и закона, порядка и мира.
Я должен признаться, что тоже не понимал Иосию, – даже зная его переживания о грядущих черных днях Иерусалима. Но об этом нашем разговоре в доме Бахрама я решил сегодня молчать. Все равно Титус ничего не поймет, я чувствовал это. Да и не поверит он ни мне, никому, что из писаний и астрологии следует это.
– Может все же ты, Рем, знаешь что-нибудь ещё? Может был у Кипрянина разговор с кем-то из Апостолов? Может те сказали, что ему грозит разорение? Я спрашиваю, потому что никогда не замечал за этим богатым и набожным иудеем ничего ненормального. Знаете ли вы, что он с младых лет учился в Иерусалиме у самого благоразумного среди иудеев священника Гамалиила? Все его ученики отличаются умом и трезвомыслием. Если бы все иудейские священники вышли из его учеников, у нас, римлян, и забот бы здесь не было. Этого законоучителя уважают и иудеи, и мы. И тут – такое! Я по просьбе Афрания проверил все его счета и дела у купцов, – все в порядке, дела у него шли хорошо. Что же случилось? Нет, говоришь ты, не было разговоров? Ну, может ты и не знаешь, верно. Хорошо, как он тебе теперь кажется? Такой же как раньше, или что-то изменилось в нем?
Я ответил Титусу:
– Нет, вроде не изменилось. Впрочем, ведь мы цивилизованные люди, а иудеи все же фанатичны, и в назореях тоже. Иногда их трудно бывает понять. Иудей способен пойти во всем до конца. Так всегда было и, наверное, будет, – если Гамалиил их не переучит. Никто из не-иудеев не поступил как Иосия. Есть богатые эллины и сирийцы, которые жертвуют в общину, но они ведут себя в дарении цивилизованно, оставляют многое себе, и все это знают, и никто это не обсуждает.... Изменился ли Иосия? Может мне кажется, но какая-то тоска, похоже, есть у него в душе, хотя открыто он это не выказывает.
– Хорошо. Но ведь и среди иудеев один только Иосия поступил так, верно? Не понимаю все же, – вздохнул Титус. – Ладно. Вот ещё вопрос тебе, Рем: всякого ли принимают в вашу общину? Достаточно ли прийти к Петру или Андрею и сказать, что верую в Сына Божиего Иисуса Назорея, – так я сказал? Всякого ли иудея или не-иудея принимают в общину?
– Апостолы, не только Петр, но и все двенадцать, видят человека насквозь, – будь то иудей или сириец, или римлянин. Они сразу видят, верует ли человек в сердце или только говорит об этом. Хотя до сих пор, по-моему, никто и не приходил в назореи без веры. Кому бы это надо было? Не было таких. Нечего там делать неверующему. Иудею – только неприятностей от синедриона искать, а не-иудею без веры там уж вовсе странно быть. Я видел своими глазами воскресшего Иешуа, и как Он ушёл на небо, поэтому верю. Ты знаешь это, Титус..
– Знаю, знаю. Может, если увидел бы, и сам поверил, кто знает. Но насчет того, что Пётр и другие видят людей насквозь, позволь с тобой не согласиться. Ты не видел их, этих рыбаков, в дни Голгофы, когда распяли на столбе их Иешуа. Они были растеряны как мальчишки и боялись всего, как женщины. На них жалко было смотреть, – я видел Петра в то утро, и других видел. Один Иоханан Зеведеев держался тогда, но он из знатного рода, из хорошей семьи, это чувствуется. Но и он, я видел тогда, не с сердцем орла и не семи пядей во лбу, – он тоже растерялся, хоть и не запутался в соплях, как Пётр и другие… Ну хорошо, Рем. Что-то ты пряснил, хотя многое мне не ясно все же. Ладно, посмотрим, что дальше будет.
Вы ведь не удивляетесь, – обратился Титус теперь к моему отцу и подошедшей теперь матери, – что Афраний интересуется все этим делом? Девять тысяч человек назореев, сектантов, это уже серьезно. Нам надо представлять себе, как могут сложиться дела. Спасибо вам за гостеприимство, Сидоний и Тиния. И тебе, Рем, спасибо за ответы, за разъяснения.
Титус доброжелательно и внимательно посмотрел на меня и ушёл. Ну и ладно. Разговор был вполне доброжелательный, – я вопросительно посмотрел на отца. Он улыбнулся и подтвердил, что все нормально, и что я вел себя, вполне, как он выразился, "вполне цивилизованно". Ну и слава Богу. Сегодня пойду, как и собирался, к Эвнике, а завтра – к Петру и Андрею, расскажу им все…
Но тут я вспомнил, как срочно прислал мне свое послание Андрей, и решил идти к Апостолам прямо сейчас. Мать ещё нарочно задержала меня на четверть часа, – чтобы Титус добрался до претории, и я пошёл.
Пётр и Андрей
Пётр и Андрей обрадовались моему приходу, – я давно не обращался прямо к ним. Я не часто видел их вместе. Братья мало походили друг на друга, разве что худощавой статью, хотя Андрей был немного ниже высокого Петра. Петру исполнилось 9 апреля, этой весной, в день воскресения Христова, 24 года, – об этом сказал мне как-то Бахрам, который знал даты рождения всех Апостолов, кроме Симона Зилота, который так и не захотел нарушать иудейские обычаи, и не открылся Бахраму со своим днем рождения.
Пётр был жилистый, с жесткой золотистой кудрявой шевелюрой и бородой, вообще его внешность бросалась в глаза. У него был ясный и очень притягательный взгляд, и в зеленых глазах бушевало все, что было в душе. Он был очень эмоционален и обидчив. Лицо немного вытянутое, рот большой и прямой, видный и под усами. Черты лица – крупные, прямые, нос с горбинкой. Он был человек семейный, с двумя детьми, обремененный трудным и бедным хозяйством, с тяжело больной тещёй и престарелыми родственниками, – так было, когда три с половиной года назад брат Андрей позвал его к Мессии, к Иешуа
Иисус сразу признал его, назвал Скалою (по арамейски Кифа, по-гречески Петр, Камень). Известно, однако, что Кифа почти полгода отказывался идти за Иисусом, оставить семью и тещу. Но Иисус вылечил ее, а через Иоанна Зеведеева, имевшего связи через свою знатную семью в Иерусалиме, устроил всё так, что семья его перестала нуждаться и была как-то обеспечена. Тогда только Кифа пошёл за Учителем и с тех пор не отходил от Него ни на шаг, и первый среди Апостолов признал в нем не только долгожданного иудеями Мессию, но и Сына Божьего, и сказал об этом. Андрею, который первым из двенадцати был призван Иисусом.
Андрей был на два года младше брата и недавно, 3 июля ему исполнилось 22 года, – об этом тоже говорил мне Бахрам. В отличие от брата, Андрей с самых младых лет посвятил себя Богу, отказался от всех земных радостей. В 17 лет он стал учеником Иоанна Предтечи, а три с половиной года назад, перед пасхой, когда крестился в Иордане Иисус, Предтеча указал на Него своим ученикам, среди которых были Андрей и Ионин Зеведеев, и сказал, что видят они Агнца Божьего, и что следует им, Андрею и Иоанну пойти за ним.
На другой же день Иисус снова был на берегу Иордана и позвал Андрея за собою. Вскоре стали учениками Иисуса и Симон-Петр, и Иоанн, затем и другие. Андрей, в отличие от брата, был застенчив, иногда даже неловок в движениях; худощав но не жилист, с тонкой белой кожей, без единого родимого пятнышка, с мягкими шелковистыми волосами и маленькой бородкой. Черты лица его были мелкие и мягкие, тоже в отличие от Петра. Глаза у обоих были большие, но у Петра зеленые и переменчивые, и вся его бурная душа была видна в них, а глаза Андрея как будто были обращены вовнутрь его, и можно было утонуть в этих темных глазах, и видно было, что этот человек никогда не отступит от своего, наперекор своей внешней мягкости и даже неловкости. Только руки у Андрея были сильные в захвате; большая сила чувствовалась в плечах и ладонях, и в пальцах.
Сейчас оба они были вместе, и я ещё раз удивился их непохожести. Андрей уже знал про то, как помогло мне недавно его удивительное послание. Теперь я рассказал про сегодняшний разговор с Титусом. Они выслушали меня очень внимательно, иногда переглядываясь между собою. Когда я закончил, Пётр сказал:
– До сих пор ещё никак мы не сталкивались с римлянами и не думал я, что скоро столкнемся. Мы считали, что Пилату и Афранию наша община даже на руку, ибо всякое ослабление Синедриона и саддукеев приятно их душе и облегчает управление Иудеей. Но видно и мы становимся силой, которую замечает уже Игемон, и следит за нами. Ну а нам знамения и небесное воинство Отца должны показать, чего ожидать нам от Игемона. И помогут нам Ангелы Господни…
Календарь
Пётр посмотрел на Андрея, тот продолжил разговор:
– Вот что, Рем, скажи-ка, какой сегодня день по твоим и Бахрама календарям, или, вернее, какой завтра будет? И каковы его приметы?
– Наш календарь и солнечный и лунный. Завтра четверг, середина июля, второй четверг июля, 13-е по календарю Юлиана. А по Авесте, как Бахрам меня учил, это 23-й солнечный день и 24-й лунный. Солнечный называется "Великая Сеть", посвящен супружеству и игрищам всяким. Жрецы Авесты считают его днем представлений, театра на сцене и в жизни: "Выступай перед людьми в день Паука", – так написано, я помню. Белый паук – тотэм этого дня, священное животное, а противостоит ему черный паук, от сатаны. Считается ещё, что в этот день Небесное воинство срывает любые маски, раскрывает любые обманы. Кто в этот день задумает что плохое и выступит на людях, будет наказан немедленно и страшно, в пример другим. Хорошо в этот день покупать дома и землю, заключать договоры, но не дай Бог ввести кого в обман. Грозный знак в этот день, – если с утра гром прогремит без дождя, – кстати, давно в Иерусалиме ни дождя, ни грозы не было, чуть ли не с весны. Вот таой солнечный день, вроде ничего не забыл.
– Ну а лунный день, что про него знаешь? – спросил Андрей.
– А лунный день 24-й, тоже серьезный, самый сильный среди всех лунных дней, день Медведя. Помогает в серьезных делах, а если что не так, – накинется небесный медведь и растерзает тотчас. Небесный медведь – белый, а против него – черный, как те, которые в Сирии есть, страшные. ещё считается, что этот день связан с Юпитером-громовержцем. И тоже ещё с супружеством связан этот день и с плодородием, с зачатием детей. У кого много детей, тем легче в этот день, а бездетным не дай Бог нарушить небесные законы, – пощады не будет. Вот, пожалуй, все. А что?
– Я и сам думаю, а что? – сказал Пётр серьезно.
Я не понимал, в чем дело, почему Пётр и Андрей так заинтересовались завтрашним днем, ещё и Иоанна привели (Пётр позвал его). И спросил об этом у Петра и Андрея. Ответил Андрей:
– Реми, мы и сами точно не знаем, но нужно быть готовыми к чему-то, – вот мы и пытаемся понять с твоей помощью, к чему быть готовым. Скажи-ка нам ещё, где в эти дни Юпитер проходит, где он сейчас?
– Это потому что лунный день связан с Юпитером? – спросил я. – Сейчас посмотрим. Вот, в Овне он, в твоем знаке, Петр! А градус называется: "Человек повергает черного медведя ударом копья". И ещё, сегодня и завтра Юпитер стоит под звездой Хамаль. Это жестокая звезда, она приносит несчастья.
Пётр и Иоанн переглянулись. Андрей отошёл к окну во внутренний двор и молчал. "Слишком много сходится на завтра", – сказал Иоанн, и сказал ещё, что уже думал об этом и знает этот календарь.
Я все равно не понимал. Пётр и Иоанн, не замечая мое недоумение, обратились к Андрею:
– Не наша воля и не наш выбор, Андрей. На все воля Отца, и не нам судить о ней… А ты, Рем, – ты сильно помог нам сегодня. Но лучше тебе не знать более того, что слышал сегодня. Поверь, так будет лучше. И ещё просьба к тебе, – завтра не приходи сюда, и послезавтра тоже, пожалуй. Мы сами тебя позовем на днях, или Бахрам к тебе зайдет, может завтра к вечеру.
– Но я ничего не понял. Что у вас завтра здесь будет, – хоть это вы скажете? – с обидой спросил я.
Ответил Петр:
– Завтра день как день вообще-то. С утра и днем мы собирались новообращенных принимать в общину, много людей. Потом ещё откладывали на несколько дней, но завтра собирались разобраться с дарениями, – несколько богатых из новых наших братьев продали свои имения и хотят отдать кто сколько может ради Христа, – не как Иосия, но часть. Это несколько наших иудеев здешних из Иерусалима, ещё есть даритель из Лидды, ещё морской купец из Иоппии, тоже иудей. ещё двое, муж и жена, Анания и Сапфира, они недавно объявились у нас… – задумчиво продолжил Петр. – В общем, день как день, но лучше тебе побыть дома, поверь мне.
Я поверил, что мне оставалось делать. Вечер я провел у Эвники, но к ночи пришёл домой и крепко заснул, и спал без сновидений.
Анания и Сапфира
Проснулся я утром чуть раньше обычного от глухого раската грома, выскочил во двор, – хотел скорее под дождь, – но грозовых облаков не было над Иерусалимом, то ли гроза обходила город стороной, то ли не было ее вообще. Этот утренний глухой гром испортил мне настроение: я вспомнил сразу, что это плохая примета, о которой я говорил вчера Апостолам. Отец был уже на службе в претории, мать приготовила мне завтрак и удивилась, когда я остался после него дома и не пошёл, как обычно, на Овчую площадь к Апостолам, или к Бахраму, или к Мосоху, или к Николаю Антиохийцу.
Я объяснил, что хочу отдохнуть сегодня, но потом добавил, что и Пётр советовал мне побыть сегодня дома. Взял у отца со стола комментарии Филона Александрийского, которые старый грек достал для него, и принялся читать. Часа два я читал, потом искупался в нашем бассейне, потом ещё почитал не без интереса, потом пообедал, потом поспал. Когда проснулся, отец уже был дома. Мы обсудили с ним прочитанное, потом я ещё искупался, – было жарко и какое-то тревожное чувство не покидало меня весь день, и я не ошибся…
Бахрам пришёл ещё до вечерних сумерек и выглядел он растерянно. Мать предложила ему поужинать с нами, но он отказался, сказал что кусок в горло не лезет, – от того, что случилось сегодня во дворе дома на Овчей площади:
– Случилось страшное. Сначала, с утра, все было нормально. Пётр и братья Воанергес, сыны грома, как называл их Иисус, – Иоанн и Иаков, – беседовали во дворе с новообращенными, потом пришли иудеи с дарениями. Каждый говорил подробно, какую часть имущества продал и сколько вносит в общину, – ты сам знаешь, Рем, видел. И хорошо это вообще-то: виден человек как на ладони, ничего не таит, и искренность видна, и все друг о друге все знают. Сегодня тоже так было. Шесть или семь богатых иудеев из Иерусалима, Вифании, из Лидды, из Иоппии продали часть своих земель и скота, небольшую часть в основном, но для общины это заметные деньги.
– Иосия наш так и остался один со своим почином? – спросил я. Бахрам продолжил:
– Никто и не ожидал, что такие ещё будут. Но слушай дальше. И вот, где-то за час до полудня, пришёл иудей сирийский Анания, недавно совсем появившийся в общине со своей женой Сапфирой. Сначала пришёл он, без жены, и положил к ногам Апостолов во дворе плат с деньгами, с золотом, – за имение в Сирии, которое продали они с женой ради Христа, так он сказал. И сказал, что все деньги здесь, что подобно Иосии, – все про него знают, – так и они все продали и все деньги здесь. Пётр же, посмотрев на плат, увидел на нем паука и пальцем показал на него. И я увидел: ну, паук как паук, черный паук.
– Бахрам, – собрался я было прервать его и напомнить о приметах дня, но Бахрам продолжил, в волнении, не слушая меня:
– Но Пётр сказал Анании: "Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и приобретенное продажей не в твоей ли власти находилось? Для чего ты солгал? Никто не просил тебя продавать имение и все деньги вносить за него. Но здесь на плату твоем малая часть от проданного. Не мне и не ради меня дарения, а ради Христа. Ты солгал не человекам, а Богу!" И грозен же был Пётр в тот миг! Я стоял рядом, и не по себе мне стало, такая сила шла через него, – воздух дрожал!
Я представил себе Петра в гневе, и кивнул. Бахрам продолжил свой рассказ:
– Все заметили это и тихо стало во дворе общины, и страшно. Анания же, услышав эти слова, взгянул в глаза Петра, зашатался и пал бездыханным!..
…
Мать, сидевшая с нами за столом, охнула и закрыла рот рукой. Отец и я были изумлены. У нас даже слов не находилось, чтобы что-то сказать. Бахрам, похоже, и сейчас переживал случившееся несколько часов назад. Помолчав, он продолжил.
– Юноши, бывшие во дворе, вынесли тело Анании в дальний двор Иосифа и Пётр распорядился приготовить его к погребению по иудейскому обычаю. Великий страх напал на всех, и на этом прекратили прием дарений, и разошлись все по дворам и комнатам, тихо обсуждая все это. Я же пошёл с Петром, Иоанном и Иаковом и спросил их, что случилось, и почему умер Анания? Велика была его вина и лгал он, верно, не человекам а Богу, но почему он умер? Пётр и Иоанн вместо ответа посмотрели на меня с укоризной и Иоанн сказал другое:
"Тебе, Бахрам, следовало бы самому прежде нас знать это. Если бы ты смотрел в свои календари и таблицы каждый день, и сверял бы приметы дней и знамения со словами людей и их делами, то ни о чем бы нас сейчас не спрашивал…"
И я, – продолжил Бахрам свой рассказ, – – вспомнил сразу, какие дни сегодня по календарям Авесты, и приметы вспомнил, и замолчал, и только удивлялся Апостолам!
Тут Бахрам рассказал нам все, что я вчера рассказал Петру, Иоанну и Андрею. И про утренний гром упомянул, и про белого и черного пауков и ещё сказал, что Анания был одет в желтую накидку, по низу которой были вышиты крестом черные сирийские медведи, – и этот знак, который сегодня был знаком лжи и нечисти, тоже, значит упал на Ананию, сам он это выбрал, будучи в сетях сатаны.
Но и это было ещё не все! – Через три часа после Анании во двор пришла его жена Сапфира, и стала искать мужа. Петр, Иаков и Иоанн вышли к ней во двор, и я вышел с ними. Сапфира была одета в дорогое сиреневое платье, на шее ее было большое ожерелье, посередине которого, прямо на груди у сердца, висел большой желтый прозрачный камень, а внутри его виднелся… –
– Черный паук?! – выдохнул я…
– Да! Я вздрогнул, как увидел это, и Пётр тоже, и закрыл глаза рукой, и спросил ее:
– Скажи мне Сапфира, за столько ли золотых динариев продали вы землю, как сказал твой муж Анания?
Сапфира, глядя на Петра, сказала: да, да, за столько.
– А детей нет у вас? – спросил ещё Петр.
Она сказала, что нет детей. Пётр отнял руку от глаз и взлянул на нее и сказал печально и грозно:
– Что это согласились вы сегодня искушать Духа Господня? В другой день может и простил бы Он вам, но сегодня – нет. Муж твой уже погребен, и ты за ним идешь?
Сапфира свалилась на колени у ног Петра, схватилась рукою за сердце, прикрыв желтый камень, и выдохнула только одно слово, непонятное мне имя: "Ситус…" И упала ничком с колен, и судорога скрутила ее, и умерла сразу.
– Что?! Что она сказала?! – одновременно выдохнули мы с отцом, а Бахрам удивленно посмотрел на нас и повторил:
– Ситус, или Титус, кажется, точно не разобрать было. Кто это?
– Много Титусов в городе, есть и Ситусы, И Витусы, – опережая меня, сказал отец, – если ты правильно запомнил имя. Может любовник ее? Может он подбил ее на обман?
– Нет, не думаю. Я спросил у Петра потом, когда вынесли и Сапфиру. Он ничего не сказал мне, – сказал, что не расслышал имя. Да я и не уверен: может Дитус, или Витус… Какая разница! Дело не в нем. дело в Петре. Видели бы вы сегодня его глаза! Да и Иоанн с Иаковом, недаром Иисус назвал их Воанергес, сыновья грома, – видели бы вы их сегодня! Все в страхе были великом. И непонятно, за что им, Анании и Сапфире, такая кара? И почему умерли они внезапно? Ведь ничего особенного не сказал Пётр Анании. Сапфира, ещё могу понять, умерла как услышала о смерти мужа, это ещё можно понять. Но Анания? Да, плохо, страшно, грех великий, – лгать против Духа Святого! И не было ни разу в общине лжи, даже малой, до сих пор, и ни в чем не было лжи. Может в этом дело? Может действительно это знак Божий, – бич Божий против первой лжи, чтобы не было второй, третьей, четвертой?.. Чтобы запомнили люди на все века, как было от начала в Храме Христа? Чтобы был в сердце страх Божий?..
Бахрам помолчал, потом продолжил:
– Сказано же было иудеям ещё Моисеем в пустыне среди громов и дыма, перед дрожащими в страхе иудеями после десяти заповедей:
"Не бойтесь: Бог пришёл, чтобы испытать вас, и чтобы страх Его был пред лицем вашим, дабы вы не грешили."
Одиннадцатой заповедью, от Моисея, не назвать ли ее теперь? Не лжешь – не бойся, но бойся солгать…
Наверное так. Великий урок и страх Божий для всех был сегодня в новом Храме. наверное так.
***
Мы посидели ещё немного, поговорили о Филоне Александрийском, о других философах, но разговор не шёл. Жалкими казались сегодня все их умные мысли против силы Святого Духа, против явленного сегодня. Бахрам вскоре ушёл. Отец, помолчав, сказал:
– Не думал я, Реми, когда два месяца назад предложил Лонгину бросить жребий, что жребий этот будет таков… Не знаю как ты, а мы с матерью отныне будем в страхе Божьем, как сказал сейчас Бахрам. Но отступать теперь поздно. Не бойся, как он же сказал. Только это и остается. Думаю, что силы духа и ума хватит у тебя. Хватит ли осторожности? Ты слишком молод, неопытен и горяч для таких серьезных дел. Мы с матерью видим, что берегут тебя Апостолы, и что многое дано им через веру. Но ясно уже, что великие испытания и бури ждут их. До сих пор, от Пятидесятницы, все им удается, и назореи – уже большая сила. Но это и опасно для них и для тебя. Если уж Учителя их Иисуса распяли на столбе, то им ли, ученикам, одолеть все? Ты понимаешь это? Вот увидишь, теперь иудейский синедрион займется ими серьезно, скоро увидишь. но после сегодняшнего, – если Анания и Сапфира были людьми Титуса, – возьмется за вас и Афраний.
Отец встал, подошёл к окну. Помолчав, продолжил:
– И сдается мне, по всему, что так оно и было, это были люди Афрания. Значит, теперь и ты жди Титуса с новыми вопросами. Хорошо ещё, что твои Апостолы позаботились, чтобы тебя не было сегодня с ними, спасибо им… Но советую тебе, пожалуй, сходи завтра к Титусу в преторию сам, не дожидаясь, когда он придёт. Это будет правильно. Расскажи ему, что тебе Бахрам рассказал, – кроме, конечно, календаря, примет и, главное, этого "Ситуса"…
,,,
Конечно, само собой. Однако подумать было о чем. Как объяснить Титусу смерть Ананиии и Сапфиры? Он не поймет ничего ни о Духе Святом, ни о страхе Божьем. Он видел слабость Апостолов в дни Голгофы, и не видел ни Христа воскресшего, ни чуда Пятидесятницы. Он будет искать свидетелей, которые видели смерть Анании и Сапфиры. Но это уж его дело, я тут не могу ему помочь, если и хотел бы…
Отец как будто слышал мои мысли:
– Я думаю, Титус сам найдет способ узнать подробности от других людей, не только от тебя. У него много людей в Иерусалиме, несколько десятков, я думаю. Они найдут свидетелей смерти Анании среди тех, кто был там, во дворе. Может уже и нашёл… Ладно, Бог с ним, с Титусом, уже поздно. Тиния, дорогая, давай-ка выпьем немного нашей крепкой настойки, которая с анисом. А то не заснуть сегодня ни нам, ни Рему…
